Жестокость судьбы

Накаджима и подумать не мог, что когда-нибудь в полном одиночестве будет сидеть среди белых стен, в лунном свете напоминавшим ему клетку, помещение из которого нет выхода, в котором нет никого, кроме тебя одного, среди тёмных коридоров, в которых в каждом углу прячутся его собственные страхи, сидеть на железной скамейке и с таким волнением ждать, пока заветная серая дверь с металлической ручкой откроется. Сероволосый худой с перелевающимися фиолетовым и жёлтым оттенками глазами парень, выросший в приюте, не знавший что такое забота, любовь, дружба и товарещество так быстро проникся к кому-то, что сам не заметил, как считал этого человека другом и с лёгкой тряской от волнения ожидал заветного появления этого друга в проходе. Он в каком-то смысле даже восхищался им и пытался отплатить за всю доброту, проявленную сироте. Именно поэтому… Именно поэтому сейчас Ацуши так беспокоится за семпая, что спас из реки несколькими месяцами ранее. Хотя нет. Можно ли называть спасением прервание самоубийства? Незнакомец, что был вытащен на сушу тогда, так и сказал, раздосадованно заметив, что не сгинул в пучине. — Меня зовут Дазай. Дазай Осаму. Представился тогда весь промокший до нитки суицидник. А после, извиняясь за  доставленные проблемы- всё же он хотел совершить чистое позитивное и безболезненое самоубийство, не доставляющее никому проблем- и замечая голод отчаивщегося сироты, наградил того обедом и ночлегом в собственной квартире. Накаджима тогда впервые за несколько дней так сытно поел и поспал в тёплом месте, на мягком диване, укрывшись шерстянным немного колючем пледом. Было так уютно и тепло, что хотелось навсегда остаться в этой просторной и обжитой квартирке, всегда спать на этом диване и всегда есть вкусную пищу, заказанную спасённым им парнем- сам утопленик, увы, готовить не умел. Тогда мальчика переполняли благодарность и непонимание столь доброго поступка со стороны шатена перемотанного бинтами. С тех самых пор юноша всегда задавался вопросами, на которые так и не мог понять ответов. Что движет Осаму Дазаем? Что в его голове? Почему он так жаждет умереть? Отвечая на эти вопросы, кареглазый шатен лишь слабо улыбался, выдавая смешок, и задумчиво смотрел сверкающими и отчасти печальными глазами сквозь стену, будто утопая в собственных мыслях, говоря лишь одно. — Мужчина боится смерти, но в то же время она его превлекает. Что в больших городах, что в литературе, смерть следует за всеми. Только этого момента в жизни нельзя избежать. Именно этого я и желаю. Дверь со слабым скрипом отворилась, вырывая Накаджиму из неожиданнно нахлынувших воспоминаний. В проходе показался слабо улыбавшийся высокий и худой парень в новых бинтах и больничном одеянии, виновато поглядывавший на сидящего напротив него Ацуши. — Дазай-сан… Вы снова пытались это сделать? Тихо спросил сирота, опуская голову. Он сканцентрированно разглядывал свои ноги и холодный кафельный пол городской больницы, напряжённо держась за края такой же холодной металлической скамьи. В помещении было непревычно прохладно, мурашки ползли по ногам и поднимались по спине к шее, заставляя вздрогнуть. Глаза юноши были широко раскрыты, когда тот мыслями находился совсем в другом месте. В той самой ванной, в коей несколькими часами ранее нашёл суицидника без сознания с глубокими, кровоточащими порезами на запястьях, что сейчас были тщательно перевязаны и зашиты. Картина окравленной ванны, Осаму, сидящего одетым в домашнюю одежду в тёплой и уже окрасившейся в алый воде, рядом лежащего на холодной плитке  осколка разбитой в гостинной бутылки коньяка, стоячий запах горячей жидкости, что сочилась и вытекала из намеренно сделанных ран не выходила из головы. Ещё минута-две промедления и смертник получил бы желанное, вечный покой, но Накаджима снова его «спас», вырвав из рук коварной смерти и не отпуская семпая в полное её распоряжение. — Ацуши, я…думал лишь попробывать. Но эта боль так неприятна. — поморщился Осаму — Этот способ не по мне, я больше не буду этого делать. — спокойно и с некой весёлостью в голосе рассуждал забинтованный, будто говорил о каком-то обычном деле, об обычном способе решить очерёдную проблему, об обычном выходе из  ситуации. — Да не в этом дело! — сорвался на крик парень, не обращая внимание на глубокую ночь и сон других пациентов. Он всё-таки оторвал свой взгляд от пола и, вскачив в порыве эмоций, остановил его на карих глазах. Ацущи не стал что-либо больше говорить лишь потому, что эти глаза были пусты. Абсолютно. В них не было ни глубокого сожаления, ни поражающей боли, ни всепоглощающего отчаиния, ни безумного желания, ни простого стыда, ни обычной радости, ни безумной грусти, ни сумашедшего восторга, ни устрашающей апатии, ни даже привычной доброты. Ничего. Пустота, тьма, затягивающая и гипнотизирующая, та, что протянет свои невидимые руки-полотна, схватит в холодные объятья и заберёт тебя с собой в пучину беспокойства, одиночества, боли и душевных страданий, твоих ошибок и болезненных потерь. Только эта тьма могла выразить всё, что творилось в душе Дазая, — ведь глаза наши — отражение именно души- только эта тьма могла сказать то, о чём сам Осаму говорит лишь загадками, — если вообще говорит- только та чёртова тьма могла заставить прочувствовать внутреннюю опустошённость, собственную беспомощность, никчёмность, хрупкость и всю бренность этого мира. Так много могла поведать эта пустота карих глаз, настолько много, что сердце обычного и слабого человека может и не выдержить этого сводящего с ума потока, этих мыслей, этих чужих эмоций, этого неожиданного раскрытия души неполноценного человека. «Как такое возможно? Он совсем ничего не чувствует? Ему вообще наплевать?» — раздавались в мыслях юноши вопросы, вдребезги разбивая образ добродушного, беззаботного, ленивого и по-ребячески ведущяего себя самоубийцы. В тот момент Накаджима понял. Понял то, чего никак не мог понять до этого, понял того, кого никто не стал понимать, и промолчал, тихо уйдя, вытирая проступившие слёзы. Лишь слабый скрип закрывающейся двери палаты нарушил тишину, образававшуюся после его ухода. Снова весна. Снова апрель. И снова начало учебного года. Прошедший, последний год в старшей школе был весьма странным и полным всяких забот, что успели потрепать нервы беднего парня. За это время общение с Акутагавой переросло в дружеские отношения, экзамены были сданы почти на отлично, а мусор, что называл себя учениками, стал видеть авторитет и в Рюноске, не осмеливаясь более ему досаждать. Но что больше всего напрягало Накахару весь этот год, помимо вечного стресса от учёбы, нехватки денег и недосыпа, так это печать на шее, которую поначалу он скрывал белыми бинтами или длинным пластырем. Теперь же приходилось носить кожанный чокер, который ему так любезно подарил Акутагава, прознав про проблему рыжеволосого и его раздражение от вечных вопросов, и всё время следить за тем, чтобы скрываемую фразу не увидел постронний, что было не менее хлопотно. Ко всему прочему Чуи  не давали покоя мысли о своём партнёре и о способах избежания встречи с этим человеком. Он вечно твердил себе, что не собирается следовать какой-то судьбе и идти путём, что она ему подготовила, а сам решит своё будущее. Поэтому твёрдо решил, что даже если встретит свою партнёршу, то всеми силами будет держаться от неё подальше, не допуская того, чтобы она вмешалась в его только налаживающуюся жизнь. Да-да, всё было именно так. По сравнению с тем, что пережил, и что было до этого, происходящее сейчас в жизни Накахары могло решить дальнейшее его будущее и помочь выползти из дыры, где отбросы общества собирались, чтобы потешиться над очерёдной жертвой, и делили территории в битвах за власть. Парень упорным трудом шёл именно к этому моменту, терпя других учеников в своей старшей школе и не спав по нескольку дней подряд. К моменту, когда он сам начнёт новую жизнь в новом университете. И вот он стоит прямо перед этим величественным, высоким и аккуратным зданием, не решаясь ступить на первую ступень широкой лестницы, ведущей к большим деревянным дверям с вырезанными на ней узорами и названием, гласившим: «Частный университет искусств Йокогамы». Это было одно из престижнейших учебных заведений в городе, в котором учились в большинстве своём дети состоявшихся в обществе людей и имеющих хороший заработок и влияние. Попасть на обучение в подобный университет без денег и власти было почти невозможно. За каждое бюджетное место велась ожесточённая борьба, выиграть которую могли лишь лучшие из лучших. Именно поэтому Накахара усердно готовился к вступительным экзаменам, не давая себе и дня на отдых. Он литрами выпивал кофе, чтобы не заснуть, делая ЭССЕ по очерёдному зарубежному литературному произведению, зарывался в книги и чтение с головой, сидя на неудобном деревянном стуле в полном одиночестве в скрытым ото всех углу городской библиотеки, строя огромные башни и стены из гениальных произведений былых времён и биографий классиков литературы, толком не ел только бы успеть закончить работу по японскому языку и всё время думал да размышлял о разных вещах, не переставая этого делать даже при разговоре с Рюноске, всё время отвлекаясь и выпадая из реальности, отчего голова пухла и была готова расколоться на несколько частей, а ослабевшее за всё это время тело сломаться от дуновения слабого ветерка и упасть со звонким шлепком, ударившись об землю или пол, неживой тряпичной куклой. Зато счастью Чуи не было пределов, когда парень узнал о своём успешном поступлении в университет, обещавший ему новую лучшую жизнь. И вот на улице апрель. Стоит ужастно тёплый и душный воздух, а солнце нещадно припекает, лишь иногда скрываясь за белыми медленно плывущими по голубому небу облаками и давая облегчённо вдохнуть. Парень поднимается к заветной двери с сумкой в руках и, не обращая внимание на скопление людей, останавливается в проходе, не решаясь ступить дальше. Глаза разбегаются, не зная на чём остановить свой взгляд — то ли на просторном коридоре с на вид мягкими и дорогими диванчиками у стенок да колон и высоких потолках, то ли на необычной лестнице и больших узких окнах. Чуя приходит в себя только тогда, когда какой-то парень с волосами до плеч проходит мимо, грубо задевая его плечом. Накахара поддался вперёд и чуть не упал от неожиданного  столкновения с незнакомцем, но всё-таки удержался на ногах и, выругавшись, стал искать паршивца в толпе. «Как сквозь землю провалился» — подумал рыжеволосый, так и не найдя фигуру, что его толкнула и направился на свой этаж, выделенный специально для литературного факультета.