Фантом нашего прошлого

Едва за двумя юными гениями захлопнулась дверь комнаты, Микеланджело показалось, будто воздух в её стенах стал тяжелее. Да Винчи молчал, хотя теперь они были одни. Можно было без лишних слов излить на скульптора всю свою злость, пусть её причина и не была тому понятна, и дело с концом. Однако Леонардо не спешил, и это заставляло парня выть волком где-то внутри себя. Хотелось, чтобы неизбежное скорее произошло, они со всем разобрались, помирились и закрыли этот вопрос. А с каждой секундой отсрочки становилось только страшнее. Микеланджело не умел читать атмосферу. Вернее, полгода жизни здесь научили его разбираться в том, какая ситуация опасна, а какая нет, но нельзя было сказать, что он слишком преуспел. Вот и сейчас он терялся среди неоднозначных догадок: понимал, что что-то натворил, но не мог понять, что именно. Да Винчи будто не замечал его, глубоко задумавшись глядя в пол, и скульптору даже начало казаться, что разговора можно будет избежать, но... Нет. Ему попросту не позволила бы совесть. Гнетущее молчание в конце-концов надоело Буонарроти. До чего же отвратительное чувство — испытывать вину, даже не зная, что именно ты сделал не так. Спокойствием или облегчением даже не пахнет. Уж лучше выяснить правду без лишних отлагательств. — Эй, да Винчи, — парень неуверенно позвал друга, привлекая его внимание, — ты можешь объяснить мне, что произошло? Я ничего не по– — Тебе не надоело лгать? — первый вопрос, который пришлось услышать Микеланджело. Оторопевший от резкости голоса Леонардо скульптор замолчал, не зная, как отвечать на подобное заявление. — Что ты имеешь в виду? — Пожалуйста, не делай из меня дурака, — да Винчи будто пытался сохранить спокойный голос, но едва держался, — это происходит из раза в раз. — А ты перестань ходить вокруг до около, — не выдержал и огрызнулся Буонарроти, — Если тебе будет так легче, считай, что я идиот, и мне всё надо говорить прямо. Непонятно, больше испугало или разозлило да Винчи внезапное повышение голоса на него. Но в следующую секунду и он перестал контролировать себя. Микеланджело не узнавал друга. Будто пытаясь непроизвольно пристыдить, лицо мальчишки так и кричало о безграничной обиде. Как же давно скульптор не видел такой реакции на себя. Уже и отвыкнуть успел. — А что тут говорить? Ты лжец, и это очевидный факт! — С какой стати? — не понял Микеланджело, — В чём я тебе соглал? — За эти полгода? Много в чём, как оказалось. — Пожалуйста, не начинай истерить, — устало вздохнул Микеланджело, — просто скажи, что не так. Состояние да Винчи пробуждало в памяти уже такие далёкие воспоминания о грубом, крикливом мальчике из его прошлого. Значит, эта сторона Леонардо всë ещё жила где-то внутри него. Не то, чтобы Микеланджело не догадывался об этом. Споры в первые дни их знакомства и дружбы ещё не стëрлись из его памяти и служили скульптору напоминанием о том, что мальчика не стоит понапрасну злить или расстраивать. Однако настоящую, лютую злость своего маленького товарища он, вероятнее всего, впервые наблюдал именно сейчас. — Я не истерю! Хочешь знать? Хорошо. Мне просто интересно, — Микеланджело оставалось лишь догадываться, насколько титанические усилия нужно было прилагать да Винчи из раза в раз, чтобы прикрывать негодование обычными вопросами из любопытства, — как ты можешь знать что-то о парадах, если даже ни разу не принимал в них участие. Микеланджело был готов парировать что угодно. На любой вопрос да Винчи с высокой долей вероятности он бы нашёл ответ, который спас бы его из неловкого положения. За почти полгода нахождения в этой вселенной Микеланджело научился выкручиваться при ответах на рискованные вопросы, с каждым месяцев всë успешнее избегая неловких ситуаций и играя роль нормального члена общества, существовавшего в нём, считай, с первого дня своей жизни. Однако сейчас, когда Леонардо сказал об участии в параде, парень понял, что ожидал чего угодно, но не этого. Столько времени его выручала легенда, рассказанная мальчику, о том, что Микеланджело крайне редко принимает участие в парадах, поэтому вопрос друга застал его врасплох. А потом он вспомнил о том, какие слова мелькнули в речи Рафаэля, а точнее в потоке всей той информации, которую он за раз излил на Буонарроти. «Я пришёл сюда с большими надеждами, но узнал, что ты ни разу не был участником парадов... И впринципе ни с кем не общался». — Вот чёрт... Это был самый ужасный форс-мажор, который только мог произойти с ним сейчас. — Дошло наконец? — буркнул да Винчи, скрестив руки на груди. Он всегда злился, когда ловил Микеланджело на лжи, просто в разной степени. Что ж, теперь Микеланджело хотя бы понимал, в чём его упрекают, — Не могу поверить, я всë это время слепо следовал советам того, кто даже не понимает, о чём говорит. А строил из себя такого знатока! — Вот в этом я не врал. Микеланджело не хотелось ничего доказывать да Винчи сейчас, хоть отстоять своë имя и было делом чести. Его мозг был занят выдумыванием новой правдоподобной версии того, как ответить на вопросы да Винчи и не выглядеть в его глазах ещё большим сумасшедшим лгуном. И сделать это надо было быстро, пока мальчик не решил допытать друга в следующую секунду. Но тот был гораздо больше занят своим собственным негодованием. — И, как выяснилось, ты ещё и был затворником. Не могу поверить, что ты даже не захотел познакомиться с Рафаэлем-саном! Может, ничего этого и не произошло бы! Просто сидеть и заниматься непонятно чем, ни с кем не общаясь и даже не участвуя в жизни своего музея... Это же твой дом! — Хватит, да Винчи. От нравоучений, от которых Буонарроти уже отвык, начинала болеть голова. Кто бы мог подумать, что он так нелепо оплошает. А Леонардо и не думал останавливаться. — Это так безответственно... Ты просто скрыл тот факт, что был одиночкой до моего появления! — Прекрати... — Теперь мне ясно, почему тебе не было стыдно лгать своим коллегам. Ты даже толком не знал их, чтобы стыдиться. — Я сказал тебе, хватит! — да Винчи вздрогнул и отшатнулся в сторону от внезапного крика Микеланджело. Тот бы и сам испугался собственного голоса, но был слишком взвинчен, чтобы обратить на это внимание, — Я всë уже понял, не надо продолжать. Если тебе так противен тот факт, что я хикикомори, и ты можешь возненавидеть меня из-за такой нелепой вещи, то пожалуйста, проваливай, я не держу! Леонардо застыл в ступоре, когда скульптор замолчал. Нервно переминая пальцы, он ошарашенно смотрел в упор на друга, и только это заставило Микеланджело включить мозг обратно. Вот чёрт. Такое чувство, будто он снова вернулся к началу этой истории. Прошло так много времени, в течение которого он не раз убеждался: да Винчи самый важный и близкий друг, которого он только мог иметь. Все эти дни, эти месяцы он корил себя за те слова, которые он произнёс тогда, в коридоре общежития, тем вечером, когда произошло всë это, когда да Винчи исчез, и благодарил судьбу, когда ему удалось его вернуть. И вот он снова всë портит. Кажется, это неизбежный конец для них обоих, который должен случиться рано или поздно. Микеланджело с досадой ждёт, что да Винчи прислушается к его словам, выйдет из комнаты, хлопнув дверью, и на этой ноте их дружба, скорее всего, завершится. Однако, вопреки его опасениям, маленький художник не сдвинулся с места. — Что? — он вдруг посмотрел на Буонарроти, как на идиота, — Ты смеёшься? Неужели ты думаешь, что я зол из-за этого? Теперь настала очередь Микеланджело молчать в ступоре. Возможно, для да Винчи это было неочевидно, но пока что только в своём затворничестве парень и мог видеть проблему. Но если это не так, то... Скультор должен забрать свои слова обратно. Видимо, они всë же не вернулись к начальной точке, а копнули куда-то гораздо глубже. — А из-за чего тогда?.. — Ты действительно придурок, — нахмурился мальчик, — да будь ты хоть несколько жизней подряд хикикомори. Раньше я бы возмутился, но теперь ты слишком близкий друг для меня, чтобы я обращал внимание на такие вещи. По крайней мере, я считаю тебя таковым. — Что значит «по крайней мере, я»? Да Винчи помолчал, всматриваясь в лицо скульптора, словно пытаясь найти в нём ответы на свои вопросы или что-то понять для себя. Оно немного смягчилось, пусть Микеланджело и продолжал чувствовать себя неуютно под взглядом его карих глаз. Леонардо глубоко вздохнул. — Как ты не понимаешь, — он отвëл взгляд, медленно осматримая крошки камня на полу, — меня возмущает не то, как ты жил до встречи со мной. Какая разница, что было в прошлом, это никак не влияет на нашу дружбу в настоящем. Но... Ты ведь скрываешь это от меня. Ты никогда не говоришь ничего так, как оно есть. Ты соврал о своей работе. Соглал коллегам о том, кто мы друг другу. Ты постоянно говоришь неправду. Теперь это... Как я могу доверять человеку, который не доверяет мне? — Это не так, — Микеланджело виновато опустил глаза. Его сердце уколола жалость к этому маленькому мальчику. Ведь это правда: он никогда не был с ним до конца честен. Но что ещё ему оставалось, если обстоятельства требовали того? — Всë совсем не так, как ты думаешь. — Тогда докажи мне обратное! — да Винчи внезапно загорелся, — Расскажи всë так, как есть! Микеланджело зарылся пальцами в волосы и сел на стул, чувствуя, что ему становится жарко в любимой куртке. Её бы стоило скинуть к чертям, но будто ему было до этого дело. Сейчас парень ощущал себя до невозможности уставшим под давлением Леонардо. И выгнать его из комнаты, похоже, теперь не удастся. У него уже был шанс, которым он не воспользовался, а значит его намерения были серьёзны. — Послушай, — начал скульптор, попытавшись посмотреть да Винчи в глаза. Дольше нескольких секунд не продержался: мальчик глядел на него с такой надеждой, — я не могу. Есть вещи, которые рассказывать не нужно. Или которые невозможно объяснить... — Нет таких вещей! — не сдавался Леонардо, — Мы ведь друзья, верно? Ты можешь доверять мне... — Не такое, хорошо? Почему тебя вообще это волнует? — Почему?.. — да Винчи выглядел не на шутку ошарашенным, — Может, потому что это имеет ко мне прямое отношение? Как выяснилось, я совсем не всë знаю о тебе, и это так трудно! Он топнул ножкой так, что крошки на полу рядом с ним подскочили на паркетных досках, и Микеланджело вздрогнул от неожиданности, когда его маленький друг вновь завёлся. — Ты скрываешь так много вещей, и я не могу даже спокойно находиться в этом месте, понимая, что меня могло тут и не быть! Почему ты не задумываешься о том, насколько это странно? За всë это время я ведь так и не смог понять, как это произошло. Ты был затворником так долго, тебе, похоже, совсем не было дела до мира искусства! Тогда откуда ты знаешь меня? В тот день, когда ты догнал меня у магазина, я впервые тебя увидел. Микеланджело неосознанно погрузился в воспоминания. Он проявил такую неосторожность тогда. Можно было оправдаться: он был напуган, а ещё слишком взволнован мыслью о том, что да Винчи, с которым он уже был готов распрощаться навсегда, снова появился в его жизни. Снова. Но только для него. А для да Винчи та встреча была судьбоносной. — Я всë ещё помню тот день, будто это было вчера. И у меня так много вопросов, на которые ты никогда не давал мне ответа. Почему ты остановил меня тогда? Зачем начал преследовать? В конце концов, к чему было пытаться затащить меня в музей Баретта? Ты не получил от этого никакой выгоды. Я был тебе чужим человеком. Так почему тогда?.. Скульптор молчал. А что бы он ему сказал? Дать Леонардо прямые ответы на эти вопросы он был не в состоянии — он попросту не поверит. Этот мальчик всегда был за науку. А произошедшее с Микеланджело было настолько антинаучно, что все учёные мира перевернулись в своих гробах. Он мог бы придумать очередную, более правдоподобную версию, но что-то подсказывало парню, что Леонардо не поверит ему на этот раз. Кажется, ему было плохо. — Да Винчи, пожалуйста, давай хотя бы отложим это... — Нет! Я так долго хотел поговорить с тобой на этот счëт и не позволю снова избежать этого, — с каждым словом, срывавшимся с языка да Винчи, Микеланджело становилось всë паршивее, но мальчик упорно продолжал, — когда ты попросил подыграть тебе, я был уверен, что это ненадолго! Что ты со всем разберëшься и наконец расскажешь мне, что произошло на самом деле. Но ты только сильнее увязаешь в этом вранье. Я не хочу, чтобы мой друг лгал мне. Дружба не строится на обмане, правда? Мальчик подошёл ближе, а вот Микеланджело хотелось лишь одного: чтобы его оставили в тишине и не трогали. Голова гудит так чертовски сильно. — Я не хочу говорить, — Микеланджело отвернулся. И это, похоже, окончательно взбесило мальчика. — Почему?! Я, на секундочку, поначалу не хотел сюда приходить. Это была твоя прихоть, которой я поддался. Ты привёл меня в этот музей, ты помог мне стать здесь своим. «Я знаю это, прошу, хватит» — Микеланджело хотелось заглушить голос маленького художника хоть чем-то. — Я думал, я заслужил твоего доверия. Думал, что мы можем быть честны друг с другом. Ему казалось, будто всë вокруг поплыло. Микеланджело перестал соображать. — Я всего лишь хочу понять, что происходит. Почему порой мне кажется, что меня не должно тут быть? Почему ты внезапно так изменился после встречи со мной, если ты целый год жил другой жизнью? Я хочу, чтобы ты сказал мне! И в этот момент скульптор словно сорвался с цепи. — Что?! Что, чёрт возьми, я должен сказать тебе?! Он подскочил с места и сам не понял, в какой момент начал кричать. Мысли путались, он не знал толком, что собирается говорить. Но отчего-то складывалось ощущение, что ему и не нужно знать. Он определённо мог наболтать лишнего, но сейчас... Сейчас ему было плевать. — Может, я не хочу говорить, потому что мне стыдно. Стыдно за то, как гадко я мог поступать с близкими людьми, с любимой работой, с самим собой из-за эгоизма и страха. Ты думаешь, что я трус? Что ж, так и есть. От неожиданности да Винчи отшатнулся назад и поражённо уставился на Буонарроти. Его лицо побледнело, глаза не выражали ничего кроме усталости. Да, так и есть. Ему надоело. Он просто не может больше выдумывать всякий бред, чтобы обезопасить себя. Он никогда не был силён во лжи, поэтому обман всегда отнимал так много сил. Похоже, их уже и не осталось вовсе. — Что именно тебе нужно услышать? Что я был настолько глуп, что позволил себе думать, якобы без кого-то в моей жизни было бы лучше? Что я был уверен, что смогу прекрасно прожить без тебя, без остальных, без общества в целом? Что я сильно пожалел об этом, когда получил то, что хотел? И в конце концов я признал, что я был неправ, потому что это было невыносимо. Видеть, как изменились люди вокруг меня, как изменился я сам. Это было так, чёрт возьми, тяжело — увидеть тебя, когда я уже не рассчитывал на это, и при этом не иметь возможности убедиться в том, что ты в порядке. Я даже семью свою бросил, и это всë в угоду идиотскому желанию, которым я так грезил всё то время. Я даже не мог повлиять на это, потому что всë произошло без моего участия! Да, я жалею о том, что сказал тогда. Что без тебя ничего не изменится. Но уже поздно, и я даже не смог бы извиниться перед тобой. Я ненавижу это. Вот то, что ты хотел услышать?! Глубокий вдох. Тяжело дыша, Микеланджело остановился, когда понял, что сказал слишком много. Да Винчи застыл на месте, будто загипнотизированный гневной тирадой своего друга, слушал с вниманием каждое слово, несмотря на то, что половина из всего сказанного для него звучала как невозможный бред. Эти две минуты ругани и никому не нужных признаний будто вылетели из памяти скульптора, и теперь он был вынужден собирать обрывки своих собственных фраз по кусочкам. Насколько же он переборщил со словами? Кажется, достаточно, чтобы убедить да Винчи в своей честности, но не так много, чтобы вызвать тем самым ещё больше вопросов. Ну неужели ему придётся опять заставлять свой мозг думать? Только не это. Микеланджело казалось, что он был истощëн. Он закрыл лицо руками, сев на кровать. Как же ему всë осточертело. — Устал, — вполголоса пробормотал скульптор, — то Рафаэль на меня орëт, то ты. А я, может, и без этого понимаю, в чём неправ. Вот только как исправлю? Откуда мне знать. Да Винчи молчал. Микеланджело не видел, что в этот момент чувство вины ужалило мальчика, будто ядовитый цветок. До этого твёрдо намеренный выяснить, что скрывает его друг, теперь он жалел о том, что не остановился, когда это было необходимо. Конечно, уже поздно. Он не вернëтся в прошлое, чтобы всë исправить. Но кое-что всë же скрашивало этот мрачный и неловкий момент: Микеланджело, сказал всë как есть, и в этот раз Леонардо чувствовал, что тот ему не лжёт. Борясь с чувством стыда и неловкости, да Винчи подошёл к кровати и медленно опустился на неё рядом с Микеланджело. Тот глянул на него краем глаза через щель между пальцами, а потом и вовсе убрал руки. — Ну что, достаточно честно на этот раз? — он издал горький смешок, пытаясь хоть как-то разрядить неловкий момент, даже если он никогда этого не умел. Да Винчи неуверенно кивнул. — Это значит, что ты... Знал меня до того, как всë случилось? — Ты даже не представляешь, насколько хорошо. Буонарроти больше не видел смысла скрываться. Да Винчи поймёт и примет к сведению ровно столько, сколько ему позволит здравый анализ. Пусть думает что хочет. К настоящей правде он в любом случае самостоятельно не придёт. — Вот как... — Леонардо задумался, — Но почему тогда ты решил привести меня в музей так поздно? — Слишком долго осознавал одну важную вещь, — пожал плечами Буонарроти. Если задуматься, это не было ложью. — И какую же? — мальчик с интересом наклонил голову. Микеланджело почувствовал, как его щёки розовеют, но отчего-то не испытывал смущения. Это было скорее попыткой искупить вину. Воображая, что перед ним сидит да Винчи с воспоминаниями из прошлой жизни, Микеланджело будто раскаивался перед ним, и на душе становилось легче. — Я понял, что слишком привык к тебе. Можно сказать, я тосковал, — он неловко почесал затылок, — да и без тебя это место уже не было таким комфортным. Я просто не мог поступить иначе. Бросив на да Винчи ещё один быстрый взгляд, он внезапно обнаружил, что глазки мальчика странно заблестели. Он неотрывно смотрел на лицо друга, будто пытаясь в нём найти хоть какие-то намёки на обман. Но Микеланджело был честен в этот раз. Уголки губ Леонардо вдруг поползли вверх. — Правда? Я... Я удивлён, — он опустил глаза в пол, — никто никогда не говорил мне такого. Когда я перестал рисовать, всем просто было всë равно. Он затих, словно погрузившись в собственные мысли. Микеланджело перестал бояться и теперь внимательно изучал взглядом физиономию Леонардо. Иногда парень задумывался, что там у него в голове. О чём этот гениальный мальчик думает? Особенно сейчас, после того, как Микеланджело буквально признался ему в том, что скучал. Наверняка был смущëн не меньше, чем сам скульптор, ведь его щёчки тоже покрылись детским розовым румянцем. Некоторое время маленький художник молчал, о чём-то размышляя, а потом внезапно заговорил. — Я... Я правда благодарен тебе за честность. Просто я очень доверяю тебе и хочу, чтобы это было взаимно. Как бы глупо это не звучало, ты мой первый настоящий друг. Микеланджело удивлённо уставился на мальчика. Но ведь он всегда был таким общительным и был окружён вниманием самых разных людей. Это просто невозможно, чтобы у такого человека как Леонардо не было ни одного друга до него. Этим, конечно, можно объяснить то, почему да Винчи сразу же вцепился в него мёртвой хваткой, но это всё равно не укладывалось в голове у скульптора. — Что ж, ты поделился тем, что у тебя на уме, так что, — мальчик выпрямился, на его лице появилось серьёзное выражение, — я думаю, я могу сделать то же самое. Ты не против? Буонарроти почему-то показалось, будто да Винчи только и ждал возможности спросить об этом. Обмен секретами? Микеланджело не мог запретить ему делиться тем, что у него на душе. Более того, у него было ощущение, что Леонардо хотел этого. И он был бы действительно плохим другом, если бы не выслушал. — Я бы хотел, чтобы ты это сделал. Услышав положительный ответ, да Винчи глубоко вздохнул, будто на что-то решаясь. Микеланджело же терпеливо ждал, не желая торопить. Судя по всему, это «что-то» было действительно важным для Леонардо, поэтому скульптор, как его друг, должен был постараться и внимательно его выслушать. У них и раньше были серьёзные разговоры на разные деликатные темы. Порой они предавались философии. Однако никогда прежде Микеланджело не чувствовал себя таким взволнованным. Казалось, будто именно сейчас произойдёт что-то особенное, как для да Винчи, так и для него самого. И, как выяснится позже, он не ошибся. — Видишь ли, я очень ценю тебя, — начал да Винчи, — и всех наших коллег. Потому что, если быть откровенным, кроме вас у меня больше никого нет. Сказать, что Микеланджело ожидал чего угодно, но не этого, значит не сказать ничего. Такого не может быть, верно? Даже у него, у Микеланджело, есть люди, которые напоминают ему о том, что не так уж он и одинок в этой вселенной. Пусть и настолько далеко, что увидеться лично станет большой удачей, хотя не то чтобы Буонарроти горел огромным желанием. И всë же, он был благодарен своей семье. Тогда как насчёт Леонардо? — Что ты имеешь в виду? — настороженно спросил он. Мальчик в нерешительности закусил губу. Будто решал, достоин ли Микеланджело знать его секреты. Видимо, достоин, так как он продолжил. — Помнишь, ты спрашивал у меня, почему я не навещаю дом? Ну, чтобы увидеть родителей, — маленький художник издал неловкий смешок, — правда в том, что навещать мне некого. Он опустил взгляд и резко втянул в себя воздух, пытаясь собраться с мыслями. А Микеланджело оторопел, не веря своим ушам. Выходит, своë прежнее жильё мальчишка ни с кем не делил? И это в его возрасте? Так разве может быть? — Мама и папа разошлись, когда я был совсем маленьким, — да Винчи нервно теребил край шорт, пытаясь заглушить тревогу, — я много времени проводил с мамой, но потом отец забрал меня с собой, и я больше её не видел. Конечно, я надеюсь, что сейчас она в порядке и живёт счастливо. Пусть и без меня. Говоря о матери, Леонардо грустно, но мягко улыбался, предаваясь тем немногим воспоминаниям из раннего детства, которые сумела сохранить его память. Он машинально поднял руку к серебряному медальону, но тут же убрал, кротко проведя рукой по его витиеватой крышке. — Я жил с отцом несколько лет, — продолжил он, — много учился, занимался творчеством. Уже тогда он говорил, что я особенный. Что я обладаю такими способностями и амбициями, какими наделён не каждый взрослый. Я так гордился этим. Наивный. Он горько усмехнулся. — А потом... Потом он приучил меня справляться со всем самостоятельно. С моими знаниями и умениями это не составляло труда. Я научился жить. Даже начал зарабатывать своими работами. И когда это произошло, он... Уехал. — Что? — Микеланджело был ошарашен, — Как это? — Вот так, — пожал плечами Леонардо, — отправился на заработки в другой город, и теперь он живёт там. А я остался здесь. Иногда он высылает мне деньги, но сейчас я не нуждаюсь даже в них. Он резко посмотрел скульптору в глаза. — Только не смей никому говорить. Об этом знаете только Директор-сан и ты. У меня будут большие проблемы, если выяснится, что я живу один в своём возрасте. Микеланджело неуверенно кивнул. Сказанное мальчиком не укладывалось у скульптора в голове. Но ведь этот мальчишка ещё так юн. Такие как он — те же Ян и Мунк — продолжают виснуть на шеях у взрослых, утягивая их играть на площадки, и зовут маму и папу, если им снится кошмар посреди ночи. Конечно, Микеланджело всегда знал, что да Винчи не такой. Но он даже подумать не мог, что причина всему может быть в подобной ситуации. — Поэтому теперь, я надеюсь, ты понимаешь, почему я не хочу, чтобы меня называли ребёнком, — гордо задрал подбородок Леонардо, — детьми можно назвать тех, кого обеспечивают родители. А я... Я уже давно обеспечиваю себя сам. Мне не нужна помощь, потому что мне не от кого её получить. В этой жизни только на себя можно всегда рассчитывать. Эти слова ранили скульптора. Точно так же думал раньше и он сам, пока Аой не раскрыла ему глаза, пока он сам не сделал шаг навстречу дружбе с обществом. Но теперь ему было не по себе, особенно от того факта, что эти слова произносит маленький тринадцатилетний мальчик, у которого даже не было нормального детства. — А как же друзья? — Буонарроти продолжал цепляться за малейшую надежду на то, что юные годы да Винчи всё же не были такими печальными. Однако да Винчи посмотрел на него недовольно. — Ты что, не слышал меня? Не дружил я никогда ни с кем, — а затем прибавил, уже печальнее, — не то, чтобы я не пытался. Просто в какой-то момент осознал, что... Мы с ровесниками совсем разные. Их жизнь так беззаботна, и это замечательно, но... Я никогда не понимал их, как и они меня. Пока я думал о многом, они, казалось, не думали ни о чём. Иногда у меня появляется чувство, что я смотрю на детей глазами человека гораздо старше, чем являюсь сам. Это всë усложняет. А со взрослыми ребёнку подружиться гораздо сложнее, сам понимаешь. Поэтому я отдавал всего себя искусству. Чтобы заработать на жизнь, ну и потому что это было тем, что мне нравилось. Вот оно что. Тогда картинка складывалась как надо. Теперь, думал Микеланджело, в образе Леонардо да Винчи из его головы всё вставало на свои места. Но оставался ещё один вопрос. — Тогда почему ты бросил живопись? — любопытство Микеланджело взяло верх. — Тут всë проще, — усмехнулся да Винчи, будто проблемы, о которых он рассказывал Микеланджело – не более, чем шутка, — ты ведь знаешь, что моë искусство рождается из любви. Но откуда взяться любви, если ты одинок? Он опустил взгляд в пол, избегая даже возможности посмотреть в лицо Микеланджело. — Я думал, что искусство поможет мне найти единомышленников, но даже тут ошибся. Я собирал вокруг себя огромные толпы, но... Это не давало мне того, чего я хотел. К тому же, у меня не было конкуренции. К чему продолжать, если ты даже не можешь расти, верно? Это всë звучало как признание отвергнутого художника. Микеланджело немало таких повидал. Но в первый раз он столкнулся с подобной историей, рассказанной устами маленького мальчика, который ещё не должен думать о том, как получить любовь. Как её заслужить. — Я пытался найти кого-то, кто избавит меня от этого одиночества. Посетил не один музей, встречался с многими художниками. Но нигде ничего не нашёл. Музей Баретта был моей последней надеждой, — на этом моменте рассказа Микеланджело нервно сглотнул, — но и там ничего. Тогда я и сдался. Да Винчи замолчал. И Микеланджело молчал вместе с ним. Он не мог подобрать слов после всего того, что услышал. Он не станет врать себе, он никогда не задумывался о прошлом да Винчи. Маленький художник никогда не выглядел как тот, кому не хватает чужого внимания, он всегда был окружён заботой, любовью и взрослыми, которые так и норовили побаловать его. Но то был музей Баретта с его огромной семьёй из двадцати восьми художников, одного любящего директора и добродушного бывшего владельца. А как жилось Леонардо за пределами этих уютных стен, у скульптора не было даже мыслей. Как и о мотивах его прихода на работу сюда. А если ход событий в этом времени изменился лишь с момента, когда картина Микеланджело должна была оказаться в выставочном зале, значит и да Винчи из прошлого был жертвой такой же незавидной детской судьбы. И это... Удручало. — Эй, — да Винчи привлёк его внимание, и Микеланджело, взглянув на него, столкнулся с его смеющимися глазами, — не делай такое угрюмое лицо. Всë ведь хорошо закончилось! Ты спас меня. — Я? — Ну а кто ещё, — рассмеялся да Винчи, — это ведь ты привёл меня сюда, познакомил со всеми этими чудесными людьми. Хотя это не единственное, за что я тебе благодарен. Микеланджело озадаченно хмыкнул. — А за что ещё? — Ты вернул мне утраченное желание заниматься любимым делом, — без тени шутки и стеснения сказал да Винчи, — в тот день, на конкурсе эскизов, когда я увидел твою картину, я впервые заплакал, глядя на чужую работу. Ощущение, которого я никогда раньше не испытывал... Микеланджело удивлённо моргнул, пытаясь понять смысл этих слов. — Ты хочешь сказать, что... — Ты — мой идеальный соперник! — да Винчи широко улыбнулся, — Столько времени я искал того, кто разожжëт во мне такое желание работать и расти над собой, и вот ты появился буквально из ниоткуда. Я думал, что все мои рубежи были пройдены, и мне больше некуда расти, но я ошибался, ведь первый раз в жизни я столкнулся с человеком, более талантливым, чем я. Теперь у меня даже есть цель. — Цель? — не понял Микеланджело. Почему-то ему не нравилось чувствовать себя рубежом для преодоления, — Какая ещё цель... — Я хочу превзойти тебя, — решительно сказал да Винчи, и у Микеланджело перехватило дыхание: это ведь те самые слова, которые говорил ему когда-то да Винчи из прошлого, — стать лучше тебя и победить. Только тогда у меня получится вырасти над собой. Планка, к слову, довольно высокая, — он хихикнул, — так что не знаю, как скоро у меня получится... Но я буду стараться. Да Винчи заметно повеселел, будто несколько минут назад не рассказывал о том, что буквально живёт как сирота. Словно мысли о соперничестве с Буонарроти за секунду подняли ему настроение, и похоже, что так и было. А вот скульптор наоборот помрачнел, пусть и пытался этого не показывать. Так вот оно что. Теперь он — планка для роста. Не самое приятное сравнение, другом называться ему нравится гораздо больше. А ведь то же самое говорил ему да Винчи и раньше: он обязательно победит, обязательно превзойдёт. К счастью, так и не победил и так и не превзошёл, но кто знает, может он просто не успел. Да вот только... Неужели это и было причиной, по которой Леонардо в обеих вселенных решил связаться с ним? Долгожданное вдохновение? Микеланджело не очень нравилось быть инструментом для достижения цели. Мысли о том, что теперь да Винчи считал его другом, помогали хоть как-то отвлечься от подобной ерунды. И всë же... — Эй, — неуверенный голос да Винчи выдернул скульптора из его собственных мыслей, когда мальчик потянул Буонарроти за рукав, — можешь пообещать кое-что? — М? — Микеланджело не ожидал подобной просьбы, — Что именно? — Обещай, что... Не отвергнешь меня. Что позволишь быть рядом и совершенствоваться вместе с тобой. Сможешь? Молчание повисло между ними, когда парень обдумывал ответ. Прямо сейчас перед ним сидел некогда одинокий, нуждающийся в дружбе мальчик. Мальчик, который по глупости Микеланджело почти потерял единственную надежду на счастливую жизнь и чудом смог её вернуть. Он рассчитывал на него, верно? Микеланджело не любил брать на себя подобную ответственность. — Обычно я не даю таких обещаний, — но в этот раз он был готов сделать исключение, — однако могу сказать, что ты можешь рассчитывать на меня. Устраивает? — Хм, — Леонардо в напускной задумчивости приложил руку к подбородку, но уже через секунду оживлённо закивал головой, — думаю, да! Он выглядел счастливым. Его друг был счастлив и не грустил. Микеланджело раньше и подумать не мог, как же много облегчения приносит это странное чувство. Но кое-что он всë же понял для себя: он не хочет становиться причиной слëз этого маленького чуда. И уж точно никому больше не позволит вызвать у него страх или обиду. После сегодняшнего дня он окончательно убедился в этом. И иначе быть уже, наверное, не может. — Кстати, расскажи мне про свою семью! Раз уж я рассказал тебе о своей. — А? Ну... У меня есть отец... Старший брат и три младших. — Трое?! Тогда понятно, почему ты так хорош в заботе. Микеланджело нии-сан. — Лишнее болтаешь. Да Винчи просит скульптора рассказать о его младших братьях, и тот нехотя соглашается. Голоса растворяются в стенах скромной и пыльной комнаты. А Микеланджело думает и не может прекратить. Теперь они были связаны общими тайнами, общими знаниями, предназначенными только для них двоих. А ещë негласным обещанием, которое, хоть и не было закреплено клятвой на мизинцах, Микеланджело клянётся выполнять до тех пор, пока их дружба не угаснет.