***
— …а потом, — говорила сестра Адель, — Рольф выкупил у мэра обратно свой фамильный перстень и вернулся назад в Баден, к Гизеле, уже не надеявшейся вновь увидеть своего возлюбленного. Он сделал ей предложение, ну, конечно же она согласилась! И они сыграли свадьбу, самую-самую пышную во всей стране, а потом у них родилось семеро детей! — Очень интересная история, — ответила Амалия Гизе. — Это, эм, отрадно, что всё так хорошо кончилось. — Надо же! — рассмеялась Адель. — Ты разговариваешь прямо как аббатиса. Амалия улыбнулась ей краем рта и посмотрела куда-то вдаль. Ветер трепал её волосы, заплетённые в косу на бок — и глядя на неё, Адель, признаться честно, немного скучала по тем временам, когда могла пойти куда-то в обычной одежде, не убирая волосы — а свою пышную каштановую копну, доходившую до пояса, она считала поводом для гордости — под платок. Сегодняшним утром Гизе подошла к Адель: захотела зачем-то воочию увидеть место, где её выловили из воды. И эта, на первый взгляд, небольшая вылазка переросла в долгую прогулку — они брели вдоль реки уже давно, и монастырь позади них казался теперь совсем крошечным, а за кронами деревьев виднелись разноцветные черепичные крыши деревенских домиков. Девушки часто ходили парами — Адель замечала это и, конечно же, в миру, и в монастыре — взять хотя бы сестёр Бриджит и Елену. Сама же Адель чаще всего была либо одна, либо — не так часто — с сестрой Мэри, смуглой и коренастой девушкой. Но подругами их нельзя было назвать — Адель знала о Мэри лишь то, что та была постарше года на два-три, никому не улыбалась и почти не говорила — на все вопросы отвечала односложными фразами и никогда не начинала разговор первой. А Адель с самого детства — даже до того, как она ушла в монастырь, постоянно говорили о том, как важно уметь довольствоваться тем, что есть — сначала мать, потом мачеха, а затем, наконец, аббатиса. И несмотря на все эти слова, она хотела завести подругу, настоящую подругу, с которой можно было бы ходить в обнимку и хихикать над всякой ерундой — как это делали те почти недостижимые, одетые в красивые платья городские и деревенские девушки с непокрытой головой. И она, кажется, начинала находить эту подругу в лице Амалии Гизе. И хоть Амалию тоже нельзя было назвать разговорчивой — на вопросы о себе она неизменно отвечала, что «не хочет говорить об этом», Адель считала себя счастливейшим в мире человеком — она могла говорить о чём угодно, и Гизе, не перебивая, внимательно ловила её каждое слово, а потом задавала вопросы. Вопросы, какое чудо! Большинство сестёр в монастыре отмахивались от её, как они говорили, бессмысленных бесконечных россказней — Адель и сама понимала, что говорить могла долго, очень долго, перечисляя известные ей факты, факты разбавляя домыслами, а затем повторяя всё по новой. — В любом случае, знаешь, откуда я знаю всю эту историю? — спросила она. — Могу только догадываться, — усмехнувшись, покачала головой Гизе. — Вот там, если пройти вдоль берега реки — видишь, да? — деревня, называется Шатцен. Одна моя знакомая, которая там живёт, рассказала мне, что ездила на их свадьбу. Как это было красиво! Всё украшено живыми цветами, фейерверки на всё небо, торт высотой в человеческий рост, нарядные гости, а невеста в белом платье с жемчужинами, кружевами и длиннющим шлейфом, красавец-жених в костюме… — Как же я завидую твоей знакомой, — пробормотала Амалия, прищурившись от солнца, — а что дальше за этим… Шатценом? — Леса, холмы, фермерские поля. Если идти дальше, то будут ещё поселения — Фарафельд, например. Там стоит церковь святой Екатерины, это настоящее чудо! Как мне рассказывали, её построили ещё пятьсот лет назад, но после набегов турков всё тут пришло в запустение. Пока однажды, в девятнадцатом веке, через Фарафельд не проезжала одна сердобольная графиня, Анастасия фон Вимпффен. Она ужаснулась, когда увидела, в каком состоянии была церковь, и поручила архитектору Максу фон Ферстелю восстановить её. — Действительно, чудесно, — отозвалась Гизе, — а дальше что? Тут есть какие-нибудь города поблизости? — За Фарафельдом находится город Поттенштайн. Там большой рынок, где мы продукты покупаем обычно. Пешком до него отсюда идти больше часа. Ехать, конечно, быстрее — обычно мы подсаживаемся к кому-то из деревенских в повозку — люди добрые, помогают. — А Берндорф? Ты знаешь, где это? — Берндорф? Берндорф, Берндорф… Это ещё дальше Поттенштайна, но я про него мало что знаю. А что такое? — Нет, ничего, — сказала Гизе, отводя глаза, — просто одна моя знакомая когда-то жила там. — Если хочешь, можно попробовать тебя туда отвезти, — улыбнулась Адель. Амалия, до того неспешно бредшая по тропинке да разглядывавшая природу, вдруг замерла на месте. Её глаза широко распахнулись, а белый цветок, которая она до того вертела в руках, упал на песчаную дорогу. — Нет, не надо, пожалуйста. Не сейчас, по крайней мере. Там… оттуда все уже сто лет как уехали, да. — Как скажешь, — пожала плечами Адель, — тогда ты остаешься здесь, с нами? — Похоже на то, — прикрыв на миг глаза, пробормотала Гизе. Адель широко улыбнулась. — А ты бы не хотела съездить с нами в Поттенштайн? — предложила она. — Почему бы и нет? — сказала Амалия. — Там тоже наверняка много интересного — и я бы с удовольствием послушала тебя ещё. — Действительно, Поттенштайн — красивый город, — покраснела Адель, — Многие здания были построены ещё в средние века — я долго могу рассказывать. Ну, через несколько дней мы собирались поехать за продуктами на рынок, и я бы могла поговорить с аббатисой, попросить её взять тебя с нами. Не думаю, что она откажет. — Будем надеяться, — сказала Амалия. — Мне не хотелось бы, эм, злословить, но я будто бы чем-то не нравлюсь аббатисе. — Почему ты так решила? — спросила Адель. — Она может быть строга, но лишь потому, что беспокоится за нас. — Она выглядит сердитой, когда я ловлю её взгляды на себе, — сказала Гизе, — мы не были раньше знакомы, но она будто бы обижена на меня за что-то. «Глупости!» — сказала Адель и взяла Амалию за руку. Та, не меняясь в лице, смотрела прямо на неё. «Ну, то есть, это мне так кажется, — опустив глаза, пролепетала Адель. — Аббатиса — моя единственная наставница вот уже почти год, она всегда была справедлива ко всем, помогала разрешать… Точно! Тут наверняка просто какое-то недопонимание! И если хочешь, я поговорю с аббатисой о тебе, чтобы всё выяснить». И тогда Амалия Гизе благодарно улыбнулась и кивнула ей.***
Комнаты для допросов в министерстве были маленькими и тёмными — и любой, будь то свидетель или потерпевший, находясь в этой комнате, выглядел и чувствовал себя подозреваемым. Мартину Беренсу не нравилось это — но вот женщина лет шестидесяти — назвать её старухой язык бы не повернулся — держала себя с удивительной выдержкой для человека, недавно потерявшего сына. Может, потому что сама не один раз сидела с другой стороны этого стола. — Они не были конфликтными, хотя, конечно, профессия накладывает определёнными риски, — произнесла Эльке Гизе. Её лицо почти что невозможно было рассмотреть из-за чёрной вуали, — я говорю себе, что все мы знали, на что шли, когда становились аврорами. Но нельзя быть по-настоящему готовым к такому. — Я сожалею о вашей утрате, фрау Гизе, — сказал Беренс. — Благодарю вас, — кивнула Эльке, — но мы оба здесь, чтобы найти тех, кто стоит за этим. — Конечно, — сказал Мартин, крутя в руках гусиное перо, — сейчас мы проверяем последние дела Оскара и Клары, и я прошу вас рассказать, знаете ли вы каких-то людей, которые могли желать им смерти? — Которые могли бы убить их, — произнесла Эльке, — вы это имели в виду, юноша? Желать можно всё, что угодно. Но я не думаю, что могу рассказать вам о ком-то. Их дела были связаны с единичными и не столь серьёзными преступлениями: кражами, нарушениями статута… Личных конфликтов тоже не возникало — да и круг общения у них был небольшой. — Знаете, с кем они общались? — Дайте подумать… Себастьян Ленц, школьный друг Оскара, исследователь древних магических артефактов — но он, если я не ошибаюсь, сейчас в Индии. Эдит Брайнер — это знакомая Клары из аврората. Ещё была семья маглов, жившая по соседству — Хаупты, кажется. А Амалия… она тихая девочка. Тихая, но очень одарённая. Друзей у неё не было. — Благодарю вас, — сказал Беренс. — Какие новости об Амалии? — спросила Эльке. — Мне до сих пор ничего не сообщают. — При всём уважении, фрау Гизе… — При всём уважении, юноша, речь идёт о моей внучке. Я имею право знать. Мартин потупил взгляд. — Разумеется, фрау Гизе. Точное местоположение пока не известно, однако в доме были обнаружены следы аппарации. Пройдёт ещё некоторое время, прежде чем наши специалисты сумеют отследить их. — Вот, как оказывается, — сказала Эльке, — благодарю вас. Могу я выпить воды? «Да, конечно, — сказал Мартин, оглядываясь по сторонам. Кувшина тут нигде не было: его унесли ещё давно, — простите. Вам придётся попросить кого-то снаружи». Гизе встала — спину она всегда держала ровно — и вышла в коридор. Но долго сидеть в одиночестве да барабанить пальцами по столу Мартину не пришлось: спустя, наверное, пару минут он слышал стук в дверь, и в комнату вошли двое: Рихард Келлер, извечный напарник Мартина, рыжеволосый мужчина со шрамом от ожога на лице, немногим не дотягивающий ростом до метра семидесяти, и Сильвия Манн — женщина лет тридцати пяти, с карими глазами и русыми волосами, стянутыми в тугой узел на затылке. Первым делом Сильвия положила на стол несколько папок с отчётами. — Я смотрю, ты время зря не тратишь, — усмехнулся Рихард, — есть что-то новое? — Фрау Гизе рассказала нам о знакомых погибших. Вот, — Беренс протянул листок с её показаниями, — здесь всё написано. — Хорошо. Сильвия? — Да? — повернулась к нему женщина. Келлер отдал ей лист бумаги. — Разузнай, где сейчас Себастьян Ленц и Эдит Брайнер. Также отправь обратно в Берндорф команду следователей и стирателей памяти — нам понадобится расспросить магловскую семью Хауптов. — Как скажешь, — ровным голосом сказала Манн и вышла из комнаты. Рихард, усевшись на стул напротив Беренса, закинул ногу на ногу и раскрыл лежащую на столе папку. «В последнее время эти помешанные на всеобщем благе особо не светились, — начал Рихард, — всего несколько случаев за пять лет. Покушение на министра зимой девятнадцатого — всех соучастников мы поймали: Штибер и Герхардт сидят в тюрьме, Штернберг повесилась в камере, Гроссер умер той осенью от туберкулёза, Леман убит при попытке побега. Все пойманные за единичными нападениями на авроров тоже в тюрьме. Но мне показался интересным этот случай шестнадцатого года. Посмотри». «Нападение на Йонаса Фромма двадцать шестого апреля тысяча девятьсот шестнадцатого года» — гласил заголовок отчёта. Фромм писал, что на дороге близ Алланда его окружили четверо молодых магов, трое из которых: девятнадцатилетний Карл фон Сименс, восемнадцатилетний Гюнтер Беккер и двадцатидвухлетний Манфред Циммерман были задержаны. — Мне показался интересным этот Карл: годом ранее его имя фигурировало в деле об убийстве Ганса Вебера. Школьный товарищ Карла, Петер Дифенбах, убил одного маглорожденного мага, — Рихард раскрыл другую папку, показывая Мартину фотографию: на ней семнадцатилетний Петер Дифенбах, юноша с крючковатым носом и тёмными глазами, улыбался, придерживая табличку арестанта. — Дело, впрочем, было замято, а Дифенбаха отпустили как ни в чём не бывало. — Думаешь, это он? — Вполне может быть — к тому же, юный Дифенбах часто резко высказывался о маглах и маглорожденных волшебниках. По делу о нападении его тоже допрашивали — но ничего связать не смогли. — Что ты предлагаешь? — Послать кого-то следить за Дифенбахом. Внезапно послышался глухой кашель. — Простите, что прерываю вас, — сказала Эльке Гизе. — Как давно вы здесь? — дёрнулся Мартин. — С тех пор, как речь зашла о нападении на Йонаса Фромма. Видите ли, я принимала участие в том деле — и у меня есть одна мысль на этот счёт.***
Лучи солнечного света практически не проникали внутрь душной комнаты: окна были зашторены плотными занавесками в пол. Кровать была ровно застелена старым покрывалом, на столе лежала нетронутая пачка печенья, а рядом с ней стоял кувшин, аккурат до краев наполненный водой. Зеркало над комодом было закрыто шматом какой-то тряпки. — Эй, Вин, — вложив в свой голос всю мягкость, на которую он в принципе был способен, позвал брата Петер Дифенбах. Винфрид Дифенбах не ответил. Он, до сих пор одетый во вчерашние измятые брюки с рубашкой, сидел за столом и черкал туда-сюда по листу бумаги огрызком синего карандаша, левой рукой вцепившись в взлохмаченные пепельно-русые волосы. — Винфрид, — уже более настойчиво повторил Петер, присаживаясь рядом с ним. Тот, наконец, медленно отложил карандаш в сторону — несчастный лист был весь покрыт беспорядочными штрихами, положил ладони на стол и поднял на старшего брата растёртые до красноты карие глаза. — Послушай, Эстель сказала, что ты заходил к ней сегодня, — начал Петер, — что ты… очень переживал по поводу случившегося. — Зачем было это делать? — слабым голосом сказал Винфрид, глядя в глаза брату. — Они были нашими врагами, — отозвался Петер, проговаривая каждое слово, — это было необходимо. — Нашими врагами? — Винфрид отвёл взгляд куда-то влево, — те люди пытались убежать от те… нас. — Те маглы, — сказал Петер, — прекрасно знали, что в доме что-то происходило, раз видели магические вспышки. Более того, они не ушли после того, как мы велели им это сделать. Они сами виноваты в том, что с ними стало. Винфрид медленно кивнул и опустил голову на сцепленные пальцы. — Я будто бы до сих пор там, иду по их дому, а в голове стоят их крики, их лица перед смертью… — Это пройдёт, — сказал Петер. — Я тоже переживал, когда убил в первый раз. — Нет, — тихо сказал Винфрид, взглянув на него исподлобья, — ты врёшь. И единственным звуком в комнате вновь стали часы, мерно отбивавшие секунду за секундой. Петер, наклонив голову вперёд, повел плечами. Разумеется, он врал. Своего первого он прикончил, будучи немногим старше Винфрида. Что поделать — ему нравилась одна девица, Дагмар Винтерхальтер, красивая высокая блондинка, а когда он, нарядившись в лучший парадный костюм, отправился к её родителям добиваться руки Дагмар, те заявили, что их дочь, оказывается, уже собирается замуж за какого-то недотёпу-грязнокровку, и у них якобы любовь. Любовь! Между чистокровной красавицей и сыном маглов! С таким же успехом Дагмар могла бы выскочить за дворового пса! Ну и Петер, разумеется, вызвал грязнокровку на дуэль — такой брак был оскорблением не только его лично, но всех чистокровных семей в целом. Вообще, Дифенбах думал, что тот попросту струсит, и тогда Дагмар увидит своего женишка во всей красе. Но он вышел. Петер хорошо запомнил тот день: пекло жаркое июльское солнце, на небе ни облачка, и вот они с секундантами выходят на небольшую ровную площадку у дома Винтерхальтеров. Грязнокровка почти что смехотворно хмурится и подбоченивается, Дагмар глядит исподлобья на Петера и лопочет своему жениху: «Ганс, ах, Ганс!», их знакомые перешёптываются и указывают то на Ганса, то на Петера. И дуэль началась. Ганс палочку еле держит, а Петер кружится вокруг него, устраивая для Винтельхальтер кино поэффектней: то запустит слабенькую молнию или вспышку искр, то ударит по спине невидимым хлыстом. Убивать соперника Дифенбах не собирался — так, попугал да поунижал бы немного, и хватит с него. Они ещё немного покидались заклинаниями, и Дифенбах решил, что всё: шоу удалось, надо бы заканчивать. Хотел поначалу наложить на Ганса что-то унизительное: перевернуть его кверху тормашками, заставить плясать или кусать пальцы на ногах — пока грязнокровка сам не сдастся, но затем подумал: он уже не мальчишка, чтобы тратить время на такую глупость, и применил «Экспульсо». Прогремел взрыв, песок с камнями взлетел в воздух, и Дифенбах закрылся руками. Когда всё улеглось, Ганс лежал в нескольких метров поодаль и больше не шевелился, а кровь тёмным пятном расползалась под ним. Дагмар тут же в крик, кидается на землю к нему, трясёт, брызжет водой в лицо. И пока немногочисленные свидетели их дуэли стояли в замешательстве, Петер со своим секундантом, Карлом, аппарировали оттуда в ближайшее магическое поселение. Тогда Дифенбах и не думал о судьбе грязнокровки — ему просто хотелось выпить после боя сливочного пива или чего покрепче да поразглагольствовать с приятелем о защитниках маглов. Но уже вечером в их поместье явились авроры и предъявили Петеру обвинение в убийстве Ганса Вебера. Следующие ночи он уже встречал в камере, ожидая суда. Одиночество и неизвестность тяготели Петера куда больше смерти грязнокровки: своё дело он считал правым. Лишь один раз к нему пришла мать, дала пощёчину и прошипела, что как хорошо, что «малыша Винфрида отправили в деревню к тётушке». Тем не менее, во время суда довольно скоро было постановлено, что в смерти Ганса Вебера гражданин Петер Дифенбах не был виноват, и его отпустили. Ожидавший по меньшей мере несколько лет провести за решёткой, Петер вышел из здания суда ошалевшим. Как свеж был тогда воздух! И они зажили дальше почти как прежде — разве что теперь некоторые семейные реликвии украшали дом судьи. И ни имя Дагмар — она, насколько было известно Петеру, уехала то ли во Францию, то ли в Италию — ни, тем более, имя Ганса Вебера в доме Дифенбахов никогда больше не произносилось. И сам Петер не задумывался особо об их судьбах — разве что, может, упоминал вскользь фамилию Винтерхальтер, когда речь заходила о предателях чести и крови. А потом зима тысяча девятьсот шестнадцатого забрала его родителей — отец скончался от драконьей оспы, а затем, на следующий день после похорон, мать наложила на себя руки. И Петер остался опекуном младшего брата, которому в ту пору только минуло одиннадцать. По сути, представления о воспитании детей у него сводились к воспитанию из Винфрида умелого мага, верящего в идеалы чистоты крови — и с тем, и с другим должен был справиться Дурмстранг. Но вот только братья не так тесно общались, чтобы Петер мог предугадать, как Винфрид поведёт себя после убийства Гизе. Проклятье! — Послушай, — вновь заговорил Петер, — ты должен взять себя в руки. — Авроры придут за нами, — глухо отозвался Винфрид, — я видел одного, когда шёл от Эстель. — И что, думаешь, он тебя вычислил по внешнему виду? — еле заметно усмехнулся Петер. — Он посмотрел так… — Винфрид вцепился в волосы обеими руками. — Я не могу так. Не могу. Я пойду и сдамся аврорам. — И что, кому-то от этого будет лучше? Гизе, что ли, аж воскреснут? Ты погубишь нас и наш род, — сказал Петер, пристально глядя на брата. — Думаешь, этого бы хотели родители? Винфрид молча глядел куда-то сквозь него. — Этого бы хотели родители? — повторил Петер. — Отвечай, Винфрид. — Нет. Петер вздохнул. «Тебе нужно уехать куда-то отсюда, сменить обстановку, — сказал он и встал из-за стола. Из верхнего ящика комода Дифенбах вытащил разорванный конверт и сунул под нос брату исписанный аккуратным почерком лист дорогой бумаги с тиснением. — Вот. Твоя любимая кузина Ингрид надоумилась опять выйти замуж. Я не собирался гулять на свадьбе, но тебе может помочь. Ты нарядишься в лучший костюм, найдёшь в подарок какую-нибудь безделицу покрасивей, поедешь к ним в Поттенштайн и будешь вести себя прилично».