Последний конспект

      Иван с важным, как ему одному казалось, видом сторожил дверь в кабинет, а что же ещё делать с таким выражением лица, полным напыщенности и важности? — Правильно — Сторожить ебучую дверь в кабинет, который никому нахрен не сдался, если признаться по честности! Жалюзи цвета спелых персиков издавали противный шорох от дуновения ветерка, а точнее от резких порывов, которые иногда врывались в класс, пробиваясь через плотную ширенгу полуплотной ткани. Окно было открыто практически настежь, дабы одна интересная и крайне важная личность не задохнулась здесь да еще и в тёплой кофте. Вспомнились минувшие пару дней. И всё же, эти постоянные перемены в погоде ужасно бесят, раздражают и просто выводят из себя! Солнце играло лучиками на изрисованных и потрёпанных жизнью и школьниками партах, вырисовывая на них хоть что-то хорошее и приятное глазу, пусть и невидимыми чернилами. Стены украшали кривые, но искусные тени от комнатных растений, которые уже давно никто не поливал. Порванный в местах линолеум молил о пощаде уже всех кого можно, но, видимо, умрёт он в таких же многовековых мучениях. Ну что же, это Россия, детка, привыкай! Но единственный, кому Ваня так страстно желал смерти — сидел прямо перед ним в паре квадратных метрах от его наполненного спокойствием лица. Как и в первый раз — да и вообще практически всегда -, он делал вид, что ничего и никого в мире не существует, что-то писал, аккуратно и даже трепетно, словно первоклассник на провописании, выводя каждую буковку на листе бумаги — Виктор Константинович. Так он похож на удава — умиротворенный и спокойный. Может, рискнуть? Выйти за дверь, авось не заметит? Нет, он, конечно, придурок, но не настолько тупой. Хотя очки носит для чего-то, может он слепой и вообще не заметил Ваню? Ладно, хорошо, глупая идея, смыться не получиться, даже если очень хочется. Но и топтаться на месте как лапчатый гусь тоже не вариант. Как громко шуршит эта ручка! Не даёт сосредоточиться. В одних случаях это успокаивало, а в других, как эта, например — жутко раздражало. Оглушительная пауза давила на уши, почти разрывала барабанные перепонки. Невоможно укрыться от всего этого в анархии неизвестной музыки и песен, мелодии и прочих звуков. Можно было только повторять слова в голове, громче, громче… **Sat in the corner Eyes on your phone You sat right next to me But somehow, I just feel alone…** — Так и будете над душой стоять? — Наконец раздались знакомые нотки голоса, соловьём промчавшись по ушам. — А мне долго ещё тут носом клевать? — Сорвался парень, разводя руки в стороны, будучи недовольным тем, что его отвлекли от попытки ускользнуть в свой разум. Теперь ему некуда отступать, сам себе могилу вырыл. — Валевский, — наконец-то оторвавшись от своих бумаг, отозвался мужчина, — можете присаживаться. — Как-то очень уж медленно повернув голову на Ваню, разрешил Виктор. С громкими охами и ахами, цоками и вздохами, да и со всем свои матерным запасом слов тоже, парень последовал к последней парте третьего ряда — самое излюбленное место для таких, как Валевский. Рюкзак смачным ударом об парту оповестил всех присутствующих в кабинете, о своем грандиозном и не очень грациозном «падении». Пятая точка Ванюши тоже нашла где разместиться, и всех всё вроде как устраивало. Только учитель сверлил его своими синими очами, а ведь и правда красивые… И чего он пялит? Надеется проморгать в ученике чёрную дыру? Если так, то интересно, сколько будут длиться эти «гляделки»? — Не слишком ли вы далеко отсели, дорогой мой? — Преподаватель поправил очки, опять ухмыляясь как сущий дьявол, хотя почему как? Но мы это уже выяснили… — Думаю, нет. — Ваню нисколько не смущало происходящее, он даже позволил себе прикрыть глаза, чувствуя прилив какого-то невероятного ощущения безопасности. Всё опять погрузилось будто бы в небытие. Белый шум в ушах, или кажется? Снова хочется уйти, улететь, провалиться в это нечто, снова начать молча петь, слушать… **… Ask if you're listening What's on your mind, you say I wouldn't understand But I wish you would let me try… ** Негромкие шаги по направлению к его парте. Чёрт! Дадут когда-нибудь спокойно посидеть наедине с собой? С самим собой и ни с кем больше?! Ване не хотелось открывать глаза, можно сказать, было страшно. Страшно уйти из этого места, страшно забыть слова песни, страшно больше никогда сюда не вернуться. Но только сейчас он на секунду потерял понятие «сюда». Куда это? Юноша четко почувствовал, что скрывает что-то от самого себя. Пытается обмануть или запугать самого себя, пытается отвергнуть что-то, и у него неплохо получается, раз он не может понять, что именно. Хотелось продолжать думать, откопать эту тайну в своем сознании. Не открывать глаза и продолжать искать. Не сметь возвращаться в реальность… Но пришлось. Валевский решил осторожно приоткрыть правый глаз, разведать обстановку, так сказать: серьёзный Виктор Константинович стоял всего в нескольких шагах от его парты. Так, понятно, ситуация критическая. — Ну что же вы, поближе ко мне, — сделал приглашающий жест рукой мужчина, уже снова приветливо улыбаясь. — Чего это? — Подросток закусил губу. Сметение пробежалось по его спине: опять то самое странное чувство. — Хочу ваши глазки видеть. — Последовал короткий ответ учителя. Ваня скрестил руки на груди, наклоняясь назад, тем самым откидываясь и облокачиваясь на спинку стула. Понятное дело, что его бы не сломила даже самая железная причина, по которой он должен что-либо сделать, а по такому аргументу и лишний раз зевать не хочется. Веки снова сомкнулись. На этот раз тишина: ни шагов, ни возмущений, только стук Ваниного сердца. Теперь никак не получалось уйти в то неземное местечко, никак не получается вспомнить слова, не получается услышать те звуки, ту мелодию… — " Да твою мать! " — Стало труднее дышать, почему-то температура тела резко поднялась, руки одеревенели, почему не пошевелиться? Ресницы приятно щекотали кожу, солнечный свет снова проник в сознание. А вот нависший, уже в который раз, над парнем преподаватель явно не был чем-то приятным и щекотал своим взглядом только Ванины нервишки. Хорошо, что никто не зашёл, иначе бы было приятно только умереть от стыда и не только… — Мне вас на ручках отнести? — Прошипел змеёй над самым ухом, не забыв коснуться горячим дыханием щеки и выбившихся прядей волос. Валевский пулей подорвался с места, прихватив за собой рюкзак, как будто последний мог сыграть роль щита и защитить от бесстыдно острого оружия преподавателя. — Ладно, понял, не обязательно было угрожать. — Обворожительно поиграв бровями, Витя лучезарно улыбнулся своему ученику, на что тот только фыркнул как недовольный кот, который не увидел в своей миске порцию жирной сметаны. Наконец, можно было начинать работу. Подросток сидел над своей тетрадью, где было написано только сегодняшнее число. Хорошее начало, не правда ли? И как продолжить? С чего? Зачем? За что? Как пристрелить себя ручкой? — Все эти вопросы не давали Ване покоя. Валевский тупым взглядом изучал каждую линию на тетрадном листе, сжимая в правой руке синюю ручку, которая вот-вот треснула бы под напором давления на неё юношескими пальцами. Не хочется писать, в голове абсолютно ничего, пустота. Парень накрыл лицо ладонью: почему она такая холодная? Может быть, снова закрыть глаза? Правда, чем это поможет? Но попробовать стоит. Снова небытие. Мёртвое безмолвие. Кажется, даже слышно как часто ты дышишь, сердце бьётся: тук-тук… тук-тук… тук-тук. Не замолкай, пожалуйста. Снова пытаться уловить колебания воздуха, снова поймать курс, маршрут неизвестных звуков. Словно мир на время замер. Опять не хочется уходить, зачем, почему, для чего? Можно остаться здесь? Навсегда?.. Отвлёк от мыслей и нагло вырвал из того места, будто бы оторвал кусочек души, как раз тот лёгкий ветерок, который проник через открытое окно. Снова класс, парта, тетрадь. Чёрт, сочинение! Но было так хорошо там, не здесь, не в реальности. И что теперь делать? Вряд ли получится что-то написать в таком случае. Или же… Ручка заскользила по бумаге, именно заскользила, не шуршала, не царапала бумагу. Это похоже на фигурное катание: сначала коньки не слушаются, скрежут, царапают лёд, а потом, со временем, они плавно скользят по нему, будто летят, плывут в воздухе — необычайно красивый и завораживающий процесс… Можно попытаться перенести те эмоции на лист: те мгновения, те непохожие ни на что звуки и мелодию. Ваня как будто оживился, с бешеной скоростью выводя буквы. Но писать про романтику и прочие слюни — явно не про него. Однако, даже Витя удивился подобному — минуту назад он ведь и двух слов связать не мог, а теперь древнерусские летописцы нервно курят в сторонке, не забывая выпучивать глаза, захлопывать друг другу подбородки и давиться табачным дымом, по сравнению вот с этим. Но мужчина также не ожидал, что через пару секунд парень конкретно застрянет на одном месте, слова резко оборвались, что не так? — Валевский, вам… помочь? — Ульянов, в чём голосе показалась неуверенность или это было удивление, смешанное с чем-то вроде страха спугнуть музу, в очередной раз отвлёкся от своих бумаг, теперь они смотрят друг на друга, такой момент и… — Виктор Константинович, как лучше признаться в чувствах человеку? — Витя опешил: не понял, это был самый лучший в его жизни подкат или просто вопрос по сочинению? И этот лодырь только что обратился к нему как подобает? Странно, снега или града сегодня не обещали. Видимо, намечается что-то громазкое вроде всемирного потопа или сильнейшего урагана. — А почему вы спрашиваете об этом у меня? — Будто невзначай поправил тот очки, уже полностью поворачиваясь к Валевскому. — Ну, а кому как не вам это знать? — Ваня сморщил нос и прищурился как хитрый лисёнок. — Как по мне, слова не имеют значения,.— но парень уже не вникал в суть вопроса, главное он уже услышал — «Слова не имеют значения». А ведь и правда, что тогда сказать? Сказать ещё раз как вместе с этим человеком тебе хорошо? Но ничего сказать ты не можешь, поскольку опять тонешь как в море глазах его. Ты знаешь, что твердят его губы, даже когда не видешь и не слышишь. Таять в его объятиях как снежинка в марте, феврале, не так уж это и важно. Всё, что было возможно, пусть так и останется, всё, что было важного, пусть так и будет. Навсегда. Всё возможно, возможно… — Виктор Константинович! — Опять окликнул учителя Иван. — Да? — Обыкновенно тихим тоном вопросил мужчина. Что на этот раз? — Как можно заменить слово «грёзы»? — Чесал затылок Валевский.  — И это всё? — Преподаватель не смог сдержать улыбки, ему вдруг почудилось, что Ваня похож на ребенка. Нет, конечно, он и был ребенком, но сейчас он казался совсем маленьким, невинным созданием лет пяти, не познавшим зло этого мира. Остающимся наивным и до бесконечности добрым, видящим во взрослых только защиту, не закрывшимся от окружающих пеленой грубости и жестокости. — Давай, моя ходячая Википедия, работай! — Мечта, утопия, фантазия, видение. — Спасибо, — Так, сейчас точно гром громыхнёт, он только что сказал слово благодарности?! Кто ты, и в каком подвале ты держишь Валевского?! Что вообще сейчас произошло?.. Юноша продолжал своё «творение» не обращая внимания больше ни на ветер, ни на учителя, в упор глядящего на него и рассматривая как-то по-новому, с искренним удивлением. Мужчина вспомнил фотографию в рамке, что нашёл в комнате старшеклассника на их первом занятии, которое так и не состоялась, потому что сначала они устроили драку, потом уборку, а затем им помешала родительница Ивана. И вот сейчас этот парень, полнейший грубиян и русиче-ненавистник, увлечённо писал слово за словом, будучи погружённым в текст и свои чувства полностью. Ничего не могло бы его отвлечь, но он то и дело застревал на элементарных вещах: как заменить то или иное слово. — Красота? Великолепие?.. — Замени на слово «идиллия», здесь оно как раз подойдёт! — И так почти каждую минуту… Спустя некоторый промежуток времени, юноша с победным и продолжительно ненормальным «фух» откинулся на спинку стула. Можно доставать бутылочку коньяка и праздновать: громко и с фейерверками. Тетрадка наконец оказалась на учительском столе. Валевский было хотел исполнить победный танец, но ещё больше ему хотелось в конечном счёте попасть домой, мама наверняка уже заждалась. Только Иван хотел схватиться за дверную ручку, как его фантазии о тёплом чае и мягком одеялке оборвало одно единственное предложение: — Валевский, вы далеко собрались? — Домой, — сказал парень, но в мыслях было что-то похожее на «да как ты уже заебал!», но этого он, к счастью или сожалению, не сказал, предпочёл оставить свои мысли при себе. Обернувшись, подросток узрел довольного русича с его тетрадкой в руке. На секунду его взгляд задержался на ней: бледноватая, но вполне здорового цвета кожа; вены слегка выступают, что выглядит очень даже притягательно — многие девчонки были бы рады отрахать его только за его руки, честное слово, отдельный вид искусства. И чего он лыбу давит? Что смешного он там мог вычитать, если Ваня писал всё на полном серьёзе и, к тому же, искренне? Или он просто от одного вида сочинения повеселел? Он вообще её открывал?! — Погодите, куда спешить? Хочу прочитать над чем вы так чрезмерно старались. — А без меня что, Дева Мария Иисуса не родит, удачи пожелать?! — Ваня всеми силами старался улизнуть, но увы, соболезнуем Валевскому и матери Иисуса… И долго он ещё будет читать? Виктор Константинович медленно проходил глазами по каждой строчке, каждому слову. Казалось, сейчас он оторвёт взгляд от листа, так же мучительно медленно возьмёт со стола красную ручку и, не церемонясь, выведет соответствующую оценку. Но нет. Он продолжал изучать сочинение своего ученика, как же это нервирует. Поставь ты сразу два, а не вот это всё! Ваня же, наблюдал за учителем: как он внимательно следит за текстом, как бережно перелистывает страницы, как его губы изредка прочитывают про себя слова, как он чертовски обворожительно поправляет из раза в раз очки. В отражении его зрачков можно читать текст, предложение за предложением, можно захлебнуться в этой бездонной синеве. Чёрные смольные волосы спадают на лоб, он даже не удосужился убрать их с лица, если даже заметил. Бледные губы предательски поддрагивают, от чего? Разве это холод? Валевский очнулся в тот момент, когда обнаружил, что он тянется своей рукой к густым волосам преподавателя, которые, как могло показаться, играли на свету синеватым бликом. Кончики пальцев едва-едва дотянулись до макушки, но вовремя отпрянули как от кипящего чайника. И что он сейчас делает? О чём думает? Нет, он ненавидет его и это ясно. Но… А как же сцена в каморке спортзала?.. Он бы не сделал этого только из ненависти, просто не мог… Негромкий звук удара ладонью о поверхность стола, Ульянов закончил читать. — Что хочу сказать, я приятно удивлён. — Последовали слова, которые, наверное, уже долгое время не витали в воздухе. Конечно, если речь шла о Валевском. — А чего так долго-то? — Вероятно, Ваня не смог понять или не услышал того, что сказал преподаватель секунду назад. — Пытался разобрать ваш почерк, — лицо юноши скорчилось так, словно он пятый час ел лимоны. — У вас, хочу подметить, интересная манера написания, но и слова спрашиваете вы у меня буквально каждые пару минут. — Валевскому — естественно — не хотелось слушать замечания по поводу написанного, он и сам знал, что придирки будут — хотя не сказать, что он и слушал то нормально, в голове играл бархатный голос, каждый пару секунд, как искусный попугай, повторяющий «приятно удивлен». — Это всё? Я могу идти? — Как будто очнувшись от гипноза, вопросил старшеклассник. — И да, не забудь, завтра дополнительные! — Подмигнул мужчина, обнажив свои острые, как мы уже все знаем, зубки. — Вот же су… — Подросток быстро зыркнул на Витю. -… Вопиющая несправедливость! — Теперь Витя удовлетворённо улыбался, как обычно, после того, как хорошенько ипоздевался над Ваней. Или не только над ним?.. — Смотрю, общение со мной тебе идёт на пользу! — Сука… — Выходя из кабинета, сквозь зубы прошипел Иван. Теперь-то он может идти домой, вот только разве это волнует его? Он думал совершенно не об этом, тогда, о чём?.. О том, улыбается ли ещё кому-то настолько надоедливыйй русич? О том, ходит ли кто-нибудь ещё к нему на дополнительные? О том, что это за чувство тягучей горечью растекалось у него в груди?.. **…Are you running in circles With nowhere to go? Are you lost and afraid But you can't let it show?.. **