Люминофор

— Ох! Прошу прощения…      Техник, с которым Германн едва не столкнулся, посмотрел на него и пошел дальше по коридору, ничего не ответив на его усталое извинение.  Германн прислонился к металлической перегородке, ожидая, пока утихнет головная боль и все перед глазами не перестанет расплываться. Он крепче сжал потертый набалдашник трости. Всего на час… Всего на час прилечь и дать отдых глазам, а затем вернуться к работе. Наручные часы Германна сломались в ту неделю, когда они с Ньютоном переехали в Гонконг. Это произошло три года назад, и с тех пор он все еще носил их по привычке. Даже без часов, с которыми можно было бы свериться, Германн был уверен, что не спал тридцать часов или даже больше. В тесных помещениях Шаттердома, где не было окон, день и ночь казались неразличимыми. Но даже если бы ему предоставили роскошь смотреть в окно, у гонконгской погоды было всего два режима:  серый и черный. Когда Германн уставал, он становился очень раздражительным, его гнев мог вспыхнуть от малейшей искры, как взрывчатка. Сегодня он накинулся на Ньюта из-за пустяка, и высказал намного больше, чем хотел бы, чтобы слышали другие. После двенадцати часов работы за компьютером и меловой доской он пошел наверх, чтобы помочь Ньютону разобраться с образцами тканей Мутавора. Пентекост каким-то образом отыскал рейнджера Беккета, блудного сына PPDC. Встреча с ними в лифте запомнилась плохо, воспоминания казались размытыми от усталости. Все его мысли были сосредоточены на кайдзю и Разломе. Он помнил, что Ньютон выставил его полным дураком, впрочем, первое впечатление ему никогда не удавалось. Перепалки с Ньютоном становились все более ожесточенными. Бесцельный гнев и досада на него — обжигающий огненный шар в груди — постоянно были с Германном. Иногда он даже смотреть на Ньютона было невыносимо. Он не знал других способов справляться с этим чувством, кроме как плотнее закутываться в затемнитель и продолжать работу. Он хотел прикоснуться к нему, или ударить, или… нет. Он сам не знал, чего ему хотелось. Германн знал, что Ньютон не оставит свою дурацкую идею с дрифтом, и это тревожило его. Он мог вцепиться в проблему мертвой хваткой и терзать ее, пока та не сдастся или не убьет его. Германн добрался до своей комнаты и сел на кровать. Он рассеянно осмотрел одежду, в которой ходил уже второй день. Рубашка измялась, ткань свитера кое-где потерлась, но одежда все еще пахла чистотой. В ней можно было проходить еще один день, но края затемнителя впивались ему в ребра и лопатки. Он мог бы просто снять эту штуку и остаться в своей одежде. Немного вздремнуть, а потом, может быть, серьезно побеседовать с Ньютоном и отговорить его от идеи дрифтовать с кайдзю. Биолог был так же вымотан, как и он сам, но… может быть, какая-то рациональная часть его мозга еще не задохнулась от аммиака. Огненный шар внутри него запульсировал, когда он представил себе лицо Ньютона и его дерзкую ухмылку. Свет запылал сквозь его свитер, как только он снял затемнитель и швырнул его в противоположный конец безупречно чистой комнаты. Германн сонно фыркнул про себя: — Самонадеянный маленький идиот. Он не стал снимать обувь, когда ложился, с этим можно было разобраться и чуть позже. Он завернулся в одеяло. Боль во всем теле пульсировала в такт розовому свету в груди, и Германн заснул почти мгновенно. *** Из темноты материализовался океан, мерцающий, словно драгоценные камни. Он невесомо парил в нем, а вокруг него, как насекомые, роились рыбы, переливающиеся всеми цветами, какие только мог увидеть человек. Германн поплыл вперед, позволяя течению увлекать его за собой мимо рыб размером с автомобиль, мимо рыб таких маленьких, что их едва можно было рассмотреть, совсем прозрачных и с рельефной чешуей, напоминавшей камни или песок. Все они были прекрасны по-своему… но он хотел видеть только одну из них. Его рыбу — его Аниму. Проплывая мимо кораллов размером с дом, он ощутил спокойствие и умиротворение, каких не мог чувствовать, бодрствуя. Его поддерживала уверенность в том, что с его второй половиной не случилось ничего плохого. Взрывная волна ударила с такой силой, что его закрутило в водовороте. Все рыбы уплыли, ища укрытия, и вода вокруг него внезапно опустела. Даже в синей дали нельзя было рассмотреть хотя бы тень живого существа. Германн пришел в себя и неподвижно повис в пустоте. Это было неправильно. Такого раньше никогда не случалось. — Эй? Где ты? Что?.. Мир взорвался звуками и нечеловеческими воплями. Вихрь лихорадочных образов заполнил пространство сна, проносясь перед глазами Германна слишком быстро, чтобы он мог их рассмотреть. Затем он заметил знакомую вспышку зеленого и золотого. Его рыба плавала далеко, и, пока он беспомощно наблюдал за ней, из синего мрака появилось, словно призрак, нечто непостижимо огромное. Кайдзю разинул пасть, и его рев потряс мир до основания. Монстр приблизился к его Аниме, вытянув флуоресцирующий язык, чтобы коснуться его. Он двигался словно в замедленной съемке, но неотвратимо приближался с каждым мощным толчком хвоста или конечностей. Сделав последнее движение, кайдзю щелкнул челюстями и схватил рыбу Германна, как кит, охотящийся за стайкой криля. Образы и звуки замелькали быстрее, его голову заполнили скрежет металла и сияние, исходящее не из груди, а от огромного умирающего солнца… *** Германн проснулся, отчаянно пытаясь отдышаться. Его сердце колотилось о ребра, а Люминофор пылал так жарко, что казалось, он вот-вот выдохнет пламя. Пот стекал по шее, впитываясь в воротник, обрывочные образы сна мелькали в голове. Он почти мог уловить их. Затем появилась ясная мысль, настойчивая и острая, как головная боль. Ньютон. Он должен был встать и вернуться в лабораторию. С Ньютоном что-то случилось. Германн нащупал свою трость и, пошатываясь, направился к двери, все еще не проснувшись до конца. Схватив свой свитер со спинки стула, он выскочил в коридор, с первой же попытки натянув его задом наперед. Какого черта он так беспокоится о Ньютоне? Он не мог проспать слишком долго. Почему Ньютон… почему? Это не имело значения, он знал, что случилось что-то плохое, и именно Ньютон был причиной безумного страха, захлестывающего его разум. Он пробормотал что-то себе под нос, едва не упав, когда проходил сквозь двери лаборатории. Ньютон лежал на полу, прислонившись к странной груде проводов и железок. Он вздрагивал от слабых судорог, и это ярко напомнило Германну тот летний день в Берлине, когда он увидел, как умирает часть Доротеи Вайс. На голове Ньюта был шлем для дрифта, из носа густыми черными каплями сочилась кровь. Впервые за все время с их первой встречи Германн не испытывал к нему гнева, только страх за него. Преодолев расстояние до той части лаборатории, где находился Ньют, быстрее, чем считал возможным, Германн опустился на колени и сорвал с его головы шлем. — Ньютон… Что ты сделал?! Германн крепко прижал его к себе, и в тот момент, когда он прикоснулся к нему обнаженной кожей, их Люминофоры вспыхнули одновременно. Не обычным розовым светом, а мерцающим синим, который переходил то в ярко-зеленый, то в медово-золотой. Это было легко рассмотреть сквозь промокшую от пота рубашку Ньюта. Свечение переливалось под его тонким галстуком, как всполохи северного сияния. И Германн понял. Все стало невероятно, до смешного ясным. Германн нащупал пульс Ньюта на его шее и ужаснулся тому, как слабо он трепещет под кончиками его пальцев. — О, господи… Ньютон, пожалуйста, не умирай… Германн истерически рассмеялся и крепче обнял бессознательного партнера по лаборатории, его глаза наполнились слезами. Как он мог так долго ничего не замечать? Не позволять себе прикоснуться к нему? Он считался одним из умнейших людей в мире. Он провел большую часть жизни в поисках того, до чего можно было дотянуться рукой. Знал ли Ньютон? И если знал, то почему ни словом не упоминал об этом? Герман отпихнул весь хлам в сторону и тяжелыми неуклюжими шагами кое-как дотащил Ньютона до кресла. Это оказалось нелегко: тот был невысоким, но весил фунтов на десять больше, чем на он сам. В какой-то момент Германн осознал, что на нем только один ботинок. Он нежно прикоснулся дрожащей рукой к щеке Ньюта и покачал головой. — Все будет хорошо…