***
Проснувшись, Винфрид Дифенбах приоткрыл глаза и поморщился. Спина и шея привычно болели, эта боль нытьём отдавала в затылке. Правая рука, которую он подложил под голову, чтобы на узкой жёсткой лавке можно было хоть как-то спать, была как ватная, и Винфрид, ещё усталый, сонный и кое-как осознающий себя, медленно вытянул её из-под голову, неловко повертел, уколол онемевшие пальцы ногтями левой. Чувствительность вновь постепенно возвращалась к нему. Винфрид, вздохнув, опустил руки вдоль боков — правая упёрлась в стену камеру, левая свисла с лавки. Перед глазами был грязный чёрный потолок: грубо наслоенная краска начала трескаться: одна трещина, несколько раз ломаясь, шла из угла к стене; другая была ближе к середине небольшой камеры и, если смотреть на неё, лежа головой в другую сторону, чем-то походила на букву «W». Винфрид широко раскрыл глаза, разглядывая на неровные бугорки краски и едва заметные точки на потолке… Будь это другой день, он, может, и не стал бы вставать. Но тоска жрала его изнутри, и Винфрид развернулся к двери. Какое-то время он просто лежал на боку, глядя то на тяжёлую дверь, то сквозь решётки. Было довольно тихо, другие заключённые пока не голосили, а на страже стоял всего один аврор, и то — чуть поодаль. Винфрид медленно присел на лавке и прикрыл глаза, прокручивая в голове, что собирается сделать. «Петер умер, — сказал себе Дифенбах, — его убили при попытке побега — так говорили авроры». Винфрид прекрасно осознавал, каким человеком был его брат: Петер убил и искалечил многих людей во имя какой-то расплывчатой цели… Собственно, об идеологии Гриндевальда Дифенбах знал только со слов брата, но примера Петера ему хватило, чтобы понять: сам Винфрид никогда не примет что-то, что так легко оправдывает бесцельные убийства беззащитных людей. Петер заслужил случившееся с ним. Но это не могло поменять сути: Петер по-прежнему оставался его братом. Винфрид слез со скамейки и уселся на колени на пол. Сложив руки, он закрыл глаза и… Признаться честно, о Петере мало что хорошего можно было вспомнить. Он всегда был мерзавцем. Винфрид мало задумывался о загробной жизни, но если она существует, то вряд ли уготовила для его брата хоть что-то хорошее. А смерть и забытье, наверное, были для него неплохим вариантом… Не справедливым, конечно. Винфрид вообще сомневался, что где-то в этом мире существует воздаяние, соразмерное злу, которое натворил его брат. Но заключение бы сломило его: Петер никогда не мог подолгу оставаться на одном месте в безделье. Может, его брату и впрямь повезло умереть, как жил. — Смотрите! — раздался женский восклик. — Дифенбах что, сошёл с ума? Не открывая глаз, Винфрид по голосу узнал: это была Ульрика Шульц из камеры напротив. Её судили за какое-то незначительное преступление — кражу или мелкое мошенничество, вроде бы. Ничего серьёзного Ульрике не грозило, уже скоро она должна была выйти на свободу честной гражданкой. А сейчас ей, видимо, попросту было скучно. Она вообще часто глазела на других заключённых, хохотала или пыталась заговорить с ними, а когда у их камер дежурил аврор Гельм, она лезла к решёткам, улыбалась ему, подмигивала — он нередко отвечал взаимностью. — Дифенбах! — не унималась Ульрика. — Ты, что ли, молишься? Неужели ты верующий? Винфрид всё-таки приоткрыл глаза. Ульрика улыбалась, явно довольная, что он обратил на неё внимание, а авроры этого пока не сделали. Будь обстоятельства другими, Винфрид, может, и сказал бы ей заткнуться. Но устрой Ульрика сцену, виноватым, вероятно, сделали бы именно его — особенно, если б пришёл Гельм. Смерив Ульрику недовольным взглядом, Винфрид положил руки на пол. Ему вдруг вспомнились похороны, на которых он бывал… Когда он был совсем маленьким и ничего не понимал, умер дядя Альбрехт, отец тётушки Лизелотты. Винфрид плакал тогда, но не из-за скорби по дяде, которого он и не знал, а от того, как страшно рыдала и кричала тётушка Лизелотта и каким уродливым стало её и без того некрасивое лицо. А в шестнадцатом году умерли его родители. Он помнил, какой холод стоял, когда хоронили отца, и какой мрачной, будто бы тоже мёртвой выглядела тогда мать. Он не понимал этого тогда. Не понимал, почему её похоронили так скоро после похорон отца — Петер тогда сказал, что она тоже болела, хотя, конечно, до этого больной она не выглядела. Теперь он и сам как мертвец. Год смерти его родителей никак не желал вылезать из памяти: закрыв глаза, Винфрид будто бы мог снова увидеть укрытые снегом сосны и почувствовать пронизанный морозом воздух. Доведётся ли ему ещё когда-нибудь подышать им? Нет, конечно, — Винфрид повернул голову — он заслужил всё это. Он во многом виновен. Он осознавал, что делает, когда отправлял Петеру записку о том, что видел Амалию Гизе в Поттенштайне. За судьбы Амалии и всех тех бедных женщин в монастыре он ответственен в той же степени, что и Петер. Может, даже в большей. Изнутри его скручивал холод — но как же ему хотелось ещё хоть раз в жизни вдохнуть свежий зимний воздух! Только бы подышать по-настоящему, а не этой грязью и пылью, а дальше пусть делают с ним, что хотят: казнят, волокут в каземат до конца жизни… Образы вертелись у него в голове: вот лесная поляна, занесённая снегом, вот тянутся к бледно-голубому небу сосны, вот он бредёт между ними, и… — Дифенбах, а ну вставай! Винфрид распахнул глаза и увидел аврора Мейера, который быстрыми шагами подходил к его камере: — Дифенбах, на допрос! Нет-нет, он ещё не закончил!.. «Ты что, оглох?» — рявкнул герр Мейер, поворачивая ключ в замочной скважине. Винфрид покосился и увидел, что Гельм стоит неподалёку с палочкой наготове. Что-то внутри Дифенбаха сжалось, но он поднялся на ноги — как раз вовремя, чтобы Мейер произнёс: «Инкарцеро!» и руки Винфрида скрутило за спиной. — Инкарцеро! — ещё раз произнёс Мейер, и ноги Винфрида тоже связало. — Силенцио! Он ещё раз взмахнул палочкой, и Дифенбаха, немого, связанного и обмякшего, как тряпичная кукла, медленно поволокло по тёмным коридорам аврората. «Это мера предосторожности после побега Петера? — думал Винфрид. — Какое-то желание отыграться? Раньше такого не было». Мимо тянулись похожие друг на друга кабинеты — Винфрид помнил, где нужный, кабинет герра Ветцеля, но когда они должны были к нему повернуть, его вдруг потащили дальше по коридору. «Что… — не понял Винфрид. — Куда?..» А волокли его всё дальше и дальше. Скованный заклинаниями, Винфрид мало что мог видеть, но в какой-то момент мельком разглядел своё чуть размытое отражение. Конечно, красавцем он никогда не был (кровь Дифенбахов давала о себе знать), но теперь и вовсе превратился непонятно во что: нельзя было даже понять, сколько ему, заросшему, с растрёпанными нечёсаными волосами и тёмными кругами под глазами, лет. И собственное лицо, болезненное и исхудавшее, начисто вытеснило из его разума все мысли о заснеженных лугах. «Я заслужил это, — судорожно говорил это себе в мыслях Винфрид, — заслужил». А идущий впереди аврор вдруг замер, взмахнул палочкой — тяжёлые двойные двери перед ними отворились. Винфрида затащили в большой кабинет с серыми стенами, усадили на массивный стул — напротив него, через стол, сидел уже знакомый дознаватель Мориц Ветцель. Он взмахнул палочкой, и заклятия спали с Винфрида. Дифенбах, всё ещё не в силах пошевелить руками, откинулся на высокую спинку стула и вздохнул. — Здравствуйте, герр Дифенбах, — невозмутимо произнёс Ветцель и ловким движением положил на стол перед Винфридом листок бумаги. — Это ваши предыдущие показания. Вы желаете в них что-нибудь поменять? На последних словах в его спокойном голосе промелькнула издёвка, будто бы он ожидал, что Дифенбах сейчас опомнится, скажет, что солгал, а заодно сознается ещё в десятке других преступлений. — Здравствуйте, герр Ветцель, — сказал он и с опаской посмотрел в глаза дознавателю. — Не желаю. Всё, что я вам сказал, — правда. Брови Морица Ветцеля едва заметно дёрнулись: — Мы это увидим, герр Дифенбах, — кивнул он и взмахнул палочкой. Мелькнула белая вспышка, магия мутноватым облаком окутала одну из стен — Винфрид повернул голову и, широко распахнув глаза, наблюдал, как одна из стен кабинета постепенно тает, обнажая двухслойное стекло под ней. Это было окно в другой кабинет. Один аврор, опустив голову на руки, сидел там за столом, второй, подпирая стену, стоял у двери. А затем Винфрид увидел, как приоткрылась эта дверь, внутрь кабинета зашли две женщины, и оба аврора тут же выпрямились. Внимание Дифенбаха приковали эти женщины: одна, в чёрном платье, была уже старой, но держалась очень твёрдо — вторая же, очень худая, коротко стриженная, была Амалией Гизе. Винфрид встрепенулся: — Фройляйн Гизе! Фройляйн Гизе! — закричал он, силясь прокричать толстую стену и двойное стекло. — Это я, Винфрид Дифенбах! Скажите им, я вас спас! Голубые глаза Амалии смотрели куда-то в его направлении, но его самого будто не видели. Гизе едва заметно дёрнулась и осторожно присела на кончик стула, перед аврором — вторая женщина встала за ней. — Фройляйн Гизе! — в отчаянии кричал Винфрид. — Умоляю вас, скажите им! — Можете не надрываться, герр Дифенбах, — сказал герр Ветцель. — Она не увидит и не услышит вас, пока этого не захотим мы. Винфрид посмотрел на него широко распахнутыми глазами. Что-то горело в нём, и страх перед аврором отступил. Винфрид совершил много плохих поступков за свою жизнь, но он не был таким, как Петер. Он освободил Амалию Гизе. — Тогда зачем я здесь? — ошарашенно проговорил Дифенбах. — Послушать, что она скажет, — ответил Ветцель. — Спросите у неё, как она выбралась из особняка, — выпалил Винфрид. — Она скажет вам, что это я её освободил! Мориц Ветцель поморщился и потёр руками виски. — Боже правый, мы это уже слышали, герр Дифенбах, — сказал он, — помолчите, а то я опять наложу на вас «Силенцио». Сердце Винфрида колотилось, как бешеное, но он подчинился. Вдохнув и выдохнув, он молча повернул голову к окну и уставился на такую далёкую Амалию Гизе, которая сидела там, испуганно, как ему показалось, смотрела на аврора и всё теребила в пальцах пояс жёлтого платья.***
Она могла чувствовать на себе их взгляды. Тот, что стоял у стены, сторожа дверь, смотрел на неё сбоку, фрау Гизе — со спины, жгла глазами её затылок, а тот, что сидел за столом глядел ей прямо в лицо. Ей негде было даже спрятать взгляд. Может, они собрались здесь не для того, чтобы целенаправленно искать в её рассказе несостыковки, но они точно их заметят, когда спросят о каких-то деталях, о которых она понятия не имеет… Или когда попросят объяснить, почему она не отправилась в аврорат, как только её освободили. Вздохнув, Амалия приклеила свой взгляд к лицу аврора, сидевшего напротив. Он приветливо улыбнулся ей — она только чудом не скривилась в ответ — и жестом велел что-то аврору у стены. Тут же Амалия услышала шелест пера о бумагу. «Протокол два точка… — бурчал под нос аврор. — Дело номер… Фройляйн Амалия Гизе…» — Ну здравствуйте, — протянул ей руку аврор, сидевший напротив. — Меня зовут Йенс Торнквист. — Рада встрече, герр Торнквист, — сказала Амалия и ответила на рукопожатие. — Амалия Гизе. Чужое имя слетело с её губ на редкость легко. «И отлично, — подумала она, — совестью буду мучиться позже… Сейчас бы дожить до конца этого допроса, чтобы они не решили задержать и меня». — Конечно, фройляйн Гизе, — произнёс Торнквист, — я наслышан о вас. Мы все наслышаны о вас. На миг она позволила себе отвести глаза и выдохнуть. Наверное, в такой ситуации это уместно и подозрений не вызовет. — Для хода дела нам нужно, чтобы вы ответили на наши вопросы, — продолжил Торнквист, — пожалуйста, фройляйн Гизе, расскажите нам обо всём, что происходило с вами, начиная с семнадцатого июня этого года. Амалия вновь перевела взгляд на него, и, кажется, свой эффект это возымело: — Понимаю, как это сложно для вас, — наклонил голову Торнквист, — но это необходимо для следствия. Чем быстрее вы расскажете нам, тем быстрее сможете с этим покончить с этим. Если хотите, мы принесём воды. — Нет, спасибо, герр Торнквист, — Амалия дёрнула рукой, — воды не надо. Она опустила глаза, пытаясь сложить вместе обрывки воспоминаний и то, что она успела подчерпнуть из газет и от людей. Вспышки, заклинания, крики — ей становилось не по себе от всего этого, но она могла изобразить разве что отвращение от этих воспоминаний. Страх, потеря самых близких, наверное, для неё людей — всё это ей было не передать. Она ничего не чувствовала к покойным Оскару и Кларе Гизе. — Они ворвались к нам в дом ночью, — сказала Амалия и поднесла руки к лицу, — может, мы забыли запереть дверь, или они взломали или вышибли её — я уже, правда, не вспомню… Я пыталась, думала, моя ли это вина, но… Торнквист смотрел на неё с сочувствием, но в его взгляде явно читалось желание, чтобы она поскорее перешла к делу. — Я услышала, как летают заклинания, они напали на родителей, — продолжила она, пытаясь придать голосу как можно больше боли. — Они… Господи, они убили маму и папу. Для меня всё было как в тумане. Я смутно помню, как бежала куда-то, как аппарировала, сама не зная, куда… Она замолчала. На лбу снова выступили капли пота, но в глазах было сухо — и Торнквист смотрел прямо на неё, заглядывал ей в лицо. Амалия почувствовала, как её рука сама собой дёрнулась, и быстро обернулась, чтобы якобы посмотреть на свою бабушку, фрау Гизе — на самом деле, чтобы смахнуть с лица эти проклятые капли пота. — Фройляйн Гизе, — тихо произнёс Торнквист. Она вновь посмотрела на него, мотнула головой и тут же поправила выбившиеся из причёски волосы, заново заколов их. — Я очутилась в монастыре святой Анны, — сказала она, сёстры-монахини были очень добры ко мне и приняли меня, пока я оправлялась. Они… по крайней мере, одна из них, сестра Адель, стала мне настоящей подругой. Ей больше не нужно было изображать боль. События того дня, когда Петер Дифенбах ворвался в монастырь, накрыли её. Жар душил Амалию изнутри, а в памяти всплывали крики женщин, рушащийся монастырь… Она вспомнила, как попыталась спасти хотя бы сестру Адель, отвлечь Дифенбаха от неё. И каким-то образом, у Амалии не нашлось даже слёз, чтобы плакать. — А потом… Я не знаю, как он узнал про монастырь, как нашёл его, но Петер Дифенбах пришёл туда… Он… Право, не заставляйте меня это говорить, вы и сами всё видели! — воскликнула она. — Вы сами знаете, что он сделал! Они забрали меня, Дифенбах и его друг, держали меня в подвале дома, но ничего со мной не делали и не говорили. Я не знаю, чего они добивались, чего хотели!.. Просто в какой-то миг, — она выдохнула и стена напротив каким-то неведомым образом привлекла её взгляд, — пришёл младший брат этого Дифенбаха и дал мне летучего пороха, чтобы я смогла перенестись. Я это и сделала. Я оказалась в алхимической лавке на Грюнштрассе — хозяйка узнала меня, и я, испугавшись, убежала оттуда. У меня не было ничего, ни палочки, ни денег, и я просто хотела убраться как можно дальше, чтобы Дифенбах не поймал меня ещё раз. Вы нашли меня первыми. Торнквист кивнул головой, глядя на то, как она судорожно дышит и сжимает ткань платья. — Понимаю, фройляйн Гизе, большое спасибо вам, — сказал он. — Но если позволите, ещё несколько вопросов… Она резко подняла голову и посмотрела ему в глаза. Торнквист, кажется, принял это за согласие — если оно вообще было ему нужно. — Почему вы не попытались связаться с авроратом? — он наклонил голову. — Даже так, почему вы, когда с вами пытались заговорить сотрудники аврората, активно мешали им: то убегали, то и вовсе пытались представиться чужим именем? — Я была напугана, — произнесла Амалия и на миг замолчала. Торнквиста это, очевидно, не удовлетворило, и она продолжила: — То есть… Поначалу, в монастыре, у меня попросту не было способов связаться с вами. У меня не было палочки, и я плохо представляла, где нахожусь и как мне вообще отыскать кого-то из авроров. Когда в монастырь пришли детективы, я ещё только оправлялась после нападения — честно говоря, я до сих пор не оправилась — и испугалась, что это, на самом деле, замаскированный Дифенбах или кто-то из его друзей. — Но они… — протянул Торнквист. — Не попытались напасть на вас или ещё что-то, хотя у них, очевидно, была такая возможность. — Я знаю! — воскликнула Амалия. — Теперь вы сказали это, и я понимаю, но тогда я просто увидела незнакомцев и испугалась! Я не соображала трезво ни тогда, ни, тем более, после моего заточения. Мне всюду мерещился Дифенбах, в каждом прохожем мужчине я видела его! Я не могла спать, ни на секунду не могла успокоиться — мне только хотелось убежать как можно дальше, скрыться ото всех, я не искала в этом никакого смысла! Вы не представляете, — она опустила голову на руки, — каково это… Пережить всё это и так долго сидеть взаперти, в темноте, просыпаться каждый раз и думать: может, сегодня придёт и мой час? — Конечно, — сказал Торнквист. — С вашего позволения, фройляйн Гизе, ещё один вопрос… — Да? — она посмотрела на него широко распахнутыми глазами. — Как вы достали поддельные документы на имя Марии Фишер? Амалия вспомнила своих друзей и Пауля. Где они сейчас, интересно? Что с ними стало?.. Она их в любом случае не предаст. — Я натолкнулась на одного человека из министерства, — сказала она, — и я обманула его, выдумала историю о том, как потеряла все свои вещи и документы, попросила их восстановить. Не знаю как, но он поверил мне. — Вот как, — хмыкнул Торнквист. — И как же, фройляйн Гизе, звали того человека? Амалия не колебалась. — Бруно Вайгельт, герр Торнквист, — пристально глядя ему в глаза, она назвала вымышленное имя. — Хорошо, — сказал Торнквист и размял шею, — очень хорошо. Спасибо вам большое. Пока что на этом наши вопросы заканчиваются. Вы можете быть свободны. — Спасибо, — сама не зная, за что поблагодарила его Амалия и поднялась на дрожащие ноги. — Спасибо вам, герр Торнквист. — Не за что, — улыбнулся он и развёл руками. Амалия в недоверии взглянула на него через плечо, сделала шаг к двери, пошатнулась — под рукой тут же оказался локоть фрау Гизе. «Спасибо, спасибо», — бормотала Амалия. Внутри неё всё полыхало.***
Что тогда было на лице этой девушки, Амалии Гизе! Какой у неё был взгляд, когда она говорила о том, как его брат уничтожал монастырь и убивал её подруг-монахинь! Винфрид, до того пристально смотревший на неё, отвёл глаза, когда Амалия, надрываясь, говорила: «Я не знаю, как он узнал про монастырь, как нашёл его, но Петер Дифенбах пришёл туда…» Эти слова врезались ему в уши, пробивались внутрь головы — Винфрид, право, хотел умереть прямо там, лишь бы не слушать её, лишь бы перестать вновь и вновь вспоминать тот миг, когда он забежал в дом Ингрид, вывел и отправил Петеру то роковое послание… Раньше он бы корил себя за трусость, за недальновидность: неужели он не мог предвидеть, что сделает Петер? Теперь его крутило изнутри. Насколько жалок и туп он был, если ему нужно было взглянуть на бедную Амалию Гизе, чтобы в полной мере осознать весь тот кошмар, что он натворил?! Нет, ничем он не лучше Петера. Он соучастник и потворник всех преступлений брата, и, освобождая Амалию Гизе, он только хотел почувствовать себя хорошим человеком! — Что же, похоже вы и впрямь говорили правду, герр Дифенбах, — задумчиво проронил Ветцель и наклонил голову: — Герр Дифенбах, что это с вами? Винфрид вздёрнул голову, пытаясь посмотреть Ветцелю в лицо. — Приговорите меня к казни, убейте меня, — выпалил он. — Это решит суд, — невозмутимо сказал Ветцель. Винфрид вдруг дёрнулся на стуле, рванулся вперёд — парализующее заклинание ударило его, и он ударился подбородком о массивный стол герра Ветцеля, свалился на пол, ударившись головой. И до того горевшие виски залило жаром. — Смотрите, герр Ветцель, я напал на вас! Я покусился на аврора! — кричал Винфрид. — Так убейте же меня! Убейте, как убили моего брата! Герр Ветцель! Мориц Ветцель, кажется, и впрямь находился в недоумении. — Отведите его обратно в камеру, — глядя сверху вниз на Дифенбаха, произнёс он, — и внимательно следите, чтоб не расшибся ни обо что. Пусть выпьет воды, холодной. Если не придёт в чувства, зовите врача. — Нет, почему! — воскликнул Винфрид и извернулся на полу. — Я хотел убить вас! Я и сейчас хочу вас убить!.. Его подхватили и поставили на ноги — живые люди, руками, не заклинаниями. Винфрид задёргался, когда его вели к выходу из кабинета, вертел головой, глядя на герра Ветцеля, будто бы мог сказать ещё что-то, будто бы мог изменить его решение. Винфрида вывели в коридор. Воздух там оказался так свеж, будто бы Дифенбаха с головой окунули в чан с холодной водой. Он судорожно дышал, ноги плохо его слушались, а разум бросало то в жар, то в холод. Казалось, всё в нем было накалено и вот-вот лопнет. — Успокойся, Дифенбах, — говорил ему один аврор. — Чего уж, Амалия Гизе подтвердила, что ты не соврал, а впрямь её выпустил. — Да, — вторил ему другой, — это же смягчает твою вину — тебе теперь сократят срок, это точно. Побереги хоть себя. А потом они завернули за угол, и среди дверей и пустых коридоров Винфрид вдруг увидел её. Амалия Гизе, худая и бледная Амалия Гизе стояла, облокотившись на стену, и сжимала в дрожащих руках прозрачный стакан, в котором плескалась вода. Винфрид не знал, что на него нашло в тот момент — но его голова, кажется, готова была разорваться: — Фройляйн Гизе! — что было сил закричал Дифенбах. — Фройляйн Гизе, Амалия, посмотрите на меня! Она взглянула на него, и её бледное, нездоровое лицо, кажется, побледнело ещё сильней. Старая женщина, стоявшая рядом с Амалией, двинулась вперёд, пытаясь отгородить её; краем глаза Винфрид заметил, как один из авроров достаёт из кармана палочку… — Послушайте! — лихорадочно крикнул он. — Петер узнал про монастырь, про вас, потому что это я ему сказал! Я узнал вас в Поттенштайне и послал ему записку!!! — Силенцио! — тут же крикнул один из авроров. Гранёный стакан выпал из рук фройляйн Гизе, осколки с дребезгом полетели по полу, а вода выплеснулась ей на ноги и платье. Один из авроров подбежал к ней, вместе со старой женщиной они повели её куда-то прочь. Руки другого аврора сильнее вцепились в Винфрида, и Дифенбах, судорожно дыша, глядел на то, как маленькая фигурка Амалии Гизе всё сильнее удаляется по коридору.