рос живучим и наглым, пацан-сорняк, обрывал хвосты и уши котам облезлым, и никто не любил меня не любил меня и никто не хотел заглядывать в эту бездну в эту яму по-детски острых, больших обид, в эти глазья несчастного дебошира, я не плакал, не нюнил «пожалуйста, помоги» всё вокруг было приторно и фальшиво
Ананасова
Расскажи мне о смерти. Парадокс в том, — заметил Лютик, — что жизнь продолжается даже после конца. Есть такая закономерность, — говорил он, — что после конца наступает начало. Это цикл всего сущего. Что-то умирает, а что-то — рождается. На этом и существует человечество — считал он. Как жаль, что это не помогало ему действительно принять конец их отношений с Геральтом. Он должен был это понять еще тогда, когда Геральт свалил за неделю до поступления. Не нашел сил, чтоб просто выслушать балладу. Но он надеялся. Надеялся тогда, когда через месяц к нему приехала Йеннифер. Одна. Надеялся через полгода, когда они условились с Йеннифер, что он приедет к ней обратно в Венгерберг, на зимние каникулы. Он надеялся, хотя в доме даже не было его запаха. Он выветрился. Потому что он так и не вернулся. После конца следует начало. Лютик понимал, что его конца все еще нет. Если он не примет мысль, что Геральта, как его опекуна, больше нет, то и не наступит начало. Не было даже обиды на Геральта. Потому что он не мог обвинить его в том, кто он есть. Геральт же просто такой. Он просто боялся. Не мог найти силы, чтобы взять в свои руки жизнь Лютика, устроить ее якобы правильно. Почти четыре года слепой веры и надежды, и невозможности найти в себе силы, чтобы не то что отпустить это все, а просто взрастить на Геральта сраную обиду. Все было наоборот. Было еще хуже, потому что он, помимо музыки, все еще не выпускал меча из рук. Записался на какие-то там дополнительные курсы. И это было так чертовски странно, когда после занятия тренер, раскрыв рот, сказал, что давно не видел таких навыков. Лютик был поразительно быстрым и выносливым. У него не было лишних движений и бил он навзничь. Ему сказали, что не уверены, что могут его чему-то тут научить. Лютик только пожал плечами. Он ходил туда не чтобы научиться, а чтобы было с кем устраивать спарринг. Он знал, по примеру Геральта, что навыки растут и оттачиваются в бою, хоть и там ему быстро наскучило из-за того, что мало было действительно опытных и тех, кто смог бы сгодиться ему в противники. И это было тем, чему поразился Лютик. Он так привык к холодному отношению к его навыкам, к тому, что этого всегда мало и недостаточно хорошо, что искренне поразился тому, что вне тренировок с Геральтом не было никого, кто смог бы нормально ему противостоять. К своим четырнадцати Лютик был слишком быстрым, и единственный, с кем он мог нормально тренироваться — собственно, сам тренер. Хоть и тренировками это мало назовешь. Просто помахали мечами да разошлись. Потому что Лютика учил ведьмак. Учил нечеловеческой быстроте, расчету на три шага вперед. Геральт учил видеть его время и едва ли не будущее. Но Лютик все равно не кидал всех этих занятий, потому что изредка действительно находились люди, которые уверенно держали меч. Как-то приехал даже какой-то мега-крутой тип со своими мега-крутыми навыками, и с ним Лютик уже смог сразиться с удовольствием, вспоминая свои прежние тренировки с Геральтом. Оттачивая навыки один на один, он научился нескольким приемам, которые не получались у него ранее, и он так чертовски сильно хотел показать ему, Геральту, что он научился, он умеет, он может лучше и сильнее. Он может постараться, но… Геральта рядом не было. Он общался с Йеннифер, но Геральта не было. Он ни разу не приехал. Так или иначе… — После конца следует начало, так что рано или поздно… Снова взойдет солнце. Йеннифер никогда не могла понять, когда Лютик успел вырасти не только духом, но и телом. Ему скоро исполнится семнадцать, но он уже был выше ее, крепким и, черт возьми, слишком мудрым. К семнадцати он не должен был быть таким, однако… Что еще могло выйти из дома, где жила чародейка и ведьмак? Только это. Только человек с сильной волей, холодным рассудком и умением видеть время, видеть следующий шаг. Лютик вырос тем, кем и должен был вырасти любой другой человек, что провел свой период становления и осознания себя, как личности, под надзором Геральта. Она не могла ожидать другого, однако, каждый раз видя его — она удивлялась. Лютик не был похож по повадкам ни на нее, ни на Геральта. Он любил яркую одежду, обладал слишком активной мимикой и был таким громким, что заглушал собой весь мир. Насчет последнего Йеннифер не была уверена, потому что так повелось, что он с самого начала заглушил собой весь мир, становясь центром ее внимания. Но те слова, что он говорил… Йеннифер поняла эти истины многими годами позже. Отчего-то Лютик знал это сейчас. Что ж… ее воспитание видно издалека. — Так, Йеннифер, — он посмотрел на нее, щурясь. Он больше не называл ее Йен. После того, как Геральт ушел, он не называл ее так. — Как дела у Геральта? Она посмотрела ему в глаза. Он впервые это спросил за последний год. Первое время он без устали спрашивал у нее про него. Пытался что-то выпутать, узнать, что Геральт говорит о нем, что он хочет приехать, просто… не может. А потом просто перестал. И вот, снова. — Я не знаю, — пожала она плечами, хмыкнув. — Он же ушел. — Да, но… Ты же видишь его, не так ли? Вы же всегда рядом, как и положено людям в подобных отношениях, — он как-то криво, неловко улыбнулся. Он улыбался так всякий раз, когда не был уверен в том, что говорил. — Лютик, он ушел. Не только от тебя, но и от меня. — Неужели он не хотел вернуться? — Лютик вздёрнул бровь, стуча пальцем нервно по столу. Он нервничал. Он чертовски сильно нервничал даже просто произнося его имя. Йеннифер пожалела, что не била Геральта каждый раз при встрече. Одного удара явно было мало. — Хотел, — сказала она, тяжело выдохнув, зная, что это наверняка неприятно сдавило Лютику грудную клетку. — Но я не собираюсь принимать назад человека, который просто сбежал и от меня, и от тебя. Знаешь ли, я могу многое простить. Мне даже все равно, что он оставил меня так, будто я была его любовницей. Черт с ним, у вас вообще какое-то странное отношение к женщинам. Да, Лютик, не смотри так на меня, я знаю, что этот синяк под глазом от того, что кое-кто, не буду тыкать пальцем, у тебя и без того рыльце в пушку, полез в чужой монастырь со своим уставом. Лютик недовольно насупился и сморщил нос, кинув тихо: — Неприлично залезать мне в голову. — Я не залезала, милый, это то, что написано на твоем лице, — она пожала плечами, поправив волосы. — Так вот, я привыкла к такому за такое-то время, тем более чего еще ждать от Геральта. Но я уж точно не собираюсь закрывать глаза на то, что он оставил тебя. Он думал, что поступает правильно, но в итоге сделал все еще хуже. И мне совсем не интересно слушать о его мотивах. Лютик напряженно кивнул и нахмурился, потом потер подборок и как-то нерешительно спросил: — Йеннифер, а… Ничего ли не изменилось у него в жизни? Просто… в последнее время, мне кажется… Что я что-то упускаю. Что-то важное в его жизни. Йеннифер выдохнула и закрыла глаза, плотно сжав челюсти. Почему, черт возьми, Лютика волновал Геральт, а сам Геральт решил просто сделать вид, что Лютика никогда не было в его жизни? Почему он не спросил у нее ни разу за все их встречи о Лютике. О том, как невероятно круто он сейчас управляется с мечом, о том, что на курсе он один из лучших и о том, что ему следовало бы быть аккуратнее со всеми своими дамами, которые, не стесняясь, сдавались, падая к нему в объятья, подкупаемые его внешностью и харизмой. Почему он ничего не спросил? — Есть кое-что, — она выдохнула. И замолчала. Кое-что было. Кое-что очень важное. И Йеннифер знала, что в этот раз Геральт был превосходен. Он будто запомнил все свои ошибки, что совершил с Лютиком, и в этот раз… В этот раз он действительно был прекрасным отцом. Лютик выжидающе на нее смотрел, вздернув бровь, нервно жуя губу. Йеннифер смотрела стеклянным взглядом в стол, стараясь успокоить себя. Стараясь не злиться на Геральта за то, что он не видел, как быстро рос Лютик, насколько сильным он был. Что он был лучше его, Геральта, в тысячу раз. Что Лютик был тем, кем когда-то хотел быть сам Геральт. — Цири. Сейчас у него есть Цири. Лютик молчал какое-то время. Ждал, пока Йеннифер уточнит. Не хотел лезть наперед, и Йеннифер уважала это в нем. В нужные моменты молчать и ждать. Он научился этому слишком рано и сейчас, подобная взрослость, конечно, восхищала, но еще — напрягла. — Это… его ребенок неожиданности. Он встретил ее через полгода, как ушел от тебя. Наступила тишина. Тягучая, неприятная, тяжелая. Йеннифер смотрела на его лицо. Он не выглядел так, будто страдал. Он выглядел так, будто его предали. Йеннифер протянула руку и неуверенно сжала его ладонь в своей. Он не одернул ее, и она была чертовски благодарна ему за то. — Что ж. Ведь после конца следует начало, — только сказал он, пожав плечами. Она хотела сказать что-то, утешить его, обнять, как он резко сказал: — Знаешь, я тут балладу написал. О тебе. Йеннифер пораженно хапнула воздуха, медленно моргая. Лютик давно не посвящал никому баллад. По правде говоря, после той баллады о Геральте, все его другие были о каких-то абстрактных событиях, либо легенды и мифы. — Я просто думал о том, что ты… до сих пор со мной, хотя не обязана. Это Геральт взял на себя ответственность за меня. Но он ушел, а ты осталась. Меня очень вдохновила твоя жертвенность… — Но это не жертвенность, Лютик, — покачала она головой, говоря будто на одном лишь выдохе. — Я просто люблю тебя. И полюбила еще в тот момент, когда ты принес мне венок. Он смущённо улыбнулся и кивнул. — Так я исполню тебе ее? — Конечно, — она кивнула, нервно улыбаясь. Все равно ей на Геральта и на его трусливые порывы. Срать на все в этом мире, пока Лютик оставался самим собой. В конце концов, возможно, Геральту действительно нужен был этот опыт, чтобы хоть с кем-то у него вышло по-нормальному. Чтобы стать хотя бы для Цири достойным отцом, а не примером, больным невозможным образом. Прежде чем Лютик успел взять лютню, Йеннифер обняла его. Крепко-накрепко, глубоко вдыхая его запах. Лютик уж давно все перерос, все смог и всех победил. По большей степени, сугубо благодаря себе. Потому что он выдержал. Не сломался. Черт возьми, она любила его так сильно. И в какой-то мере она была благодарна даже Геральту за то, что он принес в ее жизнь Лютика несмотря на то, что своим уходом доставил и ей, и ему нестерпимую боль. В любом случае, он действовал из лучших побуждений. Он хотя бы старался. Она обнимала его, и ничего в этот момент не имело значения. Весь мир заглушился шумом дыхания Лютика и биением его сердца, теплотой и силой его рук. Он все еще ребенок. Взрослый ребенок с его взрослыми глазами и надеждой увидеть Геральта. В ее глазах Лютик всегда был ребенком. Ломанным-переломанным, сильным, смышленым, усидчивым, умным, но ребенком.***
— Йен, я же… — Не называй меня Йен, — перебила она его сухо и быстро. Сказала как отрезала, и для акцента посмотрела на него так, что Геральту захотелось спрятать свое лицо. — Йен ты оставил свои вшивые фиалки. — Не такие уже и вшивые, — буркнул себе под нос Геральт, будто бы проблема действительно была в фиалках. — Да, правильно понял, я здесь не просто так. Не чтобы сказать тебе привет и узнать, как твои дела. Мне это неинтересно, — она махнула рукой и отвернулась к окну. Цири о чем-то говорила во дворе с Эскелем, плетя венок из принесенных цветов. Цири она тоже любила, но любовью другой. К Лютику у нее было что-то помимо любви. Выше привязанности или желания обнять. Лютик привлекал своей взрослостью, мудростью и даже некой сломленностью. Сломленностью иного рода. — Тогда зачем? Если ты из-за Цири… — С Цири я уже поговорила, — снова прервала она его сухо и быстро. Геральт ненавидел, когда она была в таком настроении. Тогда он ощущал себя перед ней совсем слабым и глупым. — Лютик. Я здесь из-за Лютика. Она предпочла сделать вид, будто бы не заметила, как вздрогнул Геральт. Геральт поджал губы и выдохнул. Его обжег неприятный холод от одного лишь упоминания его имени. Он знал, что поступил ужасно, но так же он думал, что это лучшее, что он мог сделать. Избавить его от своего пагубного влияния, но… но тень прошлого все еще нависала над ним, не давала согреться солнцем нового дня. Не давала полностью отдать себя Цири. Эта тень прошлого сжирала его и не собиралась давиться его жестким мясом или костями. Она была жестока к нему. Так же, как и был Геральт к Лютику. Несмотря на то, что он попытался начать все сначала, взять из этого только лишь опыт, умение правильно воспитывать ребенка, он не мог забыть взрослость голубых пронзительных глаз. Не мог забыть, на что обрек Лютика, как поступил и какую боль, возможно, ему принес. Одно упоминание его имени заставило Геральта умереть и воскреснуть за одну секунду. — С ним что-то случилось? — встревоженно спросил он. Йеннифер ранее не поднимала эту тему просто потому, что понимала, насколько бесполезно будет говорить об этом с Геральтом. Ведь он считал, что поступил правильно, а пытаться показать ему, насколько его мысли, мотивация и его правда — тупые, дело неблагородное и бессмысленное. У Йеннифер нет так много лишнего времени, чтобы тратить его на кого-то вроде Геральта в таком плане. Поэтому Геральта значительно встревожило то, что Йеннифер впервые заговорила о нем. — Да. Случилось. В первую очередь, дорогой мой, с ним случился ты, — она повернулась к нему, посмотрев в глаза, сощурившись. Она стояла с выпрямленной спиной и смотрела на него как на свое главное разочарование. Она умела смотреть так. — Про это я знаю. К сожалению, это решал не я, — кивнул он, жмурясь будто от резкой боли. Йеннифер закатила глаза. — Отлично. Сначала ты говорил, что судьбы нет, теперь ты на нее спихиваешь собственные промахи. Ты что-нибудь знаешь о золотом сечении, нет? Пора бы, тебе уже достаточно лет. В общем, я тут не за этим, — она махнула рукой, напомнив себе, что Геральту бесполезно что-то объяснять. — Я общалась недавно с Лютиком… И я вижу, что у него может быть чудесная жизнь. Он талантлив, любим девушками, харизматичен. Выступает примером для новых студентов и является картиной «как не надо себя вести, когда речь идет об отношениях». В общем, у него все может быть просто чудесно. Умеет постоять за себя, все еще держит меч в руке… — она заметила, как Геральт вздернул брови, будто бы удивился, что Лютик все еще спит с мечом под подушкой. — Да, знаешь, он очень хорош. Я даже горжусь им. Он умен, имеет хорошее чувство юмора и… — ей пришлось прерваться. Геральту не нужна эта информация, а она просто продолжала это говорить, считая это таким важным для него. Потому что это было важным для нее. Она выдохнула и продолжила: — Но есть одно «но». Один гештальт, висящий в воздухе и мешающий ему зажить для себя. — Не продолжай. Я понял. Геральт кивнул и нахмурился сильнее, невольно сжав руки в кулаки. Как бы то ни было, как бы старательно он не пытался убежать, было одно но. Убежать от проблемы — не значит ее решить. Он не мог оставить это все на ее плечах, думая, что они справятся. Что справится Лютик. — И для чего ты тут? Что-то хочешь предложить, так? Что? Йеннифер устало выдохнула и возвела глаза к потолку, будто бы кричала о том, что «Геральт, дебил, тут и так все ясно, почему ты делаешь вид, что ты тупой?!» Конечно же она знала, зачем он пытается казаться идиотом. Ведь тогда не надо решать никаких проблем. Особенно с травмированными детьми. — Через пару месяцев у него выпуск. Я спрашивала, чего он хочет, но… — ей снова пришлось заткнуться. Геральту это неважно. Он предпочитал закрыть глаза и уши. Да. — Неважно. — Нет, важно. Что он сказал по поводу будущего? Йеннифер ощутила, как неприятно закололо в груди. Почему? Почему? Почему ты, блять, такой? Объясни мне? Если тебе интересно, если тебе важно, то почему ты ни разу меня о нем не спросил? Ты пытаешься игнорировать проблему? Думаешь тебе станет легче? Не станет. Не обманывай хотя бы себя. Не обманывай. Она вдохнула. Снова собрала весь свой мир из осколков, на которые он разбивался сотню раз по вине Геральта, и, привычно сложив его в неясную кучу, в этот беспорядок, который Геральт оставлял каждый раз после себя, уходя, она, наконец, сказала: — Хочет путешествовать. Быть странствующим бардом. Выступать при дворах и в тавернах одновременно. Его звал какой-то там крутой король... — не помню, ты знаешь, я не углубляюсь в эти имена, когда их правители сменяют друг друга быстрее, чем птицы успевают прилететь с зимовки — выступать постоянно при дворе, но он отказался. Хочет жить по воле случая. Она посмотрела на поток, а потом, выдохнув, в глаза Геральту, и сказала: — Это так похоже на тебя… Геральт прикрыл глаза и выдохнул. — Но я знаю, что это не отпустит его. Твой образ. Ты. Поэтому… я подумала о том, чтобы он переехал сюда после выпуска. На месяц, не больше. Чтобы у вас было время расставить все на свои места. Я не могу настаивать на этом. Не могу заставить тебя силой, но, Геральт, — она подошла к нему, смотря в глаза. Она нервничала, она боялась. За Лютика. Боялась, что не сможет сделать то малое, что было в ее власти. — Я могу попросить. Попросить тебя понять его, себя, поговорить с ним. Додать ему то, что не смог за те два года. Геральт ответил не сразу. Он смотрел ей в глаза и все не мог поверить, что своей тупой трусостью, страхом, потерял нечто настолько прекрасное. Потерял ее. Потерял его. Он просто испугался, решил, что не сможет выдержать это, и ушел. И сам до сих пор страдал по собственной вине. И он спросил, тихо и умоляюще: — Ты правда думаешь, что это возможно? Что в этом есть смысл? А такое ненавидела уже она. Каждый раз, когда он говорил с ней этим голосом — она ощущала в нем сквозную боль, непонятое отчаяние. Бедный ее ведьмак просто был перепуган до смерти человечностью в них двоих, не смог справиться со своими чувствами и сбежал. Бедный ее глупый ведьмак до сих пор страдал, потеряв ребенка и ее. Бедный глупый ведьмак… Но ведь уже слишком поздно. И для жалости, и для понимания, и для прощения. Так поздно говорить «прости». Так поздно умолять вернуться. Но она сказала, коснувшись ладонью его щеки, ощущая, как что-то теплится в ее груди, как надежда щебечет в ее горле: — Да, дорогой, это может возыметь смысл. Если ты пообещаешь, если ты постараешься… Она не знала, на самом деле, есть в этом смысл или нет. От нее ничего не зависело. Лишь Геральт и Лютик. Она ничего не знала, но хотела верить, что в этом в самом деле есть смысл. У нее нет лишнего времени, но в таком случае каждая крупица этого времени принадлежала Лютику с того самого момента, как она увидела его. И Геральт сказал, положив руку на тыльную сторону ее ладони, прижимаясь колючей щекой к ей ладони: — Я обещаю, что постараюсь. Она ощутила, как помягчели колени. И, не выдержав этого глупого порыва, такого светлого и щемящего, кинулась к нему в объятья, сдавшись. Почти три года холода, отторжения, слепоты, надежды и снова холода. Ради секунды теплоты в его руках. Ради надежды, что это в самом деле поможет Лютику. Это все, что она могла. Надеяться. Что Лютик все же сможет найти отца в нем, в Геральте. Что Геральт сможет им быть. Она ненавидела Геральта сейчас так же сильно, как и любила. Со двора раздался звонкий детский смех. Смех Цири. И оба они, стоящие, прижатые к друг другу, так ужасно некстати ощутили боль за то, что рядом не раздался смех Лютика. Мальчика, чье детство сгорало у них на руках, а они просто смотрели.***
Давайте уж начистоту: если Геральту и было в чем завидовать, так это только в том, что у него были явные проблемы с эмоциональным интеллектом. Йеннифер вообще иногда казалось, что у него психопатия с умственной отсталостью или что-то такое. Это единственное, чему можно было бы завидовать Геральту. Что ж, она поняла, что это: зависть к ведьмаку из-за такой тупой мелочи. Она ощутила ее — зависть — когда она рассказала Лютику про то, что, если тот хочет, если не испытывает отторжения, то они могут съездить к Геральту. Увидеть его. Она отдала бы все, что имела (кроме Цири и Лютика, разумеется), только ради того, чтобы в тот момент не ощутить это непонятное, сложное, разрывающее ее грудную клетку чувство. Лютик обрадовался. Первые пять секунд он радовался. Он был в восторге. А потом его губы задрожали и он сказал, срывающимся голосом, что ему нужно отскочить на пять минут, отдать что-то преподавателю, скоро вернется. Он ушел, чтобы прорыдаться. Йеннифер понимала это. Понимала так же, как и Лютик ловил моменты, в которых надо соврать, и соврать хорошо, а если врать не получается — уходи. В тот момент она осталась одна на несколько минут, и эти минуты не дали ей ничего, кроме нестерпимой тяжести в груди. Каждая секунда отдавалась тромбоном в голове. Головной болью. Тянущейся и мучительной. Лютик обрадовался. И разрыдался. Потому что одна мысль о Геральте сжирала его, заставляла бояться невесть чего и нервничать. Потому что Геральт ему не отец. Он — больная мечта, болезненный образ, неутоленные порывы и желания. Йеннифер могла лишь догадываться о том, как Лютик среагирует на Геральта. И как Геральт отреагирует на него, на Лютика. Эта их первая встреча, лишенная обид, могла бы быть самой прекрасной. И в то же время самой болезненной. Она лишь присела на скамью и впервые захотела не ощутить ни одной хреновой эмоции. Не чувствовать того, как разрывалось ее сердце от боли за Лютика. Она хотела бы, чтобы ее чувства были так же каменно-спокойны, как и ее лицо в тот момент. Но как же всему сущему срать на ее хочу. Так что ей оставалось только снова, черт возьми, снова собрать свой мир, собрать себя, чтобы улыбнуться Лютику, чтобы показать ему, что мир в порядке. Что она в порядке. Что он в порядке Пожалуй, да, это все, что она могла.***
Она могла лишь догадываться, в каком предвкушении Лютик провел последний месяц своего обучения. Она осталась на это время в Оксенфурте, и, честное слово, у нее уже болела голова от того, как Лютика распирало эмоциями. Она чувствовала и видела эту смену. Лютик был в восторге, был в ужасе. Он радовался, смеялся, пугался, ненавидел, обижался и снова был счастлив. Он спрашивал: «как думаешь, Геральт захочет услышать ту балладу?» Лютик интересовался: «а ему понравится эта баллада?» ГеральтГеральтГеральт. Весь Лютик был о Геральте, и Йеннифер хотела заорать «хватит», объяснить ему, срываясь на маты и крик, почему он не должен быть о Геральте, не должен быть похож на Геральта и, боже упаси, быть Геральтом (еще одного она бы попросту не выдержала), но она не делала этого. Просто потому, что понимала, насколько любые объяснения будут бессмысленны сейчас. Да и в любой другой момент. Это травма в Лютике была как коррозия, она уже въелась в него, засела в его мозгу. Ее не вычленить диалогами. Спасти Лютика мог только Геральт и решение этой проблемы с фигурой отца. Додать ему то, чего не хватило. Восполнить пробелы. Как же она хотела верить, что у Геральта в самом деле получится устранить свои промахи. Так же, как он это делал с Цири. Точнее, с Цири он просто не допускал этого, был таким хорошим отцом, что Йеннифер иной раз неприкрыто удивлялась этому. Ощущала радость за Цири, и следом — ощущение оглушительной несправедливости от мыслей о Лютике. Что ему так не повезло. Что он оказался в итоге травмированным взрослым ребенком, которому не хватило любви, несмотря на то, что Йеннифер пыталась заменить собой и мать, и отца. Ему все еще не хватало Геральта. Йеннифер хотела бы молиться на этот гребаный Каэр Морхен, на Геральта, на удачу, но, увы, всегда полагалась только на себя, и знала, насколько все это сейчас было бесполезно. Дни тянулись один за одним, проведенные в урагане эмоций Лютика, которому Йеннифер пришлось всучить успокоительное, чтобы тот ну хоть немного отдохнул сам от себя. Выпуск прогремел достаточно… внушительно. И несмотря на то, что Лютик на утро был не спавший, все еще пьяный и явно хреново себя чувствующий, он заумолял Йеннифер очутиться там, с Геральтом, прямо сейчас. Йеннифер с трудом уложила его спать, уверяя, что Геральт явно не одобрит его пьяного, перекошенного похмельем лица. Лютик что-то прокряхтел, но все-таки спать лег, понимая, что в самом деле выглядел не лучшим образом для встречи с Геральтом. Все то время, что Лютик спал, Йеннифер провела с дрожащими руками и неприятно тяжело бьющимся сердцем. Она не думала, что можно нервничать такое долгое время, однако ж… Возможности человеческой психики, видно, были мало того, что бесконечны, так еще и непостижимы для существ вроде них. Когда Лютик проснулся, то долго не выходил из комнаты, а по выходу выглядел так, будто собрался на свидание. На лице ни следа долгой попойки. Чистый, свежий и красивее, чем кто-либо еще, Лютик выглядел так, будто никогда не знал ни боли, ни страдания, ни страха. Только голубые глубокие глаза на его все еще детском лице горели ожесточенностью. Йеннифер смотрела на него и ощущала какую-то гордость. Несмотря на то, что лицо Лютика — уж явно не ее заслуга, она все равно ощутила ее. Лютик был чертовски красивым для человека. Она нередко думала о том, что, возможно, он был полуэльфом (у него даже форма ушей была чуть-чуть заострена), но спустя некоторое время Йеннифер убедилась, что нет, он был человеком. Просто до смерти красивым, харизматичным и умеющим улыбаться так, будто нет, он совсем не сломлен. Будто бы он был в порядке. — Ну я вроде не воняю… — сказал он не очень-то и уверенно, принюхиваясь к себе, и Йеннифер рассмеялась. — Нет, не пахнешь. Может быть, от тебя идет легкий шлейф красного сухого, но не критично, — она пожала плечами, улыбаясь, позволяя себе представить, что все было в порядке. Пыталась не замечать этого гребаного меча за его спиной, который он носил с собой довольно часто из-за тренировок в любом удачном и не очень месте. Это так похоже на Геральта… Она прикрыла глаза и глубоко вдохнула. Ее рука дрожала, когда она взмахнула ей, создав портал. Казалось, что дрожало даже ее сердце. Ноги помягчели. Это было чертовски волнительно. И она, блять, искренне восхищалась Лютиком за то, что он умудрился выглядеть совсем не принужденно. Будто бы тренировал эту эмоцию специально для этой встречи. Для Геральта. Из-за того, что она толком не могла сконцентрироваться, портал их вывел в южную часть леса в несколько километрах от Каэр Морхена. Она устало закатила глаза и тяжело выдохнула. — Тут даже воздух чище, — сказал Лютик, и она так и замерла рукой в воздухе, желая попробовать снова. — После Оксенфурта так… неожиданно слышать природу, — он вскинул голову, убирая волосы с челки со лба. Без своего этого яркого дублета, в одной сорочке да штанах, с перекинутым мечом через плечо, и лютней, висящей по другую сторону, Йеннифер впервые показалось, что он выглядел… по-взрослому. Будто бы ей впервые удалось посмотреть на него со стороны, не так, как своего ребенка видит любящая мать. Лютик высокий, пластичный, с широкими плечами. С серьезным уверенным взглядом и непонятой эмоцией тоски на его лице. Прекрасный в этом ужасе. Сейчас, на секунду, она видела крепкого высокого сильного парня с глубокими пугающие-взрослыми глазами. Она хотела дернуть рукой, сделать портал, но издали послышались шорох и рычание. Она устало закатила глаза, а Лютик внезапно расплылся в широкой улыбке. — Позволишь мне? Я тут подумал, ты ведь ни разу не видела, как я в бою, — сказал он, потянувшись к мечу за своей спиной. Йеннифер смотрела на то, как ладонь обняла рукоять меча, и даже в этом жесте она увидела Геральта. Она выдохнула, опустила руку и кивнула. Это были обычные волки, но ее мало интересовала эта живность. Это было удивительно — ведь она даже не вздрогнула, когда один выпрыгнул прямо на нее. Но ее сердце замерло, когда Лютик сделал выпад, рубанув одним резким точным движением. совсем как Геральт. Она смотрела, затаив дыхание, на движения Лютика, на его плечи, на удары, и все в нем, до единого движения — Геральт. Это так похоже на тебя… Она смотрела на четкость его движений, на их силу, уверенность. Лишенные всего ненужного, Лютик двигался слишком быстро, выучено и натренированно. И он почти не запачкался, не считая небольшого пятна крови на сорочке и несколько разводов на белой щеке. Она пораженно вскинула брови, больше удивляясь этой… чистоте. Он вытер щеку тыльной стороной ладони и посмотрел ей в глаза. — Я не в лучшей форме, если честно. С лютней я дружу лучше, ты знаешь. Хотя бы потому, что ее я держу каждый день, а меч раз на раз не приходится, — он усмехнулся, подбросив меч и перехватив его за рукоять с другой стороны. — Не такая уже и плохая форма, сопляк! Лютик вздрогнул от незнакомого голоса, а Йеннифер нахмурилась. Знакомый. Абсолютно точно знакомый, но кому он принадлежал — сразу вспомнить не смогла. Издали послышался шорох травы и лошадиное ржание, а потом из тени, держа под узды лошадь, вышел Ламберт, неприятно улыбаясь. Йеннифер подарила ему лишь быстрый небрежный взгляд и посмотрела на Лютика. Лютика, который стоял с идеально прямой спиной и с широко открытыми глазами смотрел на Ламберта. Так, будто увидел какое-то божество. Впервые его взгляд показался ей по-детски заинтересованным. Она так и не поняла, почему, но ей показалось, что это что-то значило. Что это чертовски много значило для него. Что именно? Или... кто?