твоя пуля в лоб, как путеводная звезда.
Йеннифер попросила Геральта поговорить с Лютиком еще раз. От этой просьбы он напрягся, почти испугался ее. Он вообще Лютика боялся с каждым днем все больше и больше. Понимая, что он в самом деле взрослый, чувствующий. Геральт до сих пор считал себя слишком громоздким для Лютика. Йеннифер объяснила ему, что Лютика она сюда и привела для него, для Геральта. Они должны поговорить нормально. Геральт должен сказать то, что так и не смог. Должен. Собирался Геральт с силами долго с учетом того, что он не отошел от их ссоры и таких… новостей. В голове было мутно и непонятно. Как же так — Ламберт жертва? Как так вышло, что Лютик одурачил его, влюбил в себя, а в итоге просто… оставит с разбитым сердцем? Его сияющий юный мальчик. Будущий король сцены, красивый и хорошенький, счастливый и обманывающий всех… Да, черт возьми, Геральт пропустил все. Упустил момент, когда Лютик стал тем, кто он есть сейчас. Геральт так же ощутил нужду поговорить с Ламбертом, но понял, что видеть его не хотел. Он мог понять все сказанное Йеннифер, он даже мог понять чувства Лютика в каком-то смысле, но… Но не принять это, черт возьми, нет. И ему было стыдно, что он радовался тому, что Лютик не любил его по-настоящему, а Ламберт и вовсе не мог принять такого рода отношения. Он был рад боли Ламберта — своего друга, человека, с которым провел много-много лет бок о бок. Геральт ненавидел себя, и он был раздавлен морально из-за всей этой ситуации. Но он понимал, что единственное, что он мог — поговорить. И, может, в самом деле не лезть в их отношения. Лютик же не глупый, и с ним Йеннифер, а Йеннифер всегда принимает правильные решения. Геральт был напуган как мальчишка. Он оттягивал время и дотянул аж до позднего вечера, и шел к нему в комнату с надеждой, что тот и вовсе заснул. Он бы и не пошел, честно говоря, но его Йеннифер пнула, сказала, что улизнуть не выйдет. Он замялся перед его дверью и глубоко вдохнул. С Цири отчего-то было проще… Ах, да, он же не переломал ее представления и насильно не заставил поменять ориентиры, пренебрегая собственным я. Дверь тихо проскрипела. В комнате горел мягкий свет. Лютик удивленно вытянул шею, а потом, увидев его, нахмурился и снова уткнулся взглядом в книгу, поджав губы. Геральт тяжело выдохнул и закрыл за собой дверь. В самом деле, пора бы уже повести себя как взрослый мужчина. Как отец. — Все еще обижаешься, да? — криво усмехнулся он и медленно подошел ближе, садясь на край кровати так, будто боялся Лютика. Коснуться его. Обжечься. — А ты как думаешь? — недовольно буркнул Лютик. — Я решил тебе открыться, довериться, а ты… — А я волнуюсь о том, что ты снова будешь переламывать себя ради ведьмака. — Да что вы взвились с этим переламывать! Я не переламываю! Живу так, как хочу! Мне нравится меч и все эти штуки! Нравится быть сильным! Уметь постоять за себя! Геральт тяжело выдохнул и покачал головой, горько усмехнувшийся. — Я тоже так думал свои первые года. Думал, что сам этого хотел, а по итогу мне просто пришлось… смириться. Да, я понимаю, о чем ты говоришь. Если так случилось, то, что ж… значит, так случилось. Но я бы понял это, не будь у тебя выбора. Йеннифер говорила мне, что ты хотел быть путешествующим бардом. Петь. Так почему сейчас ты перестал петь, Лютик? Это твой выбор? Лютик медленно моргнул, пораженный внезапной серьезностью и впервые какой-то мудростью. Он медленно отложил книгу и плотно сжал губы. — Я не могу сейчас… петь. Это сложно, Геральт, не в таком состоянии. Все мои мысли о… — Ламберте? О тренировках? О том, как бы тебе достать какого-нибудь монстра, чтобы доказать мне, что ты чего-то стоишь? Не ври мне хотя бы сейчас. Я здесь не за этим. Лютик не ответил. Словил себя на желании спрятаться от этих внезапно взрослых вопросов, от уверенности Геральта. Показалось, будто бы все вокруг знали правду, а Лютик выстроил свою из лжи и теперь медленно блуждал меж тупиков, пытаясь заведомо безнадежно найти таким образом выход. — Я люблю вас обоих, — прошептал одними губами Лютик, и это то, что заставило Геральта замереть, позабыв о всех других словах, что он хотел ему сказать. — И поэтому я не хочу уходить. Я хочу петь и играть. Выступать при дворах на балах. Быть в центре внимания, но… но какой в этом смысл, если все это будет без вас? Да, я делаю это для тебя, потому что с самого детства ты был моим миром. А Ламберт… просто показал, что можно по-другому. Я не хочу всего этого, если не смогу быть с вами. Знать, что ты любишь меня. И что… — Лютик, — прервал его Геральт и прикрыл глаза. — Нет, не это ты должен сказать. О какой любви ты говоришь? Ты не любишь ни меня, ни Ламберта. Геральт видел, как Лютик весь зажался, как от удара, как будто пытался спрятаться. — Пойми, я не обесцениваю твоих чувств, и я знаю, как тебе обидно слышать что-то вроде того, что якобы ты не понимаешь, а мы тут такие умные и все знаем. Нет, мы тоже тупые обиженные взрослые. Но… но есть вещи, о которых мы узнали чуть больше за нашу сотню лет. Лютик, посмотри мне в глаза. Пообещай, что будешь сейчас таким взрослым, каким только можешь быть. Лютик медленно моргнул и посмотрел на него. С каждой секундой Лютик будто раздевался перед ним, обнажал свои чувства — как оказалось, чертовски хрупкие для кого-то вроде Геральта. — Я не хочу делать тебе больно, но без правды нет понимания. Без правды можно прожить всю жизнь слепым и так и не узнать, какого ты цвета. Лютик кивнул. Геральт видел, как дрожала его нижняя губа. — Послушай, кое-что я знаю. Не о тебе, нет, я не смею такое говорить, но любовь… она никогда не растет из желания что-то доказать. Когда ты любишь — тебе не надо ничего доказывать. Любовь не возрастает из боли, из чувства несправедливости и обиды. Любовь всегда отдача. Ты любишь Йеннифер. Это ответ. Тебе не нужны боль, отчаяние и стремление. Ты не будешь вон из кожи лезть, чтобы доказать ей что-то, потому что ты любишь ее и ты знаешь, что эта любовь бескорыстна и чиста. Это любовь. Ей ничего не нужно. Ты не любишь меня, мой мальчик, нет… Потому что я не дал тебе ничего для этого. Лютик моргнул и опустил взгляд вниз. — И сам подумай, для чего тогда это стремление мне что-то доказать? Почему мечом, а не балладой? Почему кровью, а не известностью? Почему ты хочешь быть мной? Хочешь признания? Но нет, Лютик, я тебя не признаю. Знаешь, почему? Потому что моим чувствам это не нужно. Потому что я ценю тебя таким, какой ты есть. Даже если бы ты ничего не умел, я бы считал тебя самым бесценным и невероятным. Поэтому я был слеп к твоим порывам, я не понимал их, пока мне этого не объяснила Йеннифер. Я не хочу, чтобы ты брал в руки меч. Это опасно. — А Цири? — А Цири я учу тоже для ее безопасности. Сила в ней настолько велика, что несравнима ни с чем. Я учу ее с ней обращаться. А тебя… не надо учить обращаться с этой силой. Ты сильнее многих, я знаю это, но, послушай, на лезвиях меча счастья не построишь. Хватит, отпусти это все. Не слушай это, послушай себя. Я знаю, ты поешь, и ты хочешь, чтобы это пение услышали. Но баллады не кладут на свист разрываемого воздуха. Твои руки могут создать нечто великое, а ты?.. Ты-то что делаешь? И для чего? Лютик молчал, ощущая себя совсем глупым маленьким мальчиком. — И почему ты… ушел? — Потому что не знал, какие слова сказать, чтобы ты отпустил это. Я думал, когда я уйду, ты просто забудешь меня, но что я вижу? Я вижу человека, который борется за несуществующий образ. Не за меня, Лютик, ты дерешься за свои собственные фантазии, которых не было никогда, а значит и достигнуть их невозможно. — В чем состояла проблема просто поговорить со мной? Ты всегда плел всякий бред про игнорирование проблемы, про… — Потому что в твоем случае это единственный выход. Игнорировать. Уже неважно, что я тебе скажу — этого в любом случае будет мало. Ведь я не та фантазия. Я существую, а твой идеал — нет. Лютик ощущал как дрожали губы, но ему все еще хватило сил, чтобы не рыдать. Просто маленький, заблудившийся мальчик. Мальчик, который даже не знал ничего о собственных чувствах. — Но Ламберт… я люблю его. Он дал мне… — Дал что? Чего не существует? Чего нет? Что он тебе дал? — Внимание, — тихо прошептал Лютик. — Я знаю, он любит меня. — Любит. Не смею возразить, — кивнул Геральт и впервые за весь диалог опустил взгляд, тяжело выдохнув. Его плечи опустились. — Но ты любишь не его. Ты любишь то, что он тебе дает. Любишь думать, что тебя признал кто-то похожий на твою мечту. Ты любишь его похвалу и любишь, что он проводит с тобой время. Все то, о чем ты мечтал со мной. — Но я ничего не хочу ему доказать! Это отдача на его чувства! Это как с Йеннифер… точно-точно! Это по-настоящему. Геральт усмехнулся. Криво, непонятно. — Любовь, мой милый, не появляется за месяц. Ей мало даже года порой. Любовь это всегда переходная стадия между одним и другим циклом. Любовь вырастает из привязанности, страсти, влечения и доверия, а потом перерастает в безграничное уважение, понимание и привязанность. Расскажи мне, разве ж можно построить дом за месяц? Нет. Нельзя. Либо это и не дом вовсе, а лачуга или хижина. — Хорошо! Но… но это все может стать таковым! — Чтобы ты потом разочаровался, ага. Ламберт сейчас не твой формат. И я не твой формат. Ты хочешь внимания, любви и уважения. Ты хочешь купаться в бриллиантах и восхищении. Ты хочешь не любви, Лютик, поэтому ты так рвешься отсюда. Тебе хочется славы. — Ну и в чем проблема? Хочу славу и Ламберта, ага, чего тут несовместимого? Геральт усмехнулся и прикрыл глаза, покачав головой. — Это то же самое, что с твоей лютней и мечом. Разве ты сыграешь на мече балладу? Нет. Вот и с Ламбертом… — Он тебе просто не нравится! Вот ты и наговариваешь всякое. Геральт снова улыбнулся. Сейчас Лютик в самом деле напомнил ему самого простого ребенка. Немного глупого, не хотящего смотреть на вещи так, как смотрят все. Пропускающий слова взрослых мимо ушей, предпочитая свой сладкий сахарный мир настоящему. Геральт понимал это. И отчасти был рад, что какая-то часть ребенка в Лютике еще была. Ведь только дети не готовы признавать, что истинная любовь не отнимает у тебе тебя, не ограничивает твои навыки. Она раскрывает тебя. Но в случае Лютика эти чувства просто сжирали его. Ничего более. Этот механизм понимаешь только после того, как пройдешь через него. — Лютик… когда ты закроешь глаза. Когда сможешь взять в руки лютню и выступить для других. Когда ты отпустишь мой образ. Просто представь: ты не захочешь мне ничего доказывать, не захочешь бороться за мое внимание… скажи, будешь ли ты в таком случае тренироваться на износ так же, как и сейчас? Лютик задумался. Он закусил щеку, посмотрел куда-то в сторону и неуверенно сказал: — Нет. У меня же все время будет уходить на творчество, куда тут мечом махать? Да и если… представить, что это все будет вдали от тебя и тебе в самом деле уже ничего не докажешь. Геральт улыбнулся и медленно кивнул: — Правильно. И тебе уже не захочется заменять меня Ламбертом. — Я не заменяю его тобой. Геральт прикрыл глаза и сказал, тихо-тихо: — Я скажу тебе кое-что, но ты не будешь злиться. Лютик кивнул. — Иной раз, — ведьмак открыл глаза, посмотрев на Лютика так снисходительно, что Лютик смог расслабиться под этим взглядом. Даже ощутил желание обнять Геральта, а не ударить: — Нам сложно понять себя. Психика выстраивает защитные механизмы и ты просто… ну, видишь все не так, как должен. Есть синдром заложника. Синдром жертвы. Просто чтобы человеку было немного комфортнее. Иногда мы не понимаем из-за мусора и слоя этих механизмов. — И что ты хочешь сказать, что ты залез ко мне в голову и увидел все без этого, да? — усмехнулся Лютик, закатив глаза и покачав головой. — Не я, — пожал плечами он. — Я не умею. Плечи Лютика опустились, и он поднял опустошенный взгляд на Геральта. — Нет… неправда. Она могла что-то не понять. — Она всегда все понимает. Она женщина, Лютик. Она все понимает. И она знает, что ты замещаешь Ламберта мной, и нет, это не любовь. Она не хочет делать тебе больно, опять же, потому что она женщина. Но я не хочу, чтобы ты потом разочаровался. А ты разочаруешься, когда поймешь, что совсем ты не хочешь Ламберта. По крайней мере не сейчас. Потом… кто знает, если есть судьба, то, быть может… Но не сейчас, Лютик, тебе слишком мало лет, чтобы любить его по-настоящему. — Неправда… — почти неслышно прошептал Лютик. — Хватит делать из меня дурака. Хватит думать, что мои чувства это какая-то книжка или игрушка. Я не… — он прервался судорожно вдыхая. Губы дрожали. Руки дрожали. Он любил Ламберта. Любил сильно и иррационально, но любил. Ему нравились его улыбки и не нравилось, когда тому было больно. Он приходил в трепет только от его имени, а от его голоса становилось так тепло-тепло на душе. Каждое его касание согревало изнутри, и Лютик хотел бы быть его пульсом, его сердцем. Быть воздухом, зная, что он дышит им и так же сильно нуждается. Он любит Ламберта. Это они не понимают, а не он. Он все прекрасно знает. — Лютик, не плачь, — попросил Геральт, протянул руку, чтобы вытереть его щеки, но Лютик резко подскочил с кровати и просто выбежал с босыми ногами. Снова. он снова сбежал от проблем, вопросов и скандалов. Так же, как это делал Геральт. Он выдохнул и покачал головой. Это выматывало его эмоционально.***
Лютика эта боль тяготила последнюю неделю, но от слов Геральта ему стало еще хуже. Выходит, и Ламберт ему не верит? Поэтому он тоже от него бегает и скрывается? Думает, что Лютик совсем глупый? В один момент Лютик просто остановился, стоя босыми ногами на холодном каменном полу и рыдая. Ламберт это единственное, чего он хотел, что его успокаивало, а он просто… не верил ему? Думал, что он врал ему? Видел замену? Но ведь он… искренне переживал за него, волновался, ощущал его боль как свою. Неужели этого мало? Он же и предложил ему поехать вместе, потому что хотел выступлений и свободной жизни, но хотел он их рядом с Ламбертом! Лютик медленно пошел вперед, ощущая, как содрогались его плечи, слыша, какие рваные вдохи рвались из его грудной клетки — почти скулеж. Он знал, куда он шел, и нет, он совсем не сомневался. Перед дверью он даже не замер, тихо открывая ее. Знакомый запах приятно вскружил голову, подарил ассоциацию со спокойствием и уютом. И он, зареванный и трясущийся, стоит с босыми ногами и смотрит перед собой. — Лютик? — заспанный, сонный, хриплый голос забрался под кожу вибрацией, сошел на нет, растекся теплом. — Ты что, плачешь? Эй… что… Блять, иди сюда. Неважно, как старательно Ламберт пытался сбежать от него, как хорошо прятался и отводил взгляд за завтраком, на котором он появлялся все реже и реже. Сейчас он позвал его к себе, и Лютик забрался в чужую кровать. — Тшш, — прошептал Ламберт, укрывая его одеялом и поглаживая по волосам. — Успокаивайся, все хорошо… А может и не все, не знаю, — он глубоко вдохнул, уткнувшись носом в его макушку, обнимая, пряча в кокон своих объятий. — Тише… тш-ш-ш, — он медленно укачивал его в своих руках, чувствуя, как Лютик прятал свое мокрое лицо в шее. Лютик казался в его руках донельзя беззащитным и открытым. Ламберт ощущал, как звуки этих рыданий выворачивали его изнутри, но он мог только лежать рядом, шептать бессвязный успокаивающий бред и обнимать его. Его маленький глупый мальчик… Ламберт знал, что не сможет в самом деле сделать его счастливым. Мог только дурачить его, подаваться слепой игре Лютика, но не тогда, когда Лютик откроет глаза и все поймет. Он не мог тратить его года жизни, не мог позволить даже любить его по-настоящему, но по крайней мере он мог быть здесь и сейчас. Успокаивать его и гладить по волосам, вдыхать его запах, ощутить теплоту его тела. Тело, которое Ламберту казалось до безобразия прекрасным. Упругим, горячим и, наверняка, нежным. Неважно, как далеко хотел бы убежать от Лютика Ламберт, он не мог выгнать Лютика такого вот — дрожащего, рыдающего, умоляющего о помощи. Помощь, которую Ламберт не мог ему дать. Не мог протянуть руку, потому что ему ее отрезали. Ему много чего отрезали. И сердце вырвали. Растоптали давно да выкинули. Но он все равно не смог его прогнать. Не в таком состоянии. Не сейчас. Лютик всхлипнул и обнял за шею, сильнее прижимаясь к горячему сильному телу. Ламберт гладил его по спине и волосам, что-то шептал, был таким близким и знакомым. Успокаивающим. Один запах заставлял Лютика забыть обо всем мире, о всех ужасах. Он любил его. В самом деле — любил. но почему они не верят? Лютик медленно отдалился от его шеи, посмотрев в глаза. Ламберт лежал рядом с растрепанными волосами, смотрящий на него так ласково и нежно, что Лютику снова хотелось рыдать. В последнее время он ощущал себя слишком уязвимым для этого места. — Что случилось? — шепотом спросил Ламберт, вытирая его щеки от слез. Лютик не ответил. Шмыгнул носом и медленно коснулся его лица. Провел пальцем по шрамам, обвел губы и тихо прошептал: — Ты такой красивый, — он снова подался к шрамам, вырисовывая их. — Хорошая причина, чтобы поплакать, — усмехнулся Ламберт, продолжая гладить свободной рукой по спине. Впервые она показалась какой-то худой и хрупкой. Лютик сейчас в принципе казался до безобразия беззащитным. Таким, что и трогать страшно. — Не бросай меня, — попросил Лютик. Так тихо и откровенно, что Ламберт так и замер на секунду. Казалось, что даже ритм сердца остановился. — Он ушел, сейчас он меня прогоняет. Ты тоже, да? Хочешь уйти, а если я тебя догоню — то ты меня прогонишь? — Лютик, детка, я… И оборвался на полуслове. Что «я»? Он — ничего. Он — отсутствие. Он — пустота. Он желает своей смерти каждое утро. — Каждый раз, когда ты улыбался мне, — продолжал Лютик тихо и едва дрожащим голосом. — Мне казалось, что я весь твой мир. Все то особое время, что я был с тобой — оно бесценно по сравнению со всем тем, что мне придется пережить. Даже если ты уйдешь так же, как и он, как все они… я буду ждать тебя, малыш. Потому что другого мне не останется. Неважно, что они говорят, я буду ждать тебя. Он посмотрел в глаза. И в этот раз его собственные были такими светлыми и открытыми, такими несчастными и такими беззащитными. Его взгляд казался открытой книгой, которую Ламберту надо либо дочитать, либо забыть навсегда. — Лютик, ты не… — Не понимаю? Не знаю? Они все так говорят… — выдохнул он и подался вперед, касаясь его лба своим, глубоко вдыхая, будто хотел забрать дыхание Ламберта в себя. Стать для него хотя бы так чем-то важным, хоть он и без этого был. Ламберту не нужны все эти штуки, чтобы ощущать без Лютика головокружение от кислородного голодания. — Не делай из меня идиота. А даже пусть и так. Я знаю, что я не хочу, чтобы ты уходил. Но ты ведь этого и не сделаешь? Не уйдешь по-настоящему? — он подался еще ближе, прижимаясь своими губами к его. — Ведь я прекрасен, когда плачу. Ламберт вздрогнул, шумно вдыхая запах Лютика, пытаясь вобрать так вкус его губ. Тело показалось тяжелым, сознание — тонким и прозрачным. Ритм сердца Лютика заменил ему его собственный. — Все мои баллады будут о тебе. Я знаю это. И я знаю, что ты нужен мне, малыш, нужен, как воздух, — его дыхание было рваным и тяжелым. Ламберт ощущал, что собственные руки не слушались, и он даже не заметил, как прижал Лютика к себе еще теснее и ближе. Он не хотел его отпускать, черт возьми, не хотел. Ему нужно было бежать от Лютика, не дать себе проявить эту слабость снова, понимая, что эти отношения обречены заранее. Лютик ослеплен своей детской обидой, травмами и желанием забрать Геральта себе от чужих глаз. Лютик ослеплен им, Ламбертом, ведь Ламберт… так похож на Геральта, когда держит в руке меч. Ему нужно бежать. Прямо так, босыми ногами по иглам и битому стеклу, ранясь о ветви дикой малины. Бежать в холод и дождь, бежать, если он не хочет, чтобы Лютику потом не было куда больнее, чем сейчас. Что значит для юного цветка расставание с его страстным любовным интересом? И что значит для зрелого человека одним утром увидеть, что существо, лежащее рядом убило двадцать лет твоей жизни, а ты даже не хотел этого по-настоящему? Ламберт верил в предназначение. Он верил в это по-детски наивно, так, как дети верят в чудо и загадывают желание на падающую звезду. Ламберт верил, что если так тому быть, то он встретит Лютика позже, и если так надо — они будут все еще желать друг друга, любить и хотеть. Будет хотеть Лютик без больного образа Геральта, будет хотеть Ламберт, уже раз причинивший себе нетерпимую боль этой любовью. А сейчас он должен бежать… но Лютик прижался к его губам теснее и Ламберт потерял контроль над собой, своим телом, своими мыслями. Он, как послушная псина, добровольно передал поводок в руки Лютика. В руки Лютика… руки, слишком хрупкие для такой дикой псины типа Ламберта. Но Лютик медленно потянул за цепочку на шее, притягивая ближе, и Ламберт вспомнил, насколько он беззащитен перед Лютиком. Перед его красотой, хрупкостью и силой, спрятанной за этим стеклянным телом. Он сцеловывал слезы с его лица, ловил каждый его выдох и понял, что не был в силах оторваться от него даже если бы его угрожали сейчас убить. Нет, не сейчас. Не в этот момент.***
Птицы голосили во всю, шум листвы был громче обычного. Даже ветер, казалось, имел громкость. Он выл. Как ураган. Но все, казалось, было спокойно. Ламберт медленно открыл глаза, тщетно пытаясь найти утешение в природе, но нет, бесполезно. Его сердце было тяжело от накопленных в нем эмоций, и ничего не успокаивало его. Точно так же, как и ничего не казалось ему спокойным. Весь мир будто пребывал в смятении. Мир сошел с ума. Он слышал, как трава примялась под тяжестью чужих сапог. Он не оборачивался. Нет смысла. Он знал его. — Место не поменял, да? — А есть на что менять? — Ламберт смотрел на воду. Она была стоячей, но казалась ему сейчас неспокойной, будто бы там был водоворот. Но она была спокойна. Абсолютно точно. Геральт вдохнул и присел рядом. От него пахло костром почему-то. Деревом. Пылью. Кровью. Как и от любого другого ведьмака. Они вовсе не особые. Они обычные. Штампованные. — Я знаю о вас, — сказал он спокойно. Ламберту и этот голос казался громким, будто Геральт ревел, а не просто говорил. Но однозначно — он просто говорил. — Он тебе рассказал? — Не имеет значения. — Злишься? Хочешь меня придушить? Знаешь, можешь попробовать. Я не буду против. — Я тут не за твоими суицидальными наклонностями, Ламберт. Он пожал плечами и сглотнул. Да, точно, как он мог забыть. Ведь всем на самом деле все равно. Все просто притворяются и делают вид, что что-то чувствуют, когда, на самом деле, это все просто вранье. — Хорошо. Зачем ты тут? Должен догадаться, что я не собираюсь… причинять ему зло. — Конечно. Я все понимаю, Ламберт. С каких пор Геральт все понимает? И почему сейчас он выглядел как зверь в засаде? — Я понимаю тебя и твои чувства к Лютику. От такого сложно сбежать. От него. Он пахнет как юг, в меру нежен, как девица, но силен, как взрослый мужчина. Притягивает этим контрастом к себе. Прелестен как раннее утро. Он чудо. Да, я знаю. Ламберт неуверенно посмотрел на него. С каких пор Геральт понимает это? Понимает его, Ламберта? Ведь Ламберт иной раз не понимал даже сам себя. Лютик в его глазах в самом деле был как утренней рассвет. Тонкая вуаль, нежность, неспешность, чувство такта, мелодия, ритм, шелк, легкие рубашки. Глаза — озера. Нет-нет, море. Океан! Океан, да. Полон еще мальчишеских грез. Такой прекрасный, что иной раз и коснуться страшно. Но как это мог понимать Геральт. Ведь он никак не мог смотреть на Лютика так, как смотрел Ламберт. — Но нет, это не твое, Ламберт. Посмотри на себя. В твоих руках любая роскошь — грязь. Попортишь все. И себя, и его. Он медленно отвел взгляд. Посмотрел на воду. На спокойную воду, которая казалась штормом. — Можешь, конечно, попробовать украсть его и сбежать отсюда, чтобы я не нашел. Хотя я найду. А ты бы даже и не пробовал, знаешь. Может, он с тобой и будет, но любовь твою погубит. Нет, Ламберт, дурное это дело, бессмысленное. Дай его другим любить, пускай кто-то, кто знает в этом толк, его отыщет, а ты ну… Ну что тебе вообще надо? Бутылка какого кислого да тишина, чтоб самобичевать себя легче было. Брось ты это… Ламберт снова посмотрел на него. Но Геральта не увидел. Увидел себя. Самого обычного себя. Не отличишь от отражения в зеркале Он, говорящий ему самому, что… Лютик просто не для него. Что-то обожгло в груди, обдало, как кипятком, все сжалось, а после он открыл глаза. Воды не было. Леса не было. Была темная комната, лунный свет, тонкой полоской оставляющий свой след на стене, и заснувший, наконец, после истерики под боком Лютик. Время все еще, видно, было темное. Еще даже и не предрассветное. Ламберт тяжело выдохнул и проморгался. Послевкусие после сна было неприятным, оставляло осадок. Он прикрыл глаза и попытался успокоиться. Это же то, что он умел. Брать над собой контроль. Как ведьмак он должен быть чертовски спокойным и не поддаваться эмоциям. Он привык убивать монстров. Зверей. Он должен убить этого зверя. свою нежность к Лютику. Ведь он пожирал его. Он чуть отстранился и посмотрел на лицо Лютика. Бледное, с еще немного покрасневшими губами от слез. Он заснул недавно. Недавно успокоился. Возможно, Ламберт задремал после этого буквально истощающего поцелуя. Заснул после того, как принялся снова его успокаивать. Заснул под собственный шепот. Может быть. Он медленно коснулся его подушечками пальцев, убрал волосы с лица и подался вперед, прижавшись своими губами к его лбу. Прекрасный как восход. Светлый как солнечный свет. и Ламберт, черный как зола. Он просто испачкает собой Лютика. Испортит столько лет жизни. Что ему оставалось делать? Лишь верить в предназначение. Что Ламберта в самом деле с кем-то что-то связывает. Но он бы хотел быть связанным с ним, с Лютиком, ни с кем более. Это было смешно: так легко обесценивать чувства Лютика до простой страсти, и возвысить свои до абсолюта, до болезненной любви, которая душила его. Да. Со стороны все кажется каким-то ненастоящим. Он вдохнул и зарылся носом в его волосы, глубоко вдыхая, снова пытаясь заснуть и стараясь не думать об этом глупом сне. Да. Ведь это в самом деле просто глупый, ничего не значащий сон.