***
— Родя! — заорал Саша, врывающийся в чужую комнату. — Мы идём в поход! — тут он с размаху уселся на кровать, которая чудовищно скрипнула под весом. — Поход? — разлепил веки Раскольников, планирующий поспать до обеда и благополучно ничего не делать потом. — Поход! — счастливо подскочил Саша. — Ага, ты только не кричи, ради Бога, — поморщился Родион, натягивая одеяло на глаза. — Прости, Роденька. И Бога, кстати, нет, — неожиданно добавил Саня, у которого руки чесались начать дискуссию. — Нет так нет, — согласился тот, сворачивающийся клубком. — Да что ж это? — чуть огорчился Саня. — Вставай, опоздаем ведь. — Куда? — растерялся Раскольников. — Так в поход! — опять закричал Саша, который распахнул шкаф, разглядывая одинаковые толстовки темно-серого цвета. — Саш, я не пойду, ну, прости, Бога ради, — зевнул без настроения Родион. — Пойдёшь! — моментально огорчил Родю Саня, который вытащил непонятно откуда огромный походный рюкзак и теперь забрасывал туда полшкафа своего друга. — Если хочешь порассуждать на религиозные темы, то я с радостью, но при условии, что ты идёшь! Хотя о чём это я? — хлопнул себя по лбу Саша. — Ты в любом случае идёшь! Это добровольно-принудительная экскурсия по лесу! Где у тебя тут носки тёплые вообще?***
Что-то похожее творилось в соседней комнате. — Женя, ты бесишь невообразимо! — раздраженно вскинулся Вова, который пытался засунуть в свой рюкзак свитер. — Пять, — заключил Онегин. — Ты сказал это уже пять раз. И что тебе от этого стало? — Как же ты бесишь-то! — бессильно сопротивлялся Владимир вальяжному Евгению, но разве мог он выиграть? — Мне говорить, что это шестой раз или нет, Ленский? — рассмеялся довольный почти всем Женя. — У меня имя вообще-то есть! — кинул в Женю он карандашом, который опасным острым концом должен был попасть в нахальное лицо блондина, оставив там ранение. Но карандаш до цели не долетел, а скатился по одеялу на пол. — Какая агрессия, какая агрессия, — с притворным ужасом покачал головой холодец. — Чем тебе фамилия твоя не нравится? — Тем, что у меня есть имя, и нормальные люди обращаются по нему, — бунтовал Вова, оглядывающийся в поисках ещё одной сумки. — Если тебе не нравится твоя фамилия, можешь взять мою, — предложил Женя, у которого гейская улыбка натянулась до ушей. — Это что сейчас было? — обернулся Вова, который даже перестал пытаться запихнуть в кармашек рюкзака свою кружку с цветочками. — Что было? — похлопал глазами Онегин, которому вообще стыдно не было. — Что было? Что-то точно было, — сощурился Ленский, у которого тоже глупая улыбка вырывалась, но он ее сдерживал. — Ничего не было, — пожал плечами айсберг, мол «каждый день такое говорю своим соседям, которых однажды избил, потом встретил в лагере, спел его стихи, рассказал пару секретов, неожиданно подружился, пообнимал, потом гейски пошутил или даже не пошутил». — Знаешь что, Женя, — сощурился Вова. — У тебя, оказывается, действительно красивая фамилия. Я, пожалуй, соглашусь, — хрюкнул Ленский, отчаянно давя в себе приступы смеха. — О, это же замечательно! — состроил счастливую мину жениха Онегин, который почти не смеялся. — Мне кажется, друзей, которые отбиты больше нас, не существует, — предположил Вова. — Абсолютно точно, — покивал Женя.Друзей ли?
— Стой, Жень, я что-то не вижу твоей сумки, — нахмурился Володя, оглядываясь. — Вот мои вещи, — указал он на чехол с гитарой, — больше мне ничего не нужно. — Ты дурак? — посмотрел на него Володя своим взглядом а-ля убийство не такой уж и грех. — Нет, ну, а что? — потянулся Онегин, бросая взгляд на время. — Мы должны стоять в фойе через четыре минуты. — Какие четыре минуты?! — заметался Вова (хорошо, что не пожар голубой) по комнате. — Ты же умрешь от холода! Мы же с ночёвкой идём! Ты чем думаешь вообще? — Ой, не замёрзну я, — отмахнулся Онегин. — Это ты собираешься на бал какой-то, а не в лес. — Я просто думаю о своём здоровье! И забочусь о тебе! — воскликнул Володя, не фильтрующий все свои слова. Так что половина его вскриков была не очень похожа на дружескую. — Как мило, — улыбнулся Евгений. — Ты, кажется, сейчас порвёшь свою сумку. — Так, ты сейчас возьмёшь рюкзак, и я положу туда все, что не уместилось у меня, — сделал гениальный вывод своими мозгами Вова. — Тогда он будет состоять только из твоих вещей… Но Володя уже аккуратно положил сложенный свитер на дно. А потом плед. И термос, на всякий случай. — Женя, поднял свою пятую точку! — приказал Вова, хватая в руки два рюкзака, которые выглядели как огромные шарики. — Понятно, кто в семье главный, — хмыкнул Онегин, краем глаза наблюдая на совсем немного краснеющего Володю. — Если ты сейчас же не поднимешься, то я прикончу тебя прямо здесь, — зашипел поэт, нервно взглянувший на часы. — Иду, — крякнул тюлень, потирая бока. Только супруг тюленя уже вылетел за дверь, предварительно бросив вторую сумку в лицо Жене.***
О, бывают те прекрасные летние дни, когда солнце печёт не так сильно, а ветер веет прохладой, а не разгоняет и без того накалённый воздух. Когда природа по-своему тиха и прерывается лишь на шелест деревьев. Только в обед земля нагревается, и начинается солнцепёк. А наши жители лагеря вылезли наконец из здания именно в обед вместо положенного утра. Ну, всякое бывает. — Так вот, Роденька, Бога люди придумали лишь для того, чтобы оправдать то, что не находило объяснения, верно? Но ведь сейчас я с легкостью могу сказать, что гроза разразится из-за пары физических явлений. Сейчас я могу объяснить почти все. Тогда зачем нам вера? Мне кажется, религия бесполезна. Лишь обманка для народа, чтобы держать его в контроле. Получается, что… — Саш, ты нормальную тему не можешь выбрать? — все же прервал его Родя. — Нет, Роденька, ты только послушай. Говорит тебе церковь: «надо делать это», так верующие сразу же начнут, понимаешь, это ведь с одной стороны и политика… — Смотри, Женя, обрыв! — весело воскликнул Володя. — Скинуть тебя туда, дорогой мой? — ласково спросил Онегин, рассеянным взглядом окидывая край. — Он красивый! — продолжил гнуть Ленский своё. — Вот там внизу яркая россыпь цветов. Пара берёз. И эти камни… они выглядят… уверенными в себе! — Тебя точно надо скинуть туда. Или лечить, — подозрительно посмотрел на Володю холодец. — День хороший, воздух хороший, мне хорошо, зачем же меня лечить? — улыбнулся Вова, на миг затмевая само солнце своим сиянием. — Даже ты был бы хорошим, если бы постоянно не ворчал. — Там сосны, — указал куда-то вперёд Онегин, принюхиваясь. — Божественно, — втянул он в себя аромат. — Там шишки! — счастливо воскликнул Вова. Потом о его затылок что-то смачно ударилось. Ленский только ойкнуть успел, как вторая попала в его спину. — Женя! — моментально сориентировался Володя, пригнувшись и хватая парочку боевых орудий. — Ну, все, — зашипел он себе под нос, — капец тебе, Онегин. Шишка звонко рассекала воздух и хохотала над таким интересным развлечением. Вот войдите в положение шишки, приятно вам лежать на холодной земле кучу времени? Поэтому шишки в прямом смысле этого слова решили оторваться. Только парочке это не понравилось, потревожили их сон, понимаете ли. Летят шишки. Когда-то точно так же они падали с дерева. Мимолетное падение, глухой удар и молчаливое лежание на земле. Теперь же они прониклись даже азартом и утыкались в чью-то плоть, злостно хихикая. Одна шишка Вовы до цели не долетела и попала в Родю. Саша, опомнившийся, огляделся по сторонам, увидел Женю с припасом в руке и начал мстить ему. Володя хихикал у себя в углу и иногда обстреливал Онегина, на которого накинулась половина отряда. Да начнётся шишечный бой! Правда, потом все начали обстреливать друг друга, увидели и затаившегося Ленского. Вожатые метались во все стороны, но потом в одного парня прилетела одна толстая коричневая шишка, и он не выдержал, кидаясь в атаку. Из-за первой шишечной войны они немного припозднились и всего только к четырём часам были на большой опушке, окружённой деревьями. Сбоку журчала река. Поставили только две палатки для тех, кто ночью собирается спать. Таковые даже были. Кому-то поручили разжечь костёр. Треск заполнил загустевший беззвучный воздух. — Пошли, — потянул за рукав холодца Вова. Онегин даже не сопротивлялся, молча следуя за ним, разглядывая под ногами мелькавшие травинки и камешки. Они вышли к маленькой полянке, где ещё был слышен смех с их стоянки. В беспорядке лежали на траве мелкие белые пятнышки-цветочки. Они смешивались с синими васильками на тонких стебельках. — Ты вот сюда посмотри, — шепотом произнёс Вова, указывая прямо перед собой. Они стояли на краю обрыва. Не того, которым восхищался Ленский. Этот был гораздо больше и покрыт мягким ковром травы. Но красива была та картина, что виднелась вдали. Далёкие холмы, покрытые лесом, поля, засеянные зерновыми. Едва видневшиеся крыши частных домиков и приглушённый лай собак. Ветер прокатился по пологому склону, шевельнув ковёр цветов. Полетел и мягко огладил лица, чуть поиграв кудрями, обдав таким свежим запахом. Хотелось прыгнуть. Хотелось не только увидеть, но и прочувствовать все это. Хотелось бежать, пока из лёгких не выйдет весь воздух. Хотелось упасть и дышать, уткнувшись носом в эту свежесть. Катиться по траве. Смотреть только на эти облака белого цвета и жмуриться от солнца. Хотелось чувствовать эту свободу, которая так щемит сердце своей сладостью. Горько чувствуется на языке, на губах; а глаза так и жмурятся от этого ослепительного света; чуешь запах полыни. Горько и сладко до слез со смехом. В такие моменты хочется лететь. Жаль, что однажды полетев, можно разбиться. Но ведь лучше сделать однажды, чем страдать всю жизнь? Вова просто стоял и смотрел. Но не на то, что открывалось перед ним, до этого он достаточно стоял здесь в одиночестве. Он смотрел на Женю. Женю, у которого на лице смешалось столько ярких красок, что Володе не верилось, что это именно тот Человек. У которого на лице сияла непонятная полуулыбка. И такой загадочный блеск в глазах. И что-то жадное во всем лице. Кудряшки набегали друг на друга. На солнце они светились так ярко, как только могли. Глаза слились с ясным небом. Ленскому хотелось, чтобы Онегин посмотрел на него. На секунду. Чтобы увидеть на себе такой же восхищенный взгляд, каким сейчас он разглядывает округу. — Жень, — еле слышно позвал Володя, не удержавшись. Он точно прямо здесь погибнет, если не увидит чужих глаз. — Жень, красиво, да? — хрипло спросил Ленский, вглядываясь в идеальный профиль. И страдал, мучительно изнывая непонятно от чего. — Очень, правда, — прошептал Женя, не оборачиваясь. Вова уткнулся взглядом в свои ноги, стараясь вдыхать больше, чем выдыхать. Иначе сейчас совсем задохнётся. Не стерпел, поднимая глаза и наконец встречаясь с тёплыми голубоватыми огонёчками. Тёплый лёд, что за бред. Но от льдинок правда ничего не осталось. Неужто это летнее солнце смогло сейчас в конец растопить Женю. Вову пробрало дрожью от почти осязаемой привязанности к нему. Он шагнул ближе, не в силах сопротивляться здравому смыслу, коснулся ладошкой чужого запястья, не понимая, что хочет сделать. Вместо этого его притянули к себе, крепко прижимая и тихо дыша в кудряшки. Володя зажмурился от этого тепла и уюта, поместился в широком одеяле объятий и совсем разнежился. — Давай цветы собирать? — предложил неожиданно Ленский. Не ожидая ответа, сел на траву, скрещивая ноги. — О, одуванчики, — сорвал он со звонким звуком стебель и поднёс к глазам белую макушку. И зажмурился от щекочущих парашютиков, что разлетелись от дуновения Евгения. — Нет, ты только посмотри, они же на тебя похожи, — показал он рукой на поле пушистых цветов. — Ну и сравнения у тебя. Мне оскорбиться? — спросил Женя, растягиваясь на траве и умиротворенно улыбаясь. — Не-а, — покачал головой Володя. Сорвал немного ромашек, рассеянно покрутил в руках. — О, ромашки! — радостно воскликнул Женя, приподнимаясь. — Дай-ка мне один, — протянул он ладошку, в которую поэт вложил цветок. — Сейчас будем гадать! — Онегин, который гадает на ромашках, что ещё мы не видели? — скептически хмыкнул Вова. — Так, а про кого мне гадать вообще, — задумался Женя. — Ой, что это я? — искренне удивился он. — И так, сейчас узнаем любишь ли ты меня. — Я? — подавился художник, меняя на лице пару оттенков розоватого. — Ну, не я же, — фыркнул Онегин. — Ага, себя-то ты точно любишь, — съязвил Вова, тщетно стараясь подавить жар у щёк. — Любит, не любит, любит, не любит… Вечная поговорка слилась в одно непонятное бормотание, мир крутился, деревья шептались, цветы делились сплетнями. — Любит, не любит, любит, не любит… Вова уже потерял смысл этого слова. Но точно знал, что рядом Женя, которому он точно сможет довериться. — Не любит, любит, не любит, — нахмурился Женя, сосредоточенно отрывая лепестки. — Так, что… А, тут ещё один! Любит! — заключил он, отрывая последний белый листик, который мягким пухом упал в траву. — Так ты меня любишь, Ленский? — озорно спросил он, за прищуром глаз скрывая что-то совсем не веселое. — Как тебя не любить-то? — вопросом на вопрос ответил Вова, отводя взгляд в сторону. Раньше он мог часами смотреть на блондина, но не сейчас. — И мы же договорились насчёт фамилии, — перевёл тему Володя, якобы недовольно хмурясь. — Ой, конечно, извините, странно называть кого-то ещё Онегиным, кроме себя, — раскланялся в сидячем положении Женя, поднимая голову и откидывая пряди со лба. — И ты сказал, что меня нельзя не любить? — с интересом взглянул он на соседа. — Чисто теоретически, — улыбнулся наконец Вова, заглядывая в лицо напротив. — Тогда я могу сказать, что тебя тоже нельзя не любить. Чисто теоретически, конечно, — добавил Онегин, вскакивая с места и подавая руку Вове. В лагере запахло кашей и бедные голодные дети уже бродили вокруг да около бурлящего котелка, потирая свои пустые желудки. — Тут связь не ловит! — неожиданно возмутился Вова. — Она тебе зачем вообще? — посмотрел на него Онегин, сидящий на одном пне. — Я маме забыл сказать, что мы в поход отправились. Теперь она будет думать, что меня украли цыгане, — на полном серьезе произнёс Вова, поднимаясь на Женин пень и продолжая искать связь, сталкивая Онегина с насиженного места. — Хочешь, я буду твоим цыганом, — предложил деловито Евгений, внутренне предполагая, когда ему нужно будет поймать падающего с пня Ленского. — Если бы все цыгане были такие красивые, я с ними только бы и жил, — выдал Вова, отчаянно краснея и радуясь своему странному положению стоящего на пне, потому что его лица Женя увидеть не мог. — Если бы цыгане крали только таких мальчиков, как ты, я бы точно стал заниматься этим по жизни, — улыбнулся Женя, все равно зная, что сейчас Вова страшно краснеет за все сказанное в порыве эмоций. Но зато именно эти слова так радуют Онегина.