Приятный запах совсем недавно приготовленной еды ударил в нос, щекоча, всё больше разжигая аппетит, и Ваня только сейчас понял, как сильно он хочет есть. То есть, пока он шёл, последнее о чём он стал бы думать — это еда, ибо тогда им движела обида и её сестрёнка злость смешанная с толикой ревности, его желудок буквально физически сжимался от всех тех эмоций, которые он на себе испытывал уже в сотый раз за эту… Неделю? Может быть две? Сколько он там уже знаком с Витей? И сколько этот надоедливо-ублюдочный учитель успел принести в его беззаботную подростковую жизнь дерьма?
Раньше Ваня был сильным и независимым — он точно мог бы назвать себя феминисткой в этом плане — и во что он превратился сейчас? Для юноши вдруг стало важно, что о нём подумают окружающие, что о нём скажут они же и каким он покажется опять же для них. Он стал много больше времени уделять учёбе и это даже не только русский, стал задумываться о своем будущем и почему-то
всегда иногда в этом самом будущем мелькал Виктор Константинович со своей частенько пугающей, но ласковой широкой улыбкой да приятным и уже знакомым хрипловатым тембром.
И Валевскому вдруг становилось крайне неловко знать, что на него в очередной раз пожалуются, на секундочку, временному классному руководителю. Ему, наверное, даже горько в какой-то степени было осознавать, что единственный, кто пытался его понять и кто, наверное, всё-таки смог совершить сие деяние, кое достойно было уважения всея Руси, — кроме Грея, конечно, он не в счёт, — может изменить свое мнение. Бросить всё к чёрту и не нянчиться с обыкновенным проблемным старшеклассника, каких сотни в его школе и тысячи в стране. Но выбор пал конкретно на Ивана, и сам парень это ценил сейчас, хоть и не мог показать этого: таким уж он вырос, таким его сделала жизнь — скрывай свои чувства, лги, язви, не привязывайся, не благодари.
И вот он только-только смог открыться кому-то до такой степени, до какой не открывался даже Серому. Да вообще никому, чёрт возьми! И ему снова подрезают крылышки. И снова больно, он истекает кровью и бежит. Бежит, пытаясь закрыть кровоточащие раны, боясь взлететь, потому что знает, что обязательно упадёт. Ему просто полоснули по спине, а кажется, что вырвали всё вплоть с корнем. Да так, что больше не вырастет заново и уж точно не залечится и не зарастёт никогда.
И когда он стал таким мягким? Когда начал позволять ранить себя таким глупостям, как эта? Ведь Витя ничего не сделал ему фактически: повысил голос слегка да и всё тут, ну забыл про него, увлёкся женой, что в этом такого, она ведь ему жена как никак? Верно? На Ваню постоянно кричали, да так, что до срыва голоса, и ещё чаще про него забывали. Почти в любой компании он был тем самым «лишним человеком», которого все писатели так красочно описывают в своих глубоких литературных художественных произведениях с тяжелым и непонятным на первый взгляд смыслом. Вот только самое хреновое в это всём — таким героям достаётся невезение в любви и изгнание из общества. А те, кого они возжелали всем сердцем оставались счастливы с другими или просто умирали, и тут уж неизвестно, что хуже.
Из кухни послышались голоса, которые собственно и вернули Ваню обратно в реальный мир из адского круга переживаний недавно произошедшего. Только сейчас он осознал, что всё ещё стоит на пороге своей квартиры и даже не разулся, представляя эмоционально тяжёлые моменты в своей голове и в глубине души, надеясь, что такого говна не повторится в его жизни. Это вам не поэма: отъездом из деревни не спасёшься. Ещё и в гости кто-то наведался. Ну что за блядский день?
Наконец стянув со своих крайне эстетичных ног заядлой балерины-профессионалки кроссовки, Валевский, с молитвой во вздохе, пошёл по направлению к своей опочивальни. Кинув тихое «здравствуйте», — будь его воля, он бы послал всех людей этого мира к самым страшным чертям и не вспоминал о них, но такова жизнь «пай-мальчика» — не пропускать ни единого вежливого слова и улыбки, — когда проходил мимо кухни, юноша даже не удосужился поднять взгляда на неизвестного позднего гостя и даже не задумывался о том, кто это может быть. У мамы часто бывало много дел, связей и всяких там договоров да деловых переговоров, в которых Ваня совершенно не смыслил — это не удивительно. И поэтому, обдумав все варианты того, как он мог лохануться при очередном новом мамином партнёре по делу, он уже давно решил для себя: никуда не лезть и ни с кем не контактировать.
Конечно, если этот самый партнёр первым реагировал на юного Валевского и единственного наследника, который мог бы возглавить мамин бизнес, то Ваня без робости и с крайними уважением и осторожностью отвечал на вопросы и вообще вел самые светские беседы, словно, разговаривал так всю свою жизнь и в принципе вылез из какого-то дворянского рода девятнадцатого века. В общем — гордость семьи!
Но вот конкретно сейчас он очень сомневался, что сможет поддакивать одному из многочисленных коллег магазинного брендового бизнеса, потому что размышлял юноша совсем о другом. Ваня сначала думал о карьере связанной с бизнесом, но и должность какого-нибудь промоутера его бы вполне устроила. Но сейчас мозги встали на свои места: к чёрту всё это! Не нужно ничего, ни деловых встреч, ни переговоров, ни торжественных мероприятий и светских бесед. От всего этого голова кругом идёт. Это не то. Не то место. Не та область, в которой хотелось развиваться и процветать в духовном смысле. Всё не то. Хочется совсем не этого. Парень не хотел этого, не хотел быть… становиться таким, он не хотел быть как отец…
«
Вечер. Кухня. Свет, едва проникающий через окно на балконе, растекается отрывистыми полосами по паркету. Женщина смотрит на улицу, где всё ещё идёт снег, укутывая всё в белоснежный колючий зимний плед. Бутылка. Алкоголь. Резкий запах горячительного напитка. Мужчина, сидя за столом, отпивает из широкого стакана, судя по всему, для виски, глоток крепкого.
— Ты мне обещал, что бросишь…— Послышалось быстрое со стороны балконного окна. Женщина, скрестив руки на груди, смотрит на падающие хлопья снега.
— Я обещал тебе, — поддакивает мужчина, отпивая ещё один глоток шотландского, давая себе слабину, — но и ты пойми меня, мне сейчас нелегко. — Ошибка. Большая и грубая. Фатальная.
— А ты думаешь мне просто? — Отзывается та, наконец поворачиваясь лицом к собеседнику. — Я с работы ушла, ночами не сплю, ребёнка одна воспитываю…
— Лен, — не слишком активно попытался утихомирить супругу.
— …а ты в этот момент пропадаешь на бог знает сколько, ни одного звонка! — Окончательно взбесилась Елена, её нервная система дала сбой.
— Я пытаюсь помочь, я пахаю как проклятый, скажи спасибо, что я за сигареты не взялся! — Повысил голос Александр, переливая коричневатый напиток по стенкам стакана.
— Ты только и делаешь, что за деньгами гоняешься, ребёнок без отца растёт! — Женский голос слегка дрогнул, глаза начала застилать пелена.
— Я делаю всё, что только могу! Лен, Леночка… — Мужчина пытается приобнять жену, но та только вяло отпихивается и пятится назад
— Нет, нет… Ты всё время пытаешься откупиться деньгами, пропадая сутками в своём офисе! Ты совсем забыл про семью, про нас, ты забыл про сына… — Одна слезинка обжигает щёку, оставляя за собой мокрый след, она падает на пол, за ней ещё одна и ещё… — Саш, вспомни, когда ты в последний раз с ним разговаривал, отводил его в садик, ходил с ним гулять? Он так любит кататься с тобой на санках… — голос дрожит, — …всё время меня спрашивает: где папа, когда приедет? «Скоро, сынок, скоро», а у самой это " скоро» уже вот где сидит! — женщина указывает на своё горло, Александр опустил голову, ему больно это слышать, ему больно это осознавать, ему больно только лишь от воспоминаний о заливистом смехе своего мальчика.
— Я пойду работать сама, денег будет намного больше и жить станет легче, ты хоть с ребёнком видиться начнёшь, пить бросишь…
В конце концов мужчина, не выдержав последних слов своей жены, устремился в коридор, вот он уже набрасывает на свои плечи куртку, не обращая внимания на возгласы супруги, она уже не боится разбудить ребёнка, она боится потерять любимого мужа. Дверь захлопывается. И вновь его не стало дома.
Тишина. Только еле слышные душераздирающие всхлипы и тихое рыдание под входной дверью разносятся по квартире, отражая от стен и поглащаясь мебелью в комнатах… »
Ваней управляли задетые чувства, а мы все знаем что это значит: единственное, чем Валевский мог одарить взрослого незнакомого мужчину — это кулаком в зубы и кучкой хитровыебанных матюков трехэтажного разряда, если не выше. Это не то впечатление, которое он хотел бы произвести на человека, который, скорее всего, если всё пройдёт гладко, будет часто замечаться в окружении мамы и также часто попадаться на глаза Ванюше.
И всё бы прошло отлично да и без происшествий, если бы мужской голос не показался таким до ужаса знакомым. Настолько знакомым, что Ваня остановился, как будто врос в пол, и недоумённо перевёл взгляд на «коллегу». За накрытым совсем не официально столом сидел мужчина лет сорока в накрахмаленном костюме. На вид гостю дашь не больше тридцати, в общем он был в хорошей форме и чем-то очень был похож на тех красавчиков из романов про богатеньких бизнесменов и бедненькую брошенку, про такую ещё говорят «мышь слепая, крыса тупая». Отличали заситчика от главного героя бульварских книжечек только легкая седина, что тронула волосы на висках и лёгкие морщинки на лице. Пышные, — в принципе, как и у всех мужчин — тёмные брови, карие карамельные глаза, присутствовать право имели скулы и прекрасная улыбка бизнесмена. Одним словом «Сильвестр-Сталлоне-трахни-во-плоти», только помоложе и покрасивее.
— Ну, привет, сын, можно было и не так официально, — старший Валевский усмехнулся.
— Бать? А ты… как здесь? — Ну молодец, Ванюша, просто высший класс, поздравляем, дно пробито.
— Я звонил тебе на днях, чтобы предупредить, — мягко начал мужчина, и, печально улыбнувшись, заметил:
— Ты не ответил. Расскажешь, почему? Родного отца увидеть не хотел?
— Нет-нет, почему же, хотел, просто сначала были дела, а потом… — Юноша дошёл до стула, уселся на него и вроде как даже собрался ответить честно, но закрыл рот и, махнув рукой, закончил. — Прости, неважно. Лучше расскажи, как ты.
— Да я потихоньку как-то, работаю сутками, ничего нового, — заверил отец, пожав плечами и принимая из рук бывшей жены тарелку с горячим ужином. — А ты что? Чем занимаешься сейчас? Маму не обижаешь? — Та лишь бросила осуждающий взгляд, но не смогла сдержать улыбку.
— Учусь, что ещё делать? — Ваня как-то смущённо качнул головой, пытаясь отогнать от себя мысли о дополнительных с Витей. — Иногда с друзьями вижусь.
— Да ладно тебе, какой там! — Женщина укоризненно глянула на подростка. — Все выходные в магазине мне помогает, даже вон с Серёжей почти не видятся, представляешь?
Как-то по-немногу обстановка становилась все более и более спокойной, уютной и домашней, но почему-то Ваня до сих пор чувствовал то плохо скрываемое напряжение между собой и отцом. Это было довольно странно, потому что при прошлой встрече он точно такого не ощущал.
— Это было почти два года назад, ещё бы, — мысленно хмыкнул Ваня, а голос его даже не дрогнул, когда он ответил на какой-то из многочисленных вопросов папы.
Сейчас было очень необычно сидеть рядом с этим мужчиной и разговаривать с ним просто так, даже как-то слегка по душам. Папа, мама и Ваня. Всё, как раньше. Не было этого неловкого общения между родителями, которое часто бывает после разводов, они остались хорошими друзьями и иногда даже списывались и созванивались, когда кому-то нужна была какая-то помощь по бизнесу или просто по жизни. Да и сам Ваня частенько звонил отцу, то ли от нечего делать, то ли потому что скучал по общению с человеком, который его вырастил.
Вырастил, а потом бросил. Ушёл, ничего не сказав, только пообещав, что обязательно вернётся. Ваня тогда только очнулся, — помните тот временный паралич? — и ничего не соображал, да и в целом он был слишком мал, чтобы разобраться почему мама стоит чуть живая, а папа с огромным коричневым чемоданом на колесиках забирается в такси, на прощание потрепав сына по волосам. Мужчина тогда вроде бы ещё что-то сказал, но Иван этого не помнил, так уж это показалось ему неважным.
— Не важно, ага, как же, — катая кусок курицы по тарелке, усмехнулся Валевский. И снова его мысли вернулись к Вите. Ульянову Виктору Константиновичу, который будто заменил ему отца в последние дни. Заботился о его учёбе, состоянии и даже здоровье. Идиот.
Снова и снова, картинка за картинкой Ваня прокручивал в голове приятные моменты, связанные с учителем русского, который появился невесть откуда и стал лучшим другом, отцом и может даже чем-то большем. Чем-то вроде семьи. Членом небольшой ячейки общества, который опекал его с большей осторожностью, который относительно с большим уважением и который замечал любое непостоянство в поведении ученика. И он стал таким близким, но таким же недостижимым, как звезды или луна на небе.
В какие-то особенные летние ночи, когда небо чистое-чистое и легко его разглядеть, кажется, что вот, протянешь руку и коснёшься какой-нибудь особенно яркой звёздочки. И даже порываешься, робко тянешься к высоте, но потом осознаешь всю свою глупость и просто бесчувственно роняешь конечность обратно в траву. Это невозможно.
— А как у тебя с учителями? Всё нормально? — Вопросил отец, а Ваня вздрогнул, опять вспомнив о Ульянове. Сначала о нём, потом о его отношении к нему, а потом о том, чем всё закончилось, буквально с час назад.
Ужасно, ужасно несправедливо, нечестно, незаслуженно. Зачем?
Разве Ваня это заслужил? Да, он был груб с мужчиной, но он старался! (Ага, конечно, блять, старался он, — сказал бы кто-нибудь из наших читателей) Правда старался, искренне…
И что получил взамен? Стопку растоптанных чувств и пустую бесчеловечную агрессию. Да, возможно, он драматизирует, но так Ване показалось. Так он понял и так почувствовал.
— Да ничего особенного, — сдавленно ответил подросток и поднял взгляд к потолку, чувствуя как слёзы подступают к глазам и понимая, что их уже будет невозможно сдержать или остановить. — Я пожалуй пойду, мам, пап, простите… — Поджал губы, — я отдохну немного.
Даже не попытавшись увидеть какой-нибудь согласительный кивок, Валевский, поднявшись со стула, направился в комнату, не забыв перед тем как зайти, плотно закрыть за собой дверь. Не хватало ещё, чтобы родители услышали его всхлипы. Потому что конкретно сейчас Ваня точно и ясно ощущал, что в этот раз не сможет сдержаться — разревётся, как самый настоящий ребёнок.
Истерика накатила сразу, как только послышался щелчок, который давал понять, что дверь закрыта. Сразу, как только Ваня почувствовал себя в безопасном одиночестве. Слёзы градом побежали из глаз, оставляя после себя мокрые солёные дорожки, лицо исказилось в гримасе боли и какой-то глупой безнадежной улыбке, которая была совершенно не к месту. Беззвучный, почти неслышный, но такой оглушительный крик. Крик о помощи. Просьба. Называйте, как хотите. Просто хотелось уже наконец-то выплеснуть все эти эмоции, которые скапливались на протяжении двух треклятых недель.
Перебравшись с пола под дверью на кровать и уткнувшись в подушку, Ваня уже больше не мог плакать. Теперь он просто шмыгал носом и о чём-то думал, пытался отключиться, но в ушах нет музыки, опять нет этой чёртовой музыки! Перед собой он всё ещё видел только одно единственное лицо. Лицо, на которое спадали чёрные, смольные волосы. Красивые проникновенные глаза, которые чуть прикрывают очки, аккуратный нос, так сильно подходящий к общей картине, и губы, изученные уже вдоль и поперёк, от самого сердца до самых глубин, как это говорится.
Неизвестно сколько так прошло минут, но уж точно больше десятка и даже двух, быть может.
И так бы подросток и продолжал, не видя и не чувствуя ничего вокруг, медленно умирать внутри, если бы не звуки шагов стремительно становившиеся громче, что значило только одно — кто-то очень хочет его видеть. Не прошло и минуты с поставленного заключения, как дверь в его комнату открылась. На пороге стоял отец.
— Вань, ты как? Не заболел? — Вопросил отец самым тёплым и родным голосом на свете.
— Нет, пап, я в порядке, — Ваня уже сидел на кровати, убирая волосы со лба.
— Прогуляемся? — На это юноша просто кивнул. На улице уже было темно и, наверняка, очень свяжо. Проветриться не помешало бы.
— Дай мне пару минут, чтобы собраться, — попросил школьник и после согласительного «давай», стал лениво, но настолько, насколько это было возможно, поспешно хлопая себя по щекам и приводя в какое-то относительное «в порядке». Благодарить всех существующих в истории богов стоило, потому что Ванино лицо, даже после многоминутной истерики выглядело совершенно обычным: никаких покрасневших глаз, никакого опухшего века и тому подобного, что обычно мучает всех носительниц слёз на своих щеках.
Когда Ваня вышел в прихожую, старший Валевский уже стоял почти полностью одетый и о чём-то увлечённо переговаривался с мамой Ванюши. Юноша накинул куртку, пока беседа подходила к концу — успел натянуть кроссовки.
— Ну всё, Лен, мы пошли, — мужчина дружески поцеловал женщину в щёку. — Обещаю, что верну его в целости и сохранности.
— Только не очень поздно, ладно? — Мама как-то устало улыбнулась и легонько кивнула. — Ну всё удачи, если что — звоните.
***
Приятная тишина. Почти весь город находился в состоянии сна, только иногда снуют понурые взрослые люди проходили мимо да пробегали счастливые парочки. Тихий и сейчас даже какой-то приятный шум от колёс автомобилей слегка убаюкивал, создавая атмосферу комфорта и доверия.
Ваня шагал медленно, оглядывал всё вокруг, так, будто видел свой город и все эти дома в первый раз за всю свою жизнь. Странно, что именно сейчас он не был опустошён и не был разрушен. Сейчас он как будто в своем доме после долгого отъезда, так по-родному. Отец шел рядом, рассказывая какую-то очередную историю, которую его сын слушал намного внимательнее, чем стоило бы. Наверное, со стороны они выглядят, как обыкновенная семья, что проводят время вместе по вечерам. И это, конечно, не может не радовать.
— Слушай, Вань… — Начал отец, словно прерываясь на середине истории. Нет, просто он слишком резко перешёл с повествования на обращения, даже не дав понять Валевскому-младшему суть конца. — Ты уже школу заканчиваешь, а поступать где будешь?
— Даже не знаю, — выдохнул подросток, а вместе с тем в голове начал выстраивать возможный план развития его собственного будущего. Будущего, которое совсем скоро его настигнет. — Поступлю в какой-нибудь местный колледж, а сам буду помогать маме. Знаешь же, она сейчас не очень справляется.
— Я всё понимаю, Вань, но нельзя же свою жизнь из-за этого губить! — Вдруг вспыхнул родитель, не подавая до этого даже намёка на такую реакцию. — Тебе учиться надо нормально, раз не хочешь в торговый бизнес уходить!
— Ну, а куда я здесь пойду? Тут-то и нормальных универов нет, — пожал плечами подросток, мол, меня этот вопрос совсем никак не волнует и что выйдет, то выйдет.
— Я вот что хотел предложить… — Мужчина замолчал, обдумывая как бы правильней и корректней преподнести информацию. — Не хочешь поехать со мной?
— Что? — Сначала Иван даже не сразу понял смысл услышанного.
— Да нечего делать в этой дыре, понимаешь? Прожигаешь свои годы! А я же тебя куда угодно устрою, захочешь — В Лондон, в Америку поедешь!
— Ты чего, бать?
— Это же такой шанс, Вань, да ты кем угодно стать сможешь! С сестрой познакомишься, подружитесь потом, помогать ей будешь!
Стоп. Сестре? Ваня её даже не видел ни раз, только на фото, и то смутно, а тут уже чуть ли не семейная идиллия наворачивается. Да, именно…
— Не могу я, пап, у меня тут друзья, мама, да всё тут! — В голове всплыли те беззаботные, счастливые деньки, которые юноша проводил с Греем, та воздушная девчонка, которую он встретил сегодня чуть ранее, мама со своей невероятно аппетитной стряпнёй, Витя…
Бросить всё это на семнадцатом году жизни казалось безумием. Ну чего он добьётся? Как оставить маму одну, на кого?
— Друзья друзьями, а учёба это другое. Ты же понимаешь, что твои друзья никак тебе не помогут, когда нужно будет зарабатывать себе на жизнь? Вань, там и поближе ко мне будешь, чаще видеться будем…
— Нет, бать, не могу, — безапелляционно заявил парень, явно понимая, что не сможет прожить без всего этого и больше недели. Там — другая жизнь, другое общество, люди. Там — не его место. — Не могу маму оставить, не могу бросить и всё тут.
— Я знаю, это тяжело, но прошлое нужно отпускать. Ты взрослеешь, и годы идут, поэтому подумай о моём предложении. Если готов будешь, дай знать в любое время.
— Спасибо, пап. — Сорвалось с уст, но про себя Ваня уже дал ответ и точно знал его…
Ещё какое-то время они погуляли, заходя то в один ларёк, то в другой. Разговаривали обо всем на свете, больше не возвращаясь к серьёзным темам. Папа рассказывал о работе, о своей жизни с женой Викой, которая передавала ему — Ване — привет, и юной дочкой, которая была в два раза моложе Вани. Последний повествовал больше о немногочисленных друзьях, о продвижении в каких-то сферах своих увлечений и о желаниях на будущем. Когда на улице совсем стемнело, Валевские попрощались, крепко обнявшись и, пообещав звонить почаще, разошлись каждый по своим тропинкам.
Домой Валевский пришёл уже поздно, и желание что-либо делать ещё сегодняшним вечером у него не было. Этот день был слишком тяжёлый и стрессовый, а завтра ему ещё рано вставать, чтобы помочь маме в магазине. Лучше лечь пораньше и хорошенько выспаться, очистившись от разных назойливых мыслей. Как же хочется расслабиться на этих выходных, забить на всё случившееся и просто отдохнуть, забыть, если можно, обо всём и всех. О поджидающих экзаменах, о Вите, обо всём, которое теперь не выходило из головы.
Обо всём.
Просто забыться и снова стать маленьким пятилетним ребёнком.
Голова опустилась на подушку и провалилась в неё, до того она была мягкой. Почти сразу, как только тело Вани коснулось кровати — он заснул, погрузившись глубоко в царство великого Морфея.
***
Жар разливался волнами. До дрожи приятно, до дрожи хочется. Мягкие губы накрывают Ванины, завлекая в глубокий, страстный поцелуй. Юркий язык исследует ряд ровных зубов, а затем переходит к языку Валевского. Партнер играется с ним, прекращая касания, и дыша прямо в приоткрытый рот. Дразнит, посасывая нижнюю губу, затем покусывая и зализывая. И всё по новой. Тело легонько содрогается каждый раз, когда до него дотрагиваются чужие холодные руки. Такие желанные чужие руки.
Подушечки тонких пальцев обжигали холодом, одаряли молниями, что проходили насквозь, вдоль всего тела. Пот стекал крупными каплями по вискам, волосы уже давно слиплись и спутались между собой. Сладкая истома медленно нарастала. Какая-то почти нереальная слабость поглощала всё вокруг.
Сильные руки подхватили Ваню прямо под ягодицами, подтягивая ближе к силуэту в темноте. Фигура стояла перед ним на коленях, а ноги Валевского сейчас крепко обхватывали её за талию. Прошло, наверное, совсем ничего прежде чем футболка юноши полетела куда-то в темноту и с мягким шорохом приземлилась на пол.
Влажные губы тут же перебрались к одному из сосков. Ваня изогнулся в пояснице, когда почувствовал легкое, почти нежное покусывание набухших горошинок. Тихий стон вырвался из его легких, прямо из груди, как бы парень не старался его подавить, оставить внутри себя. Почти сразу партнер перешёл на зализывание причиненной боли, которая, как ни странно, не вызывала дискомфорта, скорее наполняла организм новой волной живости, пронизывала до костей, раззадоривая. Еще один прикус — ещё один стон на выдохе.
Руки медленно блуждают, опускаясь вниз к бедрам. Одним рывком боксеры Вани оказываются где-то рядом с футболкой, а сам парень перевернутым на живот. Тихий стон, наполненный протестом, скорее от страха, чем от нежелания.
— Тише, всё будет хорошо… — шепчет мужчина на самое ухо Валевскому, а тот сжимает простынь под рукой и предусмотрительно прикусывает губу. — Совсем не больно…
Наслаждение медленно захлестывает. Ваня сильней сжимает шелковую ткань под собой, а челюсти стискиваются сами по себе, чтобы ни одного звука не вырвалось изнутри. Ни одного вскрика…
***
Пинком Ваню выбросило из нереального мира, когда он с грохотом упал с кровати. Твою мать. Блядский сон!
Да, видимо, плохой идеей было ложиться спать прямо в одежде, да ещё и накрываться зимним одеялом, потому что мозг придумывает себе какие-то охренительно безумные картинки, только чтобы разбудить своего носителя. К чёрту это говно.
Лениво поднимаясь с пола и чувствуя, как всё тело ноет от усталости, сонный Иван направился в кухню. Ему определённо нужно бухнуть кружку кофе. Без молока. Без воды. Зёрна. И прийти в себя после такого заебатого путешествия…
