Я не убиваю по вторникам

Ночь в этом малознакомом районе совершенно тихая и бездушная. Узкие улочки, убогие обветшалые дома, освещенные лишь кое-где тусклым светом фонарей. Как-будто и не Сеул вовсе. Сворачиваю через еще один переулок и оглядываюсь по сторонам. Пустота и только мяукание бродячей кошки в конце улицы. Направляюсь вперёд, вчитываясь в нумерацию домов. Слежу за тем, чтобы не было камер. Но понимаю, что такие брошенные районы и на цент не нужны ни обществу, ни государству, когда не обнаруживаю ни одной камеры наблюдения. Окно второго этажа со скрипом пускает меня внутрь небольшой квадратной комнаты. Пусто. Только деревянный столик в углу, портативная плитка, холодильник. Пару матрасов, аккуратно сложенные ближе у входа. В доме пахнет хлором. Освещая себе путь экраном телефона, рассматриваю какие-нибудь зацепки; шарпаю внутренние углы пола, очерчиваю неровности стен. Иду в сторону узкой ванной комнаты. Тут даже не обернешься. Внимательно разглядываю каждую кафельную плитку стен, слегка надавливая на них. — Давай же… Мне нужна хоть какая-нибудь зацепка, какой-нибудь повод, чтобы окончательно не сойти с ума и не застрелить всех. Раздаётся звяк под обувью, когда наклоняюсь в сторону раковины. Немедленно присаживаюсь и обнаруживаю, что под битым кафелем влумина. Рыскаю руками землю, хотя понятно, что там ничего нет. Злюсь. Теперь пытаюсь снова светить экраном телефона, надеясь, что упустил что-то, но ничего не нахожу и чертыхаюсь. Что же тут могли скрывать?! Из мыслей меня выводит звон ключей за железной дверью. Реагирую немедленно. Мое тело напрягается и за считанные секунды оказываюсь у окна, только не успеваю уйти незамеченным ночным посетителем. Мне в след кричит мужской голос: — Кто ты? Стоять! Приземляюсь на мешки мусора, что помогает смягчить падение и не сломать себе конечности. Сильная боль на правом плече дает о себе знать только, когда скрываюсь в углу двух жилых домов, в кромешной темноте и убеждаюсь, что тут меня вряд ли обнаружат. Стиснув зубы, пытаюсь восстановить дыхание. — Что стряслось та?! Что за шум в глухой ночи? Эх молодёжь пошла! — недалеко раздаётся возмущенный голос старухи. Ей отвечает тишина и сырой ветер ночи. Слышу шаги по грунтовой дороге, а затем и голос, который называет знакомое мне имя. — Пак Чеен! Сейчас почти два часа ночи. Голос становится все строже и раздраженнее: — Хватит! Не будь ребёнком и живи дома. Там твое место! Ты ведь сделала свой выбор! Прошло около двух недель с того случая. С той ночи, которая странным образом отпечаталась в задворках памяти. Потрепанные волосы, горящие щеки, пижама с рюшами и громкий плач шумной девчонки. Я по привычке думал, что она все мне растреплет, объяснит, почему прибежала ко мне в глуши ночи, отчего у нее такие отчаянные глаза; хотя сам до сих пор не понимаю, почему же я ждал от нее этого, но девчонка лишь хныкала, поджав губы и все сильнее прижималась ко мне. Исходящее от нее тепло проникало мне внутрь, от которого я до сих пор старательно пытаюсь избавиться. Парень видимо отбрасывает затею найти неизвестного. Лишь издалека слышу короткие шаги, а затем и мотор машины. Он уезжает, оставляя меня с кучей вопросов в голове. Известно лишь одно — полиция в ступоре, как и я сам. У той женщины, как и упоминал старик, не было семьи. А якобы сыном, который положил её в психушку являлся дальний племянник. Ничего общего он не имел в этом деле и расследование привело всех лишь в тупик. Мой старый дом на крыше возвращает меня в реальность. Видимо, живя в богатом районе со всеми комфортами для быта, я забылся кем же на самом деле являюсь. Никому неизвестный сирота, какое-то время живший с убийцей, воспитанный стрелять из высоток в лоб людям по заказу, отчужденный и изгнанный из общества. Но до всего этого я был любимым сыном родителей, гордился достижениями отца и непременно собирался развивать его фармацевтическую компанию в будущем. Я собирался хорошо отучиться в школе, поступил бы в университет, наверное, брал бы курсы по химии и биологии. Но все, что я умею сейчас делать — вещи далекие от воображения юношеских лет. Внутри по-прежнему сиротливо валяется матрас, стоит шкаф с парочкой сменной одежды, квадратный стол и выключенный холодильник совсем маленького размера. Шагаю сразу в душевую, стягивая с себя футболку. Резкое движение рук напоминает о полученном ушибе, заставляя слышно выругаться. Двигать правой рукой получается совсем убого, что дает понять о серьезности травмы. Пытаюсь разглядеть ссадины в маленьком круглом зеркале ванной комнаты. Но тусклое освещение старой лампы в углу помещения не позволяет увидеть ничего кроме посиневшего цвета кожи. Примерно месяц отсутствия в этом скромном жилище; этого было достаточно, чтобы тело отвыкло от холодной температуры воды, а мозг напрочь забыл о том, что тут не дают горячую воду. Шикнув от непривычки, стараюсь принять душ быстрее. Ледяная вода странным образом отрезвляет и тушит внутренний гнев, бушевавший минутами ранее. Нахожу удивительным ощущения, покалывающими движениями распространяющиеся по клеткам тела, когда ложусь на матрас. Будто бы намного уютнее, комфортнее и теплее, чем большая кровать в новой квартире. Это ощущение создает некий барьер между моим недавним прошлым: между тем стремлением стать обычным молодым человеком, стремящимся чему-то рутинно-бытовому и тем, кто принял решение мстить и не видел пути назад. Эти старые стены вдруг сделались нейтральной зоной, где я смог бы просто отдохнуть от вечной злобы, накопившейся на весь мир и не тревожиться о том, как бы закончить начатое. Хочется прикрыть тяжелеющие веки и поддаться в объятия приятного сна. Но мысли посещает желтая макушка со своим бледным лицом и бездонными коричневыми глазами. Беспокоит мысль, не сбежала ли она снова на ночь глядя, а может сидит у дверей квартиры, ожидает пока я не открою. Почему голос ее любимого братца звучал так строго?! Все, наверняка, не так просто как я себе вообразил. Вопреки желанию сорваться в жилой апартамент, на трезвую голову и железную логику, оказываюсь на пороге обувной чуть ли не с восходом солнца. Сегодня выходной и мне лучше провести уборку как и в ремонтной, так и в своей голове. По крови струится выброс облегчения, что старика все еще нет в обувной. В последнее время нахожу обременительным факт того, что раньше видел в нем некую отцовскую фигуру, пытался прочувствовать тепло от незнакомца, ставшего мне кое-кем близким. Обнаружить, что именно с его плана я убил некоторых людей: продажного следователя, убийц его семьи, старого секретаря Пак Вана, и еще одного сотрудника, предавшего самого старика, заставило проглотить горечь реальности. Я все еще был сам по себе, никому не нужный, но ответственный за эти смерти и не только. Помимо перечисленных были и другие люди, которых я видел лишь секунд десять-двадцать, не больше, это были простые заказы. Может показаться, что в нашем мире такого не существует, но спешу вас разочаровать. У всех каких-то шишек общества, банд мафии и тайных сообществ всегда есть враги, которых они хотят тихо убрать. Первые дни разочарования в старике и в себе дались тяжело. Но нас все еще объединяет жажда мести и я решил, что надо довести все до конца. Смерть тех людей, хотя и это меня мало волнует, было зря. Ведь они были лишь пешки и их смерть ни коим образом не повлиял на гнусного старика. Уборка дается тяжелее, чем я ожидал. Боль в плече снова напоминает о себе, но я упрямо игнорирую, давая этой боли стать источником здравомыслия, ведь мысли не перестают возвращаться к желтой макушке. Ни оттого, что волнуюсь и не потому что нравится. Меня убивает любопытство. Откуда оно взялось — не знаю и не важно это. Старик появляется на пороге к одиннадцати дня, за последние дни как-будто бы постарел на десять лет. Конкретного плана дальнейшего действия у него не было, кажется, он долгое время просто мысленно подпитывал себя идеей мести, а теперь же просто устал от всего и был на грани махнуть на все рукой. — Подлатаешь вон те сандали? — может и от усталости, но он совсем не заводил разговор о настоящем, о нужном. Я все еще путаюсь в том, за что же мне нужно ухватиться, чтобы собрать все доказательства на Пак Вана. — Ага. Меня убивало то, что мой вчерашний визит в дом той женщины не дал никаких зацепок. Оставил лишь с догадками и кучей вопросов. Например, что же могли прятать в этом доме, кто же забрал это что-то, а главное почему следователь рыскал там в глухой ночи? — Лишился сна. Не знаю куда себя деть от одиночества. Это звучало так будто бы он говорил: «Станет ли мне легче, если отомщу, смогу ли я дальше жить после этого?» Вопрос как ни кстати отражает и мои мысли. Но я как обычно откидывал такие сомнения в дальний ящик и концентрировался в настоящем. Старик сегодня был немногословен, лишь упомянул, что вместо того, чтобы концентрироваться на прошлом, нужно найти скелетов, спрятанных в шкафу сейчас. Вряд ли он ведёт дела законопослушно и добросовестно теперь, когда вкусил власть и беззаконие дачным-давно. Это был хороший рычаг для меня. С таким советом он ушел в послеобеденное время. Ремонтируя обувь и даже увидев некоторых здешних жильцов, частенько заглядывающих в мастерскую, я будто бы снова дышу полной грудью. Рутина быта совсем унесла в спокойствие и с закатом солнца я решил вернуться в свой старый домик. В нейтральную зону, чтобы еще на один день почувствовать себя обычным человеком, у которого проблемы — это лишь серость и однотипность каждого дня, низкая зарплата и отсутствие горячей воды. Впрочем последнее сильно не мешает, особенно в летний период. Только успеваю заварить рамен и сажусь поужинать, как гундит телефон. — Джун? Джун…пожалуйста, приезжай! Черт подери, желтая макушка! Нахожу ее у входа какого-то отеля, с небольшим чемоданом, оставшимся где-то посередине улицы, с испуганными до невозможности глазами и до неприличия растрепанным видом. Не жалею сил, когда избиваю одного из тех, кто, догнав ее, снова начал приставать к ней. Они быстро смываются, шипя под нос. Не самый безопасный район, чтобы расхаживать с чемоданом и дорогой сумкой, которую у нее к ее радости не украли, но пьяным насильникам, конечно же, не сумка нужна была от девушки. Слегка разорванная майка, чёрные следы на щеках и босые ноги. Накидываю толстовку ей на плечи. Жизнь эту девчонку ничему не учит. Не знаю, что с ней там делают дома, но узнавать не хочу вдвойне. Не знаю даже, что надо говорить. Лишь молча иду вперед, подбираю сумку и качу ее чемодан по асфальту. На повороте пустой улицы появляется авто, ослепляя нас дальним светом фар. Оттуда вылезает озлобленный брюнет и подбежав, трясёт сестрёнку за плечи. — Да что ты творишь? Чего опять из дома сбежала?! — кричит. В этом крике гнев и что-то еще, — Чего тебе не сидится? Ты вчера ночью вот так вот сбежала? Где ты ночевала? Тебе не пять лет, Пак Чеен! Хватит этих капризов! — осуждение. Это что-то точно походит на осуждение или может даже обвинение. — То, что ты делаешь, что хочешь — это нормально, а если я хочу — это капризы? — Я не пришел спорить. Сейчас же едешь домой! — Ты такой бессердечный. Почему же я раньше не замечала этого, Чимин?! — девчонку прорывает на истошный крик. Я вовсе не хочу становиться свидетелем семейных разбирательств, но вокруг блондинки, как мне кажется, всегда какая-та драма, в которую я оказываюсь втянут по истечению обстоятельств. — Ты всегда винил меня в разводе родителей. И в ее смерти, — выпаливает девчонка, на что тот не находит слов, — А я такая дура…Все мой брат да мой брат, — освободившись из его цепких рук, уже более живо шагает в мою сторону. — Стой! Не пойдёшь с ним! Человек, которого еле знаешь, Пак Чеен! Он этим буквально ей вслед кричит: «ты ненормальная!» — Он мой друг! И будет получше тебя, братец! Черт подери, я больше не буду собой жертвовать ради тебя и в тот дом больше не вернусь! Ох, святые небеса, со мной ты тоже жить не будешь! — Что ты имеешь ввиду?! — брюнета оставляют один на один с этим вопросом. Этот район оказывается ближе к старому дому на крыше, нежели богатенький район, который подходит девчонке больше. В этот раз я действительно пускаю ее внутрь этого маленького однокомнатного помещения. Пространство становится теснее, может от наличия ее чемодана или же духоты, стоящей в эту летнюю ночь. — Пойду подогрею воду. Она первый раз с нашей встречи настолько тихая, бесшумная и молчаливая. Хотя оно и ясно почему. То, что произошло сегодня — это нужно быть крепким орешком, чтобы не сойти с рельсов. Кое-как приняв душ, она выходит из ванной. Мои глаза встречаются с все еще рассеянными и испуганными глазами, которые все еще не отражают полное понимание происходящего. Обхожу ее, но замираю на месте и оскаливаюсь от боли, когда девчонка тянет за правую руку. Боль на сей раз в разы сильнее и заставляет задержать дыхание. — Что такое? — глаза округляются от испуга, — Ты ранен? — Нет. Читаю в глазах, что хочет сказать мне что-то, но лишь кусает губы и топчется на месте. Когда отпускает руку, скрываюсь в душевой. Холодная вода так кстати трезвит ум. Но выйдя, снова сталкиваюсь с ее глазами, теперь уже потеплевшими, отчего их оттенок даже будто бы сделался медово-коричневым. Сидит прижимаясь к стене, подобрав ноги к груди. Бросаю в ее сторону помятую футболку и какой-то мазь, который откапываю в старой коробке. — Нанеси. А то глянь и шрам останется, — указываю в сторону левой щеки, ближе к уголкам губ. Она подзывает меня к себе, и снова хватается за локоть. Боль снова заставляет меня прошипеть: — Напиши ему, что со мной все в порядке. Он будет волноваться. Сохранив его под «Пак Чимин», быстрое набираю сообщение. Прочитывают сразу же, но ничего не отвечают. Тёплая ладонь, коснувшаяся плеча и холодная мазь на коже вводят меня в ступор. Немой ступор, парализирующий нервы. Она ничего не спрашивает, но наносит мазь по всей ушибленной части. Я радуюсь, что в доме совсем тусклый свет, чтобы не оценили настоящий масштаб гематомы. Она вовсе не любопытствует, как делает это обычно. — Написал. — Спасибо, — в голосе трепет. И все же несмотря ни на что любит брата. Ее голова опускается на мою спину, волосы царапают открытые участки кожи. Исходящее тепло просачивается мне в органы. В ней было много любви и тепла. Я был жадный. И хотел себе все.