***
В лечебнице святого Роха, по крайней мере, умели делать свою работу: за сто с лишним лет с момента её открытия врачи и медсёстры в голубых мантиях выходили множество пациентов. Именно сюда ложились раненные на заданиях авроры. И здесь уже третьи сутки валялся на койке и попивал микстурки аврор Мартин Беренс. Вкус у местных лекарств был незабываемый: горечь ещё долго жгла рот после приёма. Зато делать после них ничего не хотелось, и Мартин часами лежал на скрипучей постели, глазея в потолок. В голове — какое блаженство! — было совершенно пусто, и Мартин не вспоминал ни о горящем, стремительно рушащемся поместье Дифенбахов, чуть не ставшем его могилой, ни о Петере со звериным взглядом, ни о том, что целый отряд авроров не смог его поймать. Они потеряли Амалию Гизе. Опять. А ведь она уже почти что была у них. Если бы тогда, в монастыре, она согласилась бы пойти с ними… Если бы Беренс и Келлер были бы убедительнее, если бы сообразили взять с собой Эльке Гизе: родной бабушки Амалия бы не испугалась. Даже если бы они наплевали на приличия, и просто забрали бы девушку с собой — что-то такое, кажется, проделывал в похожих случаях Йонас Фромм. Но Фромм пропал без вести. Убит, просто тело не нашли — так, должно быть, это стоило понимать? Время было неспокойным, и они потеряли многих людей: Теодора Нордау, Оттилию Лангер, Оскара и Клару Гизе. Ещё четверо погибли в поместье Дифенбахов — об этом Мартин узнал из газеты, которую принесла молоденькая медсестра в аккуратной выглаженной мятной мантии. Беренсу показалось, что она смотрела на него с жалостью. Посмотреться в зеркало ему пока не довелось, но пластыри, повязки и ничем не прикрытые царапины на лице, саднящие даже при лёгком касании, говорили сами за себя. Мартин говорил себе, что легко отделался, раз остался жив, зряч и со всеми конечностями. Шрамы были у многих. Но легче от этого не становилось. Беренс раз за разом прокручивал в голове тот день, и пламя в воспоминаниях жгло почти так же, как наяву. Другим ли заклинанием, лучшей ли координацией, но случившееся можно было предотвратить. «Прошлое уже не изменить, — думал Мартин, в очередной раз огибая пальцами края ран на лице, — нужно заботиться о настоящем». Но кто в настоящем может победить Петера Дифенбаха? — Простите, герр Беренс?.. — вдруг послышался неуверенный голос. Из-за приоткрытой двери в палату выглядывала та самая молодая медсестра. Мартин спешно отвернулся, опустил глаза, чтобы она смотрела на его затылок. — Да? — спросил он. — К вам посетитель, — объяснила медсестра, — ваш коллега, герр Рихард Келлер. — Пусть проходит, — проронил Мартин. Рихард Келлер был его напарником и почти что другом, но Беренс вдруг поймал себя на мысли, что не хочет видеть его — как, впрочем, и любого другого посетителя. — Привет тебе, — махнул рукой Рихард, почти по-хозяйски заходя в палату. — Привет, — отозвался Мартин, вглядываясь в следы ожогов на лице Келлера. — Ты выглядишь, как мумия, — сказал Рихард. — Ещё не видел, — пожал плечами Мартин и снова, почти машинально коснулся бинтов на лице. — Впрочем, охотно тебе верю. Чувствую себя соответствующе. — Врачи не говорили, когда тебя выпустят? — спросил Келлер. — Скоро уже должны, — произнёс Беренс и снова провёл пальцами по лицу. Кожа засаднила. — Я хоть и мумия, но при смерти не лежу, так что в ближайшие дни на выход. — Хорошо, — произнёс Келлер. — Эй, ты как? Мартин наконец оторвал руку от лица. — Знаешь, меня это удивляет: маг может прикинуться совершенно другим человеком, некоторые превращаются в животных, но со шрамами никто ничего не делает. Я слышал, что маглы стали изготавливать специальные маски для людей, чьи лица были изуродованы. А мы что?.. — Не берусь судить за всех, — сказал Рихард, — но я со своими шрамами свыкся. Фромма, насколько я знаю, они тоже не смущали — у него от них лицо только суровее становилось. Мартин представил испещрённое шрамами лицо Йонаса Фромма и отчего-то хмыкнул. А затем в его голове вновь всплыло, что Йонас Фромм пропал, и ряды хороших, умелых авроров поредели в последнее время. И виной этому, по большей части, был один человек — Петер Дифенбах. — Герр Келлер! — снова вмешалась медсестра. — Уже поздно, и время для визитов заканчивается. Вам пора идти. — Вас понял, — улыбнулся Рихард. — Не грусти тут, Мартин. Скоро выпишут, всё не так уж и плохо. Мартин помахал ему рукой на прощанье и снова оказался в одиночестве.***
Альфред Гартвиг, юноша из аврората, её старый знакомый, вскинул брови, когда Эстель Тибо взяла его за руку. Кажется, за мишурой платья, украшениях и уложенных волос он даже не заметил, в каком паршивом состоянии она была. Уже третьи сутки Эстель Тибо, как на иголках, старалась вести себя как можно осторожней и не высовываться из дома, не будь на то необходимости — а необходимость заключалась либо в безуспешных до этого встречах с её знакомыми из аврората и министерства, либо в покупках газет. Её тревожили новости. Стычки авроров с последователями Гриндевальда, взрывы в монастыре, разрушение поместья Дифенбахов — будь это чей-то иной дом, Эстель не обратила бы особого внимания. Теперь, увы, почти что каждый день случалось что-то. Но Петер Дифенбах… В газетных статьях мало что сообщали, но Тибо понимала: произошло что-то совсем из ряда вон выходящее. И тут Эстель Тибо оказывалась в крайне неприятной ситуации. Если Дифенбаха поймают — ему вполне может прийти в голову показать на неё. Впрочем, это было не так страшно: Эстель не настолько глупа, чтобы разбрасываться доказательствами своей причастности к чему бы то ни было перед идиотами вроде Петера Дифенбаха. Куда хуже было то, что пока Петер гуляет на свободе. Ведь он вполне может связать в голове свой ночной визит к Эстель и последующее разоблачение. Тибо сомневалась, что Дифенбах станет её долго слушать — но так вышло, что она пообещала ему разыскать Йонаса Фромма… И этим она решила заняться сейчас. Конечно, выдавать Фромма она не собиралась, но найти его стоило. И Альфред Гартвиг, этот авроратский юноша, станет ей чудным подспорьем. — Герр Гартвиг, — сказала Эстель, опустив глаза, но прильнув к Альфреду поближе, — знаю: говорить вам запрещено, но я не знаю, к кому ещё обратиться! Это, в некоторой степени, было правдой: другая её авроратская знакомая, Белла Брамс, на вопрос о Йонасе Фромме, закачала головой и вскоре под вежливыми предлогами выставила её за дверь. Почему авроры держат всё в тайне, Эстель понять не могла, но намеревалась выяснить это в скором времени. — Я постараюсь вам помочь, фройляйн Тибо, — будто бы смущённо произнёс Альфред и тут же, отведя глаза, добавил: — но ничего не могу обещать. Эстель лишь покрепче ухватилась за его локоть. — Вы знаете что-то про Йонаса Фромма? — спросила она. — Не больше других, — Гартвиг потёр нос, — мы работали с ним вместе, но близко, конечно, не общались. Я не знал, что у него на уме. Да и никто не знал. А потом он пропал. На миг Эстель прикрыла глаза. Если Дифенбах найдёт её… — Послушайте, герр, до меня дошли слухи, — предприняла ещё одну попытку Тибо, — я слышала, что он вернулся и тяжело болен, — она вцепилась в руки Гартвига. — Господи, что если его пытали эти свиньи?! Что, если он умрёт?! По её щекам потекли слёзы. Эстель не знала, плачет она из страха за себя или из-за Фромма, но её рыданий было достаточно, чтобы убедить Альфреда. — Успокойтесь, фройляйн Тибо, это… — Гартвиг замялся. — Право. Он что, так близок вам? Эстель кивнула. — И что мне делать? — вздохнул он. — Ладно, слушайте, но никому ни слова: слухи про Фромма правдивы. Он находится в госпитале Бад-Фёслау, в третьем отделении. — Постойте, — Эстель притворно вскинула брови, — в третьем отделении?! Но это… — У него амнезия, — кивнул Альфред. — Какой ужас! — ахнула Эстель. — То есть, он совсем ничего не помнит? Совсем… никого? Гартвиг повёл бровью. — Подробности лечения не известны даже мне. Послушайте, я понимаю, что сейчас запустил необратимое, — произнёс он. — Но скажу ещё раз: храните это в строжайшей тайне. — Разумеется, герр Гартвиг, — Эстель провела ладонью по лицу, смахивая слёзы. — Словами не передать… Уходила Тибо в раздумьях. Она надеялась, что выведает что-то у Гартвига, но и представить не могла, что он так легко купится на её слёзы. Мимолётно оглянувшись, Эстель вдруг заметила, что Альфред хмурится.***
На самом деле, ей почти на голову свалилось, что люди здесь были почти те же, что и в её реальности. Они не строились в несколько рядов, как на чёрно-белых фотографиях, с мрачными лицами и не разговаривали одними лишь заунывными сентенциями. Должно быть, она плохо знала историю. А может, просто сошла с ума от пережитого и создала себе реальность иллюзий на восемьдесят лет вперёд. Это, наверное, даже правдоподобнее, чем путешествие сквозь время и пространство. Звали её Амалией Гизе. По крайней мере — так она выучилась себя называть. Вполне возможно, что это и есть её настоящее имя — если принять во внимание версию о собственном сумасшествии. Впрочем, всё это почти не имело значения. Может, до этого она и пыталась найти объяснение происходящему: по крупинке вытаскивала информацию от других, разбиралась в своей тусклой памяти, где один год ложился на другой, и на основе этого изображала как можно убедительней другого человека. Худо-бедно она выудила из поблекших воспоминаний, что является ведьмой (сомневаться в реальности происходящего уже не было сил). Но даже будь у неё палочка, прошёл бы не один месяц, прежде чем Амалия сумела бы приблизиться к прежним навыкам. А метафорический плен в чужом мире превратился в самый что ни на есть плен в холодном подвале чужого дома. «Всего этого можно было бы избежать, — думала Амалия, — не будь я такой трусихой». Она пряталась за спинами сестёр монастыря, которые были так добры к ней и так дорого заплатили за свою доброту. В память намертво врезалась падающая башня монастыря и душераздирающие крики — Амалия тоже бы закричала, если бы её руки не сжимали до боли стальные пальцы, а в шею не утыкалась не хуже ножа волшебная палочка. Они погибли из-за неё. А её реальность теперь — эта удушающая комната, которую можно было измерить тремя шагами из угла в угол. Сначала Амалия мечтала о свободе. Потом — о маленькой щёлочке в стене, из которой лился бы хоть лучик солнечного света, чтобы отличить день от ночи. Но всё время — день? неделю? месяц? — она сидела в темноте. И единственным мерилом времени для Амалии стала кормёжка. Конечно, всерьёз это ничего не значило: как минимум, она не знала, как часто ей дают поесть (и есть ли вообще в этом периодичность), однако это придавало ей чувство хоть какой-то стабильности. Она мало что знала. А чем дольше тянулось время — тем невыносимей становилось её заключение. Темнота и духота сдавливали Амалию изнутри, и почти всё время она спала, чтобы хоть как-то сбежать от реальности. Похитителей она не видела с того дня, как её приволокли сюда. Но однажды, когда Амалия Гизе, по своему обыкновению спала — сны не снились ей уже давно, однако куда лучше проваливаться на неопределённое время в пустоту, чем терпеть эти стены, прислушиваться к каждому шороху и гадать, не за ней ли сейчас идут — послышался шум чьих-то шагов, скрип открывающейся двери, и Гизе очнулась. Свет врезался ей в глаза, но Амалия смогла разглядеть коренастую фигуру. Они посмотрели друг на друга, а затем Гизе, должно быть, обезумела. — Простите меня, герр… — произнесла она. Мысли едва складывались в слова. — Зачем вы держите меня здесь? Она не знала, чего ожидать. Но похититель ответил: — Петер попробует выкупить тебя, — пожал он плечами. — Пустая затея. После этих слов он молча оставил тарелку и ушёл. Амалия, впервые за долгое время, встала и вытянулась. Может, ей и было рано радоваться — но слова этого человека пробудили в ней надежду. Её не оставят так. Нет, она ещё выберется отсюда живой и заживёт счастливо. Человек ко всему привыкает — это она знала точно.***
Свежее издание «Магических известий» лежало на столе, раскрытое на первых страницах. Их фотографии, с какими-то тупыми, сухими рожами, красовались почти во весь лист. Винфрид Дифенбах смотрел не на них, а на маленькие, скромные колонки неподалёку: о книгах, зельях, каких-то международных турнирах… На своего брата, кричащего что-то о любителях маглов, Винфрид не поднял взгляда, но и не зажмурился. Петер никогда не отличался спокойным характером — Винфрид понял это, наверное, ещё до того, как выучился ходить. И хоть за годы он прилично перетерпел от старшего брата, даже у Петера были какие-то границы. Но таким он ещё не был никогда. — Эти омерзительные преступники, нарушающие все принципы магического сообщества… — зачитал Петер газетную статью и вдруг с силой шибанул кулаком по столу. — Сволочи! Лгут, предают, чего вообще стоят их «цивилизованные» ценности? С какой стати эти треклятые писаки возомнили себя хоть как-то лучше, морально чище нас?! Штефан Кнопп хмыкнул. — Смею предположить, этот писака, как его… — он вытянул шею, — Ганс Бернштейн, во! Так вот, вряд ли герр Бернштейн гуляет по ночам и пытает маглов. Угомонись, Петер. Всё: нас нашли. Уже пару дней они бессрочно гостили у Кноппа. Из той затерянной хижины в лесу Петер забрал Винфрида в тот же день. Старший брат, в своей излюбленной манере, тогда ничего толком и не объяснил, лишь клял аврорат — это было обычное дело — и какого-то предателя. Чуть позже Винфрид выяснил, что Петера сдал аврорату какой-то его приятель — имя казалось смутно знакомым, но ничего конкретного не говорило. И в принципе, в доме Кноппа было не так уж и плохо: два этажа, чердак и подвал, к которому Винфрид так и не нашел смелости подойти. — Меня нашли, Штефан! — резко ответил Петер. — Меня и Винфрида! Ты-то в глазах достопочтенного магического сообщества честный гражданин! — Вы прячетесь в моём доме, а в моём подвале сидит пропавшая Гизе, — Кнопп откинулся на спинку стула. — Думаешь, аврорат меня по голове погладит и скажет «Спасибо»? На словах о благодарности аврората лицо Петера скривилось. — А откуда мне знать! Карл выдал меня им, — произнёс он, отвёл глаза и повторил уже тише. — Карл выдал меня… — Так ты и мне теперь не доверяешь? — протянул Штефан. — Петер, я не держу тебя здесь! Не нравится — уходи и скрывайся от авроров в какой-нибудь канаве! Петер молча посмотрел на того, и Винфрид замер. Шестнадцать лет знакомства с Петером — но Дифенбах понятия не имел, чего ждать от брата. Зато понимал, как важно сейчас не ссориться с Кноппом. — Ладно, — пробормотал Петер. — Я доберусь до Карла. До всех них. — Подумай лучше о том, что нам дальше делать, — сказал Штефан. — Что с Амалией Гизе? Петер, проигнорировав его слова, притянул к себе газету. Его глаза забегали по строчкам. — «В высшей степени аморально», «Преступники будут наказаны», — прочитал Дифенбах. — Так… «Комментарии по делу давал аврор Райнхольд Фертиг». Штефан наклонил голову. — Петер, это неразумно. Особенно сейчас. А Амалия Гизе, разве ты не собирался её обменивать? — Она не купит нам свободу, — произнёс Петер. — Но вот если попробовать выманить Карла или кого-то из авроров… Этот Райнхольд Фертиг должен что-то знать. Я найду его. — Ты что, уже забыл, чем закончились твои прошлые попытки искать людей? —произнёс Штефан. — Молчи, — прошипел Петер. — Они заплатят за всё. Вскоре Петер ушёл. «Пошёл к камину, — подумал Винфрид. — За летучим порохом». Страх за брата вновь кольнул Дифенбаха. Каждый день может стать последним их днём на свободе — если таковой можно назвать сидение взаперти этого дома. «В аврорате будет хуже, — сказал себе Винфрид и закрыл глаза, — там не станут церемониться». Побои, допросы, казематы… А разве он, Винфрид Дифенбах, заслужил что иное? Сидеть на месте, как истукан, и глазеть на Штефана не было никакого желания. Винфрид осторожно поднялся, оглянулся — Кноппу дела до него не было — и вышел из комнаты. В доме Штефана Кноппа, хотя бы, было на что посмотреть. Старые запылённые комнаты, тихие и спокойные — там Винфрида никто не трогал, и он мог спокойно разглядывать всё. В углу одной из комнат стояло зеркало — раньше Дифенбах его не замечал. Винфрид подошёл, опёрся локтем на раму и уставился на себя. Разумеется, ничего не поменялось. Выглядел он всё так же: взъерошенные пепельно-русые волосы, тёмно-карие глаза, крючковатый нос и острый подбородок. Они были похожи с Петером, конечно. И судьба у них, братьев, будет одна. Авроры, суд, тюрьма… «А ведь мне всего шестнадцать лет», — с отчаянием подумал Винфрид. Внутри него что-то до боли сжалось, и он захотел закричать, заколотить кулаками по зеркалу, чтобы оно треснуло и осколками разлетелось по полу, чтобы перед ним осталась лишь пустая рама… Но Винфрид Дифенбах вспомнил о реальности, о том, что это, в первую очередь, дом Штефана Кноппа (который не обязан их тут укрывать!) и отошёл подальше. Вскоре комната с зеркалом скрылась за дверью. Винфрид зашагал дальше по коридору, осторожно, следя, чтобы ненароком не скрипнула какая половица. Никакой цели, у него, собственно, и не было, просто мысли так уходили в другое русло. Вот мелькнула одна комната, другая, на стене показался портрет какой-то женщины из рода Кноппов, величественной, статной, красивой, с копной длинных чёрных волос… Винфрид не прочитал на подписи к портрету, кто она. Вместо этого Дифенбах прошёл дальше и увидел лестницу, ведущую в подвал. Там, внизу, сидела бедная Амалия Гизе. По его вине. Если бы он не рассказал Петеру, она всё ещё была бы свободна. В следующую секунду Винфрид пошёл оттуда прочь.