***
Голова горела. Вот Винфрид Дифенбах, согнувшись, будто его под рёбра ударили, стоит в коридоре, и даже будто бы почти ничего не держит — а вот авроры тащат его к камере, тянут за руки, и ткань липнет к нему, а где-то вдалеке всё громче хохочет Ульрика Шульц. Винфрид задержал дыхание перед тем, как авроры открыли дверь его камеры, и выдохнул после того, как его туда швырнули и в замке завертелся ключ. Винфрид смотрел на руки авроров, на то, как Ульрика подошла к решёткам и облокотилась на них, перекинув длинные сальные волосы через плечо. Всё те же решётки, те же камеры — всё так же, как вчера и позавчера. — Вот не пойму тебя, Дифенбах: то ты сотрудничаешь с нами, говоришь о том, что отпустил девушку, а тут такое. Говорил это аврор Мейер, потому что Гельм отошёл назад, к камере Ульрики, и что-то ей сказал — она весело засмеялась. «Скоро она будет свободна», — вспомнил Винфрид. Он приподнялся на руках и уставился в глаза Мейеру: — Я сказал ей правду, — произнёс Винфрид, — она не знала, как Петер нашёл её, как нашёл тот монастырь, и я сказал ей… — Да ты до слёз её довёл! — прервал его Мейер. Мейер смотрел прямо на Дифенбаха, чуть нахмурившись, и в его руках всё ещё блестел металлический ключ от камеры. «Он не понимает, — подумал Винфрид, — решил, наверное, что я зачем-то специально издевался над Гизе и пытается теперь найти этому объяснение!» Поморщившись, Дифенбах привстал и сделал неловкий шажок в сторону двери: — Она бы до конца дней мучилась, гадая и виня себя! — воскликнул. — А я сказал ей правду! — Успокойся, Дифенбах, — сказал Мейер. — Не могу понять, что ты с ним так возишься, — покосившись, бросил через плечо Гельм. — Чего от него ожидаешь? Ульрика посмотрела на него и улыбнулась на удивление белоснежной улыбкой: — Точно! Он же из этих, из ненормальных. Прихвостней Общего Блага, или как их там… — на миг её улыбка спала с лица, и она чуть нахмурилась, видимо, задумавшись. — Змеёныши. Придавишь их ботинком, а они всё вертятся, пытаясь укусить! Сказав это, она тут же снова рассмеялась. Втроём они смотрели на Винфрида: Ульрика — с довольной улыбкой, Гельм — с приподнятой бровью, чуть откинув назад голову, Мейер — всё так же нахмурившись, не понимая. И от этого непонимания Винфрид снова вспылил. Он шагнул вперёд, тут же пошатнулся и неловко взмахнул рукой. Металлический ключ в руке Мейера ещё раз блеснул в полутьме, и аврор убрал его в карман — достав оттуда палочку. — Отойди от двери, — чуть подался назад Мейер, — немедленно. «Он что… вспомнил Петера? — застыв на месте, хмыкнул Винфрид. — Он и впрямь подумал о том, что я попытаюсь убежать?» — Хорошо, — медленно кивнул он и отошёл назад. Винфрид опустился на середину своей узкой скамьи, опустил руки на колени. Повсюду были видны прутья камер.***
Тот вечер прошёл как предыдущий. Вернувшись домой, Амалия занялась бесполезными покупками и прогулками, уборкой, готовкой, вознёй с документами. Всё под чутким надзором фрау Гизе: её тяжёлый взгляд Амалия чувствовала на себе каждый миг. И думала: «Она ведь понимает, что что-то со мной творится… Но может ли она догадаться, насколько всё не так? Что я не та Амалия… Господи, я не смогу долго её обманывать, она слишком хорошо знает настоящую Амалию!» Кажется, в момент этих размышлений она чистила на кухне овощи и случайно порезала ножом ладонь. Кровь разлилась по сморщившейся от влаги коже, а фрау Гизе тут же подошла к ней, забрала нож, сказала что-то. Амалия, до того только о ней и думавшая, почему-то прослушала. — Нужно обработать, — наклонившись, произнесла фрау Гизе. — Конечно, — кивнула Амалия и на миг сжала губы, — нужно… «Она ведь замечает, как странно я себя веду», — подумала она, глядя на идущую к двери фрау Гизе: уже на пороге та обернулась и взглянула на неё — Амалия натянуто улыбнулась. Она осталась одна. Тиканье часов становилось всё навязчивей. «Да я попусту время трачу! — подумала Амалия и завертела головой. — Я ничего не делаю, а день, когда врачи мне под череп залезут, только ближе!» Вздохнув, она ещё походила по кухне, а затем вздохнула, уселась за стол, опустила лицо на руки, а затем сложила их перед собой. «Просто сбежать я уже пыталась. Мне нужен план. Первым делом, разведать, как быстрее всего убраться подальше отсюда: на другой конец страны или даже за границу, чтобы авроры не нашли меня, а искать они будут… — Амалия нахмурилась. — До этого меня искали, потому что я была пропавшей без вести. Сейчас я им нужна как свидетельница по делу Дифенбахов. А потом…» — Амалия, — послышался голос фрау Гизе. — Давай руку. Она подчинилась. Чуть сощурившись, Амалия с интересом глядела, как фрау Гизе колдует над её рукой, затягивает повязку. — Известно ли, — осмелев, поинтересовалась Амалия, — когда будет суд по делу Дифенбахов? — В следующий понедельник, — ответила фрау Гизе, — если завтра мы уладим все дела. Тебе по-прежнему нужно будет опознать одного из преступников, Штефана Кноппа и подтвердить или, я скорее подозреваю, опровергнуть его показания. Он утверждает, что действовал под заклятием «Империус», наложенным на него Дифенбахом. Они встретились взглядами, и губы Амалии дрогнули: она подавила искреннюю улыбку. — Врёт, — сказала она и зачем-то добавила: — Скорее бы это закончилось. Фрау Гизе, хмыкнув, моргнула и отошла от неё. Амалия проследила за ней взглядом. «Если в понедельник будет суд, я смогу сбежать после него, — думала она, и что-то внутри неё разгоралось, — даже не сбежать, уйти: если я выполню свой долг перед законом, то разве они смогут меня держать?» Мысль о спасении становилась её любимым детищем. Она не унимала тревоги, конечно, не успокаивала — наоборот, от неё всё внутри только сильнее раскалялось. Но Амалии нравилось думать, что её будущее, — каким бы невероятным, вывернутым наизнанку, оно ни было — всё ещё в её руках. Она окружена людьми много сильнее, но у неё всё ещё есть хитрость и воля. Остаток дня прошёл спокойно — большего Амалии и не нужно было. Покончив ещё с парой рутинных дел, она отправилась наверх, когда на часах было около десяти вечера. «Как я живу этой жизнью, — подумала Амалия, зайдя в свою спальню, — чужой жизнью». Она окинула взглядом вещи той, настоящей Амалии Гизе: в полутьме светлый интерьер потускнел, и только блеклый желтоватый свет уличного фонаря играл на обоях. «Сегодня я уже ничего не сделаю, так что стоит выспаться на завтра», — подумала она и присела на подоконник. Что-то вгрызалось в неё изнутри. Раздеться и лечь в кровать вдруг показалось сродни тому, чтобы добровольно шагнуть в расставленный капкан. «Это всего лишь кровать, и мне по-прежнему нужно спать», — вздохнула Амалия. Спала же она как-то и в монастыре, и в подвале. Сейчас же Амалия кое-как подцепила пальцем верхнюю пуговицу на платье да так и застыла, неловко опёршись на подоконник. В комнату с улицы вдруг рванул свежий воздух. Амалия обернулась к окну: снаружи мерцали фонари, тряслись на белых стенах домов расплывчатые тени, чуть шелестела тёмная листва, вдали мяукала кошка… Мирная улица тянулась к горизонту, и где-то раздался гудок ночного поезда. Амалия потянулась к окну, прислонила к стеклу худую ладонь, глубоко вдыхая. «Как долго это ещё будет продолжаться?! — вздрогнула она и прикусила губу изнутри. — Я обманываю эту женщину, фрау Гизе, обманываю их всех, играя Амалию, которой здесь давно уже нет!» А снаружи послышался топот, раздались голоса: по улице бежал бедно одетый мужчина, а за ним гнались ещё двое. «Стой, мерзавец!» — кричали они. — Держите вора!» Со скрипом приоткрылось окно в доме напротив, наружу высунулась уже знакомая фрау Геллер — Амалия инстинктивно дёрнулась к стене, чтобы её не заметили. «Ну и почему я не могу посмотреть, раз она тоже глядит?» — спросила себя Амалия, но к окну так и не вернулась. «Нужно ложиться», — подумала она, хотя сна не было ни в одном глазу. — Куда он, сволочь, делся?! — раздалось с улицы. Как заводная кукла, Амалия опустилась на кровать, держа руки вдоль боков, а спину — ровной. На ней по-прежнему было её уличное платье, только верхняя пуговица расстёгнута. «Лягу спать так, — подумала Амалия и застегнула пуговицу обратно. — В конце концов, сколько я до этого прожила в одном платье?» Боком она опустилась на нерасстеленную постель и прикрыла глаза. На боку было неудобно: некуда было деть руки. Лёжа на спине, она слишком явно чувствовала, как бьётся сердце, и это отчего-то пугало. В какой-то момент Амалия поняла, что лежит, широко распахнув глаза, и смотрит, почти не моргая, на тикающие на стене часы. Стрелок в темноте видно не было. Казалось, под веки ей насыпали песка. Со вздохом Амалия перевернулась обратно на спину и закрыла глаза: «Нужно спать, — подумала она, — или хотя бы просто отдыхать, лёжа так… до утра?» В ноге закололо, где-то вдали померещился странный шум — Амалии вдруг как никогда захотелось вскочить на ноги, схватиться за голову, а что дальше… Она заставила себя остаться в кровати. Голова тонула в подушке. Кажется, всё-таки провалившись в неглубокий сон, она осознавала, что спит. Снилось ей то, что сегодня растормошили авроры: перед её глазами рушился монастырь святой Анны. В грязный воздух поднимались тучи пыли, взлетала каменная крошка, пепел забивался ей в нос, а глаза слепило скопами искр и вспышек. Она чувствовала, как в плечи впилась тяжёлая рука в перчатке. Петер Дифенбах держал её, как щит, перед стеной из авроров, и на всю округу разносились раздирающие уши крики монахинь. «Нет, — вспомнила Амалия, — к тому моменту они уже не кричали». Она оказалась в подвале монастыря. Они сидели с сестрой Адель на мешках, жались друг к другу, запертые, в ловушке: из подвала не было выхода — а наверху раздавались крики, по каменному полу гремели, всё приближаясь, звуки шагов. Амалия зажмурилась, понадеявшись, что сейчас всё кончится и она проснётся в доме фрау Гизе или провалится ещё куда-то… А ведь в реальности она тогда нашла в себе силы встать в надежде отвлечь Дифенбаха от Адель. Во сне же Петер Дифенбах подошёл прямо к ним, посмотрел — Амалия почувствовала на себе его взгляд и почему-то решила, что он станет дожидаться, пока она сама поднимет на него глаза. На самом же деле, он просто ударил её, швырнул к стене, и перед глазами потемнело — всё так, как и было тогда. Воспоминания сливались в одну мешанину. Когда Амалия Гизе открыла глаза, ей померещился подвал в доме Штефана Кноппа. Только заметив на стене часы, показывавшие без пятнадцати шесть, она осознала, что по-прежнему находится в доме фрау Гизе. Амалия провела рукой по затылку: волосы слиплись от пота. «Мне не сбежать от этого», — прижав пальцы к вискам, подумала она.***
На утро всё началось заново. Винфрида разбудили голоса авроров и стук по решётке. Кажется, было ещё совсем рано, но Винфрид легко вскочил на ноги: распорядок дня перестал иметь для него какое-то значение. Недоспит сейчас — выспится позже. Всё равно особой разницы между днём и ночью здесь не было. «То ли ещё будет в настоящей тюрьме…» — подумал Винфрид, молча глядя на стоящих за решёткой авроров. Его воспитание гласило, что если его зовут, то следует подойти и поздороваться с собеседником — в аврорате, однако, царили свои порядки: нужно стоять на месте и, желательно, не шевелиться, пока ему не велят что-нибудь сделать. И указание последовало: — Подойди, — сказал аврор Гельм и, когда Винфрид шагнул вперёд, добавил: — Медленно. Винфрид подчинился. Как можно медленнее, не дёргаясь и не вертя головой, он пошёл вперёд и замер примерно в шаге от двери. Так велено. — Не двигайся, — продолжил Гельм и вскинул вверх палочку: — Инкарцеро! Силенцио! «И зачем было говорить мне не двигаться, если меня всё равно свяжут? Что я сделаю-то?» — думал Винфрид, пока верёвки стягивали его руки за спиной. А ведь раньше такого не было — ему просто говорили идти на допрос. Эти меры появились после Петера. «Интересно, это на всех распространяется? — думал он, пока его, неподвижного и связанного, волочили по коридору. — Или только на меня?». Такие мысли, конечно, были глупостями, но они его забавляли. Его подвели к тому же кабинету, что и вчера. В аврорате все комнаты были очень похожи друг на друга, однако Винфрид в последнее время научился подмечать детали: таблички, мелкие пятна и царапины, длину пути… «Зачем им это? — подумал Винфрид. — Ещё какой-то эксперимент? Разве я не довёл Амалию Гизе до слёз в прошлый раз?» Двойные двери раскрылись перед ним, и Винфрида, как вчера, усадили на стул. Напротив, как вчера, сидел Мориц Ветцель — Винфрид моргнул, дожидаясь, пока ему что-нибудь объяснят. — Здравствуйте, герр Дифенбах, — произнёс Мориц Ветцель. — Здравствуйте, — ответил Винфрид, пристально глядя ему в глаза. Почему-то после вчерашнего весь страх ушёл. Его больше не пугало то, что могут с ним сделать авроры: карцер, побои, заклинания — всё это проходит, всё это временно. Уже ничему не изменить того, что ему до конца жизни сидеть в тюрьме. — Вы, верно, знаете Штефана Кноппа? — наклонил голову герр Ветцель. — Знаю, — сказал Винфрид. Не было никакого смысла говорить больше того, о чём спрашивали. — Прошу, — произнес Мориц Ветцель и взмахнул палочкой. Снова мутное облако обволокло стену, появилось окно — Винфрида это уже не удивило. По ту сторону стекла, на том месте, где вчера сидела Амалия Гизе, сидел Штефан Кнопп, бледный, с растрёпанными отросшими волосами и тёмными кругами под глазами — всё это придавало ему отчаянный, обезумевший вид. Кнопп всё вертел головой, глядя то на одну стену, то на другую. Он ни на чём не задерживал взгляд, так что Винфрид подумал, что их с герром Ветцелем Штефану попросту не видно. «Ну и зачем он тогда вертится? — подумал Винфрид. — Что за представление?..» — Вы послушаете показания герра Кноппа и скажете, говорит ли он правду, — произнёс Ветцель. — Хорошо, — согласился Дифенбах. Ещё, может, минута, прошла в тишине: Винфрид молча рассматривал Штефана: оставшийся в воспоминаниях образ гордого, уверенного в себе человека никак не вязался с тем дёрганным Кноппом, которого он сейчас видел. А затем открылась дверь, и в комнату к Штефану зашли двое авроров, которых Винфрид узнал со вчерашнего дня. Герр Торнквист — тот, что расспрашивал Амалию Гизе — уселся напротив Кноппа, улыбнулся, представился, совершенно дежурным голосом сказал несколько фраз: «Здравствуйте, герр Кнопп, прошу вас для следствия повторить все ваши показания… Не желаете ли вы в них что-то поменять?» Штефан качнул головой: — Нет, герр Торнквист, не желаю, — произнёс он, — всё, сказанное мной, — правда. — Тогда вам не составить труда повторить всё это ещё раз, — улыбнулся Торнквист. — Конечно, — сказал Штефан. — Позвольте: я познакомился с Петером Дифенбахом около года тому назад, и… Торнквист вдруг жестом остановил его: — С конца, герр Кнопп, — ещё шире улыбнулся он. — То есть… — замялся Штефан. — Рассказывайте всё, начиная с момента вашего задержания — и назад, — объяснил Торнквист. — Как скажете, — кивнул Кнопп. — Я вернулся к себе домой после дел в городе и обнаружил у себя отряд авроров, которые тут же арестовали меня, обвинив в терроризме, нападении на дом Гизе и так далее. — Вы отрицаете эти обвинения? — поинтересовался Торнквист. — Видите ли, я действовал под заклятием «Империус», которое наложил на меня Петер Дифенбах, — сказал Штефан. — Именно он заставил меня совершить все эти ужасные поступки: напасть на дом семьи Гизе, — простите, вы же хотели с конца! — удерживать у себя в доме ту женщину, Эстель Тибо, похитить Амалию Гизе, разрушить монастырь и пытать магл-монашек в нём. Чтобы не вызывать подозрений, Петер заставил меня поддерживать видимость нормальной жизни, но спросите у моих друзей: Клауса Абихта, Леона Штакельберга — они подтвердят, что я вёл себя странно. «Сваливать всё на «Империус», — наклонив голову, подумал Винфрид, — разве на это хоть когда-нибудь кто-то вёлся?» — Герр Дифенбах, — раздался голос Морица Ветцеля, — можете ли вы подтвердить, что ваш брат Петер наложил на герра Кноппа заклятие «Империус»? Винфрид посмотрел на Ветцеля. Вряд ли слова Дифенбаха играют здесь хоть какую-то роль: история про «Империус» звучит слишком уж неубедительно, и даже бросься Винфрид на защиту Штефана, Кноппу, скорее всего, не поверят. Однако кто может лишить Штефана попытки оправдать себя? Уж точно не Винфрид — не после того, как Штефан укрывал их с братом, хотя мог с чистой совестью выставить их на улицу или даже сдать аврорам. — Откуда мне знать, был «Империус» или не был, — пробормотал Винфрид, глядя на стену за Ветцелем. — Я почти ничего не знаю об этом заклятии и не представляю, насколько ясной была воля Штефана Кноппа.***
— Штефан Кнопп врёт, — сказала Амалия Гизе. Она вытянулась вперёд, вцепилась в краешек стула и пристально посмотрела в глаза Торнквисту. Сегодня расспросы продолжились, и на второй день всё показалось легче. «Вчера я говорила куда более опасные вещи, и их вроде всё устроило, — думала Амалия, — значит, и теперь всё должно пройти хорошо, да?» — Он не был похож на человека, действующего не по своей воле, — продолжила она, — однажды он спустился в подвал, и я спросила, зачем я им, чего они пытаются добиться. Штефан Кнопп сказал, что Петер Дифенбах хочет меня выкупить, а сам Кнопп считает это бессмысленной затеей, — Амалия сощурилась. — Разве в этом есть какой-то смысл, если представить, что Кнопп под «Империусом»? Стал бы Дифенбах посылать его разговаривать с пленницей да ещё и критиковать свои же идеи? — Разумно, — хмыкнул Торнквист, — спасибо, фройляйн Гизе. Вы можете ещё что-нибудь вспомнить о Дифенбахе, Кноппе или ещё каких-то их сообщниках? — Нет, — ответила Амалия, — я всё время сидела в подвале и ничего не знала о том, что происходит наверху. Простите. — Тогда нет никакого смысла мучить вас дальше, — улыбнулся Торнквист, — вы можете идти. — Спасибо, — сказала Амалия. Уже поднявшись со стула и подойдя к двери, она вдруг замерла, сжав дверную ручку. Сегодня всё прошло гораздо лучше, чем вчера, но тревога внутри неё не унималась. Амалия обернулась к Торнквисту: — Скажите, мне ещё придётся смотреть на них: на Кноппа и Дифенбаха? — На суде, — ответил Торнквист. — Вот как, — сказала Амалия, — спасибо. Она вышла из кабинета. Оказавшись в коридоре, она привалилась к стене и выдохнула. «Осталось немного, — сказала себе Амалия, — только бы мне хватило сил со всем этим справиться».