В тесноте, да не в обиде

Мильковский срывается с места, хватаясь руками за перила. Он кричит во всё горло: «Кирилл». Внутри словно оборвалось что-то. Слёзы застилают глаза, ничего не видит. Дыхание перехватывает, в горле стоит ком. Сердце стучит прямо в голове, отбивая в висках только одно слово: «Кирилл». Ноги подкашиваются, парень падает на скрипучие деревянные доски. Внизу колеблется потревоженный серый лунный круг. Тишина режет слух. Глаза неприятно щиплет, пальцы проводят по перилам, за которые несколько секунд назад держался темноволосый. — Это всего лишь дурной сон, — певец щиплет себя за кожу на руке до небольшого покраснения, — Блять. — Соберись, не время разводить сопли. Он ещё жив. Певец бежит к началу моста, спускается вниз по трясущейся лестнице, про себя повторяя: «сука, сука, сука, сука, сука», перескакивая через ступеньки, чудом не упав. — Придётся походить. Разбивая ноги в кровь, придётся поискать её любовь, — мальчик надрывается, стараясь вытянуть последние строчки куплета. — Он всплыл? — Женя поворачивается к компании. Ребята пожимают плечами. — Я думал, что утка нырнула. — Нет, блять, Кирилл. — Похуй. Тут постоянно кто-нибудь да топится. Мы уже привыкли. Певец скидывает на траву куртку, футболку, джинсы, кроссовки. Стопы тонут в песке, голова идёт кругом. Подбегает к воде, не задумываясь, ныряет. Ноги начинает сводить от холода, в глаза то и дело попадает грязь и мелкие водоросли. Мильковский понимает, что не хватает кислорода и приходится всплыть, чтобы сделать вдох и погружается обратно. Облако пыли мешает разглядеть что-либо. Ногами отталкивается от бутылок и деталей автомобилей. «Умоляю, будь жив, Кирилл, пожалуйста. Если с тобой что-то случится, я не смогу себе это простить. Кто ещё будет творить неведомую хуйню, скакать на концертах в дождь, отбиваться от полоумных фанаток? У тебя на носу новый альбом, а ты прохлаждаешься здесь. Какого хуя? Ты невыносим. Грёбаный Бледный, найдись и расскажи в тысячный раз свой сраный анекдот про бар, я буду с него угорать, как в первый. Только сделай чудо. Найдись. Ты мне нужен. Пиздец, как нужен, как зарядка от телефона. Мне ж без тебя никак». Женя чувствует, что воздух скоро закончится, а надежда найти друга постепенно гаснет. Когда пыль начала оседать на дне, то взгляд ловит знакомую тощую руку. Певец хватается за неё, осторожно вытягивая Бледного. Голова запрокинута назад, а тело медленно погружается вниз. Мильковский почему-то подумал, что тот мог походить на русалочку из сказки. Волосы спутались, как сетка. Мимо проплывают маленькие рыбки. Рядом лежит старая коряга покрытая серо-зелёным мхом, благо Кирилл на неё не напоролся. У парня глаза закрыты, но Мильковский без проблем может сказать, какого цвета радужка. Сложно найти то, что Женя не знает в младшем. «Сейчас не время об этом думать. У меня всего 5-6 секунд в кармане, иначе я его глаз никогда не увижу» Мильковский придерживает со спины, пропускает одну руку подмышку Кирилла. Ногами отталкивается от дна, чтобы было легче в всплыть. «Вот умереть я тебе точно не дам. Вроде такой тощий, а сейчас кажется, что весишь больше чем слон». Когда в лицо ударил ветер, Мильковский перевёл дыхание, он держал темноволосую голову над водой. — Очнись, давай. Женя похлопал по щекам. Никакой реакции. Добравшись до берега, Мильковский бережно положил парня на песок, набирает побольше воздуха, зажимает пальцами опухший нос, плотно прижимает губы ко рту, выдыхая. — Пожалуйста, ты сможешь выкоробкаться. Женя оборачивает в футболку и тянет за тонкие пальцы, задирает штанину, чтобы растереть кожу на ногах. Не хочется видеть покрытую гусиной рябью кожу. Не хочется видеть Кирилла, не подающего признаков жизни. — Чёрт. Ты такой хрупкий, как тростинка, только бы тебе что-нибудь не сломать. Мильковский старается успокоиться, понимая, что если начнёт паниковать, то вряд ли сможет помочь. Он складывает руки в замок, ритмично надавливая на грудную клетку. Пугает с какой лёгкостью продавливаются рёбра, музыканту становится страшно услышать хруст. Из груди друга вырывается хрипы, а затем струя мутной воды. Бледный засовывает два пальца в рот, надавливая на корень языка. Его тошнит какими-то тёмно-зелёными водорослями и илом. Судорожно делает вдох, кашляет. Кажется, что вода не собирается выходить вся сразу. Кириллу это быстро надоедает, но строгий взгляд карих глаз заставляет продолжать. — Тише, пусть гадость выходит, — Женя похлопывает по спине. — Я очень устал, — Бледный сплёвывает в последний раз, прикрывая глаза. — Знаю, — Мильковский прижимается к холодной дрожащей спине, горячим дыханием обжигая шею. Он проводит рукой по чёрным волосам, чуть сжимая их, — Я так рад. — А вы живы? — подростки наблюдавшие за происходящем, решили подойти ближе. Женя неохотно оторвался от своего сокровища, всматриваясь в улыбающиеся лица. Они наверняка ещё школьники. Что они вообще тут делают в такой поздний час? — Пойдёте к нам? У нас есть горячий чай, печенья, а ещё тёплый плед. — Что думаешь, Кирилл? — Женя наклоняется вплотную к уху, шепча, вызывая мурашки на коже. — А тебя интересует моё мнение? — у парня охрип голос. — Ты долб… — Мильковский одернул себя, — Конечно, интересует. Свет от костра озарял лица сидящих. Громко трещали ветки, сгорая до тла. В лесу раздаётся стук и уханье совы. Кирилл лежит на коленях у Жени, вздрагивая от каждого шороха. Под мостом громко квакают лягушки. Одежда темноволосого теперь грелась на палочках, поэтому на певце были чужие джинсы и свисающая с плеч футболка. Мильковский грел руки о чашку. Белый пар таял в воздухе, щекоча ноздри. Он слишком переживал и не заметил, как сам замёрз. Вельветовая куртка с искусственным мехом, как оказалось не очень спасала. Всё произошло так стремительно, что Жене просто не оставалось времени спокойно обдумать ситуацию. Ворвался в его жизнь один мелкий пиздюк и требует, чтобы его любили. Хотя выходит, что не ворвался, так как был и раньше. Да, и вовсе не требует, изводит себя, доставляя кучу хлопот. Может с его стороны было неправильно решать всё за них обоих? Темные реснички слегка подрагивают. Синяя тень опускается к мешкам под глазами. Кирилл напоминает фарфоровую куклу. Вроде живой, а вроде неживой. От таких мыслей передёргивает. — Что теперь нам делать? Тебе и мне? Дальше закрывать глаза на произошедшее не получится. Пытаться дать нам время побыть на расстоянии не вариант — вот к чему всё это привело, — Женя задумчиво шепчет, проводя пальцем по лбу, разглаживая морщинку, собравшуюся над ровными бровями. Певец поднимает взгляд на настороженные лица детей, жарящих на палочках сосиски. — Мы тут отдыхали, — высокий парень с веснушками подал голос. — Так поздно? Родители не волнуются? — Мильковский накидывает на плечи шерстяной плед. — Волнуются, но мы ищем смысл этой никчёмной жизни. Это намного важнее. — А разве у жизни есть смысл? Мальчик опустил глаза, пытаясь придумать ответ. — Даже если и нет, то ты ведь сам можешь наделить её смыслом, — рыжеволосая девочка стеснительно отвела в сторону глаза. — И почему всем вокруг нужен какой-то смысл? — Кирилл пробубнил под нос. — Да, потому что по-другому люди не смогут жить. Вот, например, почему ты хотел утопиться? — спросил кудрявый мальчик. — Я не хотел утопиться. Это вышло совершенно случайно, — Бледный приоткрыл глаза, всматриваясь в лицо Жени. Не хотелось видеть в его глазах презрение. — Случайно напился. Случайно оказался на мосту. Случайно перелез за перила. Случайно отпустил руки. Слишком много совпадений. Тебе не кажется? — у Мильковского был взволнованный голос. — Надеялся что-нибудь почувствовать. Не знаю, что это было. — Ты придурок? Лучший способ что-нибудь почувствовать — прыгнуть с моста? Сам кричал о том, что любая жизнь лучше, чем никакая. И как? Почувствовал? — Женя старается сохранять спокойствие, только даётся это с большим трудом, когда в глазах младшего замечает печаль. Бледный поднимается с колен, отворачиваясь от друга, задумчиво покусывает синеватую губу. Он отчётливо помнит, как испугался Женя, когда непослушные пальцы разжались, а дальше только звёздное небо и грязная вода мгновенно пробирающаяся в нос, уши и рот. — Да, почувствовал. Было страшно. Бледный вслушивается в дыхание Жени. Не видит его глаз, а чувствует то, что они прикованы к его спине. Почему поступил так, а не иначе? Точно ли всему виной алкоголь? Помог расслабиться? Распустить себя? Он старался спрятать чувства, что в нём есть, глубоко зарыть, как сундук с сокровищем. Но всё бы хорошо, только знание тайны несёт за собой ответственность. А ещё невыносимо наслаждаться чем-то в одиночестве, когда не можешь разделить своё счастье с кем-либо, а точнее с лучшим другом. Ты просто не знаешь, что творится в его голове, что он думает об этом всём. Слова говорят одно, а дела совсем другое. Чему тогда верить? А главное кому? — Я чуть не умер, когда ты вниз полетел. О чём ты вообще думал? — О тебе, — слетает с искусанных губ. Наверное, сказывается усталость. Да. Он устал. Отрицать очевидное. Кирилл поворачивается, встречаясь с шоколадными глазами. Внутри всё замирает. Ему тяжело вынашивать эти мысли внутри, они давно разъедают, как ржавчина металл, — Ты ведь думаешь о том, как сделать так, чтобы всем было хорошо? Пытаешься прийти к решению проблемы, которое, кажется, устроит всех. Но все не могут быть счастливы. Я слишком много доставляю тебе проблем, так ещё навязываю тебе свои чувства. Тебе не нужна моя любовь, она тебя тяготит, тебе противно. Даже если бы я и умер — ничего не изменилось. Я ничего не стою, — певец замолкает, чувствуя, как к спине прижимается голова. Как сквозь ткань проникает что-то мокрое и обжигающее. Как тёплые и шершавые руки слегка сжимают кисти. — Прости, я не хотел, чтобы так думал о себе и чувствах, которые ко мне испытываешь. Думаешь, что они не взаимны, да? Наверное, напуган до чёртиков, не понимая, что теперь с этим делать. Почему не хочу касаться тебя? Страшно признаться себе, что тебе мог понравится человек, который тебе в братья годится, — Женя осторожно касается губами позвонка, — Ты мне не противен, прости, я не должен был так говорить. Всё это слишком непривычно. Понимаешь? Я никогда не мог представить, что буду хотеть поцеловать тебя, а может просто лежать рядом, наслаждаясь твоим запахом. Наслаждаться тобой всем, никому не отдавать, убить всех козлов, кто тебе сделает больно. Не понимаю, что всё это может значить, возможно мы просто запутались. Но я знаю точно только то, что ты важен для меня, мне страшно тебя потерять. Рыжеволосая девочка приложила ко рту ладонь, громко запищав. Все присутствующие посмотрели на неё. — Простите, вы очень милые. Верхушки деревьев понемногу начали светлеть. Солнце ещё не встало. С травы капала на землю блестящая роса. Влажный утренний воздух, серо-синее тревожное небо. Старая бетонная стена, словно отрезает небольшой город с советскими домами от лесной чащи. Рядом валяются использованные шприцы и разбитые зелёные и рыжие стёкла бутылок. Высокий парень трясёт в руке чёрный баллончик, а затем пишет краской: «Дружба». С грязными ругательствами и подписями кислотного цвета это слово несуразное и лишнее. — Хоть что-то хорошее будет в этом городе. У Кирилла в носу пузырится кровь, а Женя приклеивает на него пластырь с пёсиком, радостно улыбаясь. Темноволосый лежал в полудреме на сыром от росы шерстяном пледе в жениной куртки. — Сначала мне казалось, что этот город болен. Но сейчас понимаю, что он мёртв. Здесь улыбки людей фальшивые. Все очень злые. Из каждого угла пахнет отходами и смертью. Мильковского пугает отвлечённый взгляд и неестественная бледность на лице друга. Ему кажется, что тот описывает больше себя, чем местность. — Мы скоро уедем от сюда. Не переживай. — Мы уедем, а они останутся, — Кирилл показывает пальцем в сторону затихших ребят. Мальчики собирали палатку, а девочки пытаются уговорить сыграть на последок какую-нибудь песню. О ночной посиделки напоминали только пепел и угли. Одежда Бледного всё ещё не высохла. К ткани прилип мокрый песок. — Это старая песня, — Женя поднимает с земли гитару, рассматривая боевые царапины и стёртые наклейки. Протирает ладонью от пыли. Бледный следит, выглядывая из-под пледа. У Мильковского сердце ёкнуло, когда он заметил, как в серо-зелёных глазах пляшут маленькие искры. Младший обожает его песни, наверное, знает все наизусть, даже те, что не вышли. Торопиться не хотелось, лишь бы только наслаждаться настоящим. Смотреть на бегающий солнечный зайчик, на пластырь с пёсиком, на блеск любимых глаз. Певец специально долго настраивает инструмент, прислушиваясь к дребезжащим звукам. Он поправляет осипший голос, начиная петь слегка приглушённо. Я снова оказался виноват, Но в этот раз, я даже рад — Мы не смогли бы это миновать — Друг друга заживо пожирать. Гитара, улица, струна, Ты с берегов, а я со дна. Такая умница опять одна. Нарана, на, на, на Кирилл прижимает к груди термос, ему кажется, что голос Жени греет сильнее, чем чай и куртка. Он касается руками щёк, понимая, что начинает краснеть, наливает в стакан горячий напиток и выпивает, обжигая язык. Это ведь не для него песня. Чего он разволновался? Нарана, нарана, Нарана, на, на, на Ну, и нахуя тебе я? Ну и нахуя тебе я? Нарана, нарана, Нарана, на, на, на Ну, и нахуя тебе я? Ну и нахуя тебе я? Когда Мильковский проводит по струнам, то повисшую тишину разрезают аплодисменты. — У вас такой голос чудный, бархатистый. А вы случайно не музыкант? Девушки подсели ближе, перебивая друг друга, начали расспрашивать о творческой карьере, о концертах, о личной жизни, о планах на будущее. Женя старался выслушать каждую, чтобы никого не расстроить. Пришлось расписаться маркером на банке с консервами, потому что ничего другого под рукой не оказалось. Мильковский проводил взглядом скрывающихся в кустах за поворотом подростков. Почему-то хочется надеяться, что у них всё обязательно сложится. Наверное, многие родители так думают. В их возрасте он был совсем другим ребёнком, у него не было возможности, чтобы идти наперекор, приходилось мириться с обстоятельствами. Бледный встревоженно дёрнулся от вибрации в переднем кармане куртки, вытаскивая телефон. — Да? — Блять, — Рома облегчённо выдохнул, — Вы где? Почему до вас не дозвониться? Кирилл дотянулся рукой до своих мокрых джинс, вытаскивая из них куски разбитого экрана. Остальная часть теперь покоится на речном дне. — Не знаю. Зарядка села. Женя не выдерживает и смеётся, понимая всю абсурдность ситуации. Он протягивает руку, забирая телефон. — Нас искали? Мы в магазин за соком ходили. — В четыре утра? — Не важно во сколько братишке захочется апельсинового сока. Я на всё пойду. К тому же похмелье — это пиздец. — Надеюсь, что хотя бы ты не напился. Возвращайтесь обратно. Надо думать над тем, что будем делать в городе. — Хорошо. Мне понадобится твоя помощь. Иди прямо по дороге, мы — навстречу. Мильковский вешает трубку. Хочется, как можно быстрее дойти до номера, лечь на мягкую кровать и проспать весь день. И эта мысль радует и даёт хоть какие-то силы на обратный путь. Певец садится напротив сонного Кирилла. У него глаза слипаются, но парень продолжает отчаянную борьбу. — Я не смогу пойти обратно. — И не надо. Лежи, — Женя заправляет выпавшие волосы за ухо. Он это и без его слов знает. — Оставишь меня здесь одного? — Бледный распахнул глаза, приподнялся на локтях. — Конечно. Ты, помнится, недавно сам хотел в лес, только бы не ехать с нами в одном трейлере. Да, и почему решил, что одного? — Мильковский протягивает палку, на которую нанизана сгоревшая сосиска, — А чтобы было чем отбиваться от диких животных, держи в подарок палочку-выручалочку. Женя отряхивает коленки, поднимаясь с земли и делает несколько шагов, уже собирался повернуться, как почувствовал, как со спины его обхватывают руки, прижимая к себе. Это не привычные дружеские объятия, так обычно хватаются, в моменты, когда гаснет надежда, оставляя на растерзание безысходности, так хватаются утопающие за спасательный круг. Мильковский не шевелится, опуская взгляд на крепко сцепленные в замок белые кисти. Сбитые костяшки ещё не зажили. Только-только начала появляться корочка. Полупрозрачные пальцы слегка подрагивают. Тонкие голубые венки просвечивают сквозь кожу. Парень поворачивается на пятках, встречаясь с огромными испуганными глазами. Кирилл поджимает губы, как ребёнок, готовый заплакать из-за отобранной конфеты. — Кирюх, я пошутил. Прости. Ты правда подумал, что я тебя здесь брошу? Мильковский нервно сглатывает, когда видит недоверие. Он касается ладонями спины, прижимая Бледного к себе. Сначала очень настороженно, словно отвык от объятий. Через куртку очень часто бьётся сердце. Женя готов дать себе подзатыльник, вспомнив, что тем, кого удалось спасти от смерти под водой, нужен покой, а не вторая остановка сердца. Кирилл утыкается лбом в плечо, пытаясь восстановить дыхание. Слишком непривычна такая близость, непривычно ощущать тепло чужого тела, а ещё слушать, как их сердца бьются в унисон. Он прикрывает глаза. Тепло. Внутри кажется светит солнце, а ещё снаружи. Золотистый кружочек начинает прогревать землю. А ещё оно светится из карих глаз. И сцепляет руки в замок на спине, словно закрывая клетку на ключ. Мильковский — его личное солнце, а ещё он енот-воришка. Украл его сердце и мысли. Ему смешно и ни капельки не стыдно.