***
В поместье Цзиней всё с самого утра было вверх дном, а всё из-за того, что на ночёвку вновь остался А-Лин. В этом доме уже много лет не было маленьких детей, нелегко привыкать к этим новым потрясениям, но всем, как будто этого и не хватало. С Жуланем в этот дом вернулись смех и радость. Когда Цзинь Гуанъяо подъезжал, то ещё со двора слышал, как внутри что-то явно происходит. Обычно по приезде его встречала гробовая тишина, а сейчас поместье пришло в движение. Непривычно много людей сновало туда-сюда. Дворецкий, который казался изрядно потрёпанным, но при этом сохранял свой изящный утончённый вид, проводил молодого господина в гостиную, где расположились все домочадцы в лице мадам Цзинь, Цинь Су и А-Лина. Глава семьи, Цзинь Гуаншань, уже долгое время пребывал довольно в скверном состоянии, поэтому врач назначил ему строгий постельный режим. Он всё реже и реже стал выходить на семейные застолья каждое утро и вечер, всё меньше покидал свою комнату. Сейчас Цзинь Гуанъяо мало волновал его отец. Он прошёл в зал, обнял сестру и мачеху, Цзинь Лин сразу же подбежал и схватил дядю за ногу. Мэн Яо всем своим видом пытался показать, что всё в порядке, но Цинь Су с Жуланем сразу же подсели рядом и спросили, что случилось? Мужчина отшутился, сославшись на бессонную ночь, но по взгляду обоих понял, что прозвучало не очень убедительно. Это была самая отвратная ночь за последние несколько лет. Цзинь Гуанъяо так и не удалось уснуть, а всё из-за навязчивых мыслей о том, что теперь он навсегда потерял самого дорогого и близкого ему человека. Больше ни Лань Сичэнь, ни Цзян Ваньинь даже не посмотрят в его сторону. То, что он так старался защитить — рухнуло за одну ночь, и всё из-за его импульсивных действий. Сколько раз он клялся, что не станет настаивать, если Лань Хуань предпочтёт ему кого-то другого. Сколько же раз он клялся сам себе, что никогда не потеряет его. Как и говорил Цзинь Гуаншань: «Ты слаб, Мэн Яо, и не в силах это признать.»***
Это случилось спустя два дня после суда об опекунстве над Цзинь Лином. Цзинь Гуанъяо пытался связаться с Ваньинем, но бесполезно, тот заблокировал его номер и отказывался впускать в квартиру. — Позвони ещё раз, — настаивала Цинь Су, сидя рядом с братом. — Не выйдет, он заблокировал мой номер, — сказал Цзинь Гуанъяо и отбросил телефон в сторону. — Но так же нельзя! — не унималась девушка, не в силах поверить, что из-за правильного поступка её брата, теперь они с Цзян Чэном окончательно разругались. — Я и правда поступил необдуманно. Мне абсолютно понятен его гнев. Мэн Яо знал, к чему всё это может привести, он думал, что был готов, но совершенно не ожидал, что это будет так тяжело. Цинь Су всё ещё не желала мириться с таким раскладом вещей. В её глазах Мэн Яо и Цзян Чэн уже были чуть ли не родными кровными братьями, настолько хорошо они друг друга понимали и поддерживали. Эта связь не могла просто так взять и разорваться. — Но это всё равно не повод! Вот увидишь, мы найдём способ поговорить с ним, и тогда ты всё ему расскажешь, вот тогда он поймёт, что ты помог ему! Её энтузиазм и чистая наивная вера в лучшее заряжала оптимизмом. Она всё ещё была ребёнком, смотрела на вещи через призму розовых очков, в то время, как её брат уже давно оценил все риски и сделал вывод, что Цзян Чэн возможно больше никогда в жизни не захочет говорить с ним. Однако, рвение сестры всё исправить действительно вселяло надежду. Мэн Яо не смог сдержать мягкой улыбки и хоть на секунду поверить в правдивость её слов. — Верно, А-Су, именно так, — сказал он, обняв свою младшую сестрёнку. Пусть они по матери и не родные, но это не мешает им поддерживать и заботиться друг о друге. Всю жизнь Мэн Яо был единственным ребёнком в семье, он никогда и не думал, что иметь кого-то помладше, о ком можно заботиться, так приятно. Цинь Су любила его искренне и честно, она любила его так, как никто в мире, потому Цзинь Гуанъяо ценил это больше всего на свете. И в столь трепетный момент в зале появился глава семейства. Походка Цзинь Гуаншаня казалась величественной, но в тоже время в ней не читалось ничего, кроме гордости и высокомерия. Он шагал, как хозяин дома, он же им и был, поэтому всякий раз, когда он входил или находился в помещении, по правилам все должны были встать и не садиться, пока он сам не сядет. Дети моментально подорвались с места, не переставая держаться за руки. Отец сверлил обоих холодным взглядом. А-Су признавалась брату много раз, что боится отца, но не потому что верила, что он может её наказать или ударить. Он никогда бы этого не сделал, просто иной раз он и правда выглядел, как человек способный совершить нечто подобное. Ударить родную дочь для Цзинь Гуаншаня было неприемлемо, однако, с сыновьями обстоял другой расклад. Пройдя по залу ещё немного, словно акула, загоняющая жертву, Цзинь Гуаншань устроился в мягком кресле напротив дивана, где сидели Цинь Су с Мэн Яо. Затем он мягко улыбнулся и попросил дочь выйти. Та начала отпираться, но грозный голос отца и суровый взгляд брата заставили её отступить. Она ещё раз бросила на Цзинь Гуанъяо сочувственный взгляд и нехотя, отпустив его руку, вышла за дверь. Отец и сын остались один на один. После случая в суде они так полноценно и не поговорили. Всё это время Цзинь Гуаншань решал вопросы с приобретением дома Цзянов, но ещё в зале суда намекнул взглядом Мэн Яо, что им предстоит долгий и тяжёлый разговор. И вот этот момент настал. Цзинь Гуанъяо готовился к нему, долго думал, подбирал слова, но стоило отцу оказаться перед ним, как все его мысли тут же спутались, слова забылись, а к горлу подступил гигантский комок. Юношу охватило такое волнение, что он сомневался сможет ли он вообще заговорить, когда отец его о чём-нибудь спросит. Повисло долгое молчание. Цзинь Гуаншань долго изучал взглядом сына, затем начал: — Твоё поведение в суде сыграло нам на руку, однако, не думаешь ли ты, что тем самым ты опозорил меня в глазах окружающих? Как будто мне было важнее приобретение неплохого земельного участка, а не мой единственный внук. Хотя, впрочем, что ни делается, всё к лучшему. Я предупредил этого идиота, Цзян Ваньиня, что рано или поздно он сам приползёт ко мне на коленях, умоляя забрать Цзинь Лина. Теперь я весь в ожидании, когда это ничтожество придёт сюда и… — Не называй его так! — выпалил Цзинь Гуанъяо, прежде чем договорил отец. Цзинь Гуаншань опешил. К Мэн Яо словно вернулись силы. Неприятное ощущение зажатости и страха исчезли. Он почувствовал прилив сил, и набрав в грудь побольше воздуха, продолжил: — Что бы он ни сказал тебе и ни сделал, он тоже член семьи, так что не смей… Теперь перебили Цзинь Гуанъяо, но не резким словом, а ударом. Тяжёлая отцовская рука припечатала его щеку, оставив чёткий красный след ладони. Мэн Яо даже не дёрнулся, но это заставило его рот мгновенно закрыться. — Да как ты смеешь так разговаривать со своим отцом? — вроде бы и спокойно, но с угрозой сказал Цзинь Гуаншань. — Почувствовал себя уверенней, когда смог распоряжаться семейным бюджетом? Спустись на землю, это тебе не принадлежит! Ты всего лишь нахлебник! Если бы не я, влачить бы тебе своё жалкое существование в какой-нибудь подворотне вместе с… Он сбился на полуслове. Затем отошёл от сына и отвернулся, убрав руки за спину. — С кем же? — тихо спросил Мэн Яо, потирая то место, куда пришёлся удар. — С женщиной, которую ты нагло обманул и затащил в постель, а затем бросил на произвол судьбы, когда она призналась, что беременна от тебя? Ты даже имени её произнести не можешь, не чувствуя себя жалким! Ты просто трус! Он держал в себе это так много лет. Изо дня в день проклиная такую судьбу и человека, стоящего перед ним. Он называл себя отцом, но Мэн Яо видел в нём лишь ничтожного и низкого человека, который не достоин и толики любви своих детей, так же, как не достоин иметь всего, что у него было, что он приобрёл обманывая, манипулируя и используя самые грязные методы ведения бизнеса. Брань в сторону отца продолжалась ещё минут семь, пока Мэн Яо наконец не выдохся и не замолчал. — Ну что, выговорился? — равнодушно спросил Цзинь Гуаншань, словно и не слыша всего того, что здесь про него наговорил сын. Цзинь Гуанъяо в растерянности посмотрел на отца. Теперь он знает правду. Всё, что его отпрыск думал о нём в течение долгих лет. Мэн Яо догадывался, что последует после такого признания, он готовил себя, но сейчас ему стало по-настоящему страшно. Не за себя, а за тех, кто останется, если он уйдёт. Цзян Чэну угрожала опасность, если Цинь Су попытается вмешаться, то и ей не сдобровать, а Цзинь Гуанъяо даже не сможет ничем им помочь, ведь прямо сейчас Цзинь Гуаншань мог лишить его всего и выдворить из поместья. Воображение начало писать самые страшные сценарии, пока глава семьи Цзинь медленно приближался к креслу, на котором сидел ранее. Мэн Яо сел одновременно с ним и опустил голову, приготовившись к тому, что сейчас он встанет и больше никогда не вернётся. Однако, всё, что Цзинь Гуаншань сказал после всего этого было: — Принесите сюда конверты! В комнату вошли трое слуг с серебряными подносами, на каждом из которых лежал аккуратно сложенный конверт с фамильной печатью семьи Цзинь. Мэн Яо слышал, что у его семьи императорские корни, но не думал, что они и по сей день чтят традиции, раз у них до сих пор была печать с семейным гербом. Слуги поставили подносы на кофейный столик и поспешно удалились. Мэн Яо окинул бумажные свёртки взглядом, затем посмотрел на отца, который, сохраняя олимпийское спокойствие, и своё привычное выражение, слабо улыбнулся и потянувшись в кресле, сказал: — Иного я от тебя и не ожидал, поэтому подготовился заранее. — Что это? — спросил Цзинь Гуанъяо, указывая на конверты. — Здесь твоё будущее, сынок, — загадочно ответил Цзинь Гуаншань. — Давай так, я не понравился тебе в тот же день, как мы впервые увиделись, признаться, я тоже был не в восторге, потому что ненавижу детей, которые показывают мне свой строптивый характер. Мэн Яо недовольно хмыкнул. Больше ему нечего было терять, поэтому скрываться от отца больше не имело смысла. Впервые за много лет он был с ним откровенен. — Однако, я всё-таки принял тебя в семью и знаешь, почему? Потому что я уважал женщину, родившую тебя. Я не мог ей отказать. Мэн Яо хотел было что-то возразить, но Цзинь Гуаншань не дал ему этого сделать. — Я видел в тебе потенциал, как и она, и не хотел, чтобы ты потратил его впустую. Поэтому я вложился в тебя, как в неплохую инвестицию, и вот настал момент вывода средств. Ты бросил мне вызов. Это похвально, но вместе с тем и глупо. У тебя нет ни гроша, и ты полез на рожон против человека с влиянием и деньгами. Идиотизм, как он есть, но он был нужен, чтобы я убедился, что тебе пора двигаться дальше. Ты открыл мне своё истинное лицо, и я по-хорошему должен выгнать тебя без лишних слов из этого дома, но я этого, как видишь, всё ещё не сделал. Возникает вопрос, почему? Мэн Яо мысленно повторил вопрос, подняв взгляд на отца. — Потому что такой ты гораздо ценнее. Ближе к делу. С недавних пор, ты мог заметить, я лишился своего прямого наследника. Цзысюань был сильной фигурой, способной занять моё место, когда я умру, однако, его угораздило связаться с дочерью Цзянов, и это порушило весь мой план. Я смирился с этим только потому, что у меня всё ещё был ты. — Как козырь? — Схватываешь на лету. Кому бы я ещё завещал всё своё состояние? Жене? Дочери? Женщина не способна удерживать на высоте ремесло мужчины, вероятнее всего, она его погубит. И дело всей твоей жизни и тебя самого. Мэн Яо всегда слушал его сексисткие изречения с долей скептицизма. Он уважал всех в равной степени, кроме, естественно, своего отца. — Ты был запасным аэродромом для меня. Я всё ждал, когда ты наконец проявишь себя, и вот случай предоставился. Ты впервые пошёл мне наперекор. Весьма глупо и опрометчиво с твоей стороны, ведь сейчас ты по сути никто и звать тебя никак без семьи и моих денег, но ты всё равно вздумал затыкать меня и вступаться за человека, которого я терпеть не могу. — Ваньинь не заслужил того, чтобы ты так о нём говорил, — вновь огрызнулся Мэн Яо. Теперь он окончательно осмелел и больше не притворялся. Это был он, а не его маска, которую он носил перед отцом, лишь бы не лишиться всего. — Это я уже сам решу. А тебе я бы советовал поменьше мне дерзить и делать выбор, — Цзинь Гуаншань вновь перевёл взгляд на конверты перед ними. — Как я сказал ранее, в этих конвертах находится твоё будущее. В этом конверте, — он взял в руки крайний конверт справа, — деньги. Несколько долларов, на которые можно один раз хорошо закупиться в магазине и только. Этого может хватить на пропитание на неделю, в твоём случае на две, потому что зная тебя, ты растянешь их на продолжительное время. Выбираешь деньги — уходишь из этого дома куда глаза глядят и живёшь, как твоей душе угодно. Цзинь Гуаншань положил конверт на место и взял конверт с другого конца. — Здесь пусто. Выбрав этот конверт, ты обречёшь себя на такое же жалкое и бессмысленное существование в этом доме, под моим крылом, но с полным лишением тебя выбора, своего мнения, ты лишаешься голоса, как и личности. Ты просто существуешь за мой счёт, и всё. Этот конверт Цзинь Гуаншань отбросил обратно на поднос, как ненужный мусор. Затем настала очередь середины. Его уже мужчина в руку не взял. — И что же здесь? — спросил Цзинь Гуанъяо. — А здесь будущее, в котором ты сможешь меня переиграть. Это билет в другую страну, где мои партнёры обучат тебя всему, что знают сами и знаю я. Возможно, даже больше. Там ты сможешь стать тем, кому будет невозможно перечить. Там ты научишься зарабатывать столько денег, и получишь столько влияния, что даже я не смогу быть тебе соперником. Но всё зависит исключительно от тебя. Если ты и правда чего-то стоишь, то там ты возьмёшься за ум и сделаешь всё возможное, чтобы стать лучше меня. Лучше кого бы то ни было. А если ты и вправду так жалок и беспомощен, как я думаю о тебе сейчас, ты провалишься и с позором вернёшься сюда, приняв один из оставшихся конвертов. Цзинь Гуанъяо внимательно посмотрел на улыбающегося отца. Лицо мужчины было мрачным, но яркая улыбка светилась на нём, как огонёк в тёмном лесу. — И к чему был весь этот спектакль с конвертами, если и без того было ясно, что я выберу? Тебе же невыгодно давать мне иной выбор прямо сейчас. — Как раз-таки сейчас мне и нужно было поставить тебя перед выбором. Если бы провалился здесь, то я бы окончательно разочаровался в себе и в своём умении планировать всё наперёд. Но я остался доволен. Хоть здесь ты меня не разочаровал. — И всё равно не понимаю, если ты так во мне уверен, то к чему отсылаешь? Всё выглядит так, как будто ты избавиться от меня решил. Но тогда непонятно, к чему ты говорил мне о наследовании и прочем? — Не заставляй меня разочаровываться в тебе, — Цзинь Гуаншань потёр переносицу. — В какой-то степени я и правда отсылаю тебя, но не на каторгу, а на учёбу. Туда, где обучался я сам, и где смогут обучить тебя. Моё наследие будет жить только в том случае, если ты обставишь меня. Вот и проверим, хватит ли у тебя на это духа. Либо ты с позором вылетаешь, либо становишься полной моей копией, либо... — он не стал договаривать, надеясь, что Цзинь Гуанъяо и без его уточнений поймёт, что его ждёт в случае неуспеха. — Решать тебе. Считай, это пари. Всё зависит только от тебя. Цзинь Гуанъяо ещё долго сверлил отца взглядом, мельком поглядывая на злосчастный кусок бумаги на серебряном подносе, от которого теперь зависело его будущее. Послушав отца, Гуанъяо не смог сдержать смеха. — Всю свою жизнь я тратил на то, что просто плясал под твою дудку и был частью большой цели. Всё было предписано заранее, так для чего же я старался?! Цзинь Гуаншань скривился от таких слов и разочарованно вздохнул. — Если бы ты действительно старался, то и без моей помощи уже давно отомстил бы мне за свою мать. Ты ведь об этом думал, верно? Он знал, он всё понимал, и всё равно ничего не сделал? — Да я знал, — словно прочитав мысли Мэн Яо, сказал отец, — да, понимал. И ничего не сделал, потому что был уверен, пока тебя не подтолкнуть, ты останешься стоять на одном месте. Ты слаб, Мэн Яо, и не в силах это признать. Однако, я даю тебе шанс доказать обратное. Доказать мне, другим, самому себе, что ты тоже на многое способен. Что ты больше, чем сын любовницы, живущий в поместье отца за его счёт. Ты не знаешь кем тебе быть — я даю подсказку: стань кем-то большим, кто ты есть сейчас. Говоря это, он звучал очень серьёзно, в голосе слышалась даже некая гордость. Это было напутствие, настоящее, отцовское, словно Цзинь Гуаншань пытался воодушевить сына и у него это получилось. То, с какой силой и интонацией он сказал эти слова, навечно отпечаталось в сердце и останется в памяти Мэн Яо, даже когда ему будет казаться, что за всю свою жизнь Цзинь Гуаншань так и не сделал для него ничего хорошего. Он сделал достаточно, а дальше Цзинь Гуанъяо пришлось трудиться самому. Так же, как и эту речь, Мэн Яо не забудет, что сразу же после столь вдохновляющих слов, отец по природе своей вновь макнул сына в грязь лицом, переводя всё сказанное ранее в шутку. Однако, Мэн Яо больше не раздражался и не злился. В тех словах была искренность, и чтобы вновь её спрятать, Цзинь Гуаншань сделал вид, что просто подтрунивает над сыном. В тот день Цзинь Гуанъяо увидел другого отца. Таким, каким его ещё никто не видел, что-то в этом холодном, жестоком и безразличном выражении заставляло Мэн Яо идти вперёд, не из-за чувства мести, долга или страха, а из-за мысли, что такому, как Цзинь Гуаншань нельзя проиграть. Мэн Яо по-прежнему ненавидел его, но ненависть больше не затмевала разум. Он ясно видел в отце такого же человека, как и он сам, в котором тоже были и свет, и тьма, только он весь свой свет прятал так глубоко, что порой не верилось, что он и правда в нём есть.***
С той поры, как они заключили своё пари, прошло уже пять лет. Довольно большой срок для того, чтобы всё успело кардинально измениться. Цзинь Гуанъяо стал уважаемым предпринимателем и у себя на родине, и за рубежом, ему перешло 95% наследства и главенство в семье Цзинь, его единственный племянник наконец-то вновь стал частью семьи, а Цзинь Гуаншань больше не был препятствием на его пути. Теперь он был никем в том мире, где когда-то его нарекли королём. Всё, чем владел Цзинь Гуаншань, теперь принадлежало Мэн Яо. — Отец у себя? — спросил он у мадам Цзинь. Та ответила «да», и Цзинь Гуанъяо изъявил желание подняться к нему. Он и сам не понимал, чем было вызвано такое спонтанное желание, но чувствовал, что это именно то, что ему сейчас необходимо. Жулань чуть было не увязался за ним, но Цзинь Гуанъяо открестился, сказав, что сейчас дедушка очень устал. Мальчик, естественно, обиделся, но спустя пару минут, как его позвали есть оладушки, он просиял и думать забыл обо всех обидах. Цзинь Гуаншань, на удивление, практически сразу подружился с единственным внуком. Тому его дедушка тоже пришёлся по душе. В первые дни, как Цзинь Лин стал навещать своих родственников в этом поместье, большую часть своего времени они проводили именно вместе с Цзинь Гуаншанем. По мере возможности старику удавалось выйти из своей комнаты без посторонней помощи и поиграть с внуком во дворе, но изо дня в день подобные вылазки стали редкостью. В итоге из-за сильного переутомления он и вовсе не смог встать с кровати. Уже третий день он лежал практически неподвижно под ИВЛ. Болезнь прогрессировала, и излишняя активность за эти пару дней дала болезни новый толчок. Из его комнаты как раз выходил семейный врач. Они быстро поприветствовали друг друга в коридоре, и Цзинь Гуанъяо так же быстро попрощался с ним. Он вошёл в комнату отца, наверное, третий раз в жизни. И лишь в этот раз он пришёл по собственному желанию. Цзинь Гуаншань лежал в своей большой кровати, от него отходило множество трубок, подключённых к другим аппаратам и капельницам. Здесь было что-то вроде мини-стационара клиники, но только для богатых. Мрамор и золотые потолки сильно выделялись бы в обычном государственном медучреждении, даже в вип-палате. Вид отца сперва даже напугал Мэн Яо, казалось, тот уже давно мёртв, но пищащий аппарат показывал, что сердце ещё бьётся. Не то, чтобы Цзинь Гуанъяо прямо-таки не хотел смерти своего отца, но если бы это случилось прямо здесь и сейчас, он бы был слегка шокирован. Цзинь Гуаншань лежал с закрытыми глазами и как будто спал, поэтому Мэн Яо практически на цыпочках прошёлся по комнате. Стараясь не издать ни единого звука, он осторожно подбирался к кровати, на которой лежал отец и по дороге случайно выронил ключи от машины прямо на пол. Раздался сильный стук вперемешку со звоном. Мэн Яо бросил быстрый взгляд на Цзинь Гуаншаня — тот даже не дёрнулся. Гуанъяо спокойно выдохнул и наклонился, чтобы поднять ключи, как вдруг за спиной раздалось: — Годы идут, а нормальные не дырявые руки ты себе так и не нарастил. Голос старика был хриплым, но не утратил былого властного тона, от которого тут же хотелось выпрямиться. Он постоянно кашлял, видно было, что ему было тяжело принимать самому сидячее положение, но и было ясно, что о помощи он бы никогда не попросил. Даже когда сидел больной в кровати, подключённый к большим турбинам с кучей трубок и проводов, он всё равно умудрялся выглядеть победителем по жизни. — Явился-таки, — так Цзинь Гуаншань поприветствовал сына в его первый день дома спустя пять лет, что они не виделись. Цзинь Гуанъяо поставил стул возле кровати отца и присел, положив ногу на ногу. Он явно перенял эту манеру у него, только в отличие от Цзинь Гуаншаня, Цзинь Гуанъяо выглядел куда внушительнее и представительнее. Сейчас он так же, как и его отец выглядел победителем по жизни. — Если у отца ко мне что-то срочное… — Да нет, — перебил его Цзинь Гуаншань и махнул рукой. — Просто хотел, чтобы ты приехал и увиделся с семьёй. Мэн Яо явно такого не ожидал, потому невольно округлил глаза, стараясь сохранить равнодушный вид. Однако, ничто не могло укрыться от зоркого и пока ещё ясного взгляда Цзинь Гуаншаня. Он ухмыльнулся. — Ко мне мог бы и не заходить. — Я уже давно перед тобой не отчитывался, — сказал Мэн Яо. — И не надо. Ты ведь теперь у нас глава семьи Цзинь. Наслаждайся, — Цзинь Гуаншань сказал это с нескрываемым наслаждением довольно потягиваясь, словно кот и улыбаясь во весь рот. Теперь он, казалось, был по-настоящему счастлив, сбросив все свои обязанности и активы на сына. — Я выиграл пари, — напомнил Цзинь Гуанъяо самому себе, — но не чувствую себя победителем. Цзинь Гуаншань никак не отреагировал на его слова, продолжив лежать с закрытыми глазами с руками, убранными за голову. Мысленно он, видимо, сейчас был где-то далеко и грелся на песчаном пляже в удобном гамаке. — Сейчас у меня есть всё, но при этом кажется, что жизнь идёт под откос, и всё настолько не имеет теперь смысла, что аж блевать от самого себя тянет. Ради чего всё это было, если это никогда не сделает меня счастливым? — вопрос был риторическим, однако, именно сейчас Мэн Яо посчитал нужным задать его при отце. Ответа он не ждал, Цзинь Гуаншань, судя по всему, не очень-то и хотел его слушать. Поэтому Мэн Яо тяжело вздохнул и потерев переносицу, продолжал: — Я стольким вещам научился, знаю, как устроены люди, как с ними можно договориться и на что надавить, я могу позволить себе всё, что угодно, но при этом я так и не понял, что нужно делать, чтобы контролировать себя и свои эмоции так, как это делаешь ты. Даже сейчас, казалось бы, на пороге смерти ты, а обречённым себя чувствую тут только я. Наверное, поэтому я и не чувствую себя победителем, я просто не умею им быть. Даже в тот день, когда ты лишился всего, то выглядел так, словно победил в лотерее. Я же всегда чувствовал себя жалким. А вчера окончательно это осознал. Насколько же я жалкий, раз меня можно просто взять и отбросить. Поэтому меня никто и никогда не полюбит… Даже сейчас я говорю это и являюсь для тебя тем же жалким червяком, каким и был пять лет назад, верно? Цзинь Гуаншань по-прежнему лежал, не размыкая век. Видимо, уснул. Иного Мэн Яо и не ожидал от него. Он молча встал и собирался было уйти, как вдруг позади донёсся хриплый голос: — Твоя проблема не в том, что ты жалкий или слабый, твоя проблема в непринятии себя, только и всего. Мэн Яо обернулся и увидел, что отец смотрит прямо на него. Жестом тот попросил подойти ближе. — А ещё ты слишком любишь на чём-то зацикливаться. Может ты и лучший бизнесмен, но пока ты не станешь лучшим человеком, тебе долго не протянуть. — Ты и сам был не лучше. — Это верно, но я хотя бы знал ради чего живу и зачем мне всё это. — И зачем же? — Ради семьи. Ответ слегка пошатнул Мэн Яо. — Я был младшим ребёнком в семье. Мне с самого начала дали понять, что после смерти отца меня оставят ни с чем, но мне было плевать. Я был готов всю жизнь спускать его деньги на шлюх, выпивку, дорогие тачки и т. д. А потом случилась катастрофа, в которой погибла вся моя семья. Целая династия была уничтожена в один момент. Семья Цзинь была обезглавлена, и в тот момент я понял для чего должен продолжать жить дальше. Шлюхи, выпивка и тачки никуда не делись, они были частью меня, но не они вышли на первый план. Я продолжал работать не только ради того, чтобы позволять себе всё, что хочу, но и ради других. У меня были племянники, двоюродные братья и сёстры, затем у меня появилась жена. Она не любила меня, как и я её, но я был готов ради неё на многое, поэтому продолжал работать. Потом появились дети и ради них я продолжал делать то, что делаю. Теперь у меня есть ещё и внук, и ради него я продолжаю вставать с кровати и делать его счастливым. Бесполезно искать глубокий смысл в моих поступках, потому что его просто нет. Я жил ради других — вот и всё. Знаю, это покажется безумием, но я любил и твою маму, и жил ради неё тоже. Я хотел научить обоих сыновей жить ради тех, кого они любят, а потом понял, что один из вас поймёт это только тогда, когда у него самого появится семья. По-другому никак. Я рад, что Цзысюань меня понял, и хоть это его и не вернёт, но я буду продолжать жить, зная, что хотя бы один из вас понял меня. Возможно, тебе суждено жить ради чего-то иного, но что бы ты ни выбрал, мне всё-таки кажется, что в конечном счёте и ты посвятишь свою жизнь кому-то другому. Такова наша с тобой натура, Мэн Яо. Он впервые назвал сына именем, которое ему дала мать. — Порой бывает трудно жить ради тех, кого мы любим, но если и есть в жизни какая-то нерушимая истина, к которой стоит стремиться, я думаю, это именно она. Делая что-то ради других, ты не рискуешь в итоге умереть несчастным и всеми покинутым. Я прожил хорошую жизнь. Меня могут осуждать, ненавидеть, но я горжусь тем, что я делал для этих людей и хочу, чтобы ты продолжал заботиться о них после меня. Тебя могут не любить, но это не значит, что тебя ненавидят. В определённой степени ты также сильно дорог этим людям. Ты, в конце концов, не такой, как я, — старик прыснул со смеху, чтобы разбавить атмосферу, но всё равно закончил на высокой ноте, — ты лучше... Мэн Яо резко вспомнил момент из прошлого, когда отец на долю секунды показал сыну своё истинное лицо и был искренен. Сейчас случилось немыслимое, странное, необъяснимое, но вместе с тем, нечто особенное за все двадцать лет, что отец и сын друг друга знали. Впервые в жизни оба говорили только правду. Не в силах ничего из себя выдавить, Яо только и оставалось, что опуститься на кровать отца и молча уставиться в пол. Он не собирался брать его за руку, как это обычно бывает, не хотел даже смотреть на него. Это был момент, над которым нужно было лишь думать и чувствовать. Цзинь Гуанъяо чувствовал, как внутри него возникает новое сильное чувство, и как слова отца раз за разом раздаются эхом в его голове. Они просидели в тишине достаточно долго. Молчание прервал дворецкий, позвавший Цзинь Гуанъяо на обед, и то ему потребовалось несколько попыток, чтобы докричаться до господина. Тот ответил, что будет позже и вновь вернулся в свои долгие думы, сидя на кровати отца. Затем Мэн Яо наконец-то сказал: — Значит, ты и в самом деле… «... любил нас?» Насколько уместен был этот вопрос в данному случае Мэн Яо не знал, поэтому всё равно его не задал, понимая, что прямого ответа он не получит. Отец уже всё сказал, и этого было достаточно. На лице Мэн Яо проступила мягкая улыбка. — Иногда ты умеешь удивлять, — только и смог сказать он, когда к горлу подступил ком, который он тут же проглотил. Сейчас было не до сантиментов. — Ты тоже. Кто же знал, что я и правда перепишу на тебя вообще всё и стану самым обычным пенсионером на грани маразма, — Цзинь Гуаншань усмехнулся собственным словам. — И правда. Что-то в этой комнате изменилось и уже никогда не будет таким, как прежде. Отношения отца и сына, оставались застывшими на протяжении нескольких лет, и вот лёд тронулся. — Чтобы понять, чего я хочу, мне для начала нужно понять, что я чувствую. — Кстати, об этом, если ты уже надумал жениться, то для начала узнай про несколько наших традиций и… — Да нет, — перебил его, усмехаясь Цзинь Гуанъяо. — Мне это точно не светит. Цзинь Гуаншань удивлённо посмотрел на сына. Учитывая разговор, который только что между ними состоялся, Мэн Яо не знал станет ли его признание уместным, но поддавшись моменту, он всё-таки решил это сделать. Набрал воздуха в грудь и сказал: — К сожалению, я не по девушкам, отец. Минута молчания. От Цзинь Гуаншаня можно было ожидать чего угодно в этот момент, однако всё, что ему удалось из себя выдавить это тяжёлый вздох и фразу: — Ну я так и знал, что внуков я дождусь только от Цзысюаня, на что я, собственно говоря, и рассчитывал. Над ситуацией можно было только посмеяться и поплакать. Мэн Яо не думал, что когда-нибудь вообще расскажет об этом отцу, и уж тем более не ожидал от него подобной реакции. Обычно в таких случаях дети и родители радостно обнимаются, приняв друг друга такими какие есть, но у этих двоих отношения явно другого толка, и они привыкли иначе показывать свои чувства. По одному только взгляду они могли понять куда больше. Они ещё немного посидели в тишине, каждый в своих мыслях, после чего Цзинь Гуаншань напомнил Мэн Яо, что они опаздывают на обед. Сын помог отцу пересесть в инвалидное кресло, но не успели они выйти из комнаты, как в него со всей скорости влетел Жулань. С разбегу он запрыгнул к деду на колени и начал уговаривать обоих спуститься к обеду. Ему просто невозможно было отказать.