Люминофор

— Поверить не могу. Пальцы Германна замерли над клавиатурой ноутбука, и он потряс головой. Последние двадцать минут он пытался придумать первую строчку письма Ньютону Гайзлеру, и сейчас все, что у него получилось, это: «Было приятно встретить вас на конференции…» — написанное с пятого раза. Приятно? Было ли это верным определением? Германн не был уверен в своих чувствах, но слово «приятно» подходило к ним в последнюю очередь. «Было неожиданно встретить вас на конференции…» или, может быть, «Я был ошарашен, встретив вас на конференции…» — такая формулировка казалась ближе. Германн услышал о работах Ньюта из какого-то научного журнала и с тех пор читал все его статьи о феномене Свечения. Точнее говоря, он предпочитал использовать термин Гайзлера. «Люминофор» было не таким сентиментальным словом. Люминофор или Свечение… В конце концов, это было одним и тем же явлением. Он бы должен был быть рад, что встретил Ньютона лично. Осло был последним местом, где Германн ожидал увидеть американца, и случайная встреча была ничем иным, как чудом. И все же, увидев его, он ощутил странную злость. Первое, что ему хотелось бы сделать — закричать: «Да как вы посмели?!», и дать Ньютону пощечину. Что же такого сделал этот человек, что так разозлил его? Германн пролистал их переписку, каждое письмо в ней, но так и не нашел ни одной причины для гнева. Ньютон — доктор Гайзлер — был исключительно вежлив. Иногда — на грани грубости, но все равно вежлив. Он со стоном стер единственную строчку письма и решил, что просто перестанет писать Ньютону. На конференции он выставил себя посмешищем, а они даже не были знакомы. Он ничего ему не должен. Германн подпер подбородок рукой и обвел взглядом студентов, собравшихся в аудитории. Это был подготовительный курс по квантовой механике, который он согласился вести только из уважения школе. Та всегда оказывала ему посильную помощь в исследованиях. Несколько августовских дней, проведенных в душном классе — меньшее, чем он мог отплатить. Собравшиеся студенты уже час готовились к итоговому экзамену, но, похоже, никто из них толком не работал. Все больше и больше людей начинали отчаянно перешептываться друг с другом и доставать смартфоны и планшеты, что Германн категорически запретил делать на своих занятиях. Это совсем не походило на его учеников. Что-то было не так. Жаркая комната, освещенная солнцем, гудела, в затхлом воздухе ощущалась паника. Германн полез в сумку за планшетом, больше удивляясь настроению в кабинете, чем негодуя из-за внезапного и необъяснимого нарушения правил. — Профессор Готтлиб, сэр? Я… мне нужно пойти в л-лазарет… Германн вздрогнул, оторванный от своих мыслей бледной девушкой, которая стояла перед ним. Ее заметно знобило. Кожа вокруг ее рта приобрела синюшный оттенок, а уголки глаз покраснели. Германн не знал, как ее зовут; честно говоря, он даже не удосужился узнать имена студентов. Подготовительные курсы слишком быстро сменялись, чтобы интересоваться этим. Он встал, обошел свой стол и положил руку ей на плечо. — Конечно… конечно. Напомните мне свое имя? — Доротея Вайс, сэр… Он кивнул и уже был готов вести ее к медсестре, когда девушка резко наклонилась вперед и ее начало рвать. Германн невольно отступил на шаг назад, а класс испуганно загудел. Некоторые из учеников, друзья Доротеи, как догадался Германн, вскочили с мест, чтобы попытаться помочь ей. Девушка уже упала на пол, и ее дрожь становилась все больше похожей на судороги. Германн опустился на колени рядом с ней, поддерживая ее голову так, чтобы ничего не мешало ее дыханию, и от отчаяния даже забыл свое табу на прикосновения. Он снова оглянулся к ученикам, изо всех сил стараясь говорить спокойно. — Кто-нибудь, вызовите скорую! А вы, рядом с дверью, бегите в лазарет и немедленно позовите дежурного. И, пожалуйста, быстрее! Несколько человек, к кому он обращался, вышли из кабинета, крикнув в ответ что-то утвердительное, а остальные либо застыли на местах, либо разговаривали по телефону. Убедившись, что он кое-как вернул себе самообладание, Германн снова повернулся к Доротее. Он судорожно вздохнул, волна страха поднялась в его груди, заставив сердце ухнуть куда-то вниз. Мисс Вайс была одета в потрепанную старую футболку с выцветшими изображениями тропических рыб и логотипом какого-то французского океанариума. То, что он сначала принял за воротник футболки, было кожей ее шеи и верхней части груди. Именно кожа была изнутри иссиня-черной… не ткань одежды. Доротея судорожно глотала воздух, из ее носа текла кровь. Ее глаза были широко открыты, но она ничего не видела. Она пробормотала что-то на ломаном французском — языке, который Германн знал не лучшим образом — отчаянно умоляя о чем-то, ее остекленевшие глаза смотрели куда-то вдаль поверх его плеча. — Нет… не уходите… пожалуйста. Пространство вокруг него заполнилось любопытными. Германн отмахнулся от учеников, осторожно поддерживая рукой голову девушки. — Я никуда не уйду, мисс Вайс… Все будет хорошо. Он с безнадежностью осознал, что она звала не его. Она говорила с кем-то в своей голове, с кем-то, кто, возможно, находился за тысячи миль отсюда. Иссиня-черный свет, быстро пульсирующий под кожей девушки, стал тускнеть. Она снова задрожала, и из ее покрасневших глаз потекли слеза. — S'il vous plaît ne pas aller…* Сияние совсем погасло, и девушка, к счастью, потеряла сознание. Германн сдавленно вздохнул и, не веря своим глазам, посмотрел на нее. Он только что стал свидетелем смерти ее Анимы. Германн читал о таком, даже видел фотографии, но в тот раз это был пожилой человек, который сам был на пороге смерти. Видеть, как через это проходит кто-то настолько молодой – ужасно. То, что он только что наблюдал, не было смертельно опасным. Девушка выживет. От смерти Анимы не умирали, по крайней мере, не умирали именно от такого рода приступов. Чаще всего люди, пережившие гибель своего Анимы, заканчивали жизнь самоубийством. Как только связь разрывалась, прекращались общие сны. Люминофор больше не сиял так ярко, как раньше… теперь его подпитывала наполовину разряженная батарея. Врачи прибыли через несколько минут, хотя ни они, ни Германн больше ничего не могли сделать – но, когда доктора уносили бесчувственную девушку, Готтлиб почувствовал укол вины. Встречались ли они когда-нибудь? Вспомнит ли она когда-нибудь своего Аниму? Один из врачей задержался, чтобы поговорить с Германном, его лицо раскраснелось, он слегка задыхался. — Профессор… — Готтлиб. Германн Готтлиб. Думаю, это была смерть Анимы… Германн пошатнулся, напряжение отняло слишком много сил. Врач, казалось, не удивился его словам. — Да, уже шестая в Британии за сегодняшний день… Это все из-за того, что случилось в Калифорнии, в Сан-Франциско… Я едва могу поверить в это и весь день слежу за новостями оттуда… Германн вскинул голову, отведя со лба мокрые растрепанные волосы. Смерти Анимы случались, это правда. От естественных причин, старости и несчастных случаев. Но они были более редкими, чем можно было подумать, особенно для молодых — а теперь столько и в один день? Все это говорило о каком-то огромном бедствии. — Сан-Франциско?.. Что там происходит? Землетрясение? Врач покачал головой. — Вы все равно не поверите мне. Вам придется увидеть это своими глазами. Это похоже на какой-то фильм ужасов. Если вы еще не нашли своего Аниму, молитесь, чтобы он жил не в Штатах… Его назвали Треспассером** Самое подходящее для него имя. Германн неуверенно шагнул за удаляющимся врачом, но затем остановился, лишь смотря тому вслед. Он остался один в пустом классе. Летний полдень снаружи сиял так же, как раньше, ему не было никакого дела до мисс Доротеи Вайс и ее утраты. Лучи солнца пробивались сквозь ветвистые деревья за высокими окнами лекционных залов, отбрасывая пятна света на лицо Германна, и ему на мгновение показалось, что он находится под водой. Чувство вины и беспомощности усилилось. Это могло случиться и с ним. Насколько он знал, его Анима сейчас находился в Калифорнии, и он ничем не мог помочь ему. С его губ слетело слово, злое и чужое: — Треспассер.