Для тебя роза цвела

Арсений просыпается от того, что кто-то долбит в дверь — причем так, будто от этого зависит чья-то жизнь, смерть и ипотека. Кое-как разлепив веки, он поднимается с дивана (вчера по-старчески уснул во время просмотра сериала, а Антон не стал его будить — просто накрыл пледом) и идет открывать. Спросонья он не сразу вспоминает, как открывается дверь, а, открыв, опешивает вконец: на пороге стоит незнакомая девушка с огромным чемоданом. Судя по модным очкам, городская, хотя деревенские к Арсению и не ходят. Впрочем, к нему никто не ходит, потому что он живет черти где на холме. — Чем могу помочь? — стараясь казаться не сонным, уточняет Арсений, но не выдерживает и зевает. — Простите, я только проснулся. — Доброе утро, — улыбаясь, говорит та. — Я Ирина, ваша новая горничная. Я писала вам вчера, но вы не ответили. Черт, Арсений забыл про горничную. И если Диме он готов открыть их маленький (двухметровый) домашний секретик, то совершенно посторонней даме об этом знать точно не стоит. Настырная, конечно: ей не ответили — а она всё равно приехала! — Эм, Ирина, да, конечно, проходите. — Арсений отступает от двери, судорожно пытаясь придумать повод отправить девушку назад в город. — Как добрались? — На такси. Арсений морщится от яркого света, когда смотрит на залитую солнцем дорожку к дому — утро сегодня ясное и теплое. Значит, дорога обратно будет простой: уехать отсюда в дождь нереально, так как выезд к трассе размывает начисто. — Как хорошо, что вы приехали! — он повышает голос, надеясь, что Антон в зоне слышимости. — Я совсем забыл, что вы приедете! Ирина смотрит на него как на деревенского дурачка, который залез на столб и кричит, что он петух и отныне будет будить народ каждое утро. — Ира?! — раздается со стороны лестницы, и Арсений замирает. — Антон?! — отзывается она, крутя головой. — Ты где? Слышатся громкие шаги, а затем эту Иру словно сжимает — и поднимает в воздух. Они что, обнимаются? Арсений так и стоит, негодующе глядя на происходящее. — Ты правда невидимый! — удивленно подвизгивает девушка, теперь уже явно обхватывая Антона руками — и Арсений ощущает волну жара, от которой подгорает задница. Он всегда был слишком ревнивым. — Ир, ты что тут делаешь? — спрашивает наконец Антон, стоя в непозволительной близости от девушки. Непозволительной, потому что одежды на нем нет никакой, и он, блядь, абсолютно голый. — Арс, это Ира! — Я в курсе. — Арсений складывает руки на груди. — Потрудитесь объясниться. — Антон, он знает? — Ира округляет глаза. — Ты мне не рассказывал о нем. — Я не успел… И я сам не понимаю, что ты тут делаешь. — Хотела помочь тебе! И решила, что изнутри дома это сделать проще, поэтому устроилась горничной… Извините, — усмехается она, глядя на Арсения, — если честно, домработница из меня не очень. — Откуда вы знакомы? — Мы в детдоме росли вместе, — поясняет Антон. — И продолжали общаться онлайн. Но я не думал, что ты приедешь, блин, Ир, я так рад. — Уровень теплоты в его голосе только сильнее подпаливает арсеньевскую жопу. — Ясно, — холодно, чтобы хоть немного остыть, отрезает Арсений. — В таком случае проводи свою гостью в спальню для гостей. Он специально так подчеркивает, что Ира гостья — внутренне бесится, хотя и сам не знает, на что. Сказав это, он разворачивается и уходит в кухню, пусть и мимолетно жалеет, что не помог девушке с чемоданом: его воспитывали как джентльмена. Пока Арсений пытается управиться с молотым кофе и туркой (кофемашина до сих пор не подключена к сети, а подключить ее самостоятельно нельзя из-за ублюдской проводки), он размышляет, что его так бесит. Антон ведь даже не знал, что Ира приезжает, так что повода злиться вроде как нет. Обычно Арсений анализирует себя по-писательски: если бы он был персонажем книги, в чем бы заключалась драма этой сцены? Любая драма базируется на конфликте, внешнем или внутреннем. Разложив всё по полочкам, он приходит к выводу, что здесь подходят оба варианта. Внешний конфликт: Арсений злится, что Антон не рассказал о своем общении с этой Ирой. Он упоминал об интернет-друзьях, но незначительно, в контексте «Вот было бы клево встретиться с Эдом». А об Ире, подруге детства, он не сказал ни слова! Внутренний конфликт: Арсений ревнует. Во-первых, Ира красивая. И не то чтобы от природы, но прическа, одежда, макияж делают из нее красотку — всё то, о чем вчера говорил Арсений. Во-вторых, у нее с Антоном общее прошлое, а это многое решает. Арсений сам, например, до сих пор общается с Серёжей, только потому что когда-то они играли вместе в театре, а так они совсем разные люди с разными целями и приоритетами. Когда кофе выкипает из турки и разливается по плите, на кухню заходит Антон — уже одетый — и тут же бросается устранять последствия кофейной катастрофы. Выходит у него так себе, потому что он скорее размазывает кофе тряпкой по плите, чем убирает его, а в конце и вовсе сбивает локтем турку — и та оказывается на полу. — Бля, прости, — уныло извиняется он. — Хотел как лучше, а получилось как всегда. — Ничего, — качает Арсений головой: мало ему постоянных луж из-за протекающей крыши, так еще и кофе теперь вытирать. — Ты злишься из-за Иры? Я реально не знал, что она приедет, она об этом не говорила. Очень на нее похоже: никогда ни с кем не советуется, всё решает сама. В детдоме так же было. — Почему ты о ней не рассказывал? — Разве? Я же рассказывал, что в детдоме встречался с девушкой. — Так это твоя бывшая? Вот поэтому Арсений зарекся встречаться с бисексуалами: опасность поджидает со всех сторон. Бывшая у него, блядь, ну охуеть теперь, картина Репина «Приплыли». Хотя на самом деле картина авторства Соловьева и называется иначе, но это сейчас неважно, искусство подождет. — Ну да, в детдоме за ручку ходили и сосались по углам. Не уверен, что между нами реально были отношения, в детдомах все с кем-то мутят, чтобы было не так одиноко… Арс, ты ревнуешь, что ли? — так удивляется, словно ревновать — это что-то необычное. Эх, не видел он, как Арсений в детском саду лупил Лёшу плюшевой гусеницей за то, что тот начал играть с другим мальчиком в машинки. — Что ли, — по-детски огрызается Арсений. Тридцать лет прошло, а по проявлению эмоций он так далеко и не ушел. — А-а-арс, — смеется Антон у него над ухом, а в следующую секунду крепко обнимает, — мы с Ирой просто друзья. У нее вообще парень есть. А вот это уже неловко, но Арсений, разумеется, этого никак не показывает: продолжает обиженно дуть губы. Антон смеется снова и чмокает его в оттопыренную нижнюю. *** Ира оказывается деловитой барышней: она чудом нашла Нину, связалась с ней и пригласила сюда под каким-то совершенно невероятным предлогом. Арсений морально вообще не готов через неделю опять принимать гостей, но ради Антона засунет свою неготовность себе же в задницу. Стоит об этом подумать, как он машинально начинает фантазировать о том, когда же Антон и ему засунет что-то в задницу — видимо, лет так через никогда. Он пробовал подрочить для успокоения, но в итоге не смог кончить, и теперь так и лежит с полувставшим членом и вытекающей из задницы смазкой. Никак не может заставить себя встать с постели и сходить в душ, хотя зачем ему душ, если он и так плавает в жалости к себе? А еще Ира, к разочарованию Арсения, отвратительно приятная в общении. Возможно, излишне навязчивая, но при этом веселая (но с отвратительным чувством юмора — в этом соревновании плюсик Арсению), неглупая (но тут тоже побеждает Арсений) и умеющая разрядить обстановку (здесь Арсений проигрывает: он весь вечер сидел тучей), она прекрасно ладит с Антоном — они даже оба любят тот дурацкий сериал про полицейских. Сославшись на усталость и сонливость, он ушел от них в спальню, но теперь размышляет: не глупо ли он поступил, оставив этих двоих наедине. Погода сегодня хорошая, на веранде тепло, луна яркая, звезды светятся, сверчки стрекочут — романтичнее некуда. Кто знает, вдруг в этой обстановке давно забытые чувства вспыхнут вновь. Он думает обо всем этом, лежа в кровати, и у него никак не получается заснуть. Тревожность из-за появления Иры нарушила его хрупкое душевное спокойствие, и с романом теперь беда: за сегодня он не написал ни строчки. Дверь открывается с тихим скрипом, но шаги неслышны — когда надо, Антон умеет ходить беззвучно, хотя обычно топает как слон. Матрас с краю прогибается, одеяло приподнимается, и к Арсению прижимается прохладная после улицы толстовка, а на плечо падает горячий поцелуй. — Ананас, — ворчит Арсений, не шевелясь, но Антон всё равно просовывает руку и крепко обхватывает его за пояс, трется, кажется, носом о затылок. — Устал и хочешь спать? — шепчет он, и от его дыхания по загривку бегут мурашки. — Да. — Арсений слишком глубоко в своих переживаниях, чтобы так легко из них вынырнуть. — Можно я с тобой полежу, пока ты не уснешь? — Ты разве не хочешь побыть с Ирой? — Он не произносит такое очевидное «Ведь ты общался с ней весь день, а на меня совсем не обращал внимания», но это понятно и без озвучивания. Где там та плюшевая гусеница с вываливающимся из пуза синтепоном? Арсений готов к бою. — Ты ревнуешь, — смешливо фыркает Антон и обнимает его крепче — дышать уже тяжело. — Арс, это ты тут супергорячий известный писатель с охуенным телом и не менее охуенным мозгом. Это я должен тебя ревновать. — Знаю, — соглашается Арсений с аргументами, потому что с ними действительно сложно не согласиться. — Но ничего не могу с этим поделать. — Мы с Ирой правда друзья. В любом случае, я не могу думать ни о ком, кроме тебя. — Спасибо. — Спасибо? — Я хотел сказать, что это взаимно. — Мило. Так я полежу с тобой? Странно, что он спрашивает — он же уже лежит и шумно дышит в затылок. Хотя когда он обнимает вот так, со спины, можно представить, что никакой невидимости и нет. — Вообще-то, я не так уж сильно устал. — Арсений недвусмысленно потирается задницей об Антона. — Так что если ты начнешь грязно до меня домогаться, игнорируя мои мольбы остановиться, то я, возможно, не против. — Теперь я понял, зачем стоп-слово. Он больше ничего не говорит, только снова начинает целовать и вылизывать шею, а рука с живота плавно ползет ниже — и нащупывает член, потому что трусов после попытки подрочить никто, разумеется, не надел. Антон на это лишь хмыкает и обхватывает ствол кулаком, незамысловато надрачивая. Арсений выгибается навстречу руке, но та вдруг исчезает — а затем и сам Антон отстраняется и скидывает с них одеяло, мешком отпихивая его к стенке. Арсений, обернувшись через плечо, наблюдает, как толстовка и штаны падают на пол. Лунный свет странно преломляется там, где Антон стоит, и это красиво — и возбуждающе, потому что для Арсения это родственные понятия. Нет, у него не встает на цветы или картины, но если это связано с Антоном — еще как. Тот тем временем опять забирается на кровать и нахально разворачивает Арсения на спину, вызывающе раздвигает его согнутые в коленях ноги. Всё внутри сжимается от этого чужого контроля, вседозволенности — того, как бесстыдно его сейчас рассматривают. Арсений послушно лежит, глядя то на/сквозь Антона, то на вмятинки от чужих пальцев на своих бедрах, то на собственный подрагивающий член, до сих пор влажный от клубничной смазки. Запах тоже стоит этот химический, приторно сладкий, и Арсений вдыхает его глубже, облизывая губы. А потом Антон наконец к нему прикасается — гладит по бокам, животу и груди, резко и неожиданно щиплет за соски, щекотно проводит кончиками пальцев по шее, подбородку и губам. Арсений по-шлюшьи, как в порно, открывает рот, и Антон понятливо сует пальцы глубже, оглаживает язык, после уже мокрыми подушечками вновь касается сосков. Уже не щиплет, а просто водит по кругу, слегка надавливает и похлопывает, каждый раз заставляя выгибать спину в поиске более ощутимой ласки. Руки с груди не пропадают, но Арсений неожиданно чувствует прикосновение теплых губ к тазовой косточке и легкий, но пронизывающий возбуждением укус. Пальцы текут ниже, царапают короткими ногтями живот, вырисовывают сердечки на коже — Арсений узнает по очертаниям. А затем Антон пишет щекотное и узнаваемое «люблю» — такой дурак, они же совсем недавно обсуждали, что разговаривать о таком рано. Спустя две недели он, блин, уже любит. Антон касается места недавнего укуса, размазывает пальцем оставшуюся слюну и одновременно с этим облизывает ствол — длинным жарким движением, словно фруктовый лед. Учитывая, что смазка не только с запахом, но и со вкусом, это приближает метафору к реальности. В отличие от Арсения, который полжизни сосал члены, а оставшуюся половину учился на огурцах, у Антона такой практики не было. Поэтому, когда он берет в рот, то сосет лишь головку, но и этого достаточно, потому что тот кончиком языка трет уздечку — от такого Арсению всегда сносит голову. Параллельно с этим Антон пальцами гладит его между ягодиц, массирует, иногда вставляя не дальше первой фаланги и тут же вынимая. Арсений ерзает на кровати, пытаясь насадиться глубже, смотрит на то, как по собственному члену стекает слюна Антона. Он чувствует, как тот губами обхватывает головку и мягко сосет, но не видит — и от этого коллапса визуального и тактильного не может не застонать. Только с Антоном у него не получается сдерживаться, потому что с предыдущими любовниками ему никогда не было до стонов хорошо — а ведь те были гораздо более умелыми. В момент, когда Арсений готов умолять вставить в него пальцы, потому что вот-вот кончит, все ощущения вдруг пропадают — матрас снова проминается, и по воздуху от пола летит презерватив. Значит, Антон созрел до секса! Осознание этого почему-то пробирает всё тело дрожью, и приходится мысленно дать себе по рукам, чтобы не потянуться к члену. — Что если я стану видимым? — тихо спрашивает Антон, и упаковка презерватива надрывается — это похоже на волшебство. Если писательская карьера не сложится, Арсений пойдет работать фокусником, а Антон будет его тайным ассистентом. — То я смогу тебе сосать, не боясь остаться безглазым. — А если я похож на Стива Бушеми? — Отрастим тебе сексуальную челку. — Челки не бывают сексуальными. — Ничто не бывает сексуальным, потому что само слово «сексуальный» — самое несексуальное на планете. — Арсений тянет лежащую у стенки подушку и подкладывает под поясницу, шире разводит колени — вот что сексуально. Ну, он надеется, что это выглядит хотя бы немного эротично для Антона. Судя по тому, как тот резко выдыхает и как подрагивает презерватив в его руках — выглядит. — Не самое. Есть еще слова «харчок», «мякиш» и «мундир», — несмотря на усмешку, говорит он с придыханием, так что эти слова вовсе не кажутся Арсению асексуальными, если так вообще можно сказать про слова. — Чем это слово «мундир» несексуальное? — Потому что в мундире картошка. Представляешь картошку в мундире? Где тут секс? — Это самый тупой разговор в постели, который у меня был. — Извини, — шепчет Антон, звонко чмокая его в коленку. — Я волнуюсь. Арсений рукой нашаривает на кровати флакон со смазкой и выдавливает на ладонь — часть размазывает по члену, а после свободно вставляет в себя сразу два пальца. Он больше не пытается быть нарочито эротичным, как в их первый пьяный вечер — уже понял, что Антона он возбуждает любым. Даже когда, скрючившись креветкой и едва не кряхтя от напряжения в мышцах, сам себя смазывает внутри. — Как хорошо, что ты не невидимый, — с какой-то несоответствующей фразе ошеломляющей нежностью говорит Антон. — Ты такой красивый, не представляешь… Ну, и невидимого тебя сложнее было бы трахнуть. — Думаешь, в подмышку бы мне хуем толкался? — Арсений, — произносит вдруг тот как-то чересчур серьезно для их шутливой темы, — я должен тебе кое-что сказать. — А попозже нельзя? — Арсений приподнимается на локте и гневно стреляет взглядом, но не факт что попадает им в цель. — У тебя такой тон, что у меня анус в страхе сжимается. — Ты смотришь мне в сосок, — вздыхает Антон. — Послушай, пожалуйста, я этого никому не говорил и, честно говоря, не думаю, что скажу. — Антон… — Да послушай же ты, — тихо просит тот, и его голос звучит уже ближе, а потом Арсений ощущает, как Антон наваливается на него сверху и чмокает в кончик носа. — Помнишь, я говорил про список, что хочу сделать? — Помню, конечно. — У Арсения внутри просыпается какая-то тревога: Антон по-прежнему пугающе серьезен, и никакая нежность это не смягчает. — Первый пункт: потрахаться. — Это неправда. Первый пункт — сказать кому-то «Я тебя люблю». И… ну, короче, я тебя люблю. Арсений вконец теряется: этого разговора он не ожидал. Несмотря на то, что у него всё еще стоит, а из задницы всё так же течет смазка, ему неловко — и даже возбуждение немного спадает. — Я не… Антон, я пока не… — Знаю-знаю, — нарочито весело говорит тот. — Я тебе нравлюсь, но ты пока ни в чем не уверен, мы слишком мало знакомы, бла-бла-бла. Не надо отвечать, я просто сам хотел это сказать. Не думал, что спустя десять лет встречу кого-то, кто мне поверит, кто меня примет, и вообще… В воздухе висит пауза, и Антон явно хочет сказать что-то еще, но Арсений, не в силах продолжать этот смущающий диалог, его целует. Тыкается сначала, как слепой котенок, в нос, в щеку, в уголок губ — и только потом в губы. Не разрывая поцелуй, он обхватывает его руками за шею и притягивает к себе, потираясь о него стояком — и спавшее было возбуждение возвращается вновь. Антон, немного повозившись, толкается в него членом плавно и сразу на всю длину — Арсений охает ему в губы от неожиданности, но податливо выгибается. С каждым толчком глупые тревоги отпускают, ему снова становится по-правильному жарко. Из-за того, что Антон меняет ритм, то ускоряясь, то замедляясь, он никак не может подстроиться и предугадать, что будет дальше — но это распаляет сильнее. Антон целует его ухо, лижет по контуру и покусывает, а Арсений просто плавится, сжимая пальцами одеяло. — Подрочить тебе? — горячо шепчет Антон ему в ухо, вновь набирая какой-то лихорадочный темп, от которого Арсения мотает по кровати. На это тот лишь отрицательно мычит: его член зажат между их телами, и этой стимуляции достаточно. — Какой же ты красивый. Арсению уже всё равно, красивый он или нет, сил на какие-то мысли не остается — ему хватает только на то, чтобы загнанно дышать. Он выгибается так, что в пояснице хрустит, но так становится хорошо, угол правильный, всё идеально, всё потрясающе, восхитительно, замечательно, и если он не кончит прямо сейчас, то задохнется. Или у него случится сердечный приступ, потому что сердце бьется не по-человечески быстро, а Антон так же не по-человечески быстро в него вбивается: до громких шлепков, от которых кожа горит. Тот всё-таки просовывает между ними руку, но стоит ему коснуться члена, как Арсений почти кончает — неосознанно поворачивает голову для поцелуя. Антон впечатывается в него губами, лижет его рот, не сбавляя ритма, и тихо постанывает. А затем он резко отстраняется, пропадают его губы, руки, член — Арсений разочарованно скулит и механически тянется себе подрочить, но по руке легонько шлепают. — Давай вот так, — выдыхает Антон и в следующую секунду прижимается к его члену своим, стягивает презерватив и обхватывает их оба и дрочит быстрыми, порывистыми движениями, что его рука иногда слетает. Арсений протягивает руку, чтобы притянуть Антона к себе и поцеловать снова, но не успевает: кончает. Антон додрачивает ему и сам кончает с громким протяжным стоном, который Ира наверняка слышит даже с первого этажа — ну и прекрасно. Арсений смотрит на потеки спермы на своем животе и чувствует такое удовлетворение жизнью (не только половой, а в целом), как никогда раньше. — Ты видишь меня? — осторожно спрашивает Антон, наверно, глядя на него с надеждой — но Арсений не видит. Не потому что шторы задернуты, и они лежат в полумраке, а потому что его парень по-прежнему невидимый. Он мутным от оргазма взглядом осматривается снова, будто что-то могло измениться за последнюю секунду — но нет. Антон по-прежнему прозрачный, хотя и виден слабый влажный силуэт от его испарины, который Арсений стирает ладонью в коротком поглаживании. — Нет, — произносит он как можно мягче. — Но ты не переживай, ладно? Мы найдем способ. Если это проклятье, то его можно снять. — Окей, ты прав, — отвечает Антон разочарованно, хоть и явно старается держаться молодцом. — Если хочешь, — Арсений зевает: долбанная сонливость после секса, — завтра трахнемся без презерватива. Ты кончишь в меня, м? А потом у меня из задницы всё вытечет, и мы будем вместе стирать простынь на руках. — Ладно, — усмехается Антон, — стиралка опять сломалась? — Да, я даже не могу достать вещи, — жалуется Арсений — сегодня с помощью стирки он пытался отвлечься от мыслей об Ире. — А там моя любимая рубашка в полоску от Мэйсона Марджела. Антон почему-то смеется и уже привычно чмокает его в нос. — Не бойся, достанем мы твою рубашку. *** Арсений просыпается от громкого треска, будто кто-то над его ухом хрустит фольгой — а, проснувшись, чувствует удушающий запах дыма. Всё вокруг словно в тумане, глаза слезятся, голова гудит, невозможно сделать хотя бы вдох — воздух ватой оседает в легких. — Арс! — кричит Антон, тряся его за плечи. — Арс, просыпайся! — Что происходит? — Дом горит! Давай же, вставай! Кашляя, Арсений вылезает из кровати, но тело кажется вялым и непослушным — Антон вцепляется ему в предплечье и тащит. Ужасно жарко, по спине течет семь ручьев пота, от недостатка кислорода шатает. Он хочет спросить, что произошло и где Ира, но не получается издать ни звука — он лишь закашливается с каждой попыткой. Кажется, что это сон, липкий мерзкий кошмар, который никак не желает заканчиваться, но происходящее реально — клубы дыма, поднимающиеся с первого этажа, слишком настоящие. Арсений, босыми ногами ступая по обжигающему, местами тлеющему, паркету, подходит к лестнице и видит, что холл охвачен огнем. Языки пламени повсюду: лижут деревянные колонны, столики у двери, картины на стене, горит даже потолок. Арсений с ужасом смотрит, как огонь перекидывается на перила лестницы — скоро он доберется до них. Всё вокруг полыхает, трещит, ломается, шум долбит по перепонкам, голова разрывается от боли. — Выходи, я догоню! — кашляя, говорит Антон ему на ухо, и хватка на руке исчезает. Арсений пытается уцепиться за него, но хватает лишь пустоту. В этот же момент в холл выбегает Ира — она в пижаме и с подпаленными волосами, но вид у нее не напуганный, и это иррационально успокаивает. — Выходи из дома! — кричит она ему. — Быстро! Она порывается к открытой двери, которая ведет в правое крыло, но балка с потолка падает прямо перед ней так, что Ира отшатывается, вокруг залпом взметаются искры. Только тогда Арсений отмирает и сбегает по лестнице вниз, цепляет Иру за руку. — Ты в порядке? — кричит он, хотя никакого крика нет — лишь хрипы. — Где Антон? Вопрос тупой, она ведь тоже его не видела. — Он там! — У нее, в отличие от него, голос есть, но какой-то гаркающий. — Он в подвале! Он побежал в подвал! Арсений не знает, зачем Антону в подвал, но он тут же, игнорируя кипяточную боль в ноге (напоролся на огонь, видимо), бежит за ним. Но не успевает он добраться до двери, как перед той валится сразу несколько балок — и всё вокруг загорается. Внутри дома почти всё деревянное, всё иссохлось и разваливается. Арсений щурится от обилия оранжевого и старается понять, как пробиться к двери, но Ира тянет его за руку: — Пойдем! Тут всё рухнет сейчас! — Нет! — Туда нельзя пройти! — Она кашляет, но продолжает остервенело дергать его за руку. — Пойдем отсюда! Там нет окон, особенно рядом с подвалом: раньше там была гардеробная, а все ткани тщательно защищали от света. Черного выхода тоже нет, Антон не выберется, если ему не помочь. — Нет! Я за ним! — Он сказал, чтобы я тебя вытащила! — Но он там! — Арсений, он не сможет выйти из дома! Всё вокруг полыхает, жар невыносимый, но Арсения пробирает холод: Антон проклят, у него нет никакой возможности выйти. Он не выберется. Огромная картина в раме отслаивается от стены и падает, по касательной задевает Иру по плечу. Та морщится, лицо ее искажается болью, порез на руке наливается кровью, но Арсения она всё равно не отпускает. — Арсений! — умоляет она, дергая его за немеющую руку. Его тошнит, голова кружится, он вот-вот упадет в обморок. Дышать становится труднее, но он сквозь дым смотрит на дверной проем, к которому не пройти — всё горит изнутри и снаружи. Ира тянет его к главному выходу, и Арсений всё-таки повинуется, мысленно (или вслух — он сам уже не понимает) умоляя, чтобы огонь не дошел до подвала. По щекам текут слезы, и уже не от едкого дыма, а от осознания: даже если пламя не доберется до подвала, Антон просто задохнется от угарного газа. Арсений глупо просит Антона не умирать, и всё повторяет, как заклинание: «Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю», пока Ира насильно утаскивает его дальше от крыльца по оранжевой от огненного света траве. *** — Ты еще злишься? — виновато спрашивает Антон, глядя на него — Арсений чувствует на себе этот взгляд, но сам с детским упорством смотрит на пожелтевшую траву. Осень в этом году поздняя, и на улице всё еще тепло, но постепенно окружающая зелень стихает, приобретая оттенки желтого, оранжевого и красного. На территории клиники они одни: сейчас не часы приема, но щедрые чаевые медперсоналу открывают все двери — в прямом смысле. Этот сад даже ассоциаций с больницей не навевает, так что если не смотреть на виднеющееся сбоку огромное белое здание, то как будто бы не в черте мегаполиса находишься, а где-нибудь за городом. — Арс, — зовет Антон, кладя забинтованную ладонь ему на колено, и Арсений аккуратно касается ее кончиками пальцев. — Не болит? — С обезболивающими — нет, а так — немного. Чешется под бинтами, но скорее неприятно, чем больно. Когда Арсений, уже находясь в скорой, узнал, что из дома привезли еще одного пострадавшего, он сначала ничего не понял — до него дошло позже. Антона обнаружили в подвале, с ожогами по всему телу и еле дышащего, и если бы они опоздали на минуту, то надежды не было никакой. Это счастливое стечение обстоятельств, но, к счастью, оно произошло — его нашли. Видимого. Арсений тогда чуть не загрыз себя от ненависти: он не должен был отпускать Антона в подвал — а если не смог остановить, должен был спуститься за ним. Вместе бы они выбрались быстрее, и у Антона было бы меньше повреждений. Но вместо этого Арсений струсил, пошел за Ирой, как корова за дояркой, хотя ведь чувствовал, что не надо было. Теперь он больше не гнобит себя: Антон жив, и это главное. Правда, от самых глубоких ожогов не поможет и сотня пластических операций, но это не такая уж большая цена за жизнь. — Не злюсь я, — вздыхает Арсений, поворачиваясь и глядя на Антона — до сих пор не верит, что может смотреть в зеленые с кофейными прожилками глаза. — Но ты так и не объяснил, что случилось. Из-за суматохи с врачами, операциями, с переводом Антона в хорошую клинику и бесконечной чередой терапий у них так и не было времени нормально пообщаться. Последний месяц они встречались какими-то урывками, короткими моментами — Арсений ужасно соскучился. — Я же рассказал. — Антон отводит взгляд: сам он пока не привык, что собеседник легко считывает его эмоции. Пусть и с повязкой, закрывающей всю левую щеку, часть лба и подбородок, это не так-то легко. — Только события, сухие факты... Безмозглая Ира, — Арсений ее до сих пор ненавидит, как бы та ни извинялась, — захотела кофе и подключила кофемашину, проводка не выдержала и загорелась. Ты проснулся, прибежал к ней, вы зачем-то начали тушить огонь, хотя даже пятилетние дети знают, что нужно сразу вызывать пожарных… — Мы вызывали сразу, — бубнит Антон, не особо-то рьяно защищаясь. — Сразу, как нашли телефон. — И потом ты меня разбудил, но вместо того, чтобы выйти со мной хотя бы на крыльцо, понесся в подвал за своей волшебной, блядь, розой. — Арсений цедит сквозь зубы: его до сих пор трясет от злости, когда он об этом вспоминает. Не на Антона, не на себя и даже не на дурацкий дом с проводкой из веток, а просто из-за ситуации в целом. — Про которую ты мне не рассказал. — Я хотел, — Антон откидывается на спинку лавки и запрокидывает голову — его шея тоже в бинтах, — но ты с такой уверенностью говорил, что мы избавимся от проклятья. Не мог я сказать, что до конца жизни останусь Чудовищем… И, если что, побежал я не за розой, а за твоим ноутбуком. — Ты идиот, Антон, — цокает Арсений. — Я про него даже не вспомнил. Это всего лишь вещь, рисковать из-за нее было так тупо, что… У меня слов нет. Ты идиот. Дважды. И всё же, смотря на перебинтованного Антона, Арсений чувствует вину — за то, что сам так легко отделался. Все ему говорили, что он чудом не отравился дымом и не умер от отека дыхательных путей, но настоящее чудо — что Антон остался жив. Он надеялся на это всем своим существом, каждой клеточкой своего тела, потому что иначе быть не могло, не могло всё так закончиться. У них было слишком мало времени вместе, они так и не сняли проклятье, не сходили на концерт, в кино, в парк аттракционов, не съездили в Берлин, Венецию и Бангкок. Зато теперь они займутся всем этим — по порядку. — Прости. Антон кидает на него короткий взгляд и снова рассматривает по-летнему голубое небо без облаков, нехарактерное для такой прохладной погоды. В этот же момент выходит солнце, и его лучи просачиваются сквозь ветви деревьев, ласкают лицо Антона — тот морщится и садится ровно. — Зачем, Антон? — Я запаниковал. Подумал, ты убьешь меня, когда поймешь, что я взял твой ноут, чтобы почитать книжку, а в итоге он сгорел. А там же все твои романы! Помню же, что ты в «облаке» ничего не хранишь. По иронии судьбы, жесткий диск в пожаре как раз уцелел — оплавился, но данные всё равно удалось восстановить. У Арсения из-за этого произошла истерика от смеха, после чего он в срочном порядке записался к Кате на прием. — Да похуй на эти романы, — хмурится Арсений. — Ты действительно не понимаешь, что их можно хоть двести штук написать? А тебя написать нельзя! Эти полчаса, пока тебя не обнаружили в подвале, были худшими в моей жизни. И потом еще почти сутки, пока ты валялся в больнице, и было неизвестно, выживешь или нет. Сейчас это кажется ненастоящим — Арсений не верит, что это правда было: что он как-то выдержал эти адреналиновые сутки и не сошел с ума. У него даже нога не болела, хотя на щиколотке расплылся жуткий пузырящийся ожог второй степени, но он не стал принимать сильное обезболивающее — не хотел вырубиться. — Ты не понимаешь, — Антон смотрит на него как побитая собака, — я же думал, что не могу выйти из дома. А когда увидел собственные руки и понял, что проклятье спало, было уже поздно, и всё было в огне. — Я так и не понял, что стало с розой. — Да сгорела к хуям раньше, чем я прибежал туда. Так и не понял, опал этот ебучий последний лепесток или нет. Вдруг в этом и была суть: роза лысеет, проклятье заканчивается, типа достаточно. Конец. Арсений разговаривал с Ниной, когда та приезжала в больницу — она приехала, как только узнала о произошедшем. Оказалось, что проклятье было вовсе не бабки, а ее самой. Нашла книгу в библиотеке и, преисполнившись злости отвергнутой возлюбленной, провела какой-то ритуал. Естественно, она и не думала, что сработало, и исчезновение Антона связала с тем, что тот просто уехал, не сказав никому ни слова. О том, что она настоящая ведьма в черт знает каком поколении, Арсений ей рассказывать не стал — мало ли, к чему это приведет. Нина замужем, ждет ребенка, вроде счастлива — лучше не направлять ее на дьявольский путь. Антона она всё равно помнит с трудом, бабку вспоминает с ужасом, а ни о какой розе понятия не имеет. Впрочем, за десять лет такие детали могли позабыться, для нее-то это было всего лишь мимолетное событие. — Ты уверен, что роза была волшебной? — вздыхает Арсений. — Ни на что не намекаю, но вряд ли существует точное заклинание из «Красавицы и Чудовища». Причем из мультика, потому что в оригинальной сказке всё было несколько иначе. — Арс, роза десять лет выглядела так, будто ее только что сорвали. Я, сука, уверен на все сто. — А если это сами по себе были долгоживущие розы? Ты же сказал, что бабка там всякие травы для отваров растила. Может, эти розы тоже. У Антона становится такое лицо, как если бы его отправляли в ссылку на Северный полюс, где ему придется до конца его бренного существования трахать белых медведей (причем это обязательное условие). Арсений обожает его мимику — взгляд оторвать невозможно. — Не-е-ет, — стонет Антон, страдальчески закрывая лицо рукой — той, что не обгорела. — Как тупо. Такой отстой, я же верил, что от нее зависит мое будущее. — Ты поэтому мне признался, да? — Арсений кисло улыбается. — Думал, что у тебя нет времени, и надо срочно полюбить. — Нет, — серьезно говорит Антон, — нет, Арс. Я сказал, что люблю тебя, потому что так и было — и есть. Но я же не знал, что случится, вдруг я снова стану немым, или бесплотным, или вообще умру. Надеялся на лучшее, но худший вариант не списывал. И хотел, чтобы ты знал, просто на всякий случай. За время этой проникновенной речи у него на скулах (по крайней мере, на одной) расцветает румянец — и от этого Арсения затапливает нежностью. С ожогами или без, но Антон сумасшедше красивый, пусть тот это и слушать не хочет. Стоит Арсению лишь склонить тему в сторону какого-то комплимента, как тот начинает огрызаться. Что ж, у них много работы над самооценкой. Арсений берет его за здоровую руку, ласково поглаживает по сухим растрескавшимся костяшкам. Мыть руки Антону сложно, так что ему приходится постоянно обрабатывать их спиртовыми антисептиками — так удобнее. Несмотря на то, что они не знают, в чем конкретно заключалось проклятье и как его снять, Арсений уверен: это из-за его «Я тебя люблю». Судя по всему, Антон обрел видимость именно в тот момент, когда Арсений, кашляя и запинаясь, спускался по ступеням крыльца и всё повторял это, не в силах остановиться. Он так и не сказал это Антону лично — всё ждал подходящего момента, но между «Прикинь, как, оказывается, тяжело ссать с одной здоровой рукой» и «Сегодня мне делают колоноскопию, пиздец, трубка в жопе» романтика как-то была неуместна. Арсений уже открывает рот, чтобы признаться Антону в чувствах прямо сейчас, но видит идущую к ним по дорожке медсестру: прогулочное время истекло, и им пора обратно в больницу.