Монета и птичий скелет

— Он мёртв! — разлетелся по коридору крик. — Дифенбах подох! — вторил ему другой.       Радость в их голосах смешивалась с досадой. — Ну и пусть. Ад его уже заждался, — заключил аврор и плюнул под ноги. — Скучать по этому ублюдку никто не станет. — Легко отделался, знаешь ли, — прошипел из-за его плеча мужчина с уродливыми шрамами вокруг мутного глаза, — сколько людей, гнида, загубил — а самому что? Посидел немного в камере — разве это дело? Ему даже приговора на глазах у всех не вынесли. Он, небось, помер, считая себя мучеником. — Правду говоришь, Зивертс, — кивнула ему низкая женщина. — Но кто знает, теперь, может, его треклятые дружки…       Закончить свои рассуждения ей было не суждено: их перебил плач. Анна, трясясь, рыдала в руках юноши, который только что нарушил с полдесятка законов, в том числе и о «непростительных». — Как я испугалась, господи, — срывался её голос, — я уже думала, он убьёт или похитит меня… Это же было совсем как там, в монастыре…       Анна вдруг подняла глаза: — Как в монастыре… — едва слышно произнесла она.       Все уставились на Амалию Гизе, которая, в сопровождении двух авроров, подошла к месту столкновения. — Фройляйн Гизе… — пробормотал аврор. — Я могу взглянуть? — сама не зная зачем, спросила она. Её голос звучал на удивление ровно. — Если вы этого хотите, — аврор качнул головой почти с вопросом.       Она молча, не смотря на них, скрестила руки на груди и подошла ближе. Петер Дифенбах, скрючившись, лежал на спине, и в его тёмных остекленевших глазах… читалось удивление? Ужас? Как странно: человек, убивший принявших Амалию монахинь, человек, ответственный за всё плохое, случившееся с ней в этом мире, лежит перед ней, как кукла, мёртвый. А Амалия Гизе пережила его, выбралась — это, должно быть, можно считать победой? Кем-кем, а победительницей она себя уж точно не чувствовала. — Амалия, — на плечо легла тяжёлая рука.       Она обернулась и взглянула на фрау Гизе, родственницу, о степени родства с которой она могла только догадываться. И что теперь делать Амалии? А что подумает фрау Гизе, если — когда? — поймёт, кто она на самом деле? Отдаст на принудительное лечение, запрёт в психиатрической лечебнице, пока та не признает, что она Амалия Гизе, всегда была ей, а её настоящей никогда не существовало? — Нам пора домой, — сказала фрау Гизе. — Сейчас здесь всё равно будут возиться с последствиями, — она скосила глаза на тело Дифенбаха, — этого.       Амалия развернулась и пошла за ней, не кивнув, ничего не сказав. — Теперь у нас остался только один Дифенбах… — долетел до неё голос из-за спины.       Из аврората они на улицу не выходили — переместились сразу в дом фрау Гизе. С подобным она уже начала свыкаться и нашла в себе силы не задавать лишних вопросов и состроить лицо посерьёзней: для настоящей Амалии Гизе такие перемещения — привычное дело, ведь так?       «К чему я вообще должна быть готова? — подумала она. — Как должна реагировать? Как мне вообще понять, как правильно себя вести? Как должна вести себя она?» — Дом твоих родителей теперь принадлежит тебе, — глядя куда-то вдаль, произнесла фрау Гизе. — До окончания дела там всё огорожено, но после ты сможешь им распоряжаться. — Думаю, я продам его, — ответила Амалия и запоздало добавила: — Не знаю, смогу ли туда вернуться после всего.       Амалию тут же скрутило от жгучего отвращения к самой себе. Она обманывает эту бедную женщину, потерявшую больше родных, чем догадывается. Зачем? А разве у неё есть выбор? Как долго она будет играть в эту игру? Когда это закончится? — Амалия, — посмотрела на неё фрау Гизе и осторожно взяла за руку, — ты в порядке?       «Амалия, Амалия», — врезалось ей в уши, и она уронила голову, зарыдав.

***

      Из всех тех мест, что были в аврорате, двое авроров, Гельм и Мейер, выбрали для разговора коридор у камеры Винфрида — Дифенбах слышал шаги, они шли сюда молча и вот только теперь решили заговорить достаточно громко, чтобы он мог их слышать: — Происшествие в блоке С-2, какой ужас, — произнёс герр Мейер: голос у него был гнусавым. — Знаешь, а я ведь почти пошёл туда, чтобы отдать одной барышне стопку бумаг, одним только чудом заленился. А то кто знает, может, Дифенбах, этот ненормальный, и меня бы убил? — А теперь, — протянул Гельм, — убили его.       Винфрид почувствовал, как его будто шибануло холодом изнутри.       «Петер мёртв?!»       «Но как?..»       Разум говорил Винфриду: даже если Петер не провоцировал авроров, не оставляя им выбора, то уж точно заслужил случившееся с ним. Сколько жизней, человеческих и таких же ценных, отнял или разрушил его брат?       «Может, и более ценных, чем наши», — подумал Винфрид и окинул взглядом камеру.       Вид становился почти привычным.       «Хорошо. Вряд ли я увижу что-нибудь другое».       Винфрид закрыл глаза и представил свой дом таким, каким он был до того, как его разрушили действия Петера.       «Петер рушит… рушил всё, — загорелась в голове Дифенбаха совершенно дурацкая обида, которая смешалась с ненавистью и отвращением, — семья Гизе, те женщины в монастыре, бог знает, кто ещё…»       Винфрид поднял взгляд к потолку.       И ничего не могло изменить того факта, что Петер — его брат, родная кровь. И сейчас, когда эта кровь пролилась, что-то щемило его изнутри. Теперь Винфрид и впрямь остался один перед толпой, готовой его разорвать.