Спустя какое-то время Цзян Чэн вернулся за стол не в лучшем расположении духа. Лань Хуань сразу же это понял, взглянув на мрачное выражение его лица. Конечно, слова Жуланя звучали крайне смущающе, но Сичэнь сразу же воспринял это как детскую шутку. Похоже, что Ваньинь отнёсся к словам племянника слишком серьёзно и сейчас чувствует себя крайне неловко. Нужно было разрядить обстановку и дать понять хозяину, что ему не о чем переживать, и что слова малыша не были восприняты всерьёз. Используя свои отточенные навыки общения, Сичэнь всеми силами пытался придать их новому начавшемуся диалогу как можно больше непринуждённости. Разговор был на самые разные и нейтральные темы, например, об учёбе и школьной жизни. Оба узнали много нового друг о друге.
Например, Ваньинь никогда не был популярен у девушек. Лань Хуань ему не поверил, и они вместе посмеялись над шуткой, которую сочинили про Ваньиня в те годы.
Конечно, Цзян Чэн был примерным учеником, даже старостой, ему доверяли учителя, и вообще он был любимцем класса. Но были пара моментов, за которые он нёс ответственность и всё ещё чувствовал вину. Порой ему надоедало быть хорошим мальчиком, и он мог позволить себе побыть бунтарём и хулиганом, так что в средних классах вместе с друзьями был схвачен за попыткой разрисовать стены школы и за побегом с последних уроков.
— И это лишь верхушка айсберга, — сказал Цзян Чэн, разливая им с Сичэнем чай.
— Никогда бы не подумал! — искренне удивился Сичэнь.
— Я тоже, — честно признался Цзян Чэн. — Даже сейчас не понимаю, зачем мы это делали, но скорее всего, чтобы потом было, что рассказать.
Воспоминания о школьной жизни и правда были дороги Ваньиню. Это было той главой его жизни, когда он мог быть по-настоящему счастлив. Чего не скажешь о Лань Сичэне, которому было нечего рассказать о том времени, когда он сам учился в школе. Потому что он в ней и не учился вовсе.
Он рассказывал лишь о том, как по двенадцать часов в день сидел в своей комнате с самыми разными учителями, а всё остальное время проводил за книгами в библиотеке.
— Звучит как-то неправильно, — сказал Цзян Чэн.
Семья Ваньиня тоже прекрасно могла позволить себе домашнее обучение, Цзян Чэн бы и сам не был против, но его родители были убеждены, что если у их детей есть возможность ходить, видеть, говорить и всячески ощущать этот мир, и они способны взаимодействовать с людьми, то с чего вдруг им запирать их в четырёх стенах и не давать начинать жить? Школа была местом, где Цзян Чэн впервые учился взаимодействию с людьми, как себя вести, жить в социуме и т. д. Для него школа всегда была какими-то особенным местом, не столько храмом знаний, сколько вторым домом, куда всегда (ну, или если была контрольная по физике или иностранным языкам, иногда) хотелось вернуться.
Лань Сичэнь не выглядел, как тот, кто нуждался в домашнем образовании, но Ваньинь понимал, что спрашивать о подобном будет некорректно. Однако, Лань Хуаня не пришлось уговаривать поделиться тем, что сейчас было на душе.
— В детстве мне говорили, что я должен быть лучшим. Лучше других во всём. А для этого мне нужно было учиться, учиться и учиться. И меня отдали в школу, но я не провёл там больше трёх дней, потому что вместо учёбы я начал заводить друзей. Люди тянулись ко мне, а я к ним, и это очень не понравилось моим родителям. Тогда для них было важно лишь то, сколько я знаю, и как смогу применять эти знания. Так и закончилось моё обучение в школе.
Ваньинь никогда ещё не видел вечно радостного и улыбающегося мужчину таким печальным. Сейчас он явно жалел о чём-то. Быть может о том, что тогда просто ничего не смог сделать и настоять на своём, быть может о том, что, в отличие от многих, пропустил один из самых важных этапов взросления. А может ему было стыдно за свою, в какой-то степени, отсталость перед Цзян Чэном, который, наверное, сейчас сидел и думал, какой Сичэнь жалкий. Но это было не так.
Цзян Чэн, конечно, испытывал жалость к человеку, которому с самого детства ограничивали свободу выбора, но больше всего сейчас он испытывал такое же давящее чувство печали и сожаления. Печали, потому что в голову врезались моменты с большой тёмной комнатой, в которой очень часто сидел Цзян Чэн и пытался скрыться от реальности. Он проводил здесь часы в полном одиночестве, ведь это была его комната, где он всегда мог остаться наедине со своими мыслями и забыть обо всём. Она появилась, когда погибли его родители и продолжала расти вместе с ним, когда погибла Яньли. Но сейчас он представлял эту комнату и видел там не себя, а Сичэня. Маленького Сичэня, которого оградили от внешнего мира ради каких-то своих убеждений или заблуждений, и он был вынужден существовать здесь, в четырёх мрачных стенах, и думать о том, как сейчас было бы здорово поиграть с другими детьми на перемене.
Возможно, что подобная картина была исключительно плодом воображения, но это печальное выражение на лице, которое всегда светилось от счастья, говорило больше тысячи слов. И сожаление было у Цзян Чэна из-за того, что такой человек, как Сичэнь, так и не познал простых радостей детства, и никто не мог этого исправить.
Ваньинь рано стал взрослым, смерть родителей оставила неизгладимый след на его душе. В какой-то момент весь его мир сузился до тёмной пустой комнаты, но в скором времени всё стало хуже, когда он начал накручивать себя и думать: «Это всё моя вина». Так много моментов, так много версий того, как всё могло бы быть, сделай он так или по-другому. Он всерьёз задумывался о том, что он мог их спасти, превратившись в супергероя и долетев до того места вовремя, но Цзян Чэн этого не сделал. Как будто он был способен обратиться всемогущим героем и предотвратить катастрофу, которую никто не мог предугадать.
Теперь же все эти сожаления были связаны с Сичэнем. Если бы тогда он пришёл в его школу, хотя бы на три дня, они бы подружились, и потом Цзян Чэн сделал бы всё возможное, чтобы не оставить друга одного и помочь ему переубедить родителей. Всё, что угодно, лишь бы не оставлять ещё одного одинокого мальчика в той темной комнате.
Звучит, конечно, по-детски наивно, да и сейчас, когда им обоим уже под тридцать лет, это не имеет особого смысла. Цзян Чэн прекрасно понимал, что рассуждает, как ребёнок, и что эти рассуждения сейчас уже смешны, ведь судя по всему, Сичэню удалось вырваться из той комнаты. Так и оказалось.
Когда его обучение было окончено, родители отправили его в другую страну продолжать обучение, но именно там Сичэнь осознал немаловажную для себя вещь: он сам был хозяином своей жизни, и если он продолжит следовать по начертанному ему кем-то пути, то никогда не будет счастлив. Доучившись до второго курса университета, он бросил его, вернулся на родину и занялся тем, что по-настоящему приносило ему счастье — помогал другим.
— Так детский сад не единственное место, где ты работаешь?
— Это основная работа, но до этого я был волонтёром, работал в домах престарелых и даже в собачьих питомниках.
Глаза Цзян Чэна даже заблестели от восторга, и по этим искоркам Сичэнь понял, к чему тот питал пристрастие так же сильно, как и к сладкому. Вывод о сладком Лань Хуань сделал, когда заметил выросшую возле Ваньиня гору фантиков.
— Потом один мой университетский друг помог мне найти постоянную работу в этом детском саду. И сейчас я честно могу сказать, что счастлив.
За стол вновь вернулась лёгкая атмосфера, какая была в самом начале вечера, когда не было ничего, кроме улыбок и звонкого смеха. Сейчас же это всё ощущалось по-другому. На душе у Цзян Чэна становилось ещё теплее и радостнее, когда он видел Лань Сичэня в своём привычном виде. А Лань Сичэню было любо смотреть на то, как вечно хмурый и уставший Цзян Чэн улыбается и с завидным энтузиазмом говорит с ним обо всём на свете.
После истории о школе, Лань Хуань думал, что изрядно так испортит впечатление о себе, и Цзян Чэн посчитает его тем ещё лицемером, ведь теперь было очевидно, что Сичэнь прячет под этой улыбкой. Но Цзян Чэн отреагировал вполне спокойно и даже с пониманием, сказав: «Все дети рискуют стать жертвами убеждений или заблуждений своих родителей, но в этом никогда не будет их вины. Главное — вовремя осознать, что эта жизнь принадлежит только тебе и сделать всё возможное, чтобы так оно и было».
Мало кто знал об этом, но даже те, кто знали, не говорили Сичэню ничего подобного. В словах Ваньиня не было ни жалости, ни осуждения, ни одобрения. Лань Хуань встретил в них только понимание, которого ему так не хватало. Атмосфера окончательно разрядилась, когда они завели тему о том, что им обоим нравится, и Сичэнь сразу же подловил Цзян Чэна на том, как тот налегает на сладости, и как его лицо расплывается в улыбке, когда он слышит о собаках. На почве этого у них завязался очень долгий диалог, в ходе которого Ваньинь пытался методом проб и ошибок выяснить, что нравится Лань Хуаню, и это оказалось сложнее, чем он думал.
Заслышав слово «собаки», из своей комнаты высунулся Цзинь Лин и, кинув на его печальное личико пару сочувственных взглядов, взрослые поманили его к себе, и до самого конца вечера он провёл время вместе с ними, попивая чай и с такой же скоростью, как и у его дяди, поедая конфеты. Сичэня это позабавило, и он в очередной раз убедился, что они точно родственники.
Разговор не затихал ни на секунду. Они скакали по темам с бешеной скоростью и даже Жуланю давали внести свою лепту. Больше за вечер малыш не дал взрослым повода смущаться. За столом он поддерживал своими высказываниями исключительно весёлую атмосферу, но пару раз Цзян Чэн замечал ехидную улыбочку на лице племянника, и как его глаза мечутся между ним и Сичэнем. Они совсем потеряли счёт времени, настолько хорошо им было, и так сильно они не хотели, чтобы это всё заканчивалось.
Спустя время Цзинь Лин уснул. На часах было уже около десяти часов вечера, это стало знаком того, что пора закругляться. Цзян Чэн взял на себя уборку на кухне, пока Лань Сичэнь укладывал Цзинь Лина в детской. Как только Ваньинь закончил убираться на кухне, он заглянул в детскую и, когда поглядел на картину, вставшую перед ним, его сердце пропустило четкий и очень громкий удар, раздавшийся небывалой волной тепла по всему телу. Сичэнь устроился на полу возле кровати Жуланя и тихо напевал малышу знакомую колыбельную. Потом положил возле Цзинь Лина пару его любимых мягких игрушек, которые мальчик проигнорировал и обнял вместо них руку Лань Хуаня, не желая отпускать его даже во сне. Сичэнь оказался в самой крепкой и милой ловушке, маленькие ручки вцепились в его руку. Нужно было как-то выбираться, но, казалось, любое движение может нарушить сладкий детский сон. Было неловко оказаться в таком положении и встретиться взглядом с Цзян Чэном, стоявшим в дверном проёме. Мужчины обменялись неловкими улыбками и взглядами, и Цзян Чэн поспешил помочь Сичэню выбраться из объятий Цзинь Лина, подложив тому вместо руки Лань Хуаня любимого плюшевого волчонка А-Лина. Оба ещё немного постояли над кроватью малыша, после чего Цзян Чэн вновь встретился с Сичэнем взглядом. Это было так странно и обоих захлестнуло такое странное, непонятное, но такое приятное и тёплое чувство, что оба засомневались в том, что сегодняшний вечер действительно был всего лишь случайностью.
***
— Я бы правда мог вызвать такси, — уже в прихожей сказал Ваньинь.
— Не стоит, ты уже сделал сегодня больше, чем нужно, — Сичэнь вновь одарил его своей особенной улыбкой и продолжал обуваться.
За весь вечер Цзян Чэн впервые обратил внимание, что они перешли от «вы» на «ты». Его вновь одолело сильное смущение, и уголки его ушей заалели.
«Я ведь даже не заметил, как стал обращаться к нему на «ты», я же это и начал, как так вышло? Но, видимо, теперь мы именно в таких отношениях… Стоп, что? Каких ещё отношениях?!»
— Спасибо за сегодняшний вечер, Цзян Ваньинь, мне было очень приятно провести его с вами.
«Обратился по имени?! В каких вы ещё отношениях?! Просто неформальная обстановка и душевный разговор, спустись на землю, идиота кусок! Спускайся и проводи его. Нет, не провожай! Пожелай удачного пути. Нет! Ты должен… Я ЗАПУТАЛСЯ!!!»
— Мне тоже, — только и смог выдавить из себя Цзян Чэн.
Вновь в голову вернулись эти противоречивые мысли, словно он вновь был неуверенным в себе старшеклассником, в котором постоянно боролись адекватность и паника. Слава богу, что они вернулись к нему только под конец вечера, а не преследовали его всё это время. Да он и сам не понял, как смог от них отделаться и ничего не испортить, хотя, было столько возможностей, видимо, сегодня был его счастливый день.
Прощальное рукопожатие, в ходе которого Цзян Чэн неотрывно смотрел прямо в глаза Лань Сичэня, продолжая краснеть и нервничать. И гость наконец-то скрылся за входной дверью, пусть этого Цзян Чэну и не хотелось, но только так он бы смог наконец-то успокоиться и перестать разрушать себя изнутри от мыслей, что он ведет себя глупо и странно. Самый волнительный и прекрасный из всех его дней подошёл к концу, и теперь Цзян Чэн сделал для себя окончательный вывод, что был бы не против его повторить. А потом весь оставшийся вечер краснел и хотел умереть от стыда от собственных мыслей.
***
Спускаясь на лифте, Сичэнь тоже подводил своеобразные итоги сегодняшнего дня. Поначалу он многого не ждал от этой встречи, обычная благодарность и детская фраза, сказанная не подумав, но в итоге всё обернулось самым неожиданным образом. Если бы это и вправду было обычной встречей и стечением обстоятельств, то мысли Лань Хуаня точно бы не занимали такие мысли: «Он и вправду милый, когда смущается».
