Онегин весь напрягся, глядя в сторону Ленского. Вот она — жертва. Вся злость, вызванная воспоминаниями о жестоком и холодном детстве; блондинкой, которая смогла уколоть Женю должна была куда-то вылиться. И для этой цели Онегин избрал Вову. Его окатило чувство отвращения к Ленскому просто из-за того, что он существует и «портит мир».
Вова вскочил со стула, взяв тарелки со стола. Прошествовал к окошку для посуды, помахал Чацкому и направился к выходу из столовой. Онегин медленно поднялся, держа в напряжении ноги, спину и шею, пальцы рук, следя взглядом за удалявшимся Ленским.
— Жень, ты куда?! — раздался голос снизу, возвративший блондина обратно. Он опустил глаза на косые противные рожи, искривлённые улыбками, на их деланно добродушные лица, оскалы и сахарно-приторные взгляды. Тогда злость потопила Онегина, он скрипнул зубами, сверкая глазами, развернулся и пошёл к выходу.
— Да что же ты?! — понеслось ему в спину, пока Евгений чеканил шаг, огибая столы и копошащихся детей.
Онегин вышел из шумной и веселой столовой в холл, который был несколько пуст сейчас. Увидел Ленского, который бодро вышагивал в сторону лестницы в комнату. Блондин мягко перебирал ногами, бесшумно скользя вслед, пока его ноздри раздувались, а глаза наливались азартом и жестокостью. Внезапно Вова повернулся к выходу из здания, немного постоял на месте и пошёл на улицу. Женя на это только хищно улыбнулся, потому что на улице Вову поймать было легче, ведь никто ничего не заметит. В комнате люди могли услышать крики о помощи.
С какими мыслями вообще шёл Онегин за Ленским? Видимо, с не совсем здравыми. Если Женя изобьет Вову, то он будет ходить с синяками и ссадинами, обязательно найдутся люди, которые спросят о происхождении ран. Даже если по какой-то причине, непонятной для Онегина, Вова скажет, что «упал» с лестницы — это будет не очень правдоподобно. Если же кто-то докопается до истины, либо Вова сам расскажет об хулигане, то этим делом займутся. Доказательств особо не будет, но против Онегина все равно введутся какие-нибудь санкции. Но Женя опустил все эти факты, идя с твёрдым намерением набить Вове морду.
Ленский вышел из здания, глубоко втягивая в легкие воздух. Запрокинул голову, глядя на голубое небо с мягкими облаками, закрывающими солнце. Задумчиво прошёлся взглядом по открывшемуся пейзажу. Раскинулся зелёный парк, тропинки уходили в него; виднелась спортивная площадка; где-то сбоку журчал ручей. Вова развернулся туда, желая погулять до «тихого часа», на который всех заставят идти. Прошёлся по зелёным дорожкам, видя перед собой деревянный мост. Местечко казалось живописным, укрытым шумящими зелёными берёзами. Не просто же так лагерь назвали «Берёзки Есенина».
Онегин шёл следом, прожигая спину темноволосого, безумно улыбаясь и заламывая руки. Он почти нагнал Вову, видя его совсем рядом. Ровная спина Жени казалась теперь мягче и грациознее, да и вся его фигура превратилось в что-то лёгкое и гибкое. Он был похож этим на кошку, которая расхаживала по своим владениям. Ногами он перебирал бесшумно, не глядя, но его чутьё подвело: под ногами звонко разломалась по полам веточка.
Сзади что-то хрустнуло, и Ленский затих на месте. Не сказать, что это было страшно, но неприятное предчувствие все равно появилось. Вова медленно развернулся. Наткнулся на все тот же взгляд голубых глаз. И чуть не рассмеялся. Как курьёзны все эти встречи с Онегиным, когда Вова просто старается жить, но тут вдруг подворачиваются два холодных омута, которые высасывают все жизненные силы. «Онегин — энергетический вампир!», — решил Вова, с любопытством разглядывая Женю и удивляясь его плавности движений, пока тот медленно приближался.
Женя скрипел зубами от злости на глупую ветку, но нечего было терять, так что теперь зашагал к Вове, удивляясь тому, что он стоит на месте и с какой-то насмешкой разглядывает блондина. Обозлившись из-за этого ещё сильнее, он тверже пошёл дальше.
Оба стояли в метре друг от друга, не смея двинуться с места и сломить дистанцию. Казалось, что пока есть этот метр — есть гарантия безопасности.
Шумели берёзы, отливая яркой зеленью и бликами солнца. На тротуаре рассыпались движущиеся солнечные пятна. Они в такт ветру перебегали с места на место.
Вова умиротворенно рассматривал деревья, хотя в его случае следовало бы напрячься. Евгений прожигал взглядом лицо напротив, мысленно перебирая всё плохое в жизни и сваливая это на Володю. Самым большим поводом была его голубизна и радужный свитер. Потому что Ленский стоял перед Онегиным в ярко-радужном свитере, но не слишком толстом для лета. Цвета били в глаза, сменяя друг друга. Это было опрометчиво со стороны Ленского, но он решил, что не станет прятаться и бояться Жени. У Вовы был внутренний стержень, хоть снаружи он и казался белым и пушистым. Люди, которые старались надавить на Владимира, думая, что он быстро подастся, ошибались. Они натыкались на внутреннюю силу и упорство, упрямство, сильно удивляясь при этом. Так что Ленский поддаваться провокациям Онегина не собирался и теперь весело расхаживал в ярком свитере.
— Ты не усвоил урока, — без вопросительной интонации произнёс Онегин, злобно разглядывая связанное изделие.
— Мы уже обсуждали это, и каждый остался при своём мнении, — качаясь с пятки на носочек, воспротивился Вова с независимым и упрямым видом.
Евгений с силой сжал кулаки, скапливая злость на кончиках пальцев и в избитых костяшках, потертых синими и красными синяками. Вены выступили на болезненно-бледных ладонях, покрывая мелкой сеткой темных паутинок кожу.
Наконец терпение резко лопнуло, как мыльный пузырь, разлетелось брызгами стекла во все стороны, царапая и раздражая ненависть, которая клубами густого, чёрного дыма полезла из Онегина.
Миг. В один миг может произойти всякое со всяким. Человек может умереть, родиться. Пострадать, разбиться. В один миг вскипает злость и секундные эмоции. В один миг вылетаю слова, крики, жесты. Один неуправляемый миг. И столько последствий, которые разгребаешь годами, в итоге задыхаясь в них и тоня.
Миг. И кулак Жени оказывается у лица Ленского. Миг. И расстояние резко сокращается. Женя подскочил ещё ближе, хватая Вову за горло свитера. С ненавистью тянет ткань, злобно стараясь достать и сделать больно, пока ему самому резко не влетает в нос. Взвыв от боли, Онегин отпускает воротничок, отступая, пока Ленский оправляется от своего неожиданного удара и старается отдышаться. Ещё больше раздражённый Онегин подскакивает к темноволосому, снова стараясь ударить, но тот отскакивает, теряя равновесие, а хулиган падает вслед за ним наземь. Оба покатились по траве, скатываясь с дорожки и кувыркаясь к деревьям. Отбивая бока, они пытаются достать друг друга, но это плохо удаётся. Мельтешат кулаки, вырываются злобные крики. Чья-то кровь брызнула на другого, пыль смешалась с алой жидкостью. В конец уставшие они слабо сопротивляются, так что Вова встаёт, покачиваясь, и отходит к стене, скатываясь по ней на землю. Онегин лежит на траве лицом вверх, разглядывая небо (нет, не над Аустерлицем). Оба тяжело дышат.
Злость Онегина поутихла. Теперь его только слегка била дрожь. Есть убеждение, что для того, чтобы отпустить напряжение, нужно подраться. Но я вам этого делать не советую.
Ленский обрабатывал информацию. Действуя до этого только на инстинктах, он старался все обдумать здраво теперь. Онегин не просто так пришёл без своей свиты и дал в лицо Ленскому. Что-то его побудило. Но что именно было не понятно.
— Почему ты это делаешь? — тяжело дыша, спросил Вова, слизывая кровь с разбитой губы. Опять сзади стена, опять холодная, и опять она утешает боль.
— Ненавижу таких как ты, — презрительно ответил Женя, все ещё лёжа на траве и криво усмехаясь. Весь аристократичный и элегантный вид Онегина слетел на нет, зато теперь он больше стал похож на отъявленного хулигана с взъерошенными волосами, в которых запутались травинки и кровью под носом.
— Нет, — упрямо качнул головой Ленский, — здесь что-то другое.
Онегин приподнялся на локтях с травы, поворачиваясь к Ленскому лицом. Брезгливо рассматривает его и садится, бессовестно марая брюки.
— Что другое? — сморщился Женя, тонко сжимая губы в полоску.
— Ещё не знаю, — задумчиво протянул Вова, запрокидывая голову назад и тряся кудрями.
Евгений только хмыкнул на это, продолжая сидеть. Вставать не хотелось, да и забавно послушать, что скажет маленький мальчик-поэт, который вообразил себя великим психологом.
Ленский рассеяно водил взглядом по небу, чувствуя во рту привкус металла, но не пытаясь стереть кровь пыльным рукавом измятого свитера.
— Мне кажется, что все не так-то просто, — медленно начал Владимир. — Все с чего-то начинается, верно? У всего есть начало, есть конец. Ты воспротивишься, сказав, что у круга или другой замкнутой фигуры нет начала и конца, но так или иначе, чертить круг начали с какой-то точки, ведя линию дальше и дальше… пока она не соединится с начальной точкой — это конец. Наверное, поэтому конец — это новое начало? Но сейчас не об этом, — оборвал себя Вова. — Так вот. У всего есть начало, значит, у твоей гомофобии, — он поморщился, — должны быть истоки? Хорошо, исток есть, но нужны условия, чтобы это зерно разрослось. Окружение, чужие слова, события… — все это отразилось на зернышке из которого начал появляться росток. Росток крепчал, пока общество давало ему пищу, наполняя идеями о жестокости и не гуманности. И вот — взрослое растение, которое считает, что человечество оскверняют некие п#доры. Теперь оно живет с твёрдым убеждением своей правоты.
— И? — спросил Женя, который снова лежал на траве, перебирая в руках мелкие зелёные стебельки, разглядывая краем глаза Ленского, который в той же позе, глядя на небо, вещал. — Я тот самый «зернышко-росток-растение». Дальше-то что?
Вова взглянул на Женю, задумчиво заправив кудряшку. Потом снова поднял глаза к небу, будто молясь кому-то и, набираясь терпения, вздохнул.
— Ага, ты увидел себя в моем рассказе. Так во-о-от. Я не знаю, кто именно и что именно оказали на тебя такое влияние. Одно дело, когда в семье просто не понимают и не разделяют взглядов людей нетрадиционной ориентации, но в твоём случае что-то другое. Может, это не семья, я ведь совсем о тебе ничего не знаю, — хмыкнул Вова. — Но твоя жестокость не даёт мне покоя, — неожиданно перескочил Ленский, разглядывая реакцию Онегина, который все так же неподвижно лежал. — Ты так надменен… и слишком холоден, равнодушен… это странно, как минимум. Но ты ведь не виноват? — острожно, но с полувопросом, сказал Вова, внимательно приглядываясь к напрягшемуся Жене. — Жизнь сделала тебя таким… Обстоятельства, окружение,
семья… Что-то таится в твоём прошлом, оно не отпускает тебя и тащит, тащит… Что-то сильно отразилось на тебе… Тебя избили в школе? Над тобой смеялись одноклассники? Тебе сделали жёсткий выговор взрослые? Тебя не любили? — сыпал беспощадный Вова, отчаянно вглядываясь в лицо Жени, ища изменений и реакции. — Твоя семья не обращала на тебя внимания? Мама любила больше твоих братьев и сестёр?
Твой отец был слишком холоден с тобой?
— Прекрати! — вскочил Онегин, на лице которого отобразилась болезненная растерянность, расколотое чувство печали, потерянность, безысходность. Все так резко перемешалось, выдавая терпкую смесь, что Вова сам для себя неожиданно замолк. — Прекрати! — снова вскрикнул Женя, хватаясь за голову и отчаянно растирая виски, казалось, пытаясь выкинуть из головы все мысли и эмоции.
Слишком давно Онегин мог чувствовать
так много. Столько времени люди его считали совсем другим и принимали другим, так давно никто не задумывался о истинной личине кудрявого мальчишки, который никогда не чувствовал любви к себе. Давно люди не пытались понять его, найти причины жестокости. Пожалуй, слишком давно. Настолько, что Женя незаметно для себя превратился в черствое, бездушное, до безумия жестокое, опасное существо.
— Так, значит, дело в отце? — произнёс Вова, ёжась, хотя на улице было жарко. — Он тебя не любил? — просто и удивленно спросил Ленский, стараясь понять, каково это, когда собственные родители тебя не любят. Когда самые родные и близкие не ценят тебя.
Женя обернулся, стараясь совладать эмоциями, переставая тереть виски, которые теперь были красноватого оттенка. Он разбито глядел на Владимира, и тогда темноволосый заметил одну мелкую, но важную деталь. Глаза Онегина.
Стекло холода разбилось, когда оттуда вырвалась струями боль. Она растеклась по радужке, затемняя пронзительную ледяную голубизну. Неимоверное страдание отражалось во всех чертах лица Онегина. Ленский уставился на лицо хулигана, который так внезапно снял с лица маски и стал совсем другим.
Женя же резко развернулся и, пошатываясь, быстро пошёл к лагерю.
Вова застыл на земле, глядя в пустоту, где раньше стоял разбитый Женя. Мягкая трава лежала, упав, оправляясь, стебельки гладили друг друга. Они жмурились, обнимали друзей, вяло и рассеяно улыбаясь, подбираясь и выпрямляясь.
Ленский медленно поднялся, устало потерев лоб, облизнул губу, чувствуя металлический привкус и тоже решил пойти в лагерь. Побрел по тропинке, разглядывая масштабный фасад пастельного оттенка, раздумывая о прошлом своего соседа, который вдруг сломался, разбился. Подумал о своём внешнем виде: помятый и грязный свитер, кровь у рта, синяки на руках. Но пошёл дальше, не думая о реакции остальных.
Поднялся по лестнице; в холле было пустынно. Наверное, многие уже попрятались по комнатам, в ожидании тихого часа, на котором спать, разумеется, никто не собирался. Каждый шаг отдавался гулким эхом от сводчатых потолков.
Ленский вошёл в комнату. Она была пуста, в распахнутое окно дул ветер, смешивая запахи цветов и еды, елей и берёз. Юноша плюхнулся на кровать, подбирая под себя ноги, одновременно укутываясь пледом, который мама положила в сумку. Уставился на противоположную кровать, перебирая варианты, где может быть Онегин. Не сказать, что Ленский тревожился, просто сосед в таком разбитом состоянии и с залитой кровью одеждой может показаться странным.
Как по команде распахнулась дверь, и в комнату ввалился Онегин, но уже со своим обычным жёстким лицом. Блондин мельком глянул на соседа по комнате и упал на свою кровать, переворачиваясь на бок и глядя в стену. Ленский только поёжился, задумчиво разглядывая чужую спину. Никто не спешил начинать разговор. Вова откашлялся, собираясь с мыслями, но его опередили.
— Забудь, — прозвучало глухое от Жени, все ещё смотрящего в стену.
— Что? — не понял или притворился, что не понял, Вова.
— Забудь всё, — повторил Онегин, переворачиваясь на другой бок и теперь глядя прямо в лицо темноволосого. — Всё, что видел. И слышал, — он поморщился. — Это тебя не касается, — по началу злобно, но потом уже как-то устало, произнёс кудрявый юноша.
Вова только рассматривал усталое лицо Жени, с которого слетел напускной холод. Проступили какие-то мягкие, но грустные черты. Красноватые глаза, потерявшие пронзительную голубизну, упрямо смотрели на темноволосого. Не только у Ленского был стержень. Боль уже исчезла с лица Онегина, ей на смену пришла бледная усталость с красноватой грустью.
— Хорошо, — тихо выдохнул Вова, после чего лицо напротив немного разгладилось и смягчилось. Но Ленский знал, что не оставит это просто так. Он ещё когда-нибудь разберётся.
Мой Ромочка ждет меня
Где-то на стыке планет.
Он в мятой рубашке,
Он курит и кашляет
Там где кончается интернет.
***
После тихого часа, от которого тихим была только первая буква и полдника, состоящего из печеньки с соком, все собрались в фойе. Точнее, не все. Первый отряд, который вообще-то носил гордое название «Последняя дуэль» должен был по расписанию лагеря поиграть в викторины… Нашлись вопросы, в основном литературного характера, кто-то вызвался быть ведущим. Начался опрос и выяснение самого тупого. Но лето создано для того, чтобы деградировать, а не учиться, так что многие совсем забыли содержания произведений, которые и вовсе не читали. «Война и мир», например. Пока пара более менее умных людей ругали Наташу Ростову и называли путаной, другие разговаривали на свои темы, рассказывали школьные истории.
Володя сидел рядом с Сашей, слушая чужие разговоры и весело улыбаясь. Чуть дальше вокруг Онегина, снова выглядевшего аристократично-гордо и красиво, сформировался ещё один кружок.
— Вова, — шикнул Саша, тыкая его в бок.
— М? — спросил Ленский, недовольно потирая рёбра. Его отвлекли от крайне интересного дела: он слушал спор двух девушек о Долохове. Одной он казался крайне противным, другой — просто прелестью.
— Смотри, там парень какой-то сидит, — Чацкий подбородком указал на сидящего в углу юношу с кудрявыми волосами и темными глазами. Он тонко поджал губы и рассеяно разглядывал всех, явно находясь в своих мыслях.
— И? — снова произнёс одну из букв алфавита Володя.
— Что и?! — воскликнул Чацкий. — Мы должны с ним познакомиться! — убежденно продолжил он, снова глядя на замкнутого парня.
— Зачем? — спросил Вова, нахмурившись. Ему и так было хорошо, а лишнее общение он не любил.
— Надо! — вскричал Саша, хватая Вову за локоть и поднимая с кресла. Ленский тоскливо поплёлся за ним.
— Привет! — воскликнул вечно весёлый Чацкий. Юноша заметно дёрнулся и поднял глаза на сияющего Сашу и Вову, который топтался рядом, не зная, что предпринять.
— Привет, — глухо поздоровался он в ответ, прямо глядя на обоих.
— Давай знакомиться! — довольный Саша протянул руку. — Я Саша, это Вова, — он махнул рукой на темноволосого, — все предельно просто! — и рассмеялся.
— Родион, — просто сказал новый знакомый, отвечая на рукопожатие. (ДА, Я обожаю Раскольникова).
— Класс! — счастливо улыбнулся Чацкий. — Мы пойдём посидим там, приходи, если что! — ещё раз лучезарно сверкнув глазами, Саша, прихватив Вову, повернулся к креслам, где ещё не утих спор насчёт Фёдора Долохова — напротив, разгорелся сильнее.
— Видишь, как весело и хорошо! — обратился к Вове брюнет. — Теперь у него есть мы!
Вова только пробурчал что-то неразборчивое и вновь подключился к спорам.
***
Онегин насмешливо разглядывал окружавших его людей. Они казались ему мелочными и глупыми. Каждый говорил о своём, диалог был несвязным, обрывочным, смешанным. Пустой смех, пустые звуки, пустые глаза. Мир трясся в такт чужому смеху, трепыхался, как пойманная в сеть бабочка. Все пустое. Как дышать полной грудью, если что-то больно сжимает легкие и оседает в них тяжелым свинцом? Онегин только рассмеялся, выкуривая сигарету и пуская дым кому-то в лицо. Он ненавидел этих людей, но ничего не мог сделать. Они казались единственной связью с остальным миром. Если не станет их, то Онегин совсем утонет в себе и своих переживаниях.
Он боялся одиночества. Боялся своего безумия.
Мой Ромочка злиться стал,
На части разбил айфон.
Ведь все эти лица —
Забыть и напиться,
Ведь всех их не любит он.
Мой Ромочка ждал меня,
Один во вселенной мерз.
Но я не спасу,
Я же не существую.
Мой мальчик, не надо слез.
Лагерь говорил о каком-то спортивном мероприятии, которое должно было пройти через пару минут. Женя поморщился, потому что постоянное движение ему не нравилось и хотелось просто постоять и покурить. Но делать было нечего, так что пришлось взять ноги в руки и шевелиться. Хоть это был первый день в лагере (автор уже третью главу описывает всего один день…), но Онегин знатно устал. Просто устал, истощился морально. Там, где нет людей, он чувствует себя одиноким и ненужным, но слишком много людей действуют на нервы. Вот так Евгений крутится в своём порочном круге без конца, но ведь Ленский говорил, что конец — новое начало. Хотелось бы верить.
Мой Ромочка смотрит вниз
В дыру цифровых сетей
Он что-то напишет —
Пустые странички
Таких одиноких людей.
Да, соцсети — вот омут. Кажется, в него можно окунуться и жить там вечность. Забыться, даже не напившись. Какие-то люди ему пишут, миллионы непрочитанных сообщений, уведомления, фотографии, посты, погони за лайками, комментарии, ошибки и смайлики. Это так страшно. Но многие там могут просто забыться, глядя на искусственные фото под кучей фильтров, глядя на подделанные улыбки и длинные ресницы, идеальную фигуру. Люди едят много мусора, мозг все потребляет и медленно заплывает жиром, отказываясь функционировать. Шумят телевизоры в каждой квартире и каждом доме. Они стоят на видном месте, издавая постоянный шум и гам, который утомляет. Новости льют воду и восхваляют власть, людям вешают лапшу на уши, пока человечество тупеет и идёт к тому моменту, когда было первобытным и необразованным. Ведь это на руку власти: глупыми легче управлять. Мир куда-то катится, но пока непонятно, куда и что будет потом.
***
— Володя, лови! — крик Сани вывел темноволосого из транса, а мяч, прилетевший в нос, окончательно протрезвил его.
— Прости меня! — моментально извинился Саша, подбегая к Вове, у которого перед глазами мелькали искры.
— Шурик, — ответил Ленский, потирая переносицу.
— Что? — переспросил нахмурившийся Чацкий, который помахал остальным, говоря, что с Вовой все в порядке. — Тебе голову напекло? Зря без головного убора ходишь, — заворчал Саша.
— Я тебя Шуриком теперь буду называть, — пояснил улыбающийся Ленский своему недоумевающему другу. Да, несомненно другу.
— Дурак ты, вот что! — деланно возмутился Чацкий и отошёл к остальным, продолжая игру, пока Вова не скрывал улыбку и раздавал людям весёлые взгляды.
***
Солнце клонилось к горизонту, когда вожатые позвали на ужин. Лагерь окрасился в оранжевый цвет, пастельный голубой пожелтел, и теперь отовсюду веяло радостью и весельем. Витало счастье в воздухе.
Ленский скакал вверх по лестнице. Обьявили о том, что будет дискотека, но перспектива толкаться в темноте в куче кричащих странных людей под громкую музыку была не слишком приятной. Так что теперь Вова быстро поднимался наверх, стараясь скрыться от Чацкого, который обязательно как-нибудь заставит темноволосого пойти вместе с ним. Шурик был слишком активным, а Вова немного пассивным и ленивым. Но они все равно сдружились за пару часов совместного времяпровождения. Бой за булочку только скрепил их союз.
Темноволосый поэт вломился в комнату под номером 249 и застал там Онегина.
— Эм, почему ты здесь? — спросил Вова у Жени, который сидел на кровати, перебирая струны гитары.
— Я не должен быть здесь? — нахмурился в ответ Онегин, выбитый из колеи резким появлением соседа. — Тогда почему ты здесь?
— Там много людей. И шумно. Тесно, — пожал плечами Ленский, разглядывая темную гитару в руках блондина. Тот недовольно сморщился и убрал ее в чехол, так аккуратно, как будто она была самым дорогим сокровищем в его жизни.
— По этой же причине меня там нет, — сказал Женя, устраиваясь поудобней.
— Я думал, что тебе нравится… такое? — удивленно посмотрел на Евгения Владимир. А потом засмотрелся на одежду Жени. Это была пижама. А на ней чашки с дымящимся напитком; листья чая.
— Нет, не нравится, — ответил Евгений, ловя взгляд Вовы и хмуро скрещивая руки на груди. — Не спрашивай об этой пижаме. Просто исторически сложилось, — неразборчиво пробурчал Женя в подушку, собираясь спать.
Вова только улыбнулся про себя, плюхнулся на кровать, выключил свет и натянул одеяло.
Воцарилась тишина, в которой были слышны часы, ветер, шум деревьев из открытого окна, музыка с нижнего этажа, кряхтение Жени.
— Спокойной ночи, — сказал Вова тишине, удивляясь тому, что желает это ненавидящему его человеку. Потом решил, что не станет ворошить прошлое, отчасти из-за того, что на одну секунду увидел столько боли в глазах Жени, что проникся сочувствием. Пусть на секунду Онегин почувствует домашнее тепло, ведь ему, наверно, давно никто не желал спокойной ночи перед сном.
Тишина в ответ немного повозилась в кровати, но Ленский решил, что довольно и этого.
