***
Давно рассвело; лёгкий туман над полем развеялся. Гию с зайцем через плечо пересекал поле в направлении дома, осиротело стоявшего на краю леса. Издалека увидел, как сестра на веранде прильнула к сёдзи, повернувшись спиной к округе. От неожиданно положенной на плечо руки Цутако вздрогнула. — Ах, Гию, я понимаю, что ты не любишь здороваться, но не пугай меня. Он взглядом показал на дом. — К нам пришёл досточтимый гость! Не знаю, что могло к такому привести. Тем не менее, когда меня позвали, мамочка из кожи вон лезла, чтобы просватать ему меня. Как она убивалась под маской приличия, что ей это не удавалась и что ты, её последняя надежда, «куда-то» пропал, как будто она не знала. Короче, она просила привести тебя как можно скорее. — Только если ты пойдёшь со мной. — Конечно. Но сначала я позабочусь об этом, — и взяла зайца. Звук скользящих сёдзи спровоцировал всплеск радости госпожи Томиока, разрешившейся от напряжения внезапным налётом на Гию: — Гию, дорогой, иди сюда! Напротив госпожи Томиоки сидел гость в кимоно тёмного вишнёвого оттенка. Он выглядел весьма угрюмо, что все приняли за печать тяжёлого характера. — Что ж, это… — госпожа Юико с мольбой во взгляде показала Гию, что ему следует поклониться, — мой Гию. Гию поклонился. Затем госпожа Томиока представила гостя со всеми почестями, одной рукой усадив подле себя сына. Плечи Господина Рёнгоку чуть-чуть всколыхнулись: он втянул словно подкравшийся на цыпочках слабый, почти что безликий аромат. Большая птица приподняла мощные крылья и посмотрела устрашающе прямо в качестве предупреждения: «Ты не сбежал от моего внимания!». Вот, что увидел Гию, когда гость уловил его запах. Запах же гостя бил ключом, и в помещении от него стало особенно душно. Гию физически почувствовал себя дурно. Сестра не подвергалась такому роду неприятности, а госпожа Томиока не подавала виду. — Где ваш муж? — грубо спросил господин Ренгоку. Госпожа Томиока, улыбаясь, без зазрения совести произнесла: — Я счастливая вдова с двумя детьми, которые служат мне напоминанием о нем и бесконечным источником радости. — Он был альфа? — А разве могло быть иначе? Одни дети в комнате распознали ложь. Цутако, сидевшая обособленно от других, к своему ужасу, даже уразумела причину. До сих пор она не делилась своими подозрениями с Гию, поскольку для неё они питали тревожные всходы, от которых ей хотелось оградить любимого брата. — Я увидел вашего сына, как и хотел. Без лишних церемоний мне следует окончить начатое. — Конечно! — возгласила госпожа Томиока. — Гию, Цутако, выйдите. Дети повиновались.***
В то время, как Гию сидел на веранде, его мать, как он полагал, усердно старалась сбыть его. В прошлом сестра говорила, что господа-альфы охотно женились на омегах, пускай те и не имели баснословного приданого. Безусловно, в представлении Цутако всё складывалось благодаря любви между альфой и омегой. Превосходной, совершенной любви, которая никогда не падёт жертвой досадного препятствия, как нередко падала жертвой материального состояния любовь простых, небогатых людей. Совершенная любовь не полагалась никому, кроме совершенных возлюбленных, альфы и омеги. В круговерти домашних дел Цутако, забываясь, смела желать самого большого счастья из возможного Гию, но не себе. Госпожа Томиока, когда чесала языком, поминутно вспоминала свою мечту найти сыну выгодную партию, которая позволила бы ему войти в высшее общество и мимоходом протащить туда свое семейство, чем выручил бы сестру-простушку, какая не имела на рынке невест той же ценности, что и омега. — Как думаешь, зачем он пришёл? — Не знаю. — Ах, может ли быть, что он альфа? — Да. Это был первый альфа в их жизни. Но он... понял. — Он на тебя никак не повлиял? Мне однажды рассказывали, что они колдуны и не весь кто, способны управлять человеческой волей, поэтому государством всегда правят альфы. — Нет. — Ах, да, как он узнал о тебе? Ты в город и носа и не кажешь, никто тебя там не знает. Разве что мама рассказала. Ох, уж эта мама! Если она решила продать тебя! Конечно, не стоит так плохо о ней думать, но… Если она решила отдать тебя без брака, за деньги, я никогда этого не позволю! Худшее предположение, как правило, не самое вероятное, однако… есть то, что склоняет меня к такому предположению. Почему он так стар? Я имею в виду, не так стар, чтобы умереть, но всё же не сравнить с тобой. А почему говорил в таком тоне, будто намеренно отрезал пути к доброжелательным отношениям? Если ему противна наша обстановка, то почему хочет иметь с нашим домом сношения? Как задумаюсь над ответами, едва ли могу избежать самое… самое гадкое предположение — он счёл нас достаточно бедными для того, чтобы принять его аморальное предложение! Он точно не знал, какими были его чувства в тот момент и мог преподнести лишь пустые ладони вместо них — свой не прильщающий никого молчаливый вид. Сестре не нравилось лить в них без конца свои переживания, не делая того же взамен. Дабы сдержать поток слов, она замкнулась в молчании. Цутако стояла ровно, не шелохнувшись. Невидящие глаза вспыхивали внутренним пламенем, как окна горящего дома. Брат, оставаясь на месте, вдумчиво перебирал на пальцах собственноручно уложенные в лесу тайники, большое подспорьем для отшельничества, если он решит бежать. «Переведёт дух и снова возьмётся за меня», — подумал он незадолго до нового горячего монолога. Сестра заговорила размереннее прежнего. Грусть утяжеляла речь. — Гию, ты кажешься смертельно спокойным, ты привык хоронить в себе переживания. Но сердце мне подсказывает, что не все переживания можно похоронить. Есть переживания, что будут преследовать тебя по пятам всю жизнь, как тень. Мне больно думать, что ты никогда не сможешь и словом обмолвиться о них, — глаза Цутако увлажнились. — Как будто их никогда и не было и как будто тебя тоже никогда не было! Гию замер. Сестра понимала его своим путём, порядочно искаженным подобием того, что выбрал Гию. На его скромный взгляд, оставаться невыразительным и безликим, словно белый лист бумаги, невзирая ни на что — молчать, как осел, — к удивлению, всё ещё было лучшим решением в его жизни. Он не хотел изображать собой ничего плохого. А потому что людям свойственно по-разному судить об одних и тех вещах, он сделал вывод о том, что лучше вовсе ничего не выражать. Гию растерялся и собрался по приказу братских чувств. Он подскочил, сделал шаг. Непреодолимость изменил на преодолимость, и, отважно приблизившись к Цутако… похлопал её по плечу. Сестра всегда так легко касалась его. Когда он… испытывал боль. — Со мной всё в порядке, — сказал он. Внутри себя на грани с контуженностью. — Не смей выходить замуж не по любви! — натужно сказала Цутако и заключила брата в объятия. — Даже если тебя будут принуждать. — Я собирался уйти жить в лес… — Вот как? — она отстранилась и спустя несколько мгновений с облегчением рассмеялась. — Но, Гию, — продолжила она, одумавшись, — не уходи в лес, не предупредив меня. Оповести меня любым способом. Иначе я придумаю что-то плохое, и тогда твоё молчание будет сродни равнодушию и, значит, будет величайшим преступлением против моих чувств и всего человеческого. — Хорошо…***
Цутако, ещё стоя одной ногой на татаки, подала голос: — Человеку, которому дозволено носить кимоно вроде его не может быть дозволено вести себя так грубо. — Очень может быть! — отвечала из глубины комнат госпожа Томиока. — Не знаю, к счастью или не счастью, в этой дыре недостаточно красивых кимоно, чтобы ты могла сложить мнение о том, кто его вправе носить. После ухода гостя госпожа Томиока мигом достала чёрный расписной табако-бон в лаке и попросила Цутако принести из жаровни углей. Гию раздвинул сёдзи, чтобы запах скорее выветривался. Запах табака мешался с запахом смерти из воспоминаний. — Мама, вы же не собираетесь продать нашего Гию? — Цутако не терпелось опросить мать. — Разумеется, нет. Да и кто в здравом уме будет его покупать? — Как вы можете так отзывается о своём сыне? — Я считаю Гию умным мальчиком, который не будет принимать мои слова близко к сердцу. Едва ли в этом мире есть хоть что-то, что стоило бы принимать близко к сердцу. Итак, госпожа Томиока, воспользовавшись принесенными углями, закурила. Затем она рассказала о предложении господина Рёнгоку, его сыне, владениях и достатке семьи, готовой принять её Гию. Глаза её от своих же слов демонически заискрились. Потупив взор, Гию пребывал в замешательстве, и слово, как обычно, держала Цутако. — Прежде всего я хотела бы знать, как семья такого высокого положения узнала о Гию. До их владений, как далеко бы они ни простирались, отсюда должно быть целых тысячу ли! — Молва о цветении прекрасных цветов простирается на всю Поднебесную, да и что в этом удивительного? — Мне представляется более вероятным, что вы колесили по всей Поднебесной, доставляя весь о цветении каждому дому. — Это слишком вульгарно! Так уж и быть. Госпожа Томиока поведала о приходе странствующего монаха в их городишко. В тот день она была вынуждена устроить Гию незапланированную стрижку; сердце её так и прыгало, ибо она затаила страх перед собственным сыном и всуе боялась расправы. Потому что Гию вырос на редкость сильным и со скверным характером в придачу. — Не потому ли Гию ходит косматый, что о его волосах вспоминают, только когда у его непутевой матушки получается нажиться на них? — Гию ходит косматый потому, что ему, видимо, нравится. Да и такого его примут! Потому что он наш драгоценный омега. Точнее, уже только отчасти наш. — Ты! уже дала согласие?! — Почему бы я отказала? — Почему бы нам сперва не увидеть самого жениха, а не его дряхлое подобие? Думаю, лучше не делать скороспелых решений. К тому же последнее слово всё равно за Гию. — Вопросом на вопрос! Если продолжишь вести себя таким образом, ты никогда не найдёшь себе мужа, а Гию навеки поселится в лесах. Что уж говорить о бедной матери! На сей раз Цутако промолчала. Вести споры было её излюбленным занятием, но отнюдь не в то время, когда её противником выступала мать. Когда мать доставала жало, она сознательно колола туда, где будет больнее всего. Гию видел это жало, налитое ядом, с запахом табака, смотря прямо ей в лицо. Он думал обезболить нанесенную рану, обезвредить насекомое или принять его на себя. Ему стоило большого усилия воли незаметно вложил свою руку в руку сестры. Ощутив касание, сестра обомлела. «Продолжай, сейчас!» — приказывал он себе. И в самом деле тотчас атаковал вопросом: — На что вы будете жить, если я уйду? Этот вопрос навязчиво выстукивал в голове Гию с тех пор, как он узнал о предложении руки и сердца. — Не беспокойся, охота не единственное средство пропитания. К тому же, если ты благополучно войдёшь в их семью, то твой муж, вероятнее всего, будет посылать нам некоторые суммы… Надеюсь даже, что ты будешь делать это самостоятельно. И я уверена, что эти суммы будут многократно превосходить все наши бюджеты! И я распрощаюсь с участью торгашки и потрошителя зайцев, как и твоя сестра! А если муж не придётся тебе по нраву, возвращайся домой и всё. Последние слова изменили сестру в лице. Гию разнял их руки, так как ему стало предельно неловко в свете её радостного лица, покрытого испариной. Сочувствующий жест брата быстро потерял силу над этим лицом. — Спасибо, мама! Госпожа Томиока отложила трубку. Цутако отошла выбросить пепел. — Ах да, Гию, до сегодняшнего дня я откладывала один разговор… «Сестре намеренно дали отойти». — Ты же понимаешь, что мы подразумеваем под словами «альфа», «омега», «жар» в его тривиальном значении?.. Гию понял, что невыразимо смутился. Причину собственного смущения разуметь он отказывался. Он отказывался уразуметь эмоцию не один этот раз. Внезапное ясное видение своего отказа приливало ещё больше стыда, словно кипятка. И кипяток разливался по жилам. — Я не могу поверить, что вы толком не говорили с ним об этом! — Цутако настигла мать разьяренным голосом. — Мой сын так мрачен, что к нему не подступиться, и так же немногословен, как стена. Спрашивается, как взять эту крепость? А когда наступил важный день, он так деловито свил гнездо на дереве, будто он всё знает и не допустит, чтобы кто-нибудь навязал ему постыдное объяснение всем известного явления. Даже не взял лекарство. Гию ретировался к возвращению Цутако. — Ну что ж, — сказала госпожа Томиока,—следует готовиться к тому, что Ренгоку его выгонят на улицу раньше, чем он соизволит с ними заговорить.***
До поздней ночи во тьме комнаты, раньше принадлежавшей отцу, Гию приходилось слышать значительную часть болтовни с другого конца дома. Голоса членов семьи наполняли ночь, вытесняя оттуда мысли Гию. — Он всегда напоминал ледышку. И он всегда был беспощаден к моим материнским чувствам. Единственное, что оставалось, — подмешивать лекарства от «жара» в еду перед началом. — Гию такой чуткий. Он не мог не заметить. — Он отвергал меня, а не лекарство. Конечно, он заметил. Каждое «он» гремело на весь дом, и после этого каждого «он» его словно окатывало жёлтым палящим светом. — Ах да, Ренгоку-сан уклончиво объяснил невозможность прибытия сына болезнью матери… Забавно наблюдать за человеком столь высокого положения в ситуации, когда он сам себе вредит своим высокомерием. — Что вы имеете в виду? — Держу пари, его мать — это женщина, на которой Ренгоку-сан женился из материальных соображений. Такой странный, слабый запах может быть только у альфы, подавляющего себя на протяжении множества лет. Почему, спрашивается, бедняжка больна? — Какова ни была бы причина, глумление вам не к лицу. — Есть то, что меня гложет, — голос Цутако. — Что? — Вы сказали гостю, что наш отец был альфа. — Глупый повод для беспокойства. — Почему? — Беспокоиться о том, что более не в пределах нашего мира, глупо. — Я слышала, что омега может понести лишь от альфы… Однако до сегодняшнего дня я не знала, что альфа способен иметь детей от простой женщины. — Способен, но с трудом. Проще говоря, вы дети не своего отца, а моего любовника, но это не изменяет того, что ваш отец это ваш отец. — Ах! — вздох разнесся, словно крик птицы. Ночь разом была как будто опорожнена: наступила тишина. После чего в этой кромешной тьме стали разрастаться и пухнуть мысли Гию. «Когда умер отец?» Мучительная боль за отца, за напрасно проведённые с ним минуты, за напрасно прожитые отцом годы, за осколки семьи вместо вместилища для любви постепенно наполнила Гию до краев. «Неважно!» Он заставил себя похоронить это в себе. «Что мне делать с чужаком и его предложением?» Брак представился досадной неприятностью в то же мгновение, когда он впервые услышал о предложении. Потом он счёл это возможностью для сестры поправить её дела. Если бы он мог, он хотел бы позволить ей переселиться в поместье со слугами, забыть о заработке на жизнь, залечить её руки, омывая день за днём нежными одеждами, обзавестись связями и сохранить верность сердцу, выйти замуж за любимого человека и родить детей в счастье и достатке. Мог ли он? О, нет, он не мог. Но кто-то другой мог дать ей всё это. В силах Гию было только преклонить голову и спросить — наивно спросить небеса низвергнуть манну небесную. И он решил заговорить с Ренгоку.***
Гию объявил о своём намерении принять предложение за завтраком. Чаша с рисом была резко с хлопком отставлена на стол. По прошествии времени сестра взбудоражено с недоверием спросила брата, уверен ли он в своём выборе. Он кивнул. Он был полон воинственности и готов, как ни в чём не бывало, испариться в первый же день знакомства с Ренгоку, если найдёт это семейство не способным проявить великодушие к его сестре. — Гию, тебе придётся общаться с людьми! Людьми! Понимаешь ты это?! И это лишь малая часть. Я боюсь, что до этого момента мы пренебрегали твоим посвящением в семейные роли, равно как и супружеские обязанности, а там, куда ты попадёшь, на это не посмотрят и будут ожидать от тебя соответствия своим стандартам. И если ты не будешь соответствовать им, то с тобой могут злостно обойтись. Сестра угрожала, а мать торжествовала. — Если чудо всё-таки произойдёт, и он понравится жениху таким, то его будут носить на руках. Если не понравится, пускай так, нашему Гию всё как с гуся вода. — Ты уверен, что это решение сделает тебя счастливым? — Гию, при благоприятном раскладе дел сестра будет рада, если её пригласят в поместье. — Гию, поездка не принесёт мне и капли удовольствия, если я увижу тебя несчастным. — Как будто ему принесёт удовольствие твоя неблагодарность. — Я никогда не буду благодарна за обретение сомнительных возможностей ценой жертвы собственного брата. — Что ты! Мы говорим о свадьбе, а не о жертвоприношении. — Какими чувствами Гию может руководиться, помимо чувства долга перед нами, в то время, как он ещё не был удостоен знакомством с этим, так называемым, без пяти минут женихом, и, следовательно, не может испытывать к нему симпатии. — И до, и после свадьбы можно сбежать, тем более это возможно, если мы говорим про нашего лесного человека. Он завалил медведя! Ужели не справится с каким-то альфой? — Учитель Урокодаки завалил медведя, — уточнил Гию. Сестра и мать удивились третьему голосу. — Не зря же ты зовёшь этого черта с горы учителем. Я уверена, что и ты способен на такое. Так сказать, только подавайте медведя. И ты справишься! Голова раскалывалась от вмещаемого шума. Гию встал, чтобы, как обычно, удариться в бега. — Опять ты бежишь! — Цутако запротестовала руками. — Вот скажи мне на милость, чем альфа отличается от омеги, а потом ступай. Гию не успел распрямить спину: его сковало нечто за пределами его понимания. В глазах стоял единственный образец альфы — господин Ренгоку. Он хмурился, испуская демонической силы зловоние. — Хм, запах. — Что-то, что в моей компетенции. Альфа, как правило, защищал омегу, подчиняя привязанности к себе и заставляя её беспрекословно повиноваться, благодаря чему омег называли идеальными жёнами. Суждения приобрели холодный высокомерный блеск, стоило коснуться самого себя не опосредованно никакой пеленой отстранённости. Принимая во внимание свои навыки, Гию полагал, что редкий человек мог бы превзойти его чистой силой до тех пор, пока отступление не значило поражение. Поэтому он заранее поставил жениха ниже себя в пищевой цепочке. Ни одно мановение крыльев птицы не ускользнуло вчера от взгляда Гию. Действующая вразрез с дисциплиной порывистость гостя бросалась в глаза. — Они… неуравновешенны? Госпожа Томиока покатилась со смеху. — Именно! — она сказала едва различимо. Сестра тоже не удержалась и сдавленно рассмеялась, Гию же улучил удобный момент и ударился в те самые бега. — Стой!***
Раз в три месяца Гию укрывался под сенью деревьев на пару дней. Тело размягчалось, будто это было следствие тёплого дождя. Лёжа на переплетённых ветках, он напоминал разлагающиеся догнанное животное. Некому было собраться вокруг него для порицания. «Разложение» или «жар» не довлело над Гию проклятием. И всё-таки потребность в другом теле настораживала его. Он переносил жар лучше всего в одиночестве. Вновь окунувшись в одиночество за работой, он надеялся, что жар начнётся прямо сейчас, на месяц раньше и закончится до отъезда. Он хотел как можно больше времени посвятить наблюдению за Ренгоку, прежде чем наступит беспощадная слабость, и он потный и немощный попадёт в чьи-то сети. Не хотелось быть обязанным человеку без лица связью, вводящей в заблуждение этого человека и семью Гию, сестру с её надеждой на счастливую семейную жизнь брата. «Не будет ли она так или иначе заблуждаться?» Гию не искал счастья среди людей. Он решил, что будет удовлетворён «поправлением дел» сестры и исполнением долга живущего — дать жизнь, пока он может. Удовлетворённость — предел счастья, на его скромный взгляд опять же. Характер жениха между прочим тоже должен быть удовлетворительным. Разумеется, человек, чьё сердце будет лежать к осаде немногословности Гию, не заслужит его одобрение и быстро лишится невесты. Жестокий или скупой человек тоже не могли быть оправданы. Гию легче всего бы смирился с кем-то наподобие Урокодаки-сана, такого же молчаливого и отчуждённого, как и Гию. Учитель Урокодаки носил маску, избавляя всех, кто с ним виделся, от невиданного зрелища — выражения своего лица. Гию ценил в нём это выше всего. Слова, взгляды, дыхание, поступки кололись в соприкосновении с Гию, они разрывали его. Но, как и в любом человеке, в Гию теплилась надежда на то, что рано или поздно он закончит вести борьбу с эмоциями, и осядет на берегу перед спокойной гладью… Сестра старалась вызвать брата на разговор. Когда получилось с ним столкнуться, она отвела взгляд, а его в ту же минуту и след простыл. Что он мог сказать? Откровенное мнение пойдёт вразрез с её убеждением насчёт блага, которое принесёт брак, и, возможно, ранит её сестринские чувства. Она превозносила чувственное единение в союзе альфы и омеги и, соответственно, принижала, презирала значение тривиальных причин для заключения союза, как и бытовых вопросов, которые распространялись на всех без исключения. Если не говорить откровенно, получится, что Гию своим потворством её убеждениям введёт свою сестру в заблуждение ещё более жестокое, чем неизвестность. В итоге ему удалось миновать разбирательств до обещанного дня. До этого самого дня госпожа Томиока расточала практические напутствия. Как ни странно, многое было одобрено немногословным кивком головы. Многое призывало хозяйскую смекалку Гию к участию. Он одобрил про себя и такой спорный наказ, как посылать домой конские волосы за спиной у хозяев. Почему-то госпожа Томиока неоднократно отзывалась о поместье Рёнгоку как о поместье, где обязательно найдутся лошади. Сестра удивлялась тому, что простота чувств подменяла корыстность, и вот обокрасть Ренгоку уже казалось чем-то праведным. Томиока были ослеплены октябрьскими солнечными днями.