***
Райнхольд Фертиг был беспечнее, чем подобает аврору. Он сидел на стуле, улыбался, хохотал, болтал о чём-то с раскрасневшейся женой-маглой с тупым коровьим взглядом — та, в запачканном жирными пятнами фартуке, подносила мужу тарелки с едой. Они даже не заметили, как Петер Дифенбах пробрался в их дом, что он стоял прямо у лестницы и глядел на них сверху вниз. Выследить Фертига было не так сложно: он, в отличие от того же Фромма, никогда особо не скрывался, везде фотографировался со счастливыми спасёнными, на каждом углу трубил своё имя, надеясь, видимо, на цветы от поклонников, ещё на что-то — но уж точно не на незваного гостя. Что ж, у Петера теперь дело за малым. Свои силы Дифенбах оценивал высоко: раз он сумел справиться с толпой маглолюбов, одолеть одного должно быть не трудно — но следовало быть осторожным. Теперь всегда следовало быть острожным. Петер Дифенбах слишком хорошо помнил про Йонаса Фромма. Про Карла-предателя… — Петрификус Тоталус! — выкрикнул Петер. И тут же мелькнула вспышка, Райнхольд Фертиг, опрокинув стул, камнем рухнул на пол. Его жена-магла истошно завопила. Следующее «парализующее» полетело уже в неё. — Инкарцеро! — продолжил Петер. Аврора лучше держать связанным. Только после этого он позволил себе хмыкнуть и неспешно спуститься по ступенькам. Петер подходил к ним медленно, вглядываясь в неподвижные тела, скрюченные на полу. Лицо Дифенбаха вдруг скривилось в улыбке: он подумал, что из такого положения супругам Фертигам никак не рассмотреть его лица, никак не понять, кто он такой и почему всё это происходит. Ну, времени поразмыслить над этим он им даст достаточно! Неторопливо Петер рассмотрел полки, уставленные фоторамками — с чёрно-белых снимков глазели на него, смеясь, авроры. Дифенбах взял один из них: там были запечатлены, по меньшей мере, десятка два благородных, одухотворённых физиономий — и уселся на стул. — Ну надо же, — наконец протянул Дифенбах, вращая в руках резную рамку, — статут нарушаете, герр Фертиг: держите колдографии на глазах маглы. На вас бы за это донос настрочить в аврорат… А, погодите. Фертиг задёргался. Кажется, паралич уже начал отступать — но Петер не хотел пока приступать к делу. Все равно Фертиг, сколько бы не дрыгался, не смог бы хоть как-то ему помешать. Дифенбах небрежно перевернул фотографию и прочитал подпись с обратной стороны рамки: «Кузену на память о деле Оствальда — Реджинальд Зивертс». Петер нахмурился, вспомнив слова Карла о том, как тот получил по рёбрам за какого-то кузена Реджи. Конечно, Карл фон Сименс — предатель, этого уже ничто не переменит, но Дифенбах не мог не задумываться: а что заставило его друга сотрудничать с авроратом? Петер соскочил на пол — стул за ним закачался — в два шага преодолел гостиную Фертигов и с силой пнул Райнхольда под рёбра. Тот захрипел — Дифенбах, впрочем, вроде бы ничего ему не сломал. Пока что. — Это за Карла фон Сименса, мразь, — произнёс Петер и ударил его ещё раз, — а это просто так. Конечно, куда приятнее было бы ударить так Фромма или каргу — но до них Петер ещё доберётся. Сейчас Фертиг. Он отомстит ему за Карла, а потом отомстит Карлу. — Отпусти Милли, — прошипел Фертиг. — Она тут не при чем. — Где фон Сименс? — спросил Петер. — Я не знаю, — ответил Фертиг. — Я не слышал о нём… Петер не стал дослушивать — Райнхольд Фертиг не собирается говорить ему ничего, кроме растянутого на десять предложений «Я не знаю», которое означало «Я не скажу» — и вместо этого обернулся, подошёл к жене Фертига — Милли? Минни? Как её там звали?.. — и ударил её ногой по лицу. Женщина заскулила. Фертиг скрючился, как червяк — большее не позволяли верёвки — и горящими глазами уставился на Дифенбаха. «Не трогай её», — повторил Райнхольд. Должно быть, таким тоном он общался на допросах с задержанными. Идиот. Не он сейчас ставит условия, и не он стучит кулаком по столу, чтобы сидящий напротив ударился в слёзы. Петер пожал плечами. — Если ты ничего не знаешь, — произнёс он, — то надо же мне что-то делать — а то, выходит, зря пришёл, зря рисковал. Так что, думаю, я просто забью до смерти твою девку, а потом — тебя. Какое-то время Фертиг продолжал смотреть на него, тяжело дыша, а затем, когда послышался очередной задушенный всхлип его жены, опустил взгляд. — Гори в аду, Дифенбах, — сказал он. — Аврорат выделил фон Сименсу временную комнату где-то в Бадене, а потом планирует переправить его ещё куда-то — я не знаю. — Ещё что? — спросил Петер. — А что ещё?! — воскликнул Фертиг, пытаясь приподняться, вытянуться вперёд. — Он живёт там рядом с магазином мётел или чем-то ещё, за ним всё время следят, говорят, фон Сименс никуда не ходит и сутками сидит у себя! Официально его пообещали помиловать, но некоторые хотят это оспорить, посадить его обратно. В лице Петера ничего не поменялось. — Ещё что? — издевательски протянул Дифенбах, хотя услышанное его вполне устраивало. Карла он достанет, пусть даже за ним следит весь аврорат, а министр магии лично приносит с утра газеты. — Я всё тебе сказал, — с каким-то отчаянным неверием в глазах ответил Фертиг. Разве аврор вроде него не должен понимать, что исход у подобных встреч всегда один? — Как будто наш разговор уже не доходил до этого в прошлом, — сказал Петер. В следующий миг его нога оказалась на груди Милли. Если бы Дифенбах надавил посильнее, то вполне мог бы сломать ей пару рёбер. И это аврор вроде Райнхольда Фертига уже прекрасно понимал. — Прекрати это! — взмолился он. — Милли! Петер Дифенбах подумал, что тот, действительно, не расскажет больше ничего интересного, разве что покричит ещё: «Милли, Милли, я ничего не знаю и не скажу!» «Авада Кедавра!» — произнёс Дифенбах, и с Милли Фертиг было покончено навсегда. Райнхольд глядел на её тело стеклянными глазами. Петер подошёл ближе, встал у скрюченного на полу аврора, выставил вперёд палочку, покрутил ей — не произнося ещё, впрочем, никаких заклинаний. Дифенбах ожидал мольбы — но Фертиг молча глядел сквозь него. Тогда Петер наклонил голову. — Скажи-ка мне, — сказал наконец Дифенбах, — я и впрямь хочу знать: что вы там такое сотворили с Карлом, что он предал меня? Взгляд Фертига как-то неясно сфокусировался на Петере. Он попытался слегка приподнять голову, и на его лицо возникло совершенно безумное, звериное выражение. — А ничего, сукин ты сын! — судорожно выдохнул Райнхольд Фертиг. — Ничего! Доказано было единственное нападение на Фромма, это не так уж серьезно, на «поцелуй» не хватит. Его посадили, как полагается, как всех, и сидел твой Карл до поры до времени, как полагается! А потом он сам начал требовать слушаний, заявил, что знает и других преступников, что готов доказать всё, если его освободят раньше срока, — Фертиг скривился. — Что ты так смотришь на меня, Дифенбах, что? Продал тебя твой друг! Продал! — Заткнись! — крикнул Дифенбах. — Ты, ублюдок! И он ударил его. Потом вновь, ещё и ещё, пока лицо Фертига не превратилось в кровавое месиво — но тот ещё хрипел, дышал, пытался изогнуться. Петер бросил в него «убивающее» уже уходя из разрушенного дома.***
Винфрид проснулся в пустом доме. Ни Петера, ни Штефана — оба они вновь куда-то делись, не оставив даже нацарапанной наспех записки. Впрочем, по ним юный Дифенбах не очень-то и скучал. Если их поймали, то Винфрида наверняка уже тащили бы в аврорат, при этом нещадно колотя. Но пока никто не ломает дверь с криками: «Аврорат, открывайте!!!» и даже брат со своим приятелем ещё не вернулись, у Дифенбаха есть в распоряжении целый дом. Пустой — если не считать Амалию Гизе. А как не считать её? Раньше и можно было бы оправдаться тем, что на семью Гизе Петер напал бы и без участия Винфрида — но в подвале дома Кноппа Амалия оказалась именно из-за Винфрида. Ведь он выдал её Петеру… Дифенбах помотал головой. Думать нужно было раньше: тогда, когда он писал ту проклятую записку, будто бы не понимая, к чему это приведет. Может даже в ту ночь, когда брат вынудил его надеть чёрный плащ с маской и пойти к Гизе… «А что бы сделал Петер, — спросил себя Винфрид, — если бы я отказался?» Произнёс бы, наверное, одну из своих мерзких фразочек, от которых на душе потом непременно становилось очень мерзко: что-то про родителей или про долг. А если бы это не сработало, Петер наверняка долго глядел бы на младшего брата, не мигая, в упор, а затем бы просто оскорбил его. Потом, может, ударил бы. Это не так страшно. Однако в ту ночь Винфрид ничего не сделал. Только пролепетал какие-то несвязные вопросы, на которые брат всё равно не стал отвечать, и поплёлся за ним, как покорный ягнёнок. И к чему это привело, известно. Мертва целая куча народа, и кто знает, сколько ещё перережет его брат во имя общего блага! «Какая глупость! — нервно хихикнул Винфрид. Эти мысли приносили ему странное удовольствие. — Выходит, Петер считает, что надо убить полмира, и все тогда будут счастливы?!» Дифенбах вскочил с места и начать ходить по комнате из угла в угол, глядя на унылые серые стены и мебель — какая разница, быть запертым здесь или в аврорате? Его срок отмерен, в оставшейся жизни нет никакого смысла — а всё из-за Петера! Что теперь может изменить Винфрид? Что? Всё вновь завертелось перед глазами: дом Гизе, Амалия, её родители, Поттенштайн, снова Амалия. «Теперь она там, — резануло разум Винфрида, — внизу». Об этом невозможно было надолго забыть. Винфрид представить себе не мог, каково это — сидеть там, внизу, в тёмном тесном подвале, в плену человека, убившего твоих родителей… Бил ли Петер Амалию? Пытал ли заклинаниями? Сделал ли с ней ещё что-то ужасное? И что еще он успеет с ней сделать, прежде чем авроры доберутся до них? Просыпаясь этим утром, Винфрид хотел только поиграть ещё немного в старые времена, когда всё ещё было хорошо. Как он вновь оказался у тяжёлой двери, отделявшей его Амалии Гизе, хотя зарёкся там больше не появляться, Винфрид не понял. Не понял и то, откуда в нём вдруг нашлось достаточно сил, чтобы застучать в эту дверь. — Амалия! — позвал он, не зная толком ни как к ней обращаться, ни зачем он, собственно сюда пришёл. — Фройляйн Гизе! Она не отвечала достаточно долго, чтобы начать беспокоиться. И тогда Винфрид, положив на всякий случай руку на карман с волшебной палочкой — её он теперь носил с собой всегда — медленно повернул ключ в замке. Дверь протяжно заскрипела, в подвале стало светлее. И Амалия Гизе, живая и ничего не задумавшая, подняла голову. Она лежала на холодном полу — и очень мало в ней осталось от той девушки, которую Винфрид видел на свадьбе. Её лицо побледнело, покрылось кровоподтёками и раздражениями кожи, волосы спутались, превратившись в ком на голове, платье, всё то же, что и в Поттенштайне, было всё в грязных пятнах. Но она была жива. И она смотрела на него, не узнавая. — Простите меня, фройляйн Гизе, — произнёс Винфрид. — Просто я подумал, что вы, наверное, давно не ели, вот я… Фразу Дифенбах не закончил. Просто поставил на полу тарелку с едой и тут же выскочил наружу. Находиться в этом ужасном месте, видеть Амалию Гизе, после всего, что он сделал, было невыносимо. А что ещё успеет совершить его брат, прежде чем их поймают?.. Винфрид сполз по стене, закрывая лицо руками.