мальчики не любят.

— Я нахожусь в некотором страхе перед тем, что же придумают для нас вожатые, — свернулся в клубочек на кровати Онегин. Вот вам не вальяжный и самодовольный, а просто немного нелепый, мягкий Женя в виде калачика. Хотя больше он был похож на каланчу, особенно своим ростом. (Когда-нибудь я перестану обижать холодца). — Боже, ты чего-то боишься? — отозвался сидящий на стуле Вова, который незметно старался нарисовать своего соседа, потому что тот выглядел до жути мило. Когда такие мысли начали приходить Володе? Непонятно. — М, интересная тема для разговоров, мой дорогой Владимир, — вдруг оживился Онегин, который разогнулся, садясь на кровати и упираясь взглядом в немного разочаровавшегося Володю. Ну, да, у Ленского тут скетч сорвался. — Ну, и что, будем делиться своими жуткими страхами? — без энтузиазма растянул Володя, который косился в незаконченный рисунок, продолжая потённо вздыхать. — Совсем как образцовые подружки, — хмыкнул Онегин. — Вот, смотри, я боюсь воды. — Воды? — закашлялся Ленский, подавившийся воздухом. — Это как? — Ой, ну, не в том смысле, что умываться, а в том, ну, — замялся Женя, — утонуть боюсь. — Утонуть? — бездумно переспросил Вова, глядя на стушевавшегося соседа по комнате. — Перестать чувствовать под ногами дно, скользнуть, поднять ил, окунуться с головой и внезапно перестать вдыхать кисород, глотая лишь воду… барахтаться, пока совсем не задохнёшься, — хмуро закончил Онегин, отворачиваясь и силой кусая губу, стараясь удержать в себе чувства. — Даже не знаю, откуда это взялось. — Зачем ты вообще об этом думаешь? — поёжился Ленский, умеющий хорошо плавать. — Ну, я не постоянно же об этом размышляю, — задумался Женя. — Так, при виде воды в голову приходит. М-да, нашёл я, конечно, тему для разговора. Тебе ведь этот страх кажется странным? Бояться задохнуться в воде… — тихо вздохнул Онегин, который действительно жалел, что завел эту тему для разговора. — Не-ет, это нормально же, Жень, бояться чего-то, — помотал головой Володя. — Я вообще зеркал остерегаюсь, — внезапно выдал искренне Ленский, просто не в силах противиться порыву поддержать Онегина. — Что же страшного в зеркалах? Твоё лицо? — криво ухмыльнулся блондин, присматривающися к лицу напротив. — Нет, Вов, прости, это я так, к слову, в смысле, да, я чёрно шучу, — моментально забрал свои слова, спохватившись, холодец. — Нет, страшнее не моё лицо, а то, что ещё я могу увидеть в нём. Что-то стоящее за моей спиной, — обхватил себя руками Володя, оглядываясь. — Оно там, например, с перекошенным ртом или что-то с острыми клыками и жутким взглядом. — Грустно, — вздохнул холодец, — знаешь, Вова, а ведь то, что мы только что сказали — это ведь не совсем страх. Это что-то материальное, почти осязаемое, физическое. Меня иногда гложит совсем другое, — сорвался на шёпот Женя. — Знаешь, как у Есенина, «Чёрный человек спать не даёт мне всю ночь… чёрный человек водит пальцем по мерзкой книге…». Он писал это будучи в глубокой тоске, чуть ли не депрессии. И, в общем, я сейчас странную вещь скажу… я никому об этом не говорил, — тихо выдохнул Онегин, обхватывая себя руками и выглядя так беззащитно, что Вове хотелось прижать его к себе, больше не позволяя ему больше мучаться в этом мире. — Никому не говорил, а тебе скажу. Мне страшно остаться совсем одному… Потеряться в этом мире. Страшно ночами подолгу размышлять о чём-то и пугаться своих тёмных мыслей. Мне страшно понимать, что я не умею чувствовать. Кажется, не могу любить. Страшно понимать, что я думаю о том, как было бы просто, если бы прямо сейчас, пока я перехожу вот эту широкую дорогу, меня внезапно собьет машина. Или так же внезапно я упаду с крыши высотки. Протяну руку к вороху таблеток и так же случайно всё проглочу. Страшно, — забормотал Онегин, вываливая свою душу наизнанку, отпирая половину замков так внезапно, что на Ленского резко хлынул поток потаённого, все разгадки загадок. Открылся Женя, который сейчас вот сидит так сжавшись и сверля стену потухшим взглядом. И так теперь страшно за него Вове. — Страшно замечать шарф где-то в углу квартиры и неосознанно продумывать, выдержит ли он… Его прервал Ленский, очутившийся рядом, совсем близко, у которого сверкали странно глаза, руки тряслись и губы дрожали; он так рвано хватался за чужую холодную, неживую вовсе ладонь, пытаясь что-то сказать. Глядел в это разбитое, белое лицо с тяжёлым абсолютно пустым взглядом почерневших глаз. — Что же ты такое говоришь? — задыхаясь, зашептал Вова, который только сильнее сжимал ладони, кажется, таким образом пытаясь удержать Женю от падения в эту чёрную бездну. — Что я говорю? — переспросил Онегин тоже шёпотом, но куда спокойнее. Но взгляд у него оставался таким же тусклым, страшным. — Я тебе, правду, Володя, рассказываю. — Зачем ты так? — задрожал Ленский, излишне переживая за блондина и отчаянно пытаясь не моргать — смотреть только в это незнакомое совсем лицо напротив. Если он хоть на секунду прикроет глаза, то Женя исчезнет. Но слишком больно бы было Володе отпускать его. Слишком. — Ну, что ты, Вов, трясёшься так? — неожиданно ласково-грустно спросил Онегин, мягко отцепляя свои ладони от чужих. Но ему не позволили, лишь сильнее ухватываясь за пальцы. — Не говори так больше, хорошо? Никогда, — с придыханием вперился Вова взглядом. — Не думай об этом больше, — как мантру говорил он, твёрдым и упорным голосом. — Ты мне нужен, — сорвался он на неуловимый шёпот, который лёг на них, обволакивая. Как листья на асфальт ранней осенью. Вместо ответа Женя взглянул на Вову быстро, удивлённо, почти безумно, через секунду уже сжимая его в своих холодных объятиях. Но Ленскому было тепло. Он чувствовал, что бьётся здесь сердце, живое, готовое любить. Чувствовал тяжёлое дыхание у себя на макушке, чувствововал руки у себя на пояснице, вдыхал новый запах — смесь чего-то терпко-сладкого. И так же сильно вцепился в Женю, не желая выпускать. И ноги уже затекли, шея ныла, спина выла, но не хотелось вылезать. Чужое тепло согревало Онегина. Он — холодное Солнце, которое светит не ярко-жёлтым, а каким-то бледным бело-голубым. В руках он держит Луну, что сияет тёплым молочным оттенком и счастливо улыбается ночами, подмигивая звёздам. От Ленского мягко пахнет яблоками, которые обожает Евгений и чем-то карамельным. А сам он тонкий и трясётся, как лист осиновый, быстро и мелко дыша. Так сильно трясется, как будто ему действительно нужен Женя. (Ладно, это была исповедь не только Жени, но и меня самой). — Жень, — что-то пробурчал в грудь ему Ленский, который начал аккуратно выкарабкиваться из чужих объятий. — У меня все затекло, — извиняющимся тоном произнёс он, чуть улыбаясь и особенно сверкая глазами из-под ресниц. — Сейчас исправим, — недовольно хмыкнул Онегин, который вообще не желал его выпускать. Он даже не помнил, когда вот так искренне прижимал к себе кого-то. Когда Ленский выпутался из тонких длинных рук Жени и немного потянулся, спуская ноги на пол, Евгений притянул его к себе обратно. Устроил на своих коленках поэта, прислоняясь к холодной стене и опять прижимаясь к тёплому телу. Надо же, живое, дышащее. Обвил его опять руками, утыкаясь в район шеи и тихо незаметно улыбнулся, выдыхая смешок сквозь зубы. Вова же смешался, удивляясь такой тактильности блондина и положил подбородок в конце концов на его мягкие кудряшки. О, как они сверкали. Совсем как золотые. Да и пахли они по-особенному — печеньем. Сколько они так сидели, никто из них не знал. Да и не желал. Слишком дорога была для обоих эта крупица счастья.

***

— Зачем нам идти на речку? — выл Женя, который лежал лицом в подушку и страдал. — Зачем нам погружаться в эту холодную жидкость, в которой потеницально можно умереть от пары десятков причин? Володя метался по комнате, раскидывая беспорядочно вещи, ища то полотенце, то ещё что-то и пребывал в крайне радостном расположении духа. Он, конечно, немного волновался на Онегина, который сейчас пребывал в непонятном состоянии, где настроение скакало, как температура в России. Вожатые передали, что после четырёх всех ждут внизу для похода на речку, которая находилась не так далеко от лагеря. Озеро для этой цели было маловатым. — Блин, и где мои тапочки? — задал вопрос Ленский пустоте. В ответ донёсся лишь душераздирающий вздох соседа. Вова заглянул под стол, подмечая, что тут лежит огрызок карандаша, который он недавно потерял. Посмотрел под стульями. Даже одёрнул край коврика. — Ты в шкафу хоть пробовал посмотреть? — внезпно ожил Женя, который хмуро восседал на своей кровати и смотрел, как носится Вова. — В шкафу? — переспросил Володя, в тысячный раз заглядывая туда. — Да нет здесь! Я уже тридцать раз смотрел. — А потом опять пошёл по кругу: стол, стулья, одернуть коврик. — Дай-ка посмотрю, — наконец выполз Онегин, — подходя к шкафу и отодвигая застывшего Ленского бедром. — А это что? — через пару мгновений донеёсся приглушенный голос, а Женя появился на свет вместе с парой зелёных сланцев. — Да там же только что не было! — возмутился Володя, выхватывающий тапочки и заглядывая в шкаф, ожидая увидеть там потайной ход. — А за сумкой кто смотреть будет? — насмешливо дёрнул бровью Женя. — Пушкин? Просто признайся, что разбрасываешь вещи и забываешь о их местоположении. — Ложь и клевета! — бросил Ленский, который находился в активном поиске солнцезащитного крема. Женя в ответ цокнул и опять апатично улёгся на кровать. — Хватит лежать уже, ну, Жень! — воскликнул художник, который нашёл на дне сумки одну из своих любимых толстовок, но не крем. — Вставай! Всё неизбежное — неизбежно! — Даже не знаю философски ли то, что ты только что тяпнул или просто глупо, — проворчал Онегин. — Тебя всё равно вытащат, так что лучше не отпираться, ведь там, где нет сопротивления, всё проходит гладко, — решил Вова, стягивающий за руку Женю с кровати. Сдвинуть тушку было не просто, но всё же получилось. С глухим звуком Онегин грохнулся на пол, да так и остался там лежать. — У-у, тут все запущено, — глубокомысленно протянул поэт, разглядывая живой труп на полу. — Я никуда не хочу, — промычал Онегин, стуча лбом об пол. — Боже, ну, что ты, как ребёнок? Посидишь на берегу, что же это? — заговорил озабоченно и устало поэт, переворачивая Женю на спину и случайно в сотый раз утопая в его глазах. Этого бы не случилось, если бы тот постоянно не смотрел в ответ. Так они глупо смотрят неотрывно друг на друга: один на полу растянулся, другой присел рядом, сжимая под подмышкой толстовку. — У тебя глаза красивые, — выдохнули они вместе, одновременно моргая и прерывая зрительный контакт. — У тебя уж точно красивее, — замотал головой Вова. — На льдинки похожи или на небо. Такие малахитовые, пронзительные, острые, … — Пф, брось, — отмахнулся Женя, который приподнялся на локтях, чуть ли не утыкаясь носом в лицо Вове, который все еще сидел рядом. — Просто голубые. А у тебя… они у тебя на ночное небо похожи. Или море. Такие синие-синие, хоть умирай. — Куда умирать? — вздрогнул чуть покрасневший Ленский, переосмысляя сказанное. — Никуда, пошли, — поднялся наконец блондин. Он не планировал с собой ничего брать. Не полезет же он в воду.

***

Зеркало воды блестело под солнцем. Мелкие волны тихо перекатывались по глади неподвижной воды. Серебрились капельки на камышах, которые шумели. Пара деревьев устало шевелила листьями, стряхивая серость пасмурного неба и приподнимая глаза к солнцу. Оно переливалось и каталось по небу, слепя глаза и ожидая детей, которые пробирались чуть ли не через джунгли. Вот уж кому точно весело. Вова радостно лопотал о прекрасности оживившийся природы. Онегин лишь недовольно жмурился, не отвечая поэту с тем же восторгом, потому что не любил солнце. Зато пасмурные деньки, когда иногда немного накрапывет дождь, а ветер студит лицо — просто благодать. — Родь, да что ты так весь сжался-то? — спросил Чацкий у своего напарника. Тот шёл, натянув рукава, и упорно не замечал жары. — Мне нормально, — отозвался он, запуская пальцы в волосы и недовольно сморщившись. — Просто не хочется никуда идти. Сидеть бы в комнате целыми днями и ничего не делать, — мечтательно протянул Раскольников, снова с силой растягивая и без того широкую кофту. — Так это же скучно до жути, Роденька! — воскликнул Саша, не обращая внимания на неожиданный уменьшительно-ласкательный суффикс. — И вовсе нет, а очень даже приятно и весело, — воспротивился «Роденька» у которого уже покраснели щёки от солнечных лучей. — Да, Женя, етить, вот что ты делаешь? — завопил Вова, когда Онегин в третий раз натянул козырёк кепки ему на лицо, на миг закрывая обзор. — Да ты задолбал трындеть про природу, — поморщился Онегин. — Нормально сказать не судьба да? — раздраженно спросил Володя. Кто-то запел: «Видно не судьба, видно не судьба, видно нет любви…» — Нет, — хмыкнул Онегин. — Что ты пыхтишь-то там? — Я не пыхтю! Пыхщу! Отстань уже! — разозлился Володя, быстро шагая вперед, желая оказаться подальше от генератора, заканчивающего последние его нервные клетки. — Ну, куда же ты, — протянул, улыбаясь, Женя, но, видя, что на его слова не реагируют, шагнул пару раз размашисто, разворачивая к себе Вову за руку. — Да что? — шикнул Вова, надувшись. — Не злись, — улыбнулся Женя так обезоруживающе, что отказать нельзя было. Но ради авторитета Вова постарался подавить ответную улыбку и надулся пуще прежнего. — Я и не злюсь, даже не думал, — глубокомысленно произнёс Вова, всем своим видом доказывая обратное. — Вот и отлично, — хитро растянул губы в ухмылке Онегин, закидывая руку к Вове на плечо, то ли приобнимая, то ли просто придерживая, и потянул за собой. Володя не отпирался. Да и мог ли он? Где-то спереди громко рассмеялся Саша, который хватался за живот под скептическим взглядом Роди. — Почему ты не помиришься с ним? — неожиданно задал вопрос Онегин. — С кем? — притворился непонимающим Володя. — С Сашей, — терпеливо пояснил Женя, поворачиваясь к Ленскому лицом. — Зачем мне с ним мириться? — нахмурился Вова. — Точнее, не так, почему ты мне это говоришь? — Тебя, кажется, гложит ваша ссора, — предположил Женя. — Нет, Жень, почему именно ты мне это говоришь? Вроде бы он тебе в лицо дал, какое тебе дело до моих с ним отношений, особенно, когда причина ссоры в тебе? — Ты сам на свой вопрос ответил, причина во мне, следовательно, мне от этого тоже не очень радостно, — поморщился Женя, пиная камешек под ногами. — Он говорил, что не стоит тебе верить. Что ты воспользуешься и предашь. Но ты разве можешь это сделать? Нет, — сам ответил убежденный Вова, не дожидаясь ответа от адресата. Он был уверен в этом особенно после сегодняшнего случая. Не мог Женя совершить что-то подобное, не мог. — Так что, пока Саша не откажется от этой своей точки зрения, я с ним мириться не собираюсь. Женя хмыкнул, задумчиво поднимая голову и на короткий миг встречаясь глазами с обернувшимся Сашей. И не замечая в них презрения.

***

Вова хохотал, как ребёнок, которому разрешили покупаться, но недолго. Только Вове можно было купаться сколько угодно, да и ребёнком он почти не был. Хотя попеременно ему что-то кричал подходивший к кромке воды Онегин, но далеко заплывший Ленский его не слышал. Через пару десятков минут беспрерывного нахождения в воде, поэт, наконец, накупался. Так что вылез, моментально заворачиваясь в полотенце синеватого цвета, и устроился рядом с сидящим на маленьком покрывале Женей. — Фу, Вов, ты мокрый, не мочи меня, — раздался недовольный голос бондина, который сидел в тени своей широкой шляпы, с расстегнутой верхней пуговицей рубашки. Вечно белой рубашки, только эта была с короткими рукавами и летней. — Мне холодно, может, — передёрнуло Вову, у которого зубы стучали, отбивая дикую чечетку. — Так я тебе говорил из воды вылезать! — начал Женя возмущённо, — у тебя губы синие, ты смотри, а! — Говоришь, как моя мама, — почесал нос Вова, сильнее кутаяссь и прижимаясь к чужой теплой спине. — Мне мама такое никогда не говорила, просто потому что я её даже не помню, — без капли грусти хмыкнул Женя, всё же поддавясь и предлагая Вове какие-никакие сухие объятия. — Вот что ты просто ноги не промочишь-то хотя бы? — заворчал Володя, устраиваясь поудобнее. — Не хочу, — пожал плечами Онегин. Он вытянул свои ноги на песок, чуть откидывая голову назад и подставляясь солнцу. Оно мигом окатило его и его кудри светом, заблестели зайчики. Затихший Володя невольно завис, глядя на эти переливы. И на розоватые щёки, которые выделялись на фоне бледной кожи. И ключицы, выглядывающие из-под рубашки. — Вов! — раздалось по близости. Голос принадлежал не Жене, так что Ленский как-то незаметно для себя напрягся. Отвлёкся от созерцания еще и резко открывшихся глаз, которые изумрудным светом обдавали все вокруг, привставая с насиженного места и видя Сашу, который стоял чуть на расстоянии, словно не желая подходить ближе к Онегину. Володя поднялся, мысленно прокручивая все варианты развития событий и двигаясь по направлению к Сане. Тот отошёл еще немного, заглядывая за спину Вовы и встречаясь с напряженным и направленным на него взглядом блондина. — Что? — не вытерпел наконец Ленский, цепляясь внимательным взглядом за Чацкого. — В общем, я извиниться хотел, — выдал он сразу же, будто тратя на это всю свою решимость, собранную в кулак. — За то, что тогда тебя «жизни учил», — показал он в воздухе кавычки. — Всё-таки это своя жизнь, а я не должен был лезть со своим мнением. Прости, — выдохнул он в конце, старательно отводя взгляд. Вова понял, что в этом извинении был замешен Родя, но виду не подал и искренне улыбнулся. — Конечно, все нормально, — произнёс Володя, внутренне радуясь такому хорошему событию. — Мир? — Мир, — улыбнулся и Саша, протягивая Вове руку, но тот увлек его в объятия, немного смеясь и сразу же отпуская. — Но, Вов, сразу говорю, я перед Женей извиняться не буду, потому что считаю, что поступил по отношению к нему правильно, — покачал головой Саша и развернулся, улыбнувшись на прощание. Володя, почти довольный жизнью, поскакал обратно к своему любимому тёплому генератору. — Мы с Сашей помирились, представь себе! — воскликнул Володя, опять сворачиваясь рядом с Женей, но почему-то не чувствуя тепла. — Ты как в воду глядел! — наступила тишина, которая давила на Володю своей не уютностью. — Жень? — позвал он негромко, понимая, что совсем не греется. — Что? — безэмоционально отозвался Онегин, который глядел лишь вперёд. — Что случилось? — вздохнул Вова, уставший разгадывать всего Онегина, у которого в душе кроссворд без конца. — Ничего особенного, — тяжело произнёс он, сцепляя руки в замок. Потом все же развернулся к поэту. Вова съёжился при виде этого злого взгляда. — Ты злишься, — заключил Ленский. — На что? — Не суть, — опять отвернулся Евгений. Это окончательно выбило Вову из себя, потому что его доконало пытаться понять это существо почти без логики действий. — Ты нормально сказать не можешь? — спросил Володя, старательно пытаясь подавить злость. Но, не получив ответа, он вскочил, собираясь куда-то уйти, но не сидеть здесь. — Вов! — позвал Женя его обратно таким голосом, что тот, наплевав на все свои обиды развернулся, присев перед самым лицом блондина, чтобы видеть его глаза. — Вова, — снова начал мягко Онегин, так что художник совсем растаял. — Прости меня, пожалуйста. Просто я тут понял, что я жуткий собственник, — чуть дёрнул он губами, с прищуром глядя в лицо напротив. — М? — непонимающе нахмурился Володя, у которого в груди сейчас непонятно все булькало от этого особенного взгляда. О, как польщен был Вова, знающий, что Онегин только на него так смотрит. — Ты раздаёшь свои объятия кому попало, но не мне, — пожал почти расстроенно Женя плечами. — Мы с тобой полчаса в обнимку сидели, а тут было двухсекундное прикосновение, которое тебя тут же задело, — покачал головой Ленский, который понял суть происходящего и пытался удержать своё трепыхающееся сердце, которое было жутко довольно тем, что его ревнуют. И не кто-нибудь, а Женя. — Поэтому приглашаю тебя, — развёл руки Онегин, сияя солнечной улыбкой, и Вова опять утонул в тепле, отогревая ноги и руки, замёрзшие от холодного ветерка. Вот вам тёплое солнце, пахнущее утончённо. И наконец-то греющее. Хоть и одного человека на всей планете. И все же…