Ты говоришь, что любишь меня, но тогда почему единственное, чего мне так хочется — это любви?
Mother Mother — Oh Ana От себя не убежишь. Разумеется от себя не убежишь, ведь твоя тень следует за тобой. Но ведь сейчас еще так темно. Нет даже предрассветного времени. Нет этого самого темного часа. Нет и света. Есть отсутствие. Значит, и тени нет. Ламберт ощущал себя сбитым с толку. Не хотелось делать больно никому. Даже уже самому себе, просто потому, что Ламберт больше не хотел боли. Ему хватило. Она следовала за ним каждый гребаный день. Боль, чувство вины, ответственности. Это жрало его. Весь завтрак — непривычно молчаливый, будто бы кто-то умер — Геральт пялился на Ламберта. Почти и не моргал. Ламберт это чувствовал. Эти гребаные взгляды, которые буквально его пожирали. Будто бы он в самом деле узнал. А может и узнал? Поэтому Лютик плакал? Ведь причину Ламберт так и не узнал. Он не смог заснуть в ту ночь, поэтому ушел из комнаты задолго до пробуждения Лютика. Может, это и не было такой плохой идеей, ведь так он мог показать себя в отвратительном свете, Лютик обидится и больше его не захочет. Он усмехнулся сам себе. Да, он и вправду запросто делал из Лютика идиота, которым он абсолютно точно не являлся. Ламберту казалось, что в последнее время он жил свою жизнь под какую-то очень угнетающую, тревожную музыку. Вроде все и в порядке, все даже почти хорошо, но он ощущал себя разбитым. От себя не убежишь. Даже в самую тьму. А как хотелось… Каждый раз, когда ты смотрел на меня, я ощущал себя всем твоим миром. Ламберт снова посмотрел на Лютика — незаметно, будто бы и не хотел смотреть вовсе, так, всего лишь задел взглядом. потому что ты весь мой мир. Ламберту было мерзко от этого всего. Ему уже не хотелось ни прощения, ни понимания, ни любви. Хотелось водки. Вина. Что-нибудь крепкое и действенное, чтобы ну, совсем не больно. Может так, пускай ноет немного как оно и всегда было — ведь не было момента, когда Ламберт был спокоен — но не так сильно, черт возьми, не так. Доесть он так и не смог, поэтому просто молча встал и ушел. Это было поразительно, как другие ведьмаки и Цири ловили это настроение и просто молчали. Они знали, что говорить смысла не было. Цири о чем-то переговаривалась тихо с Койоном, свои пять копеек вставлял Эскель. Иногда они смеялись, и тогда Ламберт начинал злиться. Какое право они имели улыбаться? Как, блять, они могли это делать? Но потом Ламберт вспомнил, что просто никто ничего не знал. Не понимал. И слава Богу. Геральт пошел за ним. Ламберт чувствовал это, но не слышал. И он шел какое-то время, игнорируя его шаги за собой, а потом остановился и посмотрел через плечо на него. Геральт, может, и был старше его, но Ламберту казалось, что сейчас они оба просто беспомощные идиоты, напуганные юношеством одного мальчика. — Что? Ламберт даже отчасти желал, чтобы сон был вещий. Сейчас ему Геральт скажет, чтобы он не смел на Лютика даже смотреть, и Ламберт, отбрехиваясь словами Геральта, свалит отсюда и попытается умереть от алкоголизма, чтобы не болело. Ему нужна мотивация, и слова Геральта ничем не хуже, чем любая другая. — Выглядишь ужасно. — Спасибо, — кивнул Ламберт. — Это все? — Нет. Тишина. Забивать время чем угодно, даже тишиной, лишь бы оттянуть момент, не говорить. Молчать. — Лютик? — Нет. Ламберт удивился. — В каком-то смысле да, но… Геральт прервался, когда Ламберт презрительно фыркнул. Тишина. Звуки шагов. Геральту не было необходимости подходить ближе, но он зачем-то шел. То место, где они остановились — оно было темным, потому что ближайшее окно было в нескольких метрах. Они видели друг друга достаточно четко, но сумрак нагонял на и так не самое хорошее настроение еще более мрачные ассоциации. — Йен рассказала мне. Ламберт кивнул. Даже не надо спрашивать, что и как. И почему. Нет, не надо, и не потому, что Ламберту это неинтересно, он просто и так все прекрасно знает, всего-то. — Я хотел сказать тебе спасибо, Ламберт. За твою благоразумность. Ламберт пожал плечами. Срать он хотел на благоразумность, он просто не хочет, чтобы кто-то страдал по его вине. Чтобы кто-то потерял нечто такое важное, как годы жизни, по его вине. — За твою жертвенность. — Не говори такое в отношении меня. — Зачем? — спросил Геральт внезапно тихо. — Уже нет смысла прятаться, но ты все еще делаешь вид, что в тебе нет ничего человечного. Если б в тебе не было этого всего, ты бы… знаешь, мог бы сделать мне это назло. — Мне просто насрать, но я не мудак. — Насрать, поэтому ты убегаешь от этого? Зная, чем это обернется, ты сбегаешь от этого. — Но не решаю проблему, — на выдохе сказал Ламберт и развернулся, лениво идя вперед. — Это так похоже на тебя… Геральт усмехнулся, идя вслед за ним. — Думаешь, я поступаю правильно? Думаешь, это в самом деле верное решение? — В отношении кого? — Лютика. Не меня же. Со мной уже… — он махнул рукой. — Сотка уже, умирать пора. — Глупостей не говори. — Ты здесь все равно не за моими суицидальными порывами, Геральт. Я впервые у тебя что-то спросил, а ты, блять, как всегда — рожу в песок и с плакатом «я не я и жопа не моя». Геральт внезапно рассмеялся. Это беззаботность в Ламберте его поражала. Правда, в ту же секунду неприятно закололо под ребрами. От мысли, насколько Ламберт уже свыкся со всем этим состоянием, с подавленностью и тяжестью, что ему в самом деле… уже просто было нормально. — Ты не поступишь так, как думаешь. Не так, как когда-то поступил я, думая, что это решение проблемы. Ламберт замер. Под его ногами была полоска света, идущая от окна. В последнее время ему очень не хватало солнца. Надо б побольше времени проводить на улице, наверное… Даже если мир и вправду сошел с ума. — Не понимаю, о чем ты, — шмыгнул он носом. — Не давай мне эту свою ответственность, мне это не нужно. — Ты сам ее взял. Мне даже сейчас не пришлось стараться… Лютик уже меня не хочет, представляешь? Не хочет мне ничего доказывать. Это поразительно. Я не знаю, понимал ли ты все, что делал или нет, однако… мы здесь. Ламберт смотрел на эту полоску света. Жизнь — череда черного и белого. Правда. Вот черная полоса — в два метра. А вот белая — пятьдесят сантиметров. И вот черная — три метра. Да, в самом деле, один цикл сменяет другой. Просто не оговаривается их время. — Не понимал. Не соврал. Честно. Не понимал. Просто Лютик чудо, а Ламберт… он должен был быть осторожнее, а не позволять себе пропасть в этом. Геральт тяжело выдохнул. Он сказал: — Так или иначе… Я знаю, что ты не поступишь так, как в своем время поступил я. Потому что ты знаешь, чем это чревато. Тебе не нужно учиться на своих ошибках, тебе достаточно чужих. Тебе не нужна чужая боль, ты охочий до своей. — И что с того? Геральт снова усмехнулся. На этот раз будто бы что-то прятал за этой усмешкой, но Ламберту было все равно. Его это не касалось. Он сказал: — Я знаю, что у тебя это получится, но у меня — никогда. Ламберт сделал шаг вперед и поднял голову, жмурясь от солнечного света. Да, когда-нибудь солнце озарит его жизнь. Когда-нибудь один цикл сменит другой. Когда-нибудь. Ну, а сейчас… Он пошел вперед, скрываясь в темноте, кинув через плечо: — Не понимаю, о чем ты. Ну а сейчас добро пожаловать в новый, самый черный день. Даже со своим зрением Геральт не смог разглядеть его в этой черноте. Он будто бы с ней слился. Он будто бы ей и являлся. Тьмой.***
Lana Del Rey — Dark Paradise Хотелось солнца и как назло его не было. Небо затянули тучи, хотя Ламберту, в общем-то, не было до этого дела. Он пытался помедитировать, хоть немного успокоиться, отстраниться от этого, но у него не выходило. По крайней мере природа не выглядела так, будто сходила с ума. Ведь, на самом деле, когда тебе кажется, что снаружи творится безумие, что мир тонет в пороках — это всего лишь отражение того, что происходит у тебя внутри. Ламберт это знал. Поэтому он был рад, что мир Лютика в самом деле не сошел с ума. Он пытался снова и снова. Хотел провалиться в себя, даже если найдет что-то отвратительное. Все лучше, чем реальность, но ничего. Сконцентрироваться было невозможно. Ведь каждый раз, закрывая глаза, он будто видел перед собой мертвый рай. Это было неописуемо и безусловно страшно. Всегда волнительно и ужасающе смотреть как что-то настолько прекрасное мертво. Поэтому он должен был отказаться от Лютика. Только поэтому. — Не помешаю? Ламберт открыл глаза. Что ж, блять, такое. Это место для его уединения, а его тут все трогают и трогают! В самом деле, сон был к месту… надо искать новый угол. — Нечему мешать, Лютик, — на выдохе сказал Ламберт, открыв полностью глаза. Лютик замялся на несколько мгновений, а после нерешительно прошел вперед и сел рядом, смотря на его лицо. Ламберт перевел взгляд на него. — Ты сегодня по-странному спокойный, — тихо сказал Лютик и нерешительно протянул руку вперед. Застыл на миг, а потом сжал ладонь Ламберта в своей. Ламберт не одернул. Не нашел сил. Да и не хотел. Сейчас уже ничего не помешает ему. И не изменит. — Я устал, — честно признался Ламберт, и плечи его опустились. — Очень сильно устал от всего происходящего. — Это из-за меня, да? — спросил он и хотел бы услышать отрицание. — Да, детка, из-за тебя, — кивнул Ламберт. Лютик опустил взгляд вниз. Это «детка» постоянно заставляло ощущать его себя… странно. Он все никак не мог понять, какой смысл в это слово вкладывает Ламберт. То, что обычно вкладывала туда Йен или то, что вкладывает обычно любимый мужчина? Или мужчина на одну ночь. Где тонкая грань? Лютик с ужасом осознал, что Ламберт совмещал в себе все это. Он был и отцом и любимым мужчиной. и мужчиной на одну ночь. Это было поразительно странно, а еще — болезненно. — Прости, мне жаль. — Не за что извиняться, — покачал головой Ламберт. — Ты не можешь извиняться за то, кто ты есть. — В смысле? — Лютик поднял на него взгляд, выглядя так чертовски нерешительно. — Ну, ты был прекрасен, а я решил, что я достоин чего-то прекрасного. Ты же чудо, Лютик. Последнее предложение Лютика смутило и он быстро заморгал, а потом опомнился, сказав: — Ты достоин. В смысле, стой, нет, не бывает достоин или нет… бывает… чувства. Ага. Вот. У тебя ко мне, у меня к тебе, — он нежно улыбнулся и сильнее сжал руку Ламберта в своей, прижал ее к своей груди там, где билось сердце. Ламберт посмотрел ему в глаза, выглядя чертовски уставшим. Он не выспался, ему было дурно от происходящего и все еще тяжело. — Верь мне, пожалуйста, — попросил Лютик. — Я глупый, да, пусть, и много не понимаю. Хорошо. Но ты важен мне. Нужен. — Это просто замена, Лютик. Мы оба это знаем. Как только призраки прошлого уйдут, ты все поймешь. Лютик поджал губы и опустил голову вниз так, чтобы челка закрыла его глаза. — А я… а я все равно знаю, что твои чувства никуда не уйдут. Даже спустя года, — сказал он задушено, сильно сжимая ладонь Ламберта в своих руках. Ламберт ощущал, как быстро билось его сердце. — Почему? — Просто знаю. Я чувствую, это. Не знаю, будто… между нами что-то есть. Всегда было. Когда я впервые увидел тебя, мне подумалось, что именно тебя я ждал с детства. Ламберт выдохнул и поджал губы, а потом покачал головой. — Может быть. Может оно и так, и нам что-то да суждено… — Верь хотя бы в это, — попросил его Лютик, перебив. — Верь в это, и мы когда-нибудь сбудемся… Раз ты не готов сейчас. — Это не я не готов, — покачал головой Ламберт, а потом поморщился, ощутив, как на нос упала капля дождя. — Это… ты пока не совсем правильно все видишь. Может быть, когда ты это отпустишь… мы снова встретимся. И ты посмотришь на меня чистым взглядом, без всех этих гештальтов и проблем… И тогда… тогда, что ж, значит, это было суждено. Лютик дергано улыбнулся, поглаживая грубую кожу на руках Ламберта кончиками пальцев. Дождь закапал сильнее и Ламберт фыркнул. Только вот дождя еще не хватало. А они все равно сидели на месте так, будто их это совсем не тревожило. На самом деле, так оно и было. Это их совсем не тревожило. — Обещай, что тогда ты будешь достаточно сильным, чтобы иметь терпение, дорогой, — попросил Лютик, медленно прижимаясь щекой к тыльной стороне ладони Ламберта, потираясь. — Обещаю. Они какое-то время молчали, пока дождь становился все сильнее и сильнее, и Ламберт не потянул Лютика к себе, прижимая к себе, закрывая его собой от дождя. Он поглаживал его по спине, прижавшись губами к его макушке, шумно вдыхая его запах. Это было так важно для него в этот момент. — Прости, я просто не хочу, чтобы ты совершал эту ошибку. Не хочу, чтобы ты жалел, — сказал Ламберт. — Когда-нибудь… когда-нибудь, если так будет суждено. Но не сейчас, нет, мой мальчик, слишком рано. Тебе слишком мало лет, чтобы совершать такие грандиозные ошибки. Лютик медленно отстранился от его шеи, смотря в его глаза. Ламберт снова поразился их чистоте. Чистоте глаз Лютика. Такие светлые и широко открытые. Такие непривычно детские и невинные. — Сегодня… когда ты ушел утром. Когда я проснулся один… Знаешь, я впервые подумал о том, что мне надоело жить в страхе того, что ты уйдешь. Так же, как и Геральт, — он прижался к нему снова, потеревшись своим носом о его, закрыв глаза. — Мне надоело бояться… Ламберт закрыл глаза, поджав губы, прекрасно понимая, к чему это все шло. Оно с самого начала было таким. Что ж, видимо, пришло время… пришло время кидать всю свою жертвенность и доброту душевную. Пора обнажать клыки, рычать и смотреть исподлобья. Пора снова вспомнить себя и ненавидеть. Пора бы уже… — Даже если я не хочу этого, я ничего не в силах изменить, — судорожно прошептал Лютик, и голос его дрожал. — Поцелуй меня перед тем, как ты уйдешь. А там… будь как будет. Ведь если так суждено, значит, так суждено. Ламберт выдохнул и медленно прошелся губами по его подбородку, губам, носу. Выдохнул, а потом поцеловал. Теплота губ Лютика обожгла, в голове снова стало мутно и неясно. У Ламберта ни разу не было таких поцелуев. Только с Лютиком. Только с Лютиком он терял самого себя и даже мир медленно умирал со своим этим сумасшествием. Все звуки сужались до биения его сердца и дыхания. Это происходило каждый раз. Может быть, их в самом деле связывает что-то. Что-то выше понимания и веры. Но не сейчас, черт возьми, не сейчас. Все, что у них было — больная страсть Лютика и такая же больная любовь Ламберта. Это было правдой: Лютик — все, чего он хотел. Он желал спасти его, помочь, излечить, защитить. Сделать все, чтобы знать, что он в порядке, но слишком много "но", висящих в воздухе. Возраст Лютика — гребаный возраст, когда он еще не нашел даже себя, какая речь может идти о партнере? Возраст Лютика, который не давал ему полной сознательности. И образ Геральта, его гребаный призрак, который заведомо делал из Ламберта обман и одну сплошную провокацию. Ведь Лютик все больше и больше будет желать Геральта, видеть в нем, в Ламберте, Геральта, своего отца, но Ламберт хотел быть его любовником, его лучшим другом, не отцом, черт возьми. И чем дальше они будут идти, тем сильнее разочарование будет сжирать Лютика, и тем ужаснее и отчаяннее будут становиться их отношения, которые могут затянуться на слишком долгое время. Потому что Ламберт уже не сможет отпустить, а Лютик будет болен этим. И единственный их спутник во время этих отношений — боль и разочарование. Черт возьми. Слишком много гребаного разочарования могло ждать их в будущем, но ведь.... ...но сейчас Ламберт снова поцеловал его, и снова весь мир упал в марево, пока они целовались под ливнем.