Моя слабость — кудрявые мальчики, Но им нравятся лживые девочки. Пока я грущу под сериальчики, Они пишут признания на стеночке. Моя слабость кудрявые мальчики, Но им нравятся лживые девочки. Пока я грущу под сериальчики, Они пишут признания на стеночке.
— Мой дорогой друг… Владимир Ленский! Как я рад тебя видеть, — почти ласково, но презрительно улыбаясь, говорил Онегин. — Какая встреча! Какое совпадение, что мы попали в один лагерь и в одну комнату, — уже опасно сказал он. Володя лихорадочно соображал, как ему сбежать из комнаты. Да, именно сбежать. Он не выдержит голоса, внешности Жени. Нужно бежать отсюда. Просить, чтобы переселили. Сделать что угодно, но никогда не встречаться с Онегиным в этой жизни. — Ты не рад меня видеть? — сладко протянул Онегин. Его голос казался патокой: липкий, сахарный, приторный, но при этом неискренний и искусственный. — Кажется, прошлая наша встреча не была очень дружелюбной, — сглотнув, хрипло сказал Вова. Женя, якобы удивляясь, выгнул бровь. Шагнул ближе к Вове, неожиданно улыбаясь. Ленский дёрнулся от приблизившегося юноши, пытаясь продумать план побега, но ноги налились свинцом, а мозг слишком натужно соображал. — Тебе не понравилось наше знакомство? — растягивая слова, будто бы обиженно, говорил, склонив голову, Онегин. А потом шагнул ещё ближе, вдруг оказываясь совсем рядом. Мозг Ленского крикнул: «Бежать!», саданул на все клавиши, пуская адреналин в кровь, напряг все мышцы и, не думая о последствиях, Вова побежал. Он дёрнулся в сторону двери, видя её как спасение. «Я убегу сейчас и больше не вернусь! Вещи заберу потом, успею, главное, не увижу его!» Чувствуя прилив счастья, сладостный зуд в кончиках пальцев, сердце, которое билось, как сумасшедшее, ёкало и прыгало, улыбку, которая растягивалась на губах, Ленский бежал. — Не так быстро, дорогой мой друг, — зашипел куда-то ему в лицо, внезапно появившийся перед глазами Женя. Вова не успевал думать, но, кажется, Онегин схватил его за руку, когда дверь была так близко и дёрнул на себя. Теперь сзади Ленского была холодная стена, а впереди искаженное злобой лицо блондина. — Тебе не понравилось наше знакомство? Как же жаль, — садистски улыбаясь и ничуть не жалея, мягко выговаривал он слова. — А урок, который мы тебе преподали, ты усвоил? — внимательно взглянул он в глаза Владимира. А Владимир утонул в море небесного цвета, глядя в глаза Евгения. Вова точно не боялся избиения. Не боялся его слов. Но боялся того состояния Жени, когда он внезапно будто сходил с ума, становился неуправляемым, жестоким. Когда не контролировал свои поступки, когда воплощал все самые безумные вещи. Владимир пытался понять Евгения. Наверняка многим это покажется странным. Странно, что пострадавший пытается понять повод хулигана для его избиения. Что скрывалось за маской холода и презрительности? Вова изнывал от этого вопроса. И помнил те слова о маках и спичках… В реальность Вову вернула боль в затылке. Онегин приложил его головой о стену, потому что темноволосый завис, не отвечая на вопросы и не отзываясь. — Я. Спрашиваю. Ещё раз, — зашипел с расстановками блондин. — Ты усвоил наш урок? — Почему я не могу сам решать, кем мне быть? — злобно ответил Вова, стараясь уколоть Женю или хотя бы не выставить себя ничтожеством, которое и ответить на оскорбление не может. Побег теперь казался позорным. — Кем мне быть! — передразнил Женя, скрипя зубами от злости. — Разве такие как ты могут просто быть? Жить и быть должны только нормальные и полноценные люди, — шипел блондин в лицо. При этом все его черты лица исказились, выражая общую эмоцию — злость. Но самое страшное и пугающее было в том, что его глаза оставались безучастными и просто холодными. Эти глаза не отражали ничего, а согреть их не могло ни одно пламя. Казалось, глаза давно разочаровались в жизни, не имея теперь сил на то, чтобы что-то чувствовать. А глаза ведь — зеркало души… — Всё, что ты говоришь абсурдно! — воскликнул Вова, потому что последние слова Жени что-то в нем пробудили. Давление в колбе стало слишком высоким, крышка вылетела, давая злости и словам вылететь. Но как только вылетает крышка, давление исчезает, потому что потратило слишком много сил на это действие. (Можно провести аналогию и с маками, и с спичками, так что во всей нашей жизни есть своя философия). — И что же тебе кажется абсурдным? — вдруг лениво, но как будто заинтересованно, спросил Евгений. — Я тоже человек! — горячо начал Вова. — У меня есть свои увлечения! Я так же чувствую, так же живу. Просто люблю по-другому. Хотя люблю я так же, как и все, но… — Ленский понял, что запутался в своих аргументах. — Пойми, я имею право любить и имею право жить. Разве я мешаю тем, что просто могу полюбить парня вместо девушки, как заведено общественными порядками, которые давно устарели… — Вова отчаянно пытался донести до Жени, который стоял с непроницаемым лицом, все мысли, которые может быть даже изменят его отношение к таким, как он. — Вот именно. Ты нарушаешь давно заведённые порядки, — медленно начал Евгений, а Владимир понял, что его горячая речь не возымела никакого действия. — Когда кто-то нарушает устои, это неумолимо ведёт к хаосу и разрушению. Смотри, Вова, — Ленский дёрнулся от прямого и такого простого обращения, — если все плюнут на правила дорожного движения, начав ездить, как хотят, разве не начнётся полнейший ужас? Беспорядок, — Онегин внимательно заглянул в глаза Ленского. — Так и ты. Ты делаешь по-другому, а мир начинает впадать в какое-то безумие. Пойми же это, — удивительно спокойно и почти мягко закончил Женя. А для Вовы опять мир начал ходить верх ногами. Женя, который так спокоен и уверен в себе, логично рассуждающий и не кидающийся на него. Мысли Жени, которые сбивают с толку. И этот лагерь, это лето, одна комната, вещи — все верх дном. — Но это ведь всё стереотипы… это принципы, их надо искоренять, бороться. Нужно менять жизнь! — заспорил Вова. — Стереотипы нужно искоренять, я даже соглашусь, — протянул Женя, неотрывно смотря в лицо Вовы. — Но то, что вы делаете… нетрадиционная ориентация, — Женя скривился, — это совсем не относится к тому, что надо менять жизнь. Вы больные. Вы ненормальные. Никогда в истории не было такого, чтобы кто-то вдруг начинал любить неправильно. А вдруг сейчас это стало повсеместно. Это как что-то модное, — он остро глянул на Вову, когда тот захотел возразить. — Модно выделяться, модно относиться к ЛГБТ. Сейчас модно не быть похожим на других и показывать всем на что ты способен. Это даже хорошо, но только в рамках разумного. Хорошо, если люди раскрепостятся, покажут таланты, раскроются. Но и тут обратная сторона медали. Кто-то захочет выделиться слишком сильно: волосы в яркий цвет, дерзкий макияж, вызывающее поведение. А потом и пьянки на улицах, курение в слишком раннем возрасте, потому что, видите ли, надо выделиться из толпы, — Женя кривил губы, не стараясь сдерживать все своё презрение. — Но ведь… — начал Вова, неожиданно замолчав. Потому что Женя был в чём-то прав. — Ты прав кое в чём, — снова постарался объясниться Вова. — Но это не совсем мода… Разве любовь — может относиться к моде, которая постоянно меняется? А если я искренне люблю, разве это позерство и желание выделиться? Жень, — от этого имени Вову немного дёрнуло, но произносить было приятно и какое-то непонятное удовольствие и дрожь быстро пробежались по телу, оставив зуд, — признай, пожалуйста, что ты живёшь пережитками прошло… Ленского резко припечатали обратно в холодную стену, да так, что чуть не брызнули слёзы. Перед глазами моментально появилось лицо Евгения. То самое: злое и безумное. Сердце Вовы начало прогонять кровь с огромной скоростью, а мозг пустил страх по всему телу. — Не смей, — тихо заговорил блондин. Его искаженное лицо в сочетании с тихим и почти спокойным голосом казалось особенно жутким. — Не смей меня укорять, ты не можешь судить обо мне, потому что не знаешь… Ты не знаешь меня! — внезапно закричал он, а его кулак прилетел с глухим звуком в стену в паре сантиметров от лица Ленского. В коридоре раздались чьи-то голоса, копошение. Евгений моментально стёр с лица остатки гнева, оправил брюки и рубашку, отошёл к кровати и как ни в чем не бывало присел около вещей, собираясь их разобрать. Голоса усилились, а через пару мгновений дверь распахнулась и показалось лицо какого-то парня — ровесника жителей комнаты. — Все, прямо сейчас в актовый зал! — начал он звонко, но сник, как цветок в вазе, под взглядом Онегина. Под его взглядом, надо сказать, любой почувствует себя не в своей тарелке. — Директор выступит… перед новыми… — он замялся, растеряв пыл и скрылся в коридоре. Но перед этим кинул удивленный взгляд на Ленского, который стоял прижатый, у стены, как на расстрел. Он просто ещё не успел сообразить и остался на своём месте. Женя вытащил что-то из сумки, вытирая кулак. На белой салфетке остались алые пятна крови. Потом кинул недовольный взгляд на тормозящего Вову и вышел из комнаты, оставив темноволосого наедине с самим собой.***
Вечность поселилась у тебя в волосах, Зацепилась за кудряшки от лица и назад. Снова постаралась поддержать диалог ни о чём. Снова убегаешь за ней и толкаешь плечом.
Слова директора не были очень интересными, их почти никто не слушал. А Вова в это время старательно обдумывал своё положение. Поднял голову, моментально находя золотые кудри Онегина, который уже нашёл приятелей, а пара девушек мило щебетали с ним, накручивая локоны на палец. Итак, он приехал в лагерь и оказался в одной комнате со своим хулиганом. Было бы неплохо переехать от Жени, потому что любая из этих девиц с радостью согласится оказаться в одной комнате с этим красавчиком, хотя девушек с парнями вместе не селили. Если повезёт, то где-нибудь найдётся пустая комната. Ладно, вопрос с переездом он решит после речи директора и завтрака в столовой. Теперь нужно обработать весь диалог с Онегиным. Женя оказался вполне адекватным, и умеющим доказать свою точку зрения. Почти адекватным… Вову опять передёрнуло от воспоминания об этом страшном выражении лица. Хотя Ленский не понимал эти вспышки неуправляемого гнева. И не понимал, почему он так раздражителен и жесток. Именно. Всего пара слов и Вову уже приложили затылком о стену. Одно предложение, и Женя доведён до белого каления и готов избить. Наверняка была причина такого поведения? Ленский совершенно запутался в этом человеке. Онегин расставил вокруг себя сети, чтобы никто не смог пробраться в его душу, а Ленский теперь связан по рукам и ногам, не в силах выбраться, потому что попытался заглянуть в душу Жени. Но самым важным Вова считал то, что он не смог узнать, почему Онегин стал таким. Таким жестоким, странным, почти ненормальным. Таким холодным и презрительным именно с Володей. С остальными он вполне спокойно и хорошо общался, что же такого сделал Ленский? Утонув в своих размышлениях, Вова не заметил, как все встали со своих мест, потому что речь закончилась. Ленский понял, что прослушал режим дня и правила, но особо по этому поводу не огорчался. И в одиночестве пошёл за толпой в сторону столовой. Столовая оказалась с высокими потолками, страшно огромная, колоннами и цвета морского бриза. Стены голубоватые и исчерченные рельефными волнами белого цвета. В определённом порядке расставлены столы с темно-синими скатертями. Рядом стояли стулья со спинками под цвет скатертей, резными и белыми ножками. Уже была расставлена белая и хрупкая посуда со столовыми приборами. Тихое и сонное до этого помещение резко зазвенело от голосов, смеха и скрипа стульев об пол. Шум отражался от сводчатых потолков, возвращался ещё более громким и получалась страшная какофония. Зашумели столовые приборы, начали разносить еду, а голоса стали тише, больше слышны были стуки ложкой о тарелку. Ленский рассеяно опустился на пустой и первый попавшийся стол, совсем не заметив, когда к нему кто-то подсел. Он поднял голову, увидев брюнета с цепким взглядом за стёклами очков. Брюнет внимательно глядел на Ленского. — Александр Чацкий, — проронил он, как-то слишком строго смотря в глаза Вовы. Ленский в это время знатно тормозил, не понимая, что от него этому человеку надо и как он здесь вообще оказался. (Сделаем вид, что в главе про класс я мельком упомянула другого Сашу; возрадуйтесь, фанаты Чацкого). Чацкий вопросительно выгнул бровь, все так же смотря на Ленского и ожидая от него ответа. — Вова, — просто сказал в ответ юноша, все ещё не до конца понимая происходящее. — Ленский, — раздельно проговорил он. Александр в ответ усмехнулся, становясь куда добродушнее. Он казался очень статным: гордый взгляд, прямая осанка, вздёрнутый подборок. — Хм, тогда я просто Саша, — мягко сказал он в ответ. — Что думаешь насчёт смены поколений? — вдруг спросил он так, как будто всем смыслом его жизни было узнать мнение Вовы. Ленский же заметно растерялся, удивленно посмотрев на нового знакомого. Чацкий, заметив замешательство соседа по столу, начал свою речь, которую он, видимо, уже давно составил. — Вот посмотри, я не верю ни во что, только в свои силы, но взрослые считают меня чуть ли не преступником. Они говорят, что это вольнодумство, что не стоит говорить такие вещи, не стоит думать об этом. А после моих размышлений о современном строе общества, о России и поправках в Конституции, они считают меня сумасшедшим. Они не принимают меня всерьёз. Это обидно и указывает на то, что между «отцами» и «детьми» огромная пропасть. Я могу привести ещё очень много примеров… Ленский задумчиво смотрел на золотую голову через пару столов по диагонали. Онегин сидел лицом к Вове и улыбался. Вова впервые видел его улыбку, нормальную улыбку, а не дикий оскал. Женя, как отметил про себя Володя, постоянно встряхивал кудрями, а когда смеялся запрокидывал голову назад. Но глаза были каким-то холодными. Они, кажется, никогда не радовались. Сидящие с Женей изо всех сил старались понравиться ему, говорили что-то наперебой, заискивающе улыбались, глядя на него, как на предводителя, на идола. Девушки давно положили на него глаз и теперь как будто соревнуясь, роняли что-то на пол, просили подать хлеб, стреляли глазками, фальшиво улыбаясь. Какая-то особо прыткая особа с светлыми идеальными локонами и огромными голубыми глазами положила ладошку на плечо Онегина и теперь что-то весело ему говорила, заправляя волосы за уши, касаясь шеи.Солнце, не грусти ведь я с тобой до конца. Хочешь, убеги, а я прикрою тебя от отца. Одеяльце, бутерброды, тёплый шарф, что согреет в пути. Отправляйся и пойми, что там такую, как я не найти.
Женя поднял глаза, и через пару мгновений Вова понял, что они сидят, смотря друг на друга. Онегин как-то удивленно выгнул бровь, явно не слушая щебет под ухом. Потом Ленский понял, что когда Женя поднял голову, Вова уже сверлил его взглядом. Так что моментально посмотрел на Чацкого, который все ещё толкал речь, воодушевленно махая руками. Пытаясь вникнуть в речь нового друга, он старался понять, почему его так волновал этот обмен взглядами. Не в силах сопротивляться, снова поднял глаза на Женю, но порезался об его острый взгляд. Онегин прищурился, скривив губы, и в холодных глазах что-то мелькнуло. Ленский надеялся, что это не что-то дикое. Очень надеялся. — Согласен со мной, Вова? — из неприятных размышлений его вытащил голос Саши, который закончил монолог. — Да, всё верно, — ответил, чуть улыбнувшись и сосредоточившись на Александре, Владимир. — Слушай, Саша, ты в какой комнате живёшь? — спохватился Вова. — Двести сороковой, — Чацкий наконец принялся за еду, потому что довольно долго рассуждал о поколениях. — У тебя сосед есть? — волнуясь спросил Вова. — Есть, — нахмурился Саша. — Он не захочет поменяться со мной комнатами? Я б не прочь поселиться с тобой, — заговорил Володя, молясь про себя и стараясь подавить волнение. — Вова, — начал Саша, снова тепло улыбнувшись, — я бы рад, но ты, кажется, плохо слушал директора, — немного неуверенно и виновато закончил он. — Что сказала директор? — уже понимая, что все планы разбились, грустно переспросил Ленский. — Что нельзя переселяться из комнаты в комнату, потому что все вбито в протоколы. Будет заходить проверка и сверяться с «жителями». Это сделано для безопасности, потому что если случится что-то непредвиденное, этот протокол поможет защитить детей, — договорил Александр, посмотрев на приунывшего Владимира. — Ладно, значит, не судьба, — грустно улыбнулся он в ответ. — Ой, прости меня, я совсем не спросил ничего о тебе. Чем увлекаешься? — деликатно увёл тему Саша, ставя подбородок на руку. — Да так… Рисую немного, стихи сочиняю, — скромно начал Володя, все ещё находясь в печали из-за невозможности съехать от Онегина. — Класс! Прочтёшь? — загорелись глаза у Чацкого.***
После завтрака всех отправили на улицу, чтобы познакомится друг с другом и повеселиться. Дети сели в кружок: на скамейки, на трубы, на землю. Смотрели друг на друга и посмеивались. Кто-то наиболее активный спросил у всех их имена, сказал какую-то смешную глупость, и атмосфера мигом стала теплее. Ленский держался с Чацким, с улыбкой всех разглядывал, запоминая лица. Начали спрашивать, кто что умеет, заключали пари, говорили о фильмах и играх. Начали поочередно говорить немного о себе. — Саша Чацкий, много думаю и вечно со всеми спорю, — была очередь Александра, и он весело рассказал о себе. — Если хотите поспорить, я к вашим услугам! — все засмеялись, переводя взгляд на Вову, который в цепочке был следующий. — Вова Ленский… Я рисую немного, но это так, я не профессионал, да и вообще… — Да ладно, не отнекивайся! — воскликнул Чацкий, толкая его в плечо. — Вова ещё стихи прекрасные сочиняет, но не говорит почему-то, — лукаво улыбнулся Саша, глядя на свою жертву. — Да какие прекрасные, так, глупости, — начал отнекиваться Володя, но его возглас потонул в просьбах что-то прочитать. — Эх, я, ладно, — отчаялся Вова. Вышел в середину, стараясь ни на кого не смотреть, а особенно на хитро и довольно лыбящегося Чацкого и начал. Обгоревший потолок, Окровавленные руки. Так один поэт не смог Описать в стихах разлуки. Так себя он наказал За бездарность своих мыслей, Что не смог, не написал Запятнал лишь белый листик. Он кричал: бездарен я! Он топтал свои поэмы, Бился в панике, вопя. И сбивал свои колени. Почему же я не он, Почему же я не Пушкин, Я же жалкий человек, Просто жалкая зверушка, Но взглянул поэт в окно, И его манило небо, Беззаботно и легко Полетело его тело… (Песня Алёны, называется «Бездарность», люблю вас) — Ну, вот, собственно, — закончил Вова, — но я не закончил это стихотворение! — начал оправдываться, потому что было очень тихо, и все на него как-то странно смотрели. — Хорошие стихи, — донёсся сбоку бархатный баритон. Вова совсем забыл, что здесь есть Женя. А потом рвано задышал, стараясь сильно не волноваться. Да и зачем? Все же нормально, бить за стихи он не будет. Наверное. След от бархата заглушили чужие радостные крики, которые все вместе выражали свое одобрение. — Только грустные стихи какие-то, — заметила девушка со скамейки. — Это так, у всех поэтов бывает, когда не хочется писать что-то весёлое… — неуверенно сказал Вова, все так же находясь в центре кружка и жутко смущаясь от похвал. Все успокоились, но все равно посматривали на Вову с некоторым уважением, кажется, у каждого где-то внутри взгляда остался отпечаток от стихотворения, сгусток задумчивости. — Женя Онегин, — хмыкнул блондин, играю на гитаре и пою. Все загалдели, а Вова по-другому посмотрел на хулигана. Играть на инструментах удивительно, как казалось Ленскому. Ну, а то, что он поёт — почти очевидно с его бархатным голосом. Ему жутко захотелось услышать пение Жени в сочетании с гитарой. Остальные, кажется, разделяли желание Вовы, а особенно женская половина, которая хлопала ресницами, улыбаясь и подвигаясь поближе. Вову они откровенно раздражили. Недотомные взгляды из-под ярких ресниц, глупые улыбки, накрашенные губы. Особенно отношение к Жене, их слепое обожание и глупая влюблённость. Вова скрипнул зубами, переводя взгляд на Онегина. А потом опять напоролся. В животе все перевернулось, а сердце дико забилось. Он смотрел прямо в эти пронзительные глаза. Женя все это время смотрел на Вову. Зачем? — Вов, ты что? — Саша как-то весело, но немного тревожно позвал Вову. — Трясёшься весь, — он осмотрел его. — Я? Ничего. Все хорошо, — отвернулся, разрывая «связь», Вова. — Странно просто. — Что странно? — брюнет недоуменно взглянул на Ленского. — Ничего, — спохватился он, хотя его немного лихорадило. Чацкий только нахмурился, но решил не докапываться и уверенно пошел к кучке шушукающихся девушек. Ленский остался один. Поднял голову, видя перед собой размытых людей, крики, и понял, что такая шумиха не для него. Так что по-тихому улизнул в комнату, можно порисовать или стихи написать. Развернулся и зашагал в сторону здания, но по дороге увидел парк, относящийся к лагерю, и решил зайти и прогуляться среди деревьев и кустов. Природа всегда была для него местом силы. Она не так удивительна как то, что делает солнце, но все равно очень красива. Зелёный успокаивает, а под шелест листьев хочется спать. Особенно масштабным все кажется, когда стоишь на лугу, а перед тобой лес, и он шумит как будто бы яростно. Шумит звонко, хором, деревья клонятся к земле, нагибаются и гладят ветвями кусты. Деревья высокие и статные, гордые, так что невольно внушают страх. И ты стоишь маленький и беззащитный перед этой стихией, которая будто злобно шевелится и пугает. Цветы источают ароматы, несильные, но немного терпкие, перемешиваются и образуют неповторимую сладкую смесь. Голова тогда кружится от этих ароматов, шума, звуков. Кажется, так все тихо, но звуки все равно то тут, то там, доносятся откуда-то, прячутся, растворяются. Володя шёл по тропинке, которая сходила с главной дороги, чтобы глубже погрузиться в атмосферу парка. Тут было сумрачно, а высокие берёзы пропускали через свои светлые листья только немного света. Он вдыхал свежий после городской грязи воздух и улыбался, наконец чувствуя удовлетворение и спокойствие. Почти счастье. Ведь для счастья нужно совсем мало, тем более, счастлив тот человек, который сможет в этом себя убедить. (Теория Кириллова: просто здравствуй, просто как дела). Темноволосый остановился, понимая, что он достаточно долго бродит тут, потому что вместо дороги выбрал тропку, которая постоянно петляла и удлиняла путь. Впереди что-то мелькнуло и Володя невольно напрягся. Через пару секунд напряжённого высматривания этого яркого пятна, он понял, что это человек. Двое людей, стоящих рядом. Вова решил подойти немного ближе и увидел знакомые золотые кудри. Напряжённо старался рассмотреть получше и закусил губу, хотя мысленно уговаривал себя уйти, какое ему дело до Онегина. Уговаривал себя, но медленно подходил ближе. А потом понял, что Женей вместе та самая блондинка с огромными кукольными глазами. И зря Владимир боялся, что его могут заметить и задать вопросы о том, что он делает среди деревьев, потому что эти двое были увлечены друг другом. Они увлечённо целовали друг друга; Онегин крепко держал ее за шею и другой рукой за талию, эта блондинка уцепилась обеими руками за его плечи. А потом ее ладошка поползла к кудрям Жени, но он, не отрываясь от поцелуя, перехватил руку, кладя обратно на плечо. Блондинку этот факт, кажется, не особо волновал. А Ленский растерянно глядел на сие безобразие, чувствуя себя замаранным и застуканным за чем-то постыдным. Потом злобно развернулся и зашагал к лагерю, мигом теряя умиротворение и спокойствие. Как такая глупость могла испортить его прогулку? Он просто негодовал на этого Онегина, которого черт знает как занесло в этот лагерь, в этот парк именно в это время. Обратно он дошёл намного быстрее, потопал по лестнице, открыл дверь их с Женей общей комнаты и плюхнулся на кровать, доставая наушники с телефоном и блокнот, надеясь успокоиться за рисованием.