***
Холодное Солнце поднялось над водой. Светило оно пока тускло, как грязная пыльная лампочка холодного света. Никакого жёлтого уюта и ощущения тепла. Лишь белое пятно над водой, белое, в серых облаках, небо, побелевшая блестящая гладь озера, отражающая солнечный холод. Мир казался холодным. У Жени даже волосы побелели, перестав отражать свет. Или у него волосы от испуга и от нервов поседели?.. Ленский подтянул коленки, положил на них подбородок и молча следил, как медленно шевелится вода. Пахло сыростью, свежестью, а от воды шёл влажный холод, пробирающийся под кожу. — Ты же замёрзнешь, — с укором растянули рядом и укутали в плед. Онегин тонко сжимает побледневшие губы и глядит на без эмоциональное лицо Володи. Они оба думали о чем-то своем. Приливная сила увеличилась, и о берег начали биться мелкие волны, которые, кажется, старались пробиться. Да только к чему им на сушу? Они глупые, амбициозные, весёлые и уверенные в том, что смогут победить саму природу. Пытаются перескочить насыпь коричневого цвета… О, некоторые особенно упорные капли брызгают с особой силой, перелетают препятствие! и… и просто тонут в жестокой, неизвестной земле. И где же та мягкая, теплая, родная вода? Они так рвались в неизведанные края, забыв о Родине… а теперь не успели даже разочароваться и удивиться, умерев в колких острых песчинках. Вода медленно теряет себя, а самоуверенные капельки погибают ежесекундно. (Убейте автора за это, пожалуйста. И проведите параллель между капельками и людьми.) — А ты не мёрзнешь? — неожиданно поворачивается Вова, кидая взгляд на посеревшего Женю. — Нет, — качает он головой, когда ветер пробегается по воде, оставляя рябь и сбивает еще пару настырных путешественниц. Он кротко шевелит волосы юношей и улетает, оставив приятный шорох в ушах. — Тускло сегодня как-то, правда? — спрашивает Ленский, ёжась, но чувствуя едва осязаемое тепло от того, что видит Онегина. Который выглядел, как Иисус, под этим хмурым небом с его хмурым лицом. — Знаешь, Вова, — начинает Женя, игнорируя предыдущий вопрос, находясь в пучине своих мыслей. — Ты мне вчера сказал то, что всё не даёт покоя, — пристально смотрит он на поэта, от чего тот холодеет. — Что я сказал-то, Жень? — не выдерживает долгого томительного молчания Ленский, в голове перебирая все возможные варианты и признания, и выдачу секретов, и рассказы о прошлом… — Ты сказал, что любишь меня, — просто выговаривает Женя без обиняков, а у самого в это время в груди все сжимается с какой-то досадой. Говорить об этом Вове было неприятно, а рушить хрупкие и долго строенные отношения страшно. Онегин точно знал, что привязался к этому художнику-поэту. Женя обещал себе не доверять, не вести себя искренне и не показывать свою истинную натуру. Но здесь он нарушил все заповеди разом. И это казалось не очень хорошим решением. Эта фраза повисла в тяжёлом утреннем воздухе и давила на головы, плечи, руки. Вот тут-то и обрушилась на Вову вся мораль нетрезвого состояния. Больно заколотилось в груди, по венам прошлась дрожь и заныло в душе. Ещё чуть-чуть и у него коленки задрожат. Страшно до жути. Чего страшного даже непонятно. Онегин же ещё вроде ничего против не высказал. Затеплилась надежда под рёбрышками. Надежда, что сейчас Евгений скажет, что все это взаимно и будут они жить счастливо и прекрасно, как в сказке, будут гулять в осеннюю стужу, фоткать сентябрьские листья и много-много говорить, держась за руки. А потом пить какао на кухне, молча улыбаясь, потому что тепло и уютно, но Женя не будет Женей, если все не испортит и не пошутит злобно и иронично, а Вова надуется и начнёт тыкать ему в бока. — Ты сказал, потому что был пьяный, правда ведь? Женя не будет Женей, если все не испортит, и сейчас на Володю посыпались все его мечтания тонкими стеклянными кусочками. Женя говорит с такой затаённой надеждой, что Вова просто понимает, что, кажется, на этом фронте ничего ему не светит. — Мне просто так сильно хочется, чтобы всё оставалось, как раньше. Мы сидели в комнате, ругались, смеялись, спорили… Ты бы рисовал что-то… или меня, стихи писал, заставлял играть на гитаре, странно заботился, не мог найти вещи… Это было лучшее время, Володь, — внимательно смотрит Женя глазами, сияющими теплом. — Ты стал мне дорог, это точно, но… Володя не даёт договорить, резко встает, подходит, сжимает в объятиях Онегина, отчаянно прикусывая губы, когда его тепло обнимают в ответ. Хочется стоять вечность, но Ленский отходит, уже улыбаясь, кажется, искренне. — Всё хорошо. Это всё Гриша! — обиженно восклицает Вова. — Всё правда хорошо, и я бы точно смог сказать тебе то же, что и ты мне. У Онегина вроде как от сердца отходит, он улыбается расслабленно и тепло, что странно на фоне белого солнца. Он уже начинает светиться золотом, что несказанно радует и греет Ленского. Но Женя чувствует скребущую в душе тревогу и всё никак не может понять, откуда это взялось?.. А Ленский с силой сжимает кулаки так, чтобы ногти впились в кожу и усиленно думает, жмуря глаза. Вроде всё не так-то плохо. Ну, помимо того, что его только что кинули в список «Друзья навеки». Хотя нет, Вове отвратительно, он ещё не может смахнуть с себя все осколки разбитых мечтаний. Ну, ладно хоть, всё обошлось. Вова пообещал, что пить больше точно не будет. И ещё успеет всё поменять. Точно, всё изменится, а замки из хрусталя отстроятся заново, только намного крепче и больше. — Интересно, у нас еда вообще есть? — подаёт голос Онегин, над макушкой которого медленно желтело светило. «Да он икона, черт бы его побрал!», — думает Володя, завороженно наблюдая за сиянием в волосах и раскачивающимися эпично прядями. «Вроде всё православно, но он больше смахивает на дьявола». — Так, я иду искать съестного чего-нибудь! Если что, тебе тоже возьму! — улыбается напоследок особенно солнечно, а Ленский думает, зачем ему этот дурацкий шар в небе, если рядом с ним по земле ходит живая святыня, которую без дрожи даже не тронешь.***
— Же-е-ень, — растягивает Вова, смакуя слоги. Он уже успокоился, он уже пережил лишения и понял для себя то, что если уж он не нравится Онегину сейчас, то сделает так, чтобы понравится позже! — Жень, а почему у меня такое ощущение, будто я на Кавказ съездил? — Онегин в ответ смеётся вроде по-доброму, оборачивается. — Это тебе Печорин успешно пудрил мозг. Столько всего рассказал, что он даже мне понравился. Съездить туда что ли? — Онегин хмыкает, кидает взгляд на Ленского. — А тебя с собой возьму, — уверенно решает он, ища в лагере еду и уже подумывая вытащить печеньки из рюкзака, припасённые на случай, если начнётся всеобщий голод. — С чего это ты думаешь, что я поеду? — противится Володя просто потому что нельзя же сразу согласиться. — Как будто ты не поедешь? — хмыкает Женя, опять раскусывая Вову. Ну что за дьявол, все-то он понимает! — Признайся, что со мной даже в Сибирь махнёшь? — говорит шутливо Онегин, не подозревая, что Ленский действительно готов. — Подлец, — философски издаёт Володя, выдыхая. — Так, у нас Всемирный мор, еды нет! — патетично восклицает блондин, вскидывая ладони к небу. — Как это еды нет? — сонливо спрашивает Родя, выползший из палатки на звуки внешнего мира. — Доброе утро, страна! — весело подскакивает Вова. — Встаем на утреннюю гимнастику! Раз, два! Три, четыре! — Какие активные! — прикладывает руку к сердцу Женя, разглядывая на скачущего Вову и зевающего Родю. — Родь, ты где? — выползает Саша из домика, тревожно оглядываясь и замечая искомый объект. — О! А что меня не разбудил, я ведь тревожусь, куда это ты… — он оборвал себя, потирая задумчиво нос и замечая стоящих в странных позах их соседей по лесу: Женю с кастрюлькой в руке и Вову который до этого делал приседания, несмотря на хруст в ногах, и теперь сидел на корточках, взирая на мир с высоты пня. — Сейчас бы гематогенку! — мечтательно тянет Володя, улыбаясь. — С ёжиком! — восхищённо вторит ему Саша, припоминая вкус детства. — И кукурузные палочки! — выдыхает Родя, чувствуя на губах сладость. — Я просто хочу умереть, — недовольно возникает Онегин, продолжая грохотать посудой, сложённой в коробки. — У нас где вообще все вожатые, я понять не могу? — он поднимается и хмурится, сжимая губы в тонкую полоску. — Я всю жизнь готов смотреть на Онегина, который из себя строит домохозяйку какую-то, — признаётся с улыбкой Вова, косясь на то, как тот удаляется, грохоча половником и собираясь что-то сотворить. — Всю жизнь? — хмыкает особенно хитро Чацкий, прищуриваясь на Володю. — А что это ты ему не поможешь? — отмахивается Вова от предыдущего вопроса, обращаясь к Саше, который вообще-то чай может заварить. — Он и сам разберётся, — улыбается Саня, протягивая незаметно одну руку и кладя ее на ладошку Роди, который тоже незаметно дёргает губами. Чацкий неуловимо проводит большим пальцем по коже костяшек, а потом сжимает ладонь крепче, переплетая пальцы. Раскольников тихо хмыкает, пока Володя раскачивает ногами и рассматривает спину Жени. — Ой, а вы меня оставляете? — спрашивает Вова рассеянно, когда Саша с Родей встают дружно и выбирают направление, в которое направятся. — К глубочайшему сожалению, — отвешивает поклон Саша, улыбаясь во все тридцать два и удаляясь, уже крепко держа Родю под руку. Володя задумчиво смотрит на них, но у него самого в голове завал, чтобы ещё и за других думать. — Блять, — красноречиво грохает неподалёку из уст Жени, и Вова думает, что неплохо было бы помочь. Ну, как помочь, помешать, наверное, больше. — Из тебя, кажется, повариха не очень получается, — замечает глубокомысленно Ленский, следя за тем, как Онегин раскладывает поленья для костра. — Ты пришёл болтать или всё-таки помогать? — раздраженно спрашивает Женя. — Да что ты злой-то такой? — надувается Володя, обижаясь на чужую резкость. — Любви тебе не хватает что ли? — Ага, твоей как раз и не хватает, — саркастично замечает блондин, выуживая зажигалку из кармана. Вова ещё больше надувается на слова Евгения, потому что так жестоко с его любовью ещё никто не расправлялся. — Да что ты не горишь-то?! — кричит холодец поленьям и замирает с сосредоточенным лицом. — Если кричать на дрова, то они вряд ли загорятся, Жень, — хмыкает едко Вова, про себя замечая, что вечно готов произносить это имя. Онегин вскидывает голову, приподнимая бровь и смотря на поэта, а тот убеждается, что на месте дров давно бы загорелся, потому что глаза у Жени стреляли искрами. Ой, да что там, любой бы признался, что Женя просто горячий. — Я тебя сейчас сожгу! — грозится на это блондин, тыкая соломой в поленья. — Как у вас тут горячо! — многозначительно ухмыляется Печорин, который непонятно откуда вообще вылез. — Ага-а! — опасно растягивает Женя, приподнимаясь. — С тобой как раз я и хотел поговорить! — он щурится с толикой чего-то безумного, так что Гриша в целях собственной безопасности медленно отодвигается. — Ой, а что такое? — невинно улыбается Печорин, аккуратно переступая с ноги на ногу и косясь на Ленского. Вова, надо сказать, просто молча наблюдал за ситуацией, еще не зная, чью сторону ему выбрать. — Что такое? — переспрашивает, мило улыбаясь, Женя. — А такое, что кто-то в нашем отряде спаивает детей! — тут Володя давится воздухом и суматошно откашливается, уставляясь на Евгения. — О, какой же беспредел! — делано ужасается Григорий, тонко улыбаясь и с прищуром следя за оппонентом. — Да, и мне бы очень хотелось выяснить, кто же это такой аморалист! — хмыкает Онегин, уже сверля прямым насмешливым взглядом и стоя прямо перед Печориным. — Предлагаю свою помощь в поисках, — дерзко улыбается в ответ Григорий, делая шаг навстречу. — О, я уверен, что с Вашей-то помощью мы управимся втрое быстрее! — тонко усмехается Женя, от чего у него по лицу пробегает холодная тень. Глаза немного стекленеют, на черты ложится легкая маска презрения и самоуверенности. То, что он привык носить на себе до того, как в его жизни появился Вова. — А что же произойдет с тем человеком, которого мы заподозрим в таком гнусном занятии? — до ужаса хитро продолжает улыбаться Печорин, одной рукой убирая со лба волосы. — Его ждёт наказание, ведь оно всегда следует за преступлением, — опять усмехается Женя. Точно, на его лице опять равнодушная мина всеобщего презрения и бешеные, но холодные огоньки в глазах. Он был похож на сумасшедшего, но хладнокровного маньяка. Холодец — доброе прозвище Жени, но иногда этот самый холодец, тряся своими жирными жилками оборачивается в машину для убийств. — О, если наказание получаешь от Вас, то я готов прямо здесь покаяться во всех своих грехах и с должным терпением ожидать своей участи, — выдает Гриша, как-то совсем криво и развязно усмехаясь, пока Женя безэмоционально наклоняет голову в бок, изучая чужие острые черты лица, на которых почти зеркально отображались эмоции блондина. «Ахуеть, что происходит», — пролетает в голове Вовы ровно до того момента, когда он резко поднимается со своего бревна, крупно шагая в сторону Гриши и выдает: — Вы меня извините, но тогда за наказанием выстраивается целая очередь! — Вы тут адекватные вообще, нет? — спрашивает Женя, растерянно оглядываясь со сморщенным лицом. — Матерь Божия, спаси и сохрани, — долетает усталое до оставшихся брюнетов от уходящего в закат Онегина. — Ну, блин, если такой мужчина тут горячий, грех не подкатить, — говорит пустоте Григорий, от чего Вова сжимает челюсти, кидая взгляд на чужое пустое лицо, провожающее спину блондина. — Я всё слышу вообще-то! — кричит Евгений, оборачиваясь на минуту с ухмыляющимся лицом. Он вообще был в несколько поражен тем, насколько они с Печориным похожи. Хотя бы этим презрительно-равнодушным выражением лица. (ПРОСТИТЕ АВТОРУ ЕГО УМАЛИШЕННУЮ ФАНТАЗИЮ). — Ладно, как моя очередь будет, позовёшь, — хмыкает Григорий, хлопая напоследок насупившегося Володю по спине. О, Ленский бы сейчас задушил Печорина. Наверное. Но ему было колко внутри, как будто его душа надела свитер, и внутри всё теперь чесалось и раздраженно шипело. Женя исчез из поля зрения, и Вова впервые за весь поход оказался один, не зная, чем заняться. Но самое обидное было то, что вокруг действительно никого не было, так что даже начать какой-нибудь пустой диалог было не с кем. Солнце пробилось к этому времени, превратилось в желтый шарик, от которого глаза жгло. У Онегина волосы хоть и золотые, но глаза не слепят. А ещё Вова понял, что до конца смены осталась пара дней. Буквально, день в этом лесу, день в лагере… и конец. И кем он после смены вернётся? И как вообще дальше жить будет? Хотя Евгений говорил, что тоже привязался к Володе, так что, наверное, все не так плохо. Кроме того, что они больше не будут видеть друг друга постоянно, живя в одной комнате. Онегин шагал так, чтобы эмоции ушли в ноги, сосредотачивался на ступне, которую иногда тоненько кололи камешки, а сам голову пытался освободить от всего. Но сложно это было, когда тебе твой лучший друг совсем недавно признается в любви, а какой-то левый человек, который спаивал твоего лучшего друга, который после этого признался, откровенно подкатил к Жене на глазах у этого самого лучшего друга. Ну, что за дурдом? Точно, холодец уверовал, что не доживет до конца смены с таким давлением и скоро прыгнет вот с того замечательного обрыва, который они с Вовой внимательно однажды разглядывали. Онегин шагал, а потом вспомнил, что не поговорил с Печориным. Остановился с размаху, нахмурившись, понимая, что тот его заболтал. А ведь они действительно похожи до жути… Он плохо знал Григория, но это его бледное лицо с холодными глазами и вечная усмешка. Он плохо знал Григория, но у того был усталый вид вечно одинокого эгоиста. У Жени появился Вова, а у Гриши есть… кто есть у Гриши? Грушницкий, которого он конкретно задолбал своими перепадами настроениями, сарказмом, злыми и обидными шутками? Грушницкий, который просто не смог вытянуть откуда-то со дна Печорина? Женя понимает, что в портрете Гриши может увидеть себя. И ему становится интересен этот человек. Ведь холодцы и в Африке холодцы — они друг друга чуют. Онегин разворачивается с окончательно непонятным чувством и просто пытается понять, куда его сейчас понесли ноги. Кажется, ему нужен Печорин. — Жень! — выбивает Онегина окончательно знакомый голос Ленского, и тот встречается с чужими растерянными глазами. — Что ты делаешь? — задает вроде простой вопрос Володя, внимательно разглядывая смешавшееся лицо холодца. — Я… э-э… стою, — заключает Женя, оглядываясь и вспоминая, что он, собственно, делает. — Я вижу, что ты стоишь, — смешливо вскидывает бровь Вова, но сразу мрачнеет, потому что всё происходящее начинает его напрягать. — Ой, да в жопу это всё! — наконец вскрикивает Онегин, как-то устало махнув рукой и приземляется на бревно, хватая одновременно Володю за руку и усаживая рядом. Потом перехватывает тонкое запястье ладонью, легко проводит по нему пальцами. — Что ты делаешь? — выдыхает Вова, у которого дыхание спёрло просто от прикосновения к Жене. Не знал же он, что у него эти кости у ладони, где пересекаются вены, такие чувствительные. — Не знаю, — искренне пожимает плечами Онегин, кидая на Володю непонятный взгляд. — Я хотел нарисовать тот вид с обрыва… — начинает Ленский, сглатывая и косясь на свою руку в чужих. — Я с тобой, — перебивает Женя, сразу же улавливая конец предложения, когда Володя думает, что у них ментальная связь образовалась. На том холмике всё ещё свободно гулял ветер. Всё то же самое. Но Володя чувствовал совсем другое. Да, в прошлый раз он стоял вот на этом же самом краю и очень сильно хотел увидеть глаза Онегина. Теперь изменилось лишь то, что Вова признал свою влюбленность и теперь смотрел на все как-то по-другому. Они здесь обнимались, а Женя гадал на ромашках и язвил. Женя и ромашки… — Жень, — сразу же озвучивает свои мысли Вова, — а можно я нарисую тебя? — Ты обычно не спрашиваешь разрешения, — улыбается он, жмурясь на солнце. У него сейчас что-то сладкое разливалось из центра груди, оно приятно скакало и щекотало ребра, оно попадало на лицо тёплым светом и заставляло растягивать губы, оно было со вкусом сахарной ваты и чего-то очень знакомого. Знакомого до боли, но Женя не помнил, чего. Так что открыл глаза, ненадолго ослепнув и серьёзно задумался, суматошно перебирая воспоминания. — А с ромашками можно? — совсем робко спрашивает Володя, уже сидя на траве и кротко улыбаясь. У него волосы приятно развевались и не мешали, а жар спадал благодаря ветру. — Как тебе угодно, — плюхается Женя напротив, протягивая руку к цветам. — Как мне угодно? — смеётся Вова. — И без одежды можно? — спрашивает, глядит на скептическое лицо тюленя и снова заливается серебристым хохотом. — Помнишь, я тебе в начале заезда говорил, что ты псих-художник? Так вот, я убеждаюсь в этом снова и снова, — погружается Евгений в свой ворох воспоминаний и глядит на продолжающего смеяться Ленского. А что ему? Подумаешь, отшили так, незаметно, не убиваться же ему теперь? Лучше наслаждаться Женей с его смешным лицом, с его мягкими волосами и сияющими глазами, который сейчас в руке качает ромашку и смотрит на Вову. Точно, Володя в него влюбился без памяти, и знает, что готов всю жизнь держать того за руку, рисовать и смотреть на его улыбку.***
Бедных голодных детей всё-таки покормили, чему Женя был очень рад, хоть он и разбрасывался голодными оскорблениями направо и налево. Вова сидел с глупой улыбкой на лице, чувствуя непонятное счастье от мысли о том, что у него в рюкзаке лежит нарисованный Женя среди ромашек и с венком на голове. Сидит и думает о том, что повесит этот рисунок в самый центр своей комнаты и будет глядеть вечерами под лучами падающего солнца. Думает о том, что Женя там получился особенно добрым, уютным и милым, что ли…? без своей пассивной агрессии, усмешки. А просто среди изумрудной, залитой солнцем, травы. И приятно знать, что таким Женя бывает только с Вовой. — Сейчас можете все искупаться, — начала вожатая, но ее голос потонул в дружных радостных визгах и смехе, — но далеко не уплывать! друг друга не топить! воду не глотать! до посинения не купаться!.. — и много правил ещё было произнесено, хотя половина отряда поскакала переодеваться. — Же-е-ень, не занудствуй! — стоит рядом Вова, уже переодевшийся, пока Женя категорически не хочет лезть в воду и молча и недовольно оглядывает слишком худое тельце Володи. — Ты ешь вообще что-нибудь? — перебивает наконец холодец, поднимая взгляд на розоватое от солнца лицо Володи. — В каком смысле? — подвисает Ленский, стараясь выяснить причину недовольства блондина. — Ты худее спички! — начинает Женя, оглядывая Вову так, как будто он пришёл на «Модный приговор» на первом канале. — У тебя талия, по-моему, десятилетней девочки! — Сочту за комплимент, — немного краснеет поэт, вспоминая, о чём он до этого бурно говорил блондину. — А, так вот! Если ты зайдёшь в воду, то вряд ли умрёшь! — У тебя рёбра пересчитать можно прямо так! Тебя бы на урок анатомии вместо скелета… — Ты точно не утонешь, по крайней мере, ты мне ещё живой нужен… — Вова, я тебя теперь только анорексичкой называть буду! — прожигает взглядом чужие предплечья и запястья Онегин. — Да… — задыхается от возмущения Володя, забывая, что он хотел привести холодцу в качестве аргумента, — ты что обзываешься? — Я тебе правду глаголю, — бубнит Женя, которому хочется Вовины запястья фотографировать и хранить в рамочке. А лучше всего Вову со всеми его тараканами в голове, но в этом Онегин вряд ли признается. — Ой, вот и стой тут один, а я побежал! — махает на него рукой Ленский, разворачивается на своих босых ногах и устремляется к воде, провожаемый критичным взглядом, прожигающим спину. — Родя, ты куда падаешь? — хватает Саша своего непутевого… э… парня? Хватает, тянет на себя, сталкиваясь с взглядом тёмных глаз. — Я падаю вниз, потому что чисто физически я больше никуда не могу падать, — хмурится Раскольников, разглядывая воду. — У меня с физикой все отвратительно, — признается Саша, не отпуская Родю и грея его холодные даже в жару пальцы. — Могу помочь, — улыбается Родион, притягивая ту ладонь, в которой Саша держал его руку и целуя. — С радостью приму твою помощь! — хитро дергает губами Чацкий. До ужаса влюблённый Чацкий, обожающий глаза Роди, волосы Роди, его серые свитера, его длинные рукава, и Нирвану в его наушниках. А Родя страшно обожает смех Саши, его вечную улыбку и тонкие губы, созданные для того, чтобы их целовать. Они до смерти влюблены друг в друга, и их история просто обязана закончиться хорошо. Володя жмурится на какое-то слишком яркое солнце, которое светит откуда-то сбоку. Жмурится, оглядывается, а потом понимает, что… солнца два? Точно, два. Вова думает, что перегрелся и нужно стащить у Жени панамку, но потом его зовёт это солнце… — Твою мать, Вова, это не вода, а лёд… — Не трогай мою мать! — автоматически парирует Володя, думая, насколько сильно ему напекло, что он разговаривает со звездой. — Да… это… — старается солнце подобрать что-то цензурное для описания своего недовольства. А потом Вова перед собой видит два пятна голубых и лицо совсем рядом. — Женя? — спрашивает Ленский, понимая, что пора в дурку, раз он вместо Онегина упорно пару секунд видел солнце. — Нет, блин, Пушкин! — язвит Онегин, оглядываясь недовольно и утыкаясь невольно взглядом в худые плечи Володи. А Вова сейчас в лужу превратится, затопит воду, устроит потоп всемирный, потому что Женя похож на… на кого? На Бога, что ли? Хотя мы не знаем, как он мог бы выглядеть. На Иисуса? Точно нет, ведь Женя красивее. На Афродиту в мужском обличье. И то, Афродита сдает позиции. — Если я анорексичка, то ты «Мисс Мира-2010», — наконец открывает рот Вова, когда дар речи возвращается. — О, да это же самый высокий комплимент, который мне когда-либо говорили! — усмехается Женя, кажется, догадываясь о чём-то только из выражения лица Володи. — Нет, тогда ты «Мисс Вселенная-2010», — сам себя поправил Ленский, покачав головой, вспоминая о том, что он видел Солнце вместо Жени недавно. Его волосы под солнцем в зените светились ослепительно-янтарно. Ключицы выпирали под тонкой и ужасно бледной кожей. Весь Женя был бледным ужасно, но ему это шло… Вены просвечивали у шеи голубыми нитками и их хотелось коснуться, но поэт себя одергивал. На плече красовалась одна единственная родинка, которая странно выделялась. — Какие ключицы… — одними губами выдыхает, не сдерживаясь, Ленский. (У вашего автора любовь к ключицам). — Ты что-то сказал? — вдруг улыбается Евгений хитро и глядит в пунцовые Вовины щёки, которые разгорелись не хуже костра. — Ничего не сказал! — отмахивается Володя кудрями, завешивая розоватость и отворачивается, чувствуя пальцами успокаивающий холод воды. — А, Женя! — внезапно воскликнул он, резко оборачиваясь и покачиваясь от этого на шатком речном дне. — Мы ведь уже купались в лагере, но ты меня тогда анорексичкой не обзывал, — щурится он, разглядывая лицо Онегина, на котором сейчас отображались напряженные размышления. — Тогда я почему-то не обратил на это внимания, — задумывается холодец. — Не суть уже, — трясет он кудряшками и ежится от ветра. — Да что ты стоишь-то просто, нужно плавать! — смеется беспечно Ленский, разворачивается и ныряет, перебирая ногами и руками. — Плавать бы еще уметь, — хмурится Женя, окидывая взглядом местность. — Родя, ты точно не тонешь? — спрашивает с тревогой в тысячный раз Саша, когда они отплывают чуть дальше. — Успокойся, не тону я, — устало отвечает Родион, хоть и с улыбкой на лице. — Если хочешь, я могу сбегать за надувным кругом розового цвета и с обкуренными медузками, который ты взял с собой. — Ну, было бы неплохо, — дергает губами Чацкий, но встречается с многозначительным взглядом Раскольникова и умолкает. — А! — истошно вскрикивает Родя, суматошно отпрыгивая и непроизвольно подплывая ближе к перепуганному-растревожевшемуся Саше. — Что случи… — не успевает договорить Чацкий, когда из воды внезапно вылетает что-то темное и непонятное. — Бу! — радостно кричит Вова и хохочет, как ребёнок. — Вова, больной, блин! — возмущается Раскольников, у которого сердце всё ещё на место не вернулось. Саша висит в воде и молча поддерживает Родю, при этом улыбаясь из-за солнечного вида Володи. — Ты где Женю своего потерял? — спрашивает внезапно Шурик, оглядываясь, мало ли, вдруг теперь Онегин из воды выскочит. — Во-первых, он не умеет плавать, во-вторых, он не мой, в-третьих, где-то там остался, — беспечно махает Вова рукой, вызывая брызги. — Он плавать не умеет, а ты его где-то оставил? — хмыкает Родя, с лица стирая брызги. — Мы весёлые медузы… Мы похожи на арбузы… — начинает напевать Володя, забавно дрыгая ногами в такт. — Пошли отсюда, Вове плохо, — смеется Саша, тянет Родю за руку и медленно отплывает, лежа на спине. — Да что вы, даже не поддержите друга и не споёте вместе с ним? — обиженно спрашивает Володя, глядя вслед. — Предложи Жене, он на любую твою авантюру согласится, — предлагает Чацкий и опирается о Родю, который из-за этого бултыхается и теперь ругается. — Ага, боюсь, он песен-то таких не знает, — бурчит под нос Володя, выискивая очередную жертву. Женя в это сидел на берегу и недовольно жмурился от солнца, понимая, что у него кожа обязательно обгорит. — Привет, я подсяду? — задает вопрос Гриша и, не дожидаясь ответа, плюхается рядом. — Сразу начну говорить, ведь не привык растягивать что-либо и нянчиться с людьми, думая о их чувствах. — Начало многообещающее, — хмыкает Онегин, мыслями всё еще обитая там, где есть солнцезащитный крем. — Ты ведь тоже это заметил? Наше сходство? — говорит убежденно Печорин, щурясь на то же самое солнце. — Я смотрел на то, как у тебя лицо медленно превращается в это… — В это? — перебивает Женя, смеясь. И замечает то, что он превращается обратно в айсберг, с каким-то машинальным презрением отвечая Печорину. — В это, — невозмутимо продолжает брюнет. — У тебя такое светское равнодушие на лице растеклось, как будто ты только и делаешь, что скучаешь и не понимаешь, что забыл в этом мире. Так, как будто ты слишком искушенный, а жизнь разрешила все капризы. Теперь у тебя нет цели и смысла, — Женя в ответ молчит, только потому что Печорин слишком хорошо описывает всю Онегинскую суть. — Мы слишком похожи… — Что ты хочешь сказать этим? — выдавливает из себя неохотно слова Евгений, чувствуя в душе нарастающую силу презрения, которую он так усиленно старался победить. — Мы друг друга стоим, — пустым голосом говорит Печорин, оборачиваясь, а потом продолжает, почти шепча, — и мы могли бы подружиться для начала. — Что в твоем представлении дружба? — едко улыбается Женя, подпуская холод ближе к сердцу и уже чувствуя, как он колет и просится наружу. — Взаимовыручка, — выдает сухо Печорин. — Хотя о чём это я? Просто попытка уничтожить скуку. — Попытка. уничтожить. скуку, — повторяет Онегин морозным голосом, от которого мурашки невольно пробегаются по коже. Он дал холоду пробиться, так что глаза снова заледенели. — Ты никогда не сможешь отвязаться от этой маски, — давит Печорин, своими серыми глазами прожигая дыру в Онегине, который всё ещё смотрел куда-то вперед. — Смогу, — спокойно отвечает Евгений, удерживая новые волны убийственной ненависти. — Нет, — четко проговаривает Григорий. — Ты был пренебрежительным, черствым, безразличным, а тут неожиданно на горизонте появляется человек, который способен тебя якобы изменить, ведь он весь из себя чистый и счастливый, — презрительно выплёвывает брюнет, словами намекая Жене, который уже понимал, о ком речь. — О, он же прекрасен в своих помыслах! Да, смотря на него можно и измениться! Ему можно довериться, показать себя искреннего, — давит Гриша словами и взглядом, слишком хорошо зная натуру Онегина по себе. — Всё бы ничего, да только потом этот лучик света тебя предаст! — зло вскрикивает Гриша, а глаза у него покрываются чёрной ненавистью. — Зачем ему ты? Побитый жизнью и неспособный к состраданию! Тебе только кажется, что ты весь из себя стал добрым и хорошим. Оно внутри тебя живёт! Сжирает! Ты. никогда. не избавишься от этого, — задыхается Григорий в своих речах и бесстрастности. — Поверь мне, я ведь перенёс это на своей шкуре… — Не смей, — жестко выдыхает в ответ Женя. — Не смей говорить о Вове так. Не смей говорить такое мне. — Я предостерегаю тебя, — перебивает Печорин. — Ты думаешь сейчас о себе. Попробуй узнать мою историю. Наши жизни пересекаются, вот только я уже испытал одно предательство. Я тогда пытался подавить свой эгоизм ради кого-то. И что ты думаешь? Вскоре меня оставили, ещё и разбив перед этим последний светлый огонёк. Представь, что у тебя за ребрами трепыхалась одна-единственная белая бабочка, а потом в эту комнатку, называемую душой внезапно проникает чернь, да злые слова, окрашивая последнюю надежду в черный цвет. И всё. Пойми, что нет в этом мире добра. И не нужно доверять. Женя вспоминает свои заповеди, которые он нарушил ради Вовы. Понимает, что доверился ему всецело, забыв о предосторожностях. И в душу закрадывается подозрение, вызванное Печориным. Его могут предать. «Только не Вова», — проносится уверенное в голове. А потом слишком жалобное: «лишь бы это был не Володя». — Он не предаст, — уверенно говорит Онегин больше себе, чем Печорину, и наконец разворачивается, сияя своими болезненными голубыми радужками, по которым пошла синяя кайма. У него лицо как-то побледнело, пусть солнце и ярко жгло. Григорий в ответ горько усмехается, а на его идеальное лицо ложится страшная тень сильнейшей душевной муки. Да, у Печорина такое же, как у Онегина, прекрасное лицо, нравящееся всем и вся. И вечная злая усмешка, вечная холодность и скупость на слова. Зато он внешне идеален, пусть у него душа искалеченная глубокими порезами, ранами, язвами. У него нутро все разрывается от вечной боли и страданий. Печорин не может оторвать от сердца свое прошлое, которое уже пустило корни, разросшись. Печорин живет вечно плохими воспоминаниями и причиняет боль людям, пытаясь унять свою. Печорин страдает. И, наверное, давно бы повесился, если бы не боялся. Гриша исчезает. Наверное, идёт напиваться в одиночестве, пока Женя молча прожигает глазами горизонт. От его холода даже солнце прячется с облака, а все вылезают из воды, понимая, что становится немного прохладнее. Собирается дождь. — Жень! — весело шлёпает Володя ногами по песку, невольно обрызгивая Онегина водой с волос. — Я хотел что-то тебе сказать, но пока шел, забыл, — рассеянно смеется Ленский, с прищуром оглядывая какую-то слишком напряженную спину айсберга и начиная анализировать ситуацию. — Что-то не так? — спрашивает он прямо и всё ждёт, когда Евгений одарит его взглядом, потому что по глазам Вова уже научился все определять. — Что-то не так, — соглашается Женя каким-то простуженным голосом и всё-таки оборачивается на Вову, пронизывая его своими осколками. Володя вздрагивает, когда эти осколки льда проникают ему под кожу и в кровь и мысленно понимает, что дела плохи, пока Женя сверлит небо над плечом Вовы и всё порывается что-то сказать. — Не молчи, — просто и коротко выдает Ленский, аккуратно и медленно присаживаясь рядом с Мисс Вселенной-2010. — Не хочу говорить, — шумно выдыхает Женя. — Ты же меня не предашь? — всё-таки спрашивает он, оборачиваясь и смотря так устало и грустно, что у Володи сердце невольно сжимается. — Никогда, — качает уверенно головой из стороны в сторону поэт, касаясь руки Онегина. Это Вове вообще противопоказано, потому что его всего прошибает от дрожи. Женя изворачивается, пальцами обхватывая тонкое запястье Ленского, а большой палец вкладывая в чужую ладошку. — Это хорошо, что никогда, — тонко сжимает губы Онегин, тоскливо выдыхая, поднимая пристальный взгляд на Вову и, кажется, пытаясь запомнить все его черты лица. Володя уже не чувствует своё дыхание. Он сейчас безумно хочет прижать к себе Женю в объятиях, а самому коснуться вот этих вот его губ, непременно холодных. А ещё он думает о том, что Женю что-то гложет очень сильно и дает себе обещание разобраться. Назревала гроза.