***
Наверное, после всего пережитого удивляться перемещению через камин было немного глупо. Наверное, подобная бессмыслица лишь подтверждала: она сошла с ума. Её тело сейчас лежит в какой-нибудь убогой палате, санитары колют её иголками, а её разум оказался здесь, в каком-то чудном, душном, забитым склянками и пузырьками магазине. — О господи! Что с вами случилось?! Это обращаются к ней, да?.. Она перевела взгляд на женщину средних лет, хозяйку магазина, по всей видимости. — Как вас зовут? — продолжила та. Амалия Гизе. Так, по крайней мере, звали хозяйку тела. Хозяйка разума, может, звалась и иначе — а может, была просто проявлением безумия. Если бы она сошла с ума после пережитого ужаса, то это было бы неудивительно. — Постойте! Неужели вы та… — лицо хозяйки побелело. — О, бог мой, как вы тут очутились? Вам надо срочно в аврорат или в больницу! Хозяйка потянулась к ней, почти ухватилась за предплечье — Амалия успела отскочить. Чужие пальцы она почти что могла почувствовать на своём горле. Ей снова будет больно. Её опять где-то запрут, будут что-то требовать, задавать вопросы, на которые она не знает ответов! А что, если её отправят в больницу — врачи поймут, что с ней что-то не так, вытравят из Амалии Гизе эту личность?! И она выбежала на улицу. Было ужасно шумно, непереносимо светло, и, кажется, сотни глаз были уставлены на неё. Пусть смотрят. Если это из-за грязи и ран, она сообразит, как привести себя в порядок, если из-за лица — убежит отсюда как можно дальше. Каждый шаг давался с трудом: слишком много времени Амалия провела взаперти. Хотелось упасть, лечь, и, может, только через час или два попробовать осторожно встать, размять усталые ноги и пройти ещё с десяток метров — но она брела, пока хватало сил. Больно, как же было больно! Люди бросали на неё взгляды, как на сумасшедшую — плевать. Лишь бы её не попытались снова куда-то силком утащить, а с остальным она как-нибудь справится! Лицо можно привести в порядок, если она найдёт какое-нибудь озеро или реку, одежду можно попытаться стащить с чьего-то заднего двора, много ей не надо, разве что плащ, чтобы прикрыть грязное платье… Как-нибудь она обязательно со всем этим справится. Она будет свободна, уедет отсюда как можно дальше, чего бы ей этого не стоило. К счастью, скоро ей подвернулся городской парк. Она, озираясь по сторонам, вошла внутрь — для начала ей было бы достаточно хотя бы умыться. — Фу, бродяжка! — засмеялся какой-то ребёнок, тыча в неё пальцем. Пусть смеётся. Пока Амалию Гизе не решат вновь поволочь куда-нибудь, ей на всё плевать. Сердце Амалии заколотилось от радости, когда она увидела пруд. Из последних сил она подбежала к нему и рухнула на траву. Следующие минуты стали блаженством. Медленно она опустила руки в холодную воду, поводила ими — грязь и спёкшаяся кровь пошли разводами, затем медленно умылась. Как свежа была вода! Как будто только тогда она осознала в полной мере, что теперь её никто не держит, что она вольна идти туда, куда ей захочется. И эту свободу она не отдаст никому: ни своим похитителям, ни врачам и аврорату.2.5. Натяжение
22 апреля 2021 г. в 22:43
Какое-то время Винфрид Дифенбах просто стоял в той же комнате, напротив камина, и в голове его всё не укладывалось, что только что произошло. Он пошёл против всего, что знал. Он отпустил Амалию Гизе. Предал своего брата, может, даже всю свою семью или весь род магический — так бы, по крайней мере, сказал Петер — но почувствовал себя по-настоящему свободным. В голове было совершенно пусто.
Наверное, Винфрид мог бы и убежать прямо сейчас: внезапно его ничего не держало. Но куда ему идти? Дом разрушен, авроры наверняка до последнего кирпичика разобрали всё и будут его поджидать. Никаких друзей у него не было, а родственники скорее сами выдадут его аврорату. А если просто скитаться по округе, почти без денег, вещей и особых знаний, его только быстрее выловят. Прав был Штефан. Сейчас лучше справиться с более насущными делами.
Спустившись вниз, Винфрид запер подвал. Интересно, как много времени пройдёт, прежде чем кто-то заметит пропажу Амалии? И что произойдёт первым: это или их поимка? Что сделает с ним Петер, если заметит, что Гизе в подвале нет? Убьёт? Ну, это хотя бы будет быстро. Куда хуже медленно гнить в тюрьме: заточение постепенно уничтожит и его тело, и рассудок, а если он и выйдет когда-нибудь на свободу, то будет к тому времени уже стариком, больным и одиноким. Может, легче всего было бы пойти наверх и наложить на себя руки.
Но наверху послышался шум: кто-то пришёл, и Винфрид осторожно пошёл по лестнице. Будет не очень хорошо, если кто-то заметит, откуда он идёт, но будет совсем плохо, если его обнаружат у самой двери подвала.
Поднявшись наверх, Винфрид выглянул из-за угла и тут же зажал рот, давясь криком. Даже в доме Гизе он не видел… такого. В зале стоял Петер, а рядом с ним на полу скорчился человек. Разодранная одежда, вся перепачканная в крови, лохмотьями свисала с него, обнажая изуродованное тело. Глубокие раны виднелись на груди, с рук свисали шматки мяса. И скорчившееся в гримасе лицо казалось Дифенбаху смутно знакомым. От запаха крови желудок скрутило.
А человек попытался приподняться на одном локте — вторая рука висела, как на сломанном шарнире. Петер пнул его — человек, захрипев, рухнул обратно на пол.
— Фон Сименс, — лицо Петера скривилось, — ты напугал моего брата.
«Фон Сименс? — в голове Винфрида что-то щёлкнуло. — Карл фон Сименс?!» Но как? Разве они с Петером не были когда-то неразлучными друзьями? Разве не вместе с этим Карлом его брат когда-то давно, хохоча, запер его на полдня в чулане? Что произошло? Как Петер довёл всё до такого состояния?
— Что ты с ним сделал?! — вырвалось у Винфрида.
Петер выпрямился.
— Ну, он сам с собой такое сделал, — произнёс он, и что-то в его голосе едва заметно тряслось, — пытался оторваться от меня во время аппарации. Расщепление ещё и не такое бывает: могло совсем оторвать ему руку, ногу, голову — этого он, может, и добивался!
Винфрид прижался к стене. Ему хотелось уйти, убежать отсюда — но от горящего взгляда Петера становилось так дурно, будто это ему сейчас оторвут голову, вздумай Дифенбах сдвинуться с места.
— А, Карл? — рявкнул Петер. — Чего ты добивался?! Хотел сдохнуть, но не ответить? — его голос понизился. — Смерть я тебе, ублюдок, устрою. Отвечай: зачем ты всё это сделал? Зачем меня выдал? Аврорат заплатил тебе — сколько же тогда стоят наши жизни? Или тебе пообещали свободу, и твои идеалы, оказалось, стоят чего-то, только пока с тебя сдувают пылинки?
Петер замолчал. Карл только простонал в ответ что-то бессвязное.
— Отвечай!
«Как он может ответить, — подумал Винфрид, — если даже голову поднять не в силах?..»
— Отвечай! — повторил Петер.
Внятного ответа не последовало и в этот раз. Тогда Петер изо всех сил ударил фон Сименса по лицу, ещё раз, наступил на кисть руки — тут же послышался отвратительный треск. Что-то внутри Винфрида поледенело, по лбу стекли капли. «Если он хочет убить его, — подумал он, чувствуя, как трясутся руки, — пусть просто метнёт в него убивающее заклятье!»
Когда Петер остановился, от Карла фон Сименса осталось мало что, но он был ещё жив: его грудь слабо вздымалась. Петер, подняв брови, застыл над ним. Тянулись секунды. Наконец Петер медленно поднял руку — снова замер — и произнёс:
— Авада Кедавра!
Они снова остались вдвоём. Нужно уйти отсюда, снова закрыться в какой-то комнате подальше от всего и там уже дожидаться неизвестно чего, но если Винфрид даже вздохнёт сейчас слишком громко, Петер снова обратит на него внимание, и бог знает, что он тогда сделает. Отвлекло бы его что-нибудь — Винфрид тогда бы, наверное, нашёл в себе силы убежать отсюда, исчезнуть, и будь тогда, что будет.
Но Петер посмотрел прямо на него. В его взгляде, почудилось Винфриду, уже не полыхал тот дикий огонь.
— Винфрид, — пробормотал Петер.
Ему хотелось бы убежать, но он и с места сдвинуться не смог. И тогда Петер подошёл совсем близко и как-то уж слишком аккуратно взял его за плечи руками, испачканными в крови Карла фон Сименса.
— Я убил его, — произнёс Петер, — своего друга. Он предал меня, я понять не могу, почему он это сделал?! Что аврорат вообще мог ему наобещать, чтобы это перечеркнуло все годы нашей дружбы? Да если б он мне сказал сразу, на каких условиях его выпустили, мы бы что-то придумали, перехитрили бы этот выводок ручных псов Фромма! Зачем, Винфрид, зачем он это сделал?
Винфрид знал только то, что ему хочется вырваться из перепачканных кровью рук брата.
— Ты ведь и не поймёшь, — сказал Петер, — что ты-то можешь об этом знать, Винфрид? Иди: ты ведь именно это и хочешь сделать.
И тогда Винфрид выскользнул из его рук и пошёл прочь по коридору. Было ужасно душно, и он горел изнутри. Поднявшись на самый верх, на чердак, Винфрид рухнул на пол и закрыл голову руками. По его щекам текли слёзы — лишь бы Петер не услышал, как он плачет!
А внизу раздавалась ругань: это, кажется, вернулся Штефан. Дифенбах поднял глаза: перед ним было окно. Если Винфрид туда выпрыгнет, то, непременно, переломает себе все кости.