Жестокость судьбы

Кто-то скажет, что он идиот, кто-то — что лентяй, а кто-то найдёт в нём себя. — Чёрт, ну где же, где… Но Осаму не виноват. Он просто утомился. Утомился и перепутал даты. Поэтому целую неделю не появлялся в университете, думая, что апрель ещё не наступил. — Нашёл! Воскрикнул на всю квартиру Дазай, с радостной улыбкой доставая из-под кровати пистолет и проверяя обойму. — Дазай-сан, что вы делаете?! — с изумлением закричал Накаджима, подбегая к суициднику и хватая того за руку, держащую непонятно откуда взявшийся у студента пистолет — Я собираюсь свести счёты с жизнью, Ацуши!  Сейчас самое время! — Нееет, не врееемя — перечил юноша, пытаясь забрать оружие из рук забинтованного — Но меня же и так убьют, если я туда пойду! Лучше я сам это сделаю! Быстро и безболезненно!!! — Нет, Дазай-сан! Немедля одевайтесь и идите на учёбу! — забрав пистолет себе, указывал сидящему на полу хозяину квартиры Накаджима. Осаму, страдальчески застонав, пополз к шкафу с одеждой, где его ждала белая рубашка с длинным рукавом и чёрные жилет с брюками, пиджак же надевать в такую жару совсем не хотелось. Одевшись, суицидник ещё долго не хотел выходить, умоляюще смотря на Ацуши, пришедшего к нему в полдень, раскрывшего все шторы и поведовавшего горькую правду о том, что апрель уже как неделю наступил. Тот же в ответ лишь недовольно ворчал и, вручив Дазаю коричневый портфель с учебниками и тетрадями, вытолкнул парня из его же квартиры. — Ну так же нельзя! Я ведь могу и вернуться! — Ещё как можно! Идите, Дазай-сан, идите! Так Осаму и оказался в той ситуации, что случилась двумя часами позже. На улице снова стояла невыносимая жара, а Чуя снова не выспался, делая очерёдное задание. Накахара уже не помнит тот день, когда последний раз спал больше 6-ти часов в сутки, когда не закупался кофе, когда не болела рука от вечной писанины. Вот она новая жизнь? Что-то не верится. Слишком много схожего у этой новой жизни с прошлой. Та же усталость, тот же недосып, ужастная бледность кожи и круги под глазами, которые были уже привычны, те жи однообразные будни, те жи лицемеры вокруг, перешёптывающиеся о нём, нищем студенте, что поступил в престижный университет и теперь возомнил себя равным им, плющиеся ядом, обсуждая рыжеволосого за спиной, но в лицо не высказываясь, уже зная о грубости и вспыльчивости самоуверенного мальчишки. Поменялись лишь место учёбы, положение в обществе у лицемеров и скучная чёрная форма на тёмно-малиновый пиджак и тёмно-зелёные штаны в клетку. Какое же гадство. Чуя в полном одиночестве сидел на заднем дворе школы, на деревянной лакированной и на удивление  удобной скамье, вдыхая тёплый воздух и скрываясь от палящего солнца в тени величественного здания. До следующей лекции было время в полтора часа. Слишком мало, чтобы доехать до своей квартиры и сделать что-то путное, но слишком много, чтобы просто ждать. Однако для манящего и недолгого сна времени предостаточно, посчитал студент и, убрав недоеденное бенто в сумку, облакатился о спинку скамьи, вытянул ноги и, положив шляпу себе на лицо, откинул голову назад. Через несколько минут парень провалился в долгожданную и нехватающую ему тьму. Она приятно обволакивала, даря чувство спокойствия, тепло, некий комфорт, и погружала рыжеволосого всё глубже и глубже, в самую пучину своего царства, царства прекрасных снов и кошмаров, волшебных мечт и ужасающих страхов, великих достижений и сломляющих неудач. Эта тьма окружала, крепко держала и не давала двинуться и поплыть в выбранное Накахарой место в пустоте. Он мог лишь висеть в воздухе, чувствуя каждой клеткой своего тела черноту пучины, в которой оказался, и смотреть, что будет дальше. Постепенно тьма рассеивалась, отступая, но не переставая дарить чувство полёта. Из чёрной пустоты начала появляться картинка, сцена с хорошими декорациями и обманчивым чувством правдивости, такая убедительная и живая, что сам не замечая, начинаешь верить в происходящее, что сам становишься частью этого выдуманого кем-то спектакля. Чуя  видит этот мир, видит  завораживающие своей необъятностью моря и океаны, огромные материки, сушу, населённую счастливыми людьми, чистейшее небо, без единого белого пятнышка в виде облаков, яркое солнце, висящее высоко над головой. Он видит себя ребёнком. Рыжеволосого, голубоглазого, покрытого тёмно-фиолетовыми пятнами, маленькими царапинками, «украшающими» нездорово бледную кожу, и худого настолько, что без особых усилий можно было пересчитать все рёбра и порезаться об выспупающие ключицы. Этот ребёнок так жалок и некчёмен. У него нет родных, нет нормальной одежды, дома, еды и сил. Сил на то, чтобы просто существовать, не говоря уже о том, чтобы жить. Маленький Чуя сидит в полном одиночестве в грязи, в центре огромного кратора, где запрявляют отбросы, непризнанные обществом, и дети, не знающие жалости и любви. Чем ближе Накахара подлетает к несчастному ребёнку, тем темнее становится. Солнце уже не светит — оно скрылось за серыми и угрожающе застилающими всю небесную гладь тучами. Откуда-то взявшийся ветер начинает путать чужие волосы и поднимать лохмотья, заставляя дитя дрожать и оглядываться по сторонам. Эти большие цветом чистого неба  глаза наполняются слезами, а рыжие и на вид мягкие пряди пачкуются и промокают из-за дождя. Дождь стеной обрушился на Йокогаму и бедного ребёнка, он не даёт закричать, оглушая своим громом и звонким падением капель воды, он не даёт даже вздохнуть, избивая дитя и заполняя приоткрытый рот грязной водой. Маленького Накахару охватыет паника, он хватается слабыми от голода ручками за мокрую землю, запуская грязь под неровно выросшие ноготки, гром становится громче и пугает дитя без защиты. Ребёнок старается побороть свой страх перед стихией, успокоиться и не реветь, закрыть рот, чтобы слёзы небес не пробивали горло, не заставляли кашлить и дико пытаться вдохнуть, но не выходит. Не выходит! Чуя задыхается. Он задыхается! Голос. Незнакомый голос перекрывает звук ливня, заставляя прислушаться к себе. Паника отступает, а скверные тучи начинают пропускать солнечные лучи. Незнакомый голос успокаивает. Он врывается в эту сцену, будто так и должно быть, будто он настоящий сказочный герой, что спасёт бедного малыша от злого и жестокого мира, от разбушевавшейся погоды и одинокой, наполненной испытаниями и страшными чудищами, жизни, заключая ребёнка в объятья, даря тепло, скрывая от дождя, нахлывшего непроглядной завесой. Чуя резко раскрывает глаза, глубоко вдыхает и видит дно своей шляпы. Капелька пота стикает со лба, оставляя мокрую дорожку и теряясь в рыжих прядях. Слышется чужой голос. Он совсем близко. Голос из сна. Нет… Подождите. Теперь голоса два. Они быстро приближаются и отдаются неприятным эхом в голове сонного студента. Накахара нехотя приподнимает шляпу и встаёт, уже намереваясь спросить, что эти два идиота так разорались, но тут же его сбивают с ног и придавливают своим телом к земле. — Какого хрена?! — шипит и сердится рыжеволосый, спихивая с себя высокого шатена, по средством удара в грудь. — Ахк. Упокойся, коротышка. Я же не специально — лёжа на траве и держась за место удара, отвечал незнакомец. Чуя на секунду окаченел, широко раскрыв глаза, а после с ещё большей злобой схватил парня за ворот рубашки, приподнимая того с земли, и, сверкая от злости глазами и скрепя зубами, занёс руку в кулаке за спину, готовясь ударить. — Что ты сейчас сказал?! А ну повтори, падла! — Говорю, что не заметил, теперь чаще вниз смотреть буду — Ты что, бессмертный?! — Оу-оу, не думал, что у тебя комплекс роста, извини, это было низко с моей стороны — с невинным лицом и насмешливой улыбкой отвечал шатен, поднимая руки в примерительном жесте. У Чуи тем временем кончается терпение, он закипает от одного только вида такого самоуверенного лица, не говоря уже о  словах, произнесённых издевательским тоном. Парень уже готов хорошенько врезать по этой весёлой роже, почувствовав своим кулаком рельеф чужого лица и кости черепа незнакомца, но какой-то смельчак хватает запястье разъярённого Накахары и рывком поднимает его с земли, отрывая от жертвы, что теперь довольно лыбится и всем своим видом говорит, что победил в этой битве. — Вы чего удумали? Драться решили? Совсем обнаглели?! — ругал Дазая и Чую высокий парень с волосами слишком светлого оттенка для каштанового и слишком тёмного для блондинистого. Его очки-квадратики поблёскивали на солнце, а тёмно-зелёный блокнот с какой-то надписью на обложке покоился в другой руке, в той, коей парень активно жестикулировал, недовольно отчитывая юношей, устроивших такой беспорядок. Именно голос этого строгого парня, ныне уже знакомого, одетого в бежевые штаны и жилетку, Чуя услышал вторым после того, как проснулся. Первый же голос пренадлежал сбившему его незнакомцу, радостно валяющемуся сейчас на зелёном газоне. — Ну, Куникида-куууун, не ругаааайся- тянул гласные Осаму — Называй меня старостой, ста-рос-той! — Староста, можешь наказать этого рыжего, он первый на меня накинулся — с хитрой лыбой и невинными глазами говорил суицидник — Неправда! Ты сам врезался в меня, мумия недоделанная! — кричал Чуя, пытаясь вырваться из хватки своего однокашника. — Цыц! Вы оба хороши! Один пропускал целую неделю занятий, не имея уважительной причины, а другой сразу полез с кулаками! Будете оба, ВМЕСТЕ целую неделю отбывать наказание, разбирая макулатуру! — Нееет, Куникудушка, миленький, лучше убей, но не заставляй меня работать в одном помещении с этим разъяённым гномом! — стонал студент, стоя на коленях перед старостой. Чуя из-за «гнома» хотел уже начать возмущаться и снова был готов набить морду этой вышке, но хватка Доппо окрепла, а сам староста заговорил угрожающе тихо. — Дазай и Накахара… Ещё хоть слово и я удвою время вашего наказания, вы поняли меня? Ответом было недовольное и злое фырканье со стороны рыжеволосого и страдальческий стон со стороны шатена.  Оба успокоились и теперь сидели на скамье, иногда с неприязню поглядывая на друг друга, пока Куникида уточнял все детали их совместной работы в хранилище университета, говоря, что к своим новым временным обязанностям дебоширы приступят уже завтра, оставшись после всех лекций, а сам Доппо это проконтролирует. И ладно, за это короткое время Чуя уже частично смирился со своей участью и начал себя ментально подготавливать к неизбежной совместной работе с  перебинтованным идиотом, идя в свою аудиторию и садясь за самый удалённый от двери длинный стол, единственный оставшийся незанятым, но какого было его удивление и шок, когда в класс зашёл тот самый высокий придурок и, оглядевшись, скривился, поняв, что мест, кроме места рядом с рыжеволосым, не осталось. Дазай замер в проходе и уже было думал ходить и просить кого-то уступить ему, чтобы не сидеть за одним столом с этим разъярённым гномом, но тут  раздался строгий голос преподавателя, призывая парня побыстрее сесть на свободное место. — Чёрт — выругался Осаму и сел за другой край (почти) свободного стола, так чтобы между ним и Чуей было место в ещё одного человека, под пристальным и презренным взором Накахары. Лекция началась. Аудиторию наполнил звонкий, но спокойный голос преподавателя, остальные тихо сидели и конспектировали сказанное учителем, только иногда перешёптываясь и поглядывая на парочку студентов, сидящую за последним столом в правом ряду. Шатен не обращал внимание на косые взгляды со стороны однокашников и первые тридцать минут пары что-то писал, и внимательно слушал, изредка отвлекаясь на шуршание со стороны его соседа и пейзаж за окном, у которого и сидел рыжеволосый. Потом же Дазаю стало ужастно скучно от нудного рассказа сенсея и он, расслабившись, облакатился о спинку стула, перестав писать, но не выпустив ручку из цепких длинных пальцев. Карие глаза пробежали по его новому классу, студентам, с коими теперь придётся учится. Сначала они остановились на светловолосом парне с аккуратным хвостиком, сидящем за первой партой и готовящимся ответить на любой вопрос мужчины в строгом костюме, что-то объяснявшего у доски. Этим парнем являлся уже знакомый Осаму Куникида Доппо — самый ответвенный, трудолюбивый, имеющий хороший удар — Дазай знал это не по наслышке — и свои предрассудки насчёт идеала парень, являющийся сыном хорошо известных учёных и преподавателей точных наук по совместительству. Очень странно, что юноша поступил именно на литературный факультет, хотя тот факт, что он — жуткий идеалист мог объяснить этот выбор. Его самоубийца знал хорошо, ведь учился с ним в одной старшей школе и вечно подшучивал, заставляя помешенного на своём блокноте парня записывать разные глупости, которые неполноценный представлял тому как ооочень важные вещи. И он никак не ожидал, что окажется в одном классе со старым знакомым да ещё и получит от него же в первый день своей учёбы. Нет, шатен, конечно, знал, что за недельный прогул староста или наставник его нового класса, кем бы он не был, сделает ему выговор или заставит дежурить несколько дней подряд в наказание, но такого расклада вещей, что получился в конце-концов, он предвидеть не мог. «Это всё из-за Ацуши! Если бы он не заставил меня прийти сюда и не отобрал бы мой пистолет, я бы наслаждался своей жизнью ещё как минимум неделю! Ну или смертью… Во всяком случаи не пришлось бы убегать от Куникиды и работать в архиве с этим шляпником! Уууух, Ацуши, я тебе это припомню! Ты будешь так же страдать, как и я сейчас!» — думал Осаму, зло вертя ручку между пальцев, и незаметно для самого себя начав ею несильно постукивать по столу, ведь понимал, что от наказания на этот раз ему не сбежать. Проходясь глазами дальше  по спинам уже незнакомых и каких-то одинаковых студентов, парень заметил, что группа юношей, сидящих недалеко от него, как-то недобро смотрели на коротышку, то ли презирая, то ли просто насмехаясь над ним. Они прожигали его взглядом, иногда что-то шепча друг другу и довольно скалясь, словно волки, которые нашли овцу для утоления голода. А, может, и не голода вовсе? «Омерзительно.» — тут же раздалось в голове. Взгляд  карих глаз остановился на рыжей макушке, пренадлежавшей Накахаре, что, нахмурившись, сидел, немного скрючившись, и что-то упорно записывал, чуть ли носом не тыкаясь в бедную тетрадь. Его на вид шёлковистые  огненные и немного волнистые волосы поблёскивали на свету, а глаза цветом драгоценнного сапфира следили за  концом стержня шариковой ручки, коей тонкие пальцы с ухоженными недлинными ногтями выводили аккуратным и немного вертлявым почерком японские иероглифы. Шляпа парня покоилась рядом с учебниками  на столе. Дазай только заметил, что Накахара — то неплох собой, даже не просто неплох, а хорош. Имеет приятные черты лица и следит за внешностью, несмотря на его грубость и острый язык. Осаму любил наблюдать красоту и эстетику, ему нравилось встречать красивых людей и любоваться ими, но он  ненавидел людей, что полагаются лишь на грубую силу и игнорируют холодное мышление, а шляпник, как заметил самоубийца, как раз относился к ненавистным ему людям. Слабый стук чужой ручки об парту не давал сосредоточиться, перетягивая на себя внимание Чуи. Рыжеволосый сканцентрированно писал, пытаясь не отвлекаться, но этот стук… Этот невыносимый стук, что беспощадно бьёт по нервам и заставляет к себе прислушаться!!! Парень раздражённо скривился и, не рассчитав силу, проткнул листок тетради в попытке записать важную на его взгляд информацию. — Прекрати стучать этой чёртовой ручкой Выпалил, зло, но тихо шипя, Накахара, обратив свой полный раздражения взгляд сапфировых глаз на разглядывавшего его шатена. Дазай расплылся в хитроумной улыбке, осознавая, что скука постепенно отступает, а веселье только начинается. — Что-что, Чиби? Я не расслышал — продолжая стучать ручкой об поверхность парты, издевательским шёпотом тянет перебинтованный. — Я говорю, положи долбанную ручку, пока я тебе её кое-куда не засунул, глухая ты скумбрия! Уже громче шептал рыжеволосый, кривясь от  неприятного его ушам звука, создаваемого шатеном. — Ну-ну, как грубо — наигранно обиженным тоном начал Осаму, продолжая уже намеренно раздражать Чую этим мерзким звуком. — Тебе бы стоило выучить одно волшебное слово, Гномик, чтобы всякие великаны тебя не обижали — с улыбкой до ушей продолжал дразнить и выводить из себя Накахару самоубийца. Этот злой, готовый сжечь тебя до тла блеск в галазах, эта аура опастности, разъярённый немного хриплый, возможно, от вечных криков голос так манили юношу с карими глазами, так веселили и заставляли только больше издеваться над рыжеволосым. Он, определённо, вошёл во вкус. — Да я тебя… — не успел договорить голубоглазый, покрывающийся бугрянцем от переполнявшей его злобы. — Чуя-кун, я вам не мешаю? — раздался через всю аудиторию строгий голос недовольного шумом сенсея. — Нет. То есть… Извините! — встал Накахара и поклонился, прося прощения. — Ещё раз услышу тебя и выгоню вас обоих —  намекая на Дазая, наказал учитель и жестом приказал юноше сесть. Осаму лишь заглушонно усмехнулся, наблюдая недовольство коротышки и преподавателя. — Оказывается, одно волшебное слово ты уже выучил — снова своим сладким голоском зашептал перебинтованный студент, дразня своим весёлым тоном. — Ты не такой неардерталец, как я думал, Чибик. Подаёшь большие надежды! В ответ послышались лишь сердитый негромкий рык и скрежет зубов. Чуя теперь даже не смотрел в сторону неполноценного, всем своим видом говоря, что не желает больше с ним вести диалог. — Ты что, игнорировать меня собрался? — всё ещё улыбаясь, спросил Осаму и начал уменьшать расстояние между ними, почти бесшумно пододвигаясь, когда как рыжеволосый краем глаза наблюдал за движениями со стороны обнаглевшей скумбрии и незаметно отодвинул свой стул прямо к стенке, пока его кровь закипала от злости. Дазай подбирался всё ближе и ближе, чуть ли не вторгаясь в личное пространство голубоглазого, которое тот так ценил. Осаму всё же остановился, ещё десять-пятнадцать сантиметров и их плечи соприкоснулись бы. Парень протянул свою руку к чужой шляпе, намереваясь примерить такую нужную в жару вещь, но тут же ладонь поменьше его собственной крепкой, чуть ли не мёртвой хваткой обвила перебинтованное новыми бинтами и недавно зашитое запятье, останавливая и заставляя поморщиться от боли. — Не трожь чужие вещи, скотина — сквозь зубы шипит Накахара и отталкивает небрежным движением чужую руку подальше от своего аксессуара, обратно повернувшись к сенсею. На бинтах проступают маленькие капельки, просочившейся сквозь швы алой жидкости, а запястье начинает неприятно щипать. С лица Дазая сползла довольная и весёлая улыбка, сменившаясь безразличием и угрожающей холодностью. Суицидник так быстро сменился в лице, будто просто надел новую маску или снял старую. Теперь никак не скажешь, что буквально две минуты назад парень веселился и дразнил рыжего коротышку. Он вернулся на своё место, тихо сложил все свои вещи в коричневый портфель, не сказав ни слова, встал из-за парты и вышел под недовольное ворчание сенсея, напоследок показав преподавателю окрававленные бинты. «Тц, ненавижу, когда они мараются.» — идя по коридорам университета искусств, думал Осаму. Дверь открывается с привычным скрипом. В квартире как всегда задёрнуты шторы, не пропускавшие и лучика света. Парень достаёт недоеденное им бенто и ставит на свой рабочий стол, не переодевшись, садится на деревянный с мягкой подушечкой стул, и, даже не грея, начинает есть, читая конспекты, что сделал за сегодняшних день. А день был тяжёлым. По пути в университет Чуя чуть не умер от жажды и духоты, как добрался и отсидел первые две пары, так чуть не уснул на них же, а перед последней, когда Накахара решил всё-таки немного вздремнуть, начался полнейший хаос — непонятный сон, заставивший задуматься о своём прошлом и ниоткуда не пойми взявшийся раздражающий одним своим видом перебинтованный слизняк. Лишь думая о нём, Чуя уже начинал закипать. «Этот ублюдок! Что он о себе возомнил?!» — сразу появлялось в мыслях рыжеволосого, как только тот начинал вспоминать слова шатена. — «Успокойся, коротышка» — процитировал незаметно для себя Накахара, который уже как час — но по ощущениям намного больше- доел свой рис и, облакотившись о спинку стула, сидел в позе лотоса со сложенными на груди руками, всё это время  будучи погружённым с головой в свои думы о Дазае. Парень вдохнул, почувствовав, как начали затекать его конечности, и встал. Наконец-то преодевшись в домашнюю одежду, Чуя стоял у зеркала, смотря в уставшее и измученное лицо. Взгляд спускается ниже, к коженному чокеру, в котором невыносимо потеет шея, особенно в такую погоду. Так хочется его снять, но Накахара почему-то не сразу решается это сделать, несмотря на то, что юноша снимал свой чокер каждую ночь — спать с ним было крайне непривычно. Но тонкие пальцы всё же подцепляют «ошейник», касаются пряжки и растёгивают. На шее остался красный след от крепко затянутого аксессуара. Рыжие волосы прикрывают половину печати, расположенной на правой стороне шее. Чуя медленно убирает пряди, чтобы разглядеть фразу, оставленную на его теле против воли. На бледной шее, поверх шрамиков от глубоких чарапин тонкими изящными чёрными буквами выведены самой судьбой самые нелепые по мнению Чуи первые слова партнёра: «Успокойся, коротышка».