Фантом нашего прошлого

— Нет, Микеланджело, это же безвкусица! — Не говори под руку... — Аргх, ты всё испортишь! Да Винчи злобно топнул ножкой, и лишь тогда Микеланджело соизволил оторваться от холста, над которым они работали. Это был очередной день совместной практики, когда все художники, участвовавшие в параде, собирались в ателье и работали вместе, обсуждая предстоящее событие. На споры двух юных гениев уже давно перестали обращать внимание, видя в этом нечто обыденное и, слава Богу, безобидное. — Что тебе не нравится? — искренне недоумевал Микеланджело, тем не менее, не продолжая работу дальше, пока мальчишка не объяснит причины своего негодования, — Хорошо же выходит. — Выходит-то хорошо, — закусил губу Леонардо, — вот только... Эти мускулы. Брови Микеланджело медленно поползли вверх. Он снова перевёл взгляд на картину и оглядел три прекрасные накачанные фигуры, нарисованные его рукой. Всё было отлично. Непонятно, что так не нравилось да Винчи. — А что не так? — Серьёзно? — кажется, мальчик начал закипать ещё сильнее, — То есть тебе не кажется, что мускулов на картине... Слишком много? Микеланджело помолчал несколько секунд, переводя взгляд то на полотно, то на да Винчи, то обратно на полотно. — Да нет. Я бы добавил ещё немного. — Ты издеваешься! — мальчик смачно хлопнул себя ладонью по лбу, и раздражения ему добавлял ещё и абсолютно спокойный вид Буонарроти. Микеланджело не злился на да Винчи, потому что знал, что тот рано или поздно всё равно начал бы упрекать его в чрезмерном злоупотреблении изображением детально прорисованных мышц. Что поделать, это было своего рода успокоением, расслабляющей процедурой для него, пьянящей похлеще любого алкоголя. Как скульптор, он считал человеческое тело образом истинной вселенской красоты. А рельефные мышцы и вовсе было не стыдно возвести в культ. Все вокруг считали, что именно этим и занимался Микеланджело. Но они, пожалуй, слишком преувеличивали. Вот если бы у него в портфолио была работа помасштабнее — например, фреска размером с целую стену, всё пространство которой было бы расписано обнажёнными мускулистыми людьми — тогда бы он, возможно, поверил. — Не кричи, — примирительно поднял руки парень, — в следующий раз будем рисовать по целиком твоему эскизу, ладно? Да Винчи нахмурился и отвернулся, выражая своё крайнее недовольство. Отвечать он, похоже, не собирался, поэтому скульптор пожал плечами и повернулся к их картине. Лишь поняв, что друг не ведётся на обиженное личико, мальчик вздохнул и вернулся к работе. — Смотри, ты обещал, — сказал он, смотря на Микеланджело с вызовом. Тот ответил таким же взглядом, не поддаваясь шутливым провокациям. За два месяца скульптор доказал да Винчи, что никогда не нарушает обещаний. Стоило им вновь взяться за рисование, дверь в ателье раскрылась, привлекая внимание всех художников. Это был Рафаэль, которого до сих пор зачастую не ожидали встретить. В последнее время мужчина отказывался работать вместе со всеми, предпочитая писать картины в тишине собственной комнаты и никого не впускать. И всё же время от времени он появлялся в мастерских и даже пытался что-то делать. А может делал вид, что пытался. Этого, по правде говоря, никто не знал. Удивления у их коллег появление Санти вызывало немало. Да и не только это. Подумать только, два главных гения их музея, один из которых был почти забыт, а второй держал половину художников в страхе, внезапно изменились, стоило в их жизни появиться третьему, самому младшему, который тоже залëг на дно перед этим. Расскажешь кому — не поверят. Рафаэль и Губерт были единственными, кто проигнорировал сборы. Но Санти был здесь, а значит вопросы вызывал лишь факт присутствия ван Эйка. Муха, как ответственный, должен был выяснить причины. — Рафаэль-сан, добрый день, — он улыбнулся художнику, будто и не замечал того, с каким хмурым выражением лица он сюда вошёл, — Вы не знаете, почему Губерт-сан не пришёл? Мужчина постарался сделать свой вид непринуждëнным, но Микеланджело нутром чуял его внутреннее напряжение. — Почём мне знать, — ответил он, пожав плечами, — не слежу за ним. Но если бы он покинул свою комнату после завтрака, кто-нибудь, в том числе и я, наверняка бы заметил его. Поэтому... Думаю, что он там. Муха недовольно покачал головой. Отношение Губерта к участию в параде так до конца и не было никому понятно. То он был готов до посинения работать над картиной, то он избегал создания работ любыми способами, предпочитая ответить на очередные расспросы Яна. Все, в том числе и Микеланджело с да Винчи, знали, что брат был у парня в приоритете, но задавались вопросом: «А хочет ли он задуматься о себе?». Ответа на него ни у кого, к слову, так и не нашлось. — Как думаешь... — неожиданно заговорил да Винчи, обращаясь к другу, хотя голос его звучал несколько отстранëнно, — Губерт-сан вообще хочет участвовать в этом параде? — Почему ты спрашиваешь? — Микеланджело закусил губу, — Он дал своё согласие, никто не принуждал его... Почти. Так к чему сомневаться? — Не знаю, — мальчик сник, и у скульптора сжалось сердце. Этот ребёнок слишком много беспокоился о других, — просто у меня есть такое чувство... Что он недоговаривает что-то. Я волнуюсь за него. Голос Леонардо звучал тихо, но, вместе с тем, твёрдо и решительно. И это определённо было дурным знаком. Конечно, Микеланджело и сам волновался за коллег, но понимал, что в первую очередь позаботиться нужно о себе, потому что никто кроме тебя самого это не сделает. Но да Винчи было, видимо, всё равно — то ли уверенности в себе предостаточно, то ли он о себе и не думал вовсе — раз он постоянно говорил о других, но почти ничего не говорил о том, что касается его самого. Если бы это был единичный случай, скульптор не стал бы обращать внимание. Но за недолгий период их с Леонардо дружбы Микеланджело более чем убедился в том, что для него подобное естественно. Взглядом он неосознанно проследил за Рафаэлем. Тот медленно подошёл к свободному мольберту, оглядываясь по сторонам, и поставил на него холст. Увидев их с да Винчи, он странно прищурился и задержал на них взгляд. Когда Микеланджело это заметил, он тоже посмотрел в упор на Санти, и они встретились глазами. И во взгляде этом не было ничего, что могло бы понравиться скульптору. Только бы да Винчи не заметил. Если он начнёт переживать ещё и за Рафаэля, он никогда не сможет сосредоточиться на их работе. — Д-давай продолжим, — сказал Микеланджело с небольшим напором, вынуждая да Винчи отвлечься от ненужных мыслей и обратить на него внимание, — подумать о проблемах Губерта можно позже. Сейчас у нас картина. — Ты прав, — слова Микеланджело не произвели на него ожидаемого эффекта. Он по-прежнему был задумчив и хмур. Но к холсту, тем не менее, повернулся и взял в руки кисть. Микеланджело в крайний раз обернулся и посмотрел на Рафаэля, но тот уже сосредоточился на своём полотне. Казалось, что он спокоен и собран, но скульптор видел, что сосредоточенность на его лице — не более, чем плохо скрываемое напряжение, едва удерживающее внутри его разума злость. Ещё никогда Микеланджело так не хотелось, чтобы эти мысли оказались обычной паранойей.

***

Микеланджело снились кошмары. Удивительно, что после долгого времени спокойного сна он столкнулся с навязчивой проблемой снова, но объяснения этому найти не мог. Странные сны со звуками плача были одними из неприятных воспоминаний о первых днях в этом месте в это время. Но даже они постепенно забывались, стоило Микеланджело привыкнуть к новому ритму жизни, важной частью которого стали да Винчи и остальные. И вот, они вернулись. В первый раз Микеланджело просто не обратил внимание, списав всё на усталость, но в итоге, третью ночь подряд просыпаясь до восхода солнца, он понял, что что-то явно не так. Сны всё же не были кошмарными, скорее тревожными, но легче от этого не становилось. Микеланджело сидел на берегу той самой реки, где они с да Винчи недавно смотрели на облака. Вокруг дымчатой завесой клубился серый туман, и это заставляло скульптора ëжиться от неприятной сырости. И почему он вообще сидит на улице в такую погоду, не видя дальше расстояния вытянутой руки? Он оглянулся по сторонам, пытаясь различить хоть что-нибудь кроме капель росы на высыхающей траве, и различил мутное тёмное пятно, слегка желтеющее у краёв. «Это ещë что?» — подумал Микеланджело, вставая с земли и отряхиваясь. Ничего кроме этого пятна он больше не видел, поэтому принял решение подойти ближе и проверить, что там. Но от загадочного объекта, как оказалось, его отделяло лишь несколько метров. Уже через минуту Буонарроти стоял возле высохшего дерева, чёрного, будто покрытого толстым слоем золы. Он провёл рукой по стволу, и на его ладони остался след от сажи. — Сгоревшее? — озвучил догадку сам для себя парень, поднимаясь взглядом выше и осматривая кривые ветки. Должно быть, когда-то на этом дереве зеленела пышная крона. Но что с ним случилось? И почему оно растёт в одиночестве? По близости не виднелось ни одного похожего дерева, и это вызвало непонятное чувство тревоги у Микеланджело. Оно усилилось, когда он услышал писк. Быстро найдя глазами источник звука, скульптор понял, что это был птенец. А точнее, двое. Крупный, почти взрослый, и совсем маленький. Младший пищал, зовя родителей из полуразрушенного гнезда, пока старший тихо сидел рядом с ним, пытаясь прикрыть крылом. — Откуда здесь... — Микеланджело не успел договорить. Он застыл, как вкопанный, без сил пошевелиться и как-то повлиять на то, что случилось дальше. Маленький птенчик встрепенулся и расправил маленькие, ещё не окрепшие крылышки. Сделав пару взмахов, он ловко запрыгнул на край гнезда и, прежде чем крупный птенец успел даже пискнуть, выпорхнул из него. И... Полетел. Микеланджело дивился тому, как он может удерживать своё пухленькое тельце в воздухе. Разве птенцы такого возраста уже могут летать? Микеланджело в птицах не разбирался и знать не мог. Да Винчи был бы здесь кстати... Старший птенец заметался по гнезду, начал громко и пронзительно чирикать, то расправляя крылья, то снова опуская их. Но взлететь он так и не решился. Его младший братец уже растворился в тумане, а взрослый по-прежнему сидел на чёрной ветке дерева, жалобно пища. Никогда в жизни Микеланджело не видел ничего подобного. «Это странно», — успел подумать он, прежде чем туман сгустился, а потом всё вокруг почернело. Микеланджело вскочил с кровати будто ошпаренный кипятком. В комнате было темно, сквозь широкую щель между плотными шторами слабой полоской пробивался лунный свет. Немного привыкнув к темноте, он слез с кровати и щëлкнул кнопкой выключателя. В глаза скульптору ударила белой вспышкой электрическая лампа. Он был в своей комнате. Это всё было обычным сном. Всего лишь игрой его воображения. Так успокаивал себя Микеланджело, когда посмотрел на свои руки и понял, что они мелко подрагивают. Во всём увиденном не было ничего страшного или мерзкого, на что можно было бы списать накатившую тревогу, но чувство опустошённости всë же не давало парню покоя. Может, он просто заработался и устал? Возможно, ему стоит лечь спать днём. Потому что сейчас сна не было ни в одном глазу. Так Микеланджело просидел до самого утра и не выключал свет, пока солнце не озарило комнату первыми рассветными лучами. Работать, как не странно, не хотелось, но занять себя в стенах комнаты хоть чем-то было необходимо. От скуки он начал копаться в собственных вещах, чего он, к собственному удивлению, ни разу не делал после попадания сюда. Должно быть, привычная, внешне никак не изменившаяся обстановка создавала для него призрачное чувство спокойствия, как если бы с ним и не происходило никаких необъяснимых перемещений во времени. Может поэтому ему по-прежнему так нравилось пребывать в родных стенах. В ящиках стола он нашëл немало интересного. Тетрадь с однотипными записями о процессах работы, толстая папка с безвкусными эскизами для скульптур (Микеланджело с трудом мог поверить в то, что они были сделаны его рукой), целая коробка с рваными кусками мягкой глины и письма. Много нераспечатанных писем. Некоторые из них Микеланджело, посмотрев на конверт, и в будущем не планировал раскрывать — в адресах отправителя были указаны адреса ателье, в котором он работал раньше, и какого-то печатного издательства. Но некоторые письма заставили его сердце забиться от волнения. Это были весточки от семьи. И все отправлены его младшим братом. Горькую улыбку Микеланджело уколола печаль. Ни одно письмо не было распечатано, значит тот Микеланджело, чьё место он занял, так и не ответил ни на одно из них? И какого только идиота он собой заменяет. Он натворил, а скульптору теперь расхлëбывать. «Пожалуй, стоит написать письмо домой» — подумал он, убирая конверты от родственников из пыльного шкафа в верхний ящик рабочего стола. Под кроватью обнаружились свои сюрпризы. Микеланджело сам не понял, зачем туда полез, скорее всего он просто вспомнил о том, что там есть, и хотел убедиться. Убедился. Толстая записная книжка с пожелтевшими листочками и кучей закладок между страницами лежала в коробке с вещами, которые были недостаточно важными, чтобы распихивать их по шкафам, но и не такими ненужными, чтобы выбрасывать. А положил он её туда, чтобы точно никому не удалось найти. Слишком личные вещи там хранились. Микеланджело раскрыл первую страничку и поморщился: вот и они, его первые стихотворения. За пробу пера ему было бы стыдно перед людьми, но не перед самим собой. Он пробежал глазами по строчкам:

О, час ночной, хотя покров твой мрачен, Как спорится работа в тишине И любо с думой быть наедине! Ты откровеньем мудрости означен. Пусть я бываю вечно озадачен, В тени бодрящей так отрадно мне Полет мечты лелеять в полусне, Чтоб с явью не был высший смысл утрачен.*

Это стихотворение он помнил. В памяти чётко отпечаталось, как он писал его в первые дни после переезда в общежитие музея. Тишина, спокойствие... Только теперь от этого становилось тоскливо. Парень быстро пролистал остальные страницы и отметил, что настроение почти во всех его произведениях практически одинаково. Никакого разнообразия, лишь поклонение работе и одиночество, одиночество, одиночество... Таков и был образ жизни Микеланджело Буонарроти? Даже ему самому стало неловко и обидно за себя. С каждым новым фактом о старом себе скульптор всё больше понимал причины такой странной реакции коллег на изменения в его образе жизни. Старый он тоже бы не поверил в такое. Оставшееся время он читал Данте, чьи книги стояли на самом видном месте на полке, и за этим занятием даже не заметил, как наступило утро. Отвлёкся он лишь когда услышал стук в дверь. — Это я! — раздалось за дверью, и Микеланджело сразу понял, кто решил его потревожить. Поднявшись с пола и отложив книгу, он пошёл к двери, машинально расчëсывая пальцами торчащие в беспорядке волосы. Да Винчи, стоявший на пороге, недовольно дулся. — Ты проспал что ли? — спросил он, — Губерт уже давно на завтрак зовёт. — Понял, — Микеланджело потëр глаза. Он не спал, и желания спать у него не было, но зрение немного устало от непрерывного чтения в течение нескольких часов, — я сейчас спущусь. — Я тебя подожду... — Нет, не стоит. Да Винчи, уже сделавший шаг навстречу скульптору, остановился. Он несколько секунд озадаченно смотрел на друга, после чего виновато отступил. — Хорошо, тогда... Я буду на кухне. Как раз успею помочь Губерту-сану. Уже сделав несколько шагов по коридору, он вдруг оглянулся на Микеланджело. Тот почему-то до сих пор не закрыл дверь, смотрел вслед уходящему мальчику задумчивым, словно застывшим взглядом. — Мы ведь... Пойдём поработаем сегодня, да? — А... Да, конечно. Да Винчи радостно улыбнулся и пошёл по коридору быстрыми, лёгкими шажками. А Буонарроти медленно закрыл скрипучую дверь и отошёл вглубь собственной комнаты. Заказанный ему бюст был завершён и стоял в его комнате под слегка пожелтевшим местами куском ткани. Кажется, Аой говорила что его должны забрать сегодня-завтра. Микеланджело бросил на него быстрый взгляд, прежде чем найти свою неизменную красную куртку. Все необходимые материалы для работы ребята оставляли в ателье, чтобы не таскать туда-сюда из раза в раз, потому брать что-то ещё парень не видел смысла. Задëрнул поплотнее шторы, чтобы не забыть об этом вечером и не пропустить в комнату лишний солнечный свет, так невыгодно падающий на его рабочий стол, и вышел. А в столовой его встретила знакомая картина: нетронутая порция да Винчи, которую он, видимо, берëг до прихода Микеланджело, Губерт, которому мальчик помогал с мытьëм посуды, и Ян, доедающий кремовое пирожное с самым довольным выражением, которое Микеланджело видел за последние дни. Услышав шаги, все трое синхронно повернулись к нему... И удивлённо уставились на него. Буонарроти невольно смутился от этих взглядов и опустил глаза в пол, незаметно осмотрев себя. Что-то было не так? — Чего вы так смотрите? — спросил он вместо пожелания доброго утра. — Микеланджело-сан, — заговорил первым Губерт, — ты не чувствуешь, что что-то не так? — О чём ты? — не понял он. — Не кажется, что ты что-то забыл? — сказал да Винчи, как-то странно приулыбнувшись. — Нет? Скульптор не понимал, о чём они говорят. Он попробовал вспомнить, чего из привычных ритуалов он не сделал этим утром, но на ум ничего не приходило. Он неловко пожал плечами. Ясности в ситуацию внёс только Ян, который в отличие от старших друзей не видел смысла ходить вокруг до около. — Где твоя шапочка, Мике-нии? Микеланджело пару раз моргнул, пока его мозг обрабатывал эту информацию. Затем он резко коснулся ладонью своей головы. По привычке он бы наткнулся на мягкую вязаную ткань, но в этот раз тронул свои по-прежнему пребывающие в беспорядке волосы. И только теперь он понял, что кое-чего всë-таки не заметил: сегодня его голове не было так жарко. — Ой. — Только не иди надевать её, ладно? — сразу сказал да Винчи, — Так редко удаётся увидеть тебя без шапки, дай своей голове отдохнуть. — Да и не собирался, — сказал Микеланджело и не солгал. Да Винчи был удивлён, но ничего не сказал. В его руках была тарелка с завтраком, которую он поставил рядом со своей, и Буонарроти понял, что она предназначалась ему. Он покорно сел на место, выбранное для него мальчиком, всё ещё удивляясь тому, как он умудрился забыть вещь, которую считал для себя такой же необходимой, как воздух. Но что поразило его ещё больше, так это то, что парень не чувствовал дискомфорта. Почти... Лишь капюшон после замечания ребят захотелось натянуть на голову. — А волосы в порядок не привёл, — слова да Винчи звучали словно укор недовольной мамы, он даже потянулся рукой к голове Микеланджело, но быстро смог сдержать себя и сделать вид, что поправляет собственные волосы. Отвлëкшись на завтрак, Леонардо уже не заметил, как после его слов скульптор стушевался и попытался незаметно пригладить непослушные вихры.

***

Когда они пришли в ателье, в его стенах царила тишина. В этот раз ребята решили позаниматься вблизи террасы, вернее, так решил да Винчи, а Микеланджело просто не видел смысла отказываться. Установили мольберт, поставили холст, взялись за краски. Скульптор решил не нервировать коллегу в этот раз и постарался уделять меньше внимания мускулам. Получалось плохо, но он хотя бы знал, что пытался. А да Винчи было всë равно — он настолько погрузился в работу, что не замечал ничего вокруг, старательно выводя кистью каждый мелкий мазок, всматриваясь в каждое пятнышко краски, что оставалось на его стороне эскиза. Даже когда Микеланджело остановился, чтобы понаблюдать, за маленьким работягой, тот не сразу это заметил. Поняв, что рядом с ним прекратилось шевеление, Леонардо с интересом посмотрел на друга. — Что-то не так? — Нет, а что? — Ты остановился. — Тряпку искал. Микеланджело нервно сглотнул, чувствуя, как вспотели ладони от неловкости. Ему сказочно повезло, что именно в этот раз он действительно забыл взять тряпку, и она лежала в небрежно сложенном виде на другом конце ателье. Удача, должно быть, не иначе. Да Винчи нахмурился, словно не до конца веря его словам, но всё же пожал плечами и вернулся к работе. Микеланджело решил больше не следить так за действиями Леонардо, пускай они порой и вызывали у него некоторые вопросы. Так любую операцию по слежке провалить можно, а в них Микеланджело и без того был крайне плох. Когда им обоим удалось полностью сконцентрироваться на картине, они не обращали внимание ни на что. Живопись поглотила их без остатка, и никакие внешние факторы уже не могли перебить мысли о том, как лучше и правильнее изобразить светотень. Микеланджело сам не заметил, как со стороны был неотличим от да Винчи своей вовлечённостью. Они не знали, сколько прошло времени, прежде чем услышали скрип входной двери. Ян и Губерт, разговаривая о чём-то вошли в ателье. — Лео-кун! — воскликнул Ян, едва заметил своего маленького друга. Да Винчи далеко не сразу понял, что к нему обращаются, а потому его застали врасплох крепкими объятиями. Микеланджело пришлось сделать пару шагов назад, чтобы два мальчика не врезались в него. — Вы тоже здесь, — улыбнулся Губерт, кивнув им. Микеланджело молча поздоровался в ответ, а вот да Винчи был слишком занят почти удушающими объятиями младшего ван Эйка, чтобы поприветствовать новоприбывших. — Вы будете готовиться к параду, Губерт-сан? — спросил наконец Леонардо, когда Ян выпустил его из кольца рук. Губерт закусил губу. — У Яна один незаконченный заказ... Хочу помочь ему. Микеланджело нахмурился. Сам он, конечно, не горел желанием тратить своё время на парад. Никогда не горел. Но всегда старался вложить всё в подготовку, ведь понимал, что это важно для музея. Так почему ван Эйк-старший не делает этого? Разве он не один из самых ответственных художников их музея? — Это, конечно, хорошо, — начал скульптор, сунув руки в карманы, — но это всё ещё нельзя назвать тренировками. Губерт как-то странно дёрнулся. Лицо его помрачнело, и заметили это все кроме Яна — тот был занят подготовкой к работе над своей картиной. — Помощь брату для меня в приоритете. — Яну настолько часто нужна помощь, что Вы совсем не работаете над собственными проектами? — спросил да Винчи. Он тоже прекрасно понимал, что в поведении старшего ван Эйка что-то было не так и решил помочь Микеланджело вывести его на чистую воду. Эти слова заставили Губерта окончательно измениться в лице. Микеланджело нахмурился ещё сильнее, чувствуя, что дальше всё пойдёт совсем по иному пути, да Винчи стушевался, а Ян удивлëнно оглядел замолчавших ребят, после чего перевëл взгляд на брата. — Берт-нии, всë хорошо? — Д-да, — кивнул он, улыбнувшись мальчику. Тот не заметил подвоха, но вышло это как-то вымученно, будто он едва смог выдавить эту улыбку из себя, — Ян, ты не мог бы сбегать в нашу комнату и найти там... Цинковые белила? — Разве мы не брали? — Тюбик был неполным. Возьми на всякий случай. Младший ван Эйк удивился такой просьбе, но спорить не стал. Широко улыбнулся, воскликнул: «Положись на меня!» и вприпрыжку выбежал из ателье. Как только мальчик покинул комнату, Губерт обратился к Микеланджело и да Винчи. Теперь его лицо приняло серьëзный вид. — Слушайте, я понимаю, что вы озадачены этим, но... — Ещё как, — буркнул Микеланджело. — ... Но поймите, я смогу разобраться сам с тем, что должен делать. Яну нужна моя помощь. — А Вам, случайно, не нужна помощь, Губерт-сан? — вдруг спокойно спросил да Винчи, и оба присутствующих помимо него в ателье застыли, сбитые с толку такой прямолинейностью, — Я имею в виду, Вы уверены, что правильно расставляете приоритеты? Я видел, как Ян работает в одиночку. Он вполне самостоятелен для работы над заказом без посторонней помощи. У Вас на носу парад, а Вы ничего не делаете для него. — Если бы у вас был младший брат, вы бы, наверное, поняли меня, — холодно сказал Губерт. — Есть. Но почему всё должно крутиться вокруг него? — спросил с удивлением Микеланджело. Да, у него были младшие братья, но он не забывал о себе и своих собственных перспективах. Если бы он игнорировал себя ради них, то не оказался бы здесь. — Вопрос можно поставить и по-другому, — продолжил его мысль да Винчи, — почему Вы так жертвуете собой, Губерт-сан? В его голосе слышались нотки жалости. Губерт сжал кулаки до побеления костяшек, но, опустив голову, продолжал молчать. Увидев это, Микеланджело вдруг показалось, что если они продолжат в том же духе, произойдёт что-то необратимое. И да Винчи подтвердил это ещё до того, как скульптор успел подумать, стоит ли это того. — Лучше задумайтесь о том, что Вам самим нужно, чтобы выступление на параде прошло на высоте, — сказал он, — Неужели Вы не считаете приблизительные затрачиваемые время и силы? Думаю, эти знания могут Вам пригодиться хотя бы для того, чтобы знать, чего от Вас можно ждать... — Да ничего не надо от меня ждать! — вдруг почти закричал Губерт, топнув ногой. Ребята, удивлëнные такой бурной реакцией со стороны всегда спокойного ван Эйка-старшего, сделали шаг назад и затихли. А вот Губерта словно прорвало. — Почему я должен тратить время на что-то, что уже заведомо не принесёт результата? Я никогда не смогу быть таким, как Ян, сколько бы не старался. Сам факт того, что в этом параде буду участвовать я, а не он, уже большая ошибка. Если я не смогу встать хотя бы на один уровень со всеми вами, то стоит ли это того... Он тяжело вздохнул. Да Винчи и Микеланджело слушали его, не веря собственным ушам. Скульптор, конечно, знал, что Губерт не очень уверен в себе. Но не настолько ведь... — Наверное, мне не стоило соглашаться участвовать, — горько усмехнулся парень, скорее для себя, чем для стоявших рядом ребят, — я буду бесполезен на этой платформе, где никого не будет рядом. Больше всех во мне всё равно нуждается Ян. И я не могу его подвести. Воцарилась тишина. Губерт закусил губу, понимая, что разболтал лишнее. Да Винчи и Микеланджело тоже молчали, оглушëнные пронизанными стыдом и печалью словами их коллеги. Даже не верилось, что всегда готовый к работе ван Эйк, в котором никогда никто не сомневался, на самом деле испытывал нечто подобное. От этого у Леонардо на сердце скребли кошки. А Микеланджело просто не знал, куда деться от того чувства, что накрыло его. Внезапно звенящая тишина была прервана весёлым голосом Яна. — Берт-нии, я принёс белила!.. Всë хорошо? Он озадаченно наклонил голову, рассматривая странные выражения на лицах друзей. Губерт повернулся к нему с неизменной для любимого младшего брата улыбкой. — Ян, я тут подумал... Пойдём порисуем в комнате? — Но почему? — спросил мальчик, ничего не понимая. Ван Эйк-старший бережно подтолкнул его к выходу в плечо, забирая краски и холст, который уже успел установить Ян. — У меня немножко болит голова, — он поспешил успокоить брата, увидев беспокойство в его глазах, — не переживай, я в порядке. Пойдём. Мальчик не стал противиться, взял у старшего вещи, чтобы помочь, и ушёл вперёд, помахав на прощание да Винчи. Тот неловко махнул ладошкой в ответ. Прежде чем закрыть дверь, Губерт всë-таки поднял на них свои неловкие янтарные глаза. — Простите за это. Я... Я ценю вашу заботу, ребята, но просто понимаю, что мне так и так ничего не светит. Только не говорите об этом директору, хорошо? Я лучше сам... Как-нибудь, — он тоже легко помахал ладонью, — до вечера. Дверь за ним закрылась, заперев в стенах ателье гнетущее молчание.