Пернатые: Соколиный

Второй день заключения принёс новую порцию скуки. Утром Олег смотался на приём к Дарье Викторовне, сделал укол, проглотил пилюлю, прошёл сканирование организма, ответил на парочку тестов, сдал кровь, мочу и кал. Надо было видеть, как он выдавливал экскременты на анализ — то ещё зрелище. Проведя час в медотсеке, довольный завернул в столовую. Практически все офицеры к тому моменту позавтракали, и комната опустела. Тех, кто там был, Олег не знал, но они ему приветливо кивнули и снова уткнулись в тарелки. Клавдина, конечно же, на привычном месте не обнаружилось. Зато там был Баранов. Поджав губы, он с лёгким прищуром глянул на Олега, на лице отразилось недовольство. Оно и понятно: Серпенко тут гуляет, где хочет — почти, — а должен сидеть в камере. Олег постарался не нервировать помощника контр-адмирала, быстро сожрал свою порцию, выпил компот. В автомате приобрёл три пакетика орехов — новинка, вытянул две бутылки сока — томатного и яблочного. Диана тайком сунула ему в руки грушу и два апельсина. Поблагодарив её шикарной улыбкой и перекинувшись парой фраз — благо Баранов перед этим с важным видом удалился из столовой, — Олег вернулся в каюту. Шёл медленно, хотя до родных стен не так уж и много метров. По пути столкнулся со знакомым капитаном, поболтал с ним. Может, разговор и затянулся бы, если бы тот не торопился. Сожрав апельсин, Олег открыл новостные сводки снова, углубился в те, что описывали случившееся месяц назад. Понимая, что в галактиках ничего нового не происходило, убрал страницы, скачав другую книгу. Не зашла с первого листа, удалил. Поставил фильм, хватило на десять минут. Включил мультик. Современные — полная хрень, уже на первой минуте страшная рожа какого-то доброго дракона заставила задуматься, что за забористую траву курит создатель сего творения. Поставил старый добрый мультфильм из детства, где дядя Стёпа-великан учит детишек уму-разуму. Чуток посмеялся. В обед всё шло по-старому. Столовка была наполовину пустая, как объяснил Голиков — все на тренировках. На мгновение напрягся, вспоминая про сдачу нормативов в бассейне, о которых говорил Матвей. Осторожно спросил Голикова об этом, тот отмахнулся. Мол, какое плавание, слушок идёт, что пираты вот-вот нападут. Олег успокоился, мысленно перекрестился. Потом подумал, что всё же Кладвин не такой говнюк, каким хочет казаться. Он слишком хорош, но явно себя недооценивает. Ну, ничего, главное, что Олег его оценил по достоинству, вот только эта оценка не поможет стать ему ближе. Может, Матвей и не ненавидит его, но явно не рассматривает как партнёра. Однако, когда Олег насаживался на его член, тот откликнулся с радостью. Только радость была мимолётной. Не оказалось в столовой и Клавдина, Олег расстроился. Хотя бы глазком, хотя бы немножко, но чертовски хотелось увидеть Матвея. Думать о нём становилось всё невыносимее, после того раза тело изнывало, ломалось, и Олег чувствовал себя наркоманом, которому не хватало дозы. Не то чтобы он желал секса, просто хотелось быть если не рядом, то смотреть на Матвея. После обеда Олег позвонил бабуле. Специально выдержал время, чтобы старушка выспалась, хотя был уверен — она встала рано. Бабулька поприветствовала его привычным недовольством и вернулась к вязанию. Олег удивился. — Вяжу тебе носки, — буркнула старушка. — Наверное, те в дырках все. Вот новенькие тебе, из собачатины. — Надеюсь тебя не арестовали, когда ты за дворовыми собаками с бензопилой носилась? — хохотнул Олег. — Да ещё бы меня арестовали, — не отрываясь от дела фыркнула старушка. — Хуй им, а не баба Маша. И не дворовых, а только этих коль, что долбоёб Валерка разводит. Блядь, псарню нашёл. Мало того что воют, как волки, по ночам, так ещё вонь от них несусветная. Смотрю, тащит четыре мешка сухарей собачьих. Я, блядь, думаю, да хули им эти сухари, они, сука, тебя скоро сожрут. Три штуки аж, лошади, мать их. А его выблюдок четырнадцати лет сзади ползёт и клетку, блядь, с какой-то хуйнёй несёт. Ёбаный в рот! Так и хотелось сказать: «Батя тащит мешки, а ты клетку. А помочь не судьба? Руки отсохнут? Или остатки мозга из ушей вытекут?» Но промолчала. Дебилы. Я, блядь, сто раз его предупреждала, что побрею эту свору налысо, а он мне: «Не смейте! Я на вас жаловаться буду!» И такого петуха в конце пустил, что, блядь, аж Танюша с первого вылезла из своей норы, а у пиздюков пиздюки стали сразу орать. Как они меня заебали. Нарожали, сука. — А где прялку нашла? — продолжая посмеиваться, спросил Олег. Сунул руку в пакетик с орехами — вкусные оказались. — Гускиной отнесла. У неё там техника особая, — продолжила бабуля, сосредоточенно поддевая нитки спицами. — Она мне намотала ниток. Конечно, никаких собак бабуля не брила. Скорей всего, купила нитки у той же Гускиной, насколько знал Олег, у неё магазин пряжи. Гускина сама вяжет и продаёт. Ещё вышивает, делает коврики из толстых ярких ниток. Клиентов у неё всегда в достатке. — Блядская старость, — тут же сменила тему бабуля. — Раньше за три часа тебе носки вязала. А теперь, блядь, резинку уже полдня вяжу. Ёбаные руки-крюки. Отрубил бы кто, что ли. — Ну, у меня тогда и нога была чуток поменьше, — Олег забросил орешек в рот. — Да пиздец, отрастил лапу. Сорок четвёртый, мать его. Это мне надо сорок шестой вязать, после стирки сядут, да и пряжа толстоватая. — Вот зачем тебе это? Носки я могу себе купить, — начал было Олег, понимая, что его слова могут задеть бабулю. Так и получилось. — Хули их покупать! Мне всё равно делать нечего. Сижу тут, в своей тюрьме, на чужую жизнь смотрю, век свой доживаю. Сегодня утром эти санитарки сраные приходили. «Давайте, баб Маша, вам давление смерим». Да хули его мерить, уже пора на тот свет, мерить они собрались. Лучше б лифчик себе по размеру купила. А то сиськи вываливаются. Халат, блядь, на вымени еле сходится. — Ты кончай уже говорить про тот свет, — сказал серьёзно Олег, поддевая пальцем орех. — Не хочу от тебя этого слышать. — Да я так, ворчу, — буркнула старушка, кончая вязать и оттягивая резинку, чтобы посмотреть на неё и что-то для себя прикинуть. — Слушай, там уже гольф. — Какой, блядь, гольф?! Это носки, нормальные носки, а не та хуйня, что на пальцах только держится. Резинка должна быть широкая и высокая. Навыдумывают всякую ёбаную моду, потом почки и письки отваливаются. А эта мымра, что у Валерки-то вторая, смотрю — платьишко под пизду наебенила, котурны надела, свои волосюшки причесала и намылилась куда-то. Блядь, холодрын на улице, а она жопой мотыляет, как не оторвалась ещё. А Валерка-то в командировке, сегодня утром приебашивает, а Танюша ему всю инфу и слила. Разведчица, блядь. А я как раз за рыбой ходила, сегодня ж среда, Басурман по средам торгует. Слышу, а она там ему заливается, охает, ахает. Я, блядь, ей говорю: «Ты какого хуя, чмошница старая, жить людям мешаешь? Какого говна ты в чужую душу лезешь, а?» Нет, ну есть же такие твари! Ну, Валерка-то поднялся, а я пришла с рыбалки, слышу, а там мат-перемат. А потом ебля пошла. Это про еблю мне алкашка Анька сказала, притащилась, глаза красные, рожа опухшая, всю трясёт: «Баб Маш, дай на опохмел». Ебанула её пару раз веником, сказала: «Иди сдыхай, сука, меньше вони в этом мире будет». Сегодня бабуля рассказывала не так возбуждённо, видно, приходившие к ней утром врачи из соцзащиты вкололи нужные лекарства. — Ну настоечкой-то поделилась? — Поделилась, — буркнула бабуля, глянув на внука исподлобья. — Че там с твоим больничным? — Сегодня последний день. Вкололи в меня последнюю дозу, взяли крови пол-литра, мочи грамм двести и говна грамм тридцать. Я думал, если честно, будет больше. Но оказалось, я не такой говняный. — То в детстве из тебя много вышло. Отвернусь, а ты уже надрыстал. Заебалась жопу тебе мыть. — Ну, маленькие все много срут, — хохотнул Олег, отправляя в рот сразу несколько штук горько-солёных зёрен. — Ты срал больше всех, — твёрдо сказала бабуля и хмыкнула, продолжая вязать. — Как там твоё дело? — Какое? — Олег сначала не понял, а потом насторожился. Старушка снова посмотрела на него исподлобья. — То самое. — Ты про… — И Серпенко начал жестикулировать, смотреть на бабулю, чуть приподнимая брови, пытаясь понять, к чему она ведёт. — Про то, — и бабуля перестала вязать, внимательно всматриваясь в лицо внука. Олег прищурился, закусил нижнюю губу, задумался, потом помотал головой, мол, не понимаю, но старушка была непреклонна. Смотрела в душу. — Выкладывай. Олег выдохнул, будто в воду нырнул. Улыбнулся, покачал головой, глядя на россыпь орехов. И вовсе не про лимкотрилл бабуля спрашивала, а про то, что случилось на «Белуге». Олег понимал: бабуля не знает всей истории, но чувствует, что Олег что-то скрывает. — Вообще-то, рассказывать нельзя, секретная информация, — заговорил Серпенко, словно нашкодивший мальчишка глядя на старушку. — Но пришлось мне денёк отсидеть в одиночке. Однако, всё уже закончилось и ничего мне не угрожает. Вот только домашний арест, но он тоже сегодня в восемь вечера подойдёт к концу. Ну и лечили меня. Это правда. Бабуля смерила его суровым взглядом, потом скептически приподняла брови, вернулась к вязанию, говоря о том, что немного обиделась. Серпенко понял, что надо подлизываться. Сглупил он, но не хотел, чтобы старушка волновалась. К тому же рассказывать об этом деле и правда нельзя. — Красавица моя, — Олег положил руки на стол и немного подался вперёд, ближе к голоэкрану. — Хочешь расскажу тебе сказку? — Ага. Про длинный хуй и смазку, — буркнула старушка, не отвлекаясь от вязания. Серпенко тихо засмеялся. — Как пожелаешь, звёздочка моя, — продолжил заговорщически Олег. — Короче, жила-была смазка. Надо сказать, шлюховатая была дама. Но королева всех смазок вместе взятых. Розовая, клубничная, с добавлением афродозиака. Пользовались ей все пенисы в округе. — Не мог Олег так грубо материться при бабуле, несмотря на то, что старушка была той ещё матершинницей, поэтому тщательно подбирал слова. — Ни одна вечеринка не обходилась без неё. Она влезала в любую жопу, в любую, сама знаешь, куда. Даже в глотку. И вот встретила она однажды один длинный и такой толстый пенис. Думает: «Вау, какой красавчик! А ну-ка, я его смажу хорошенько, да так смажу, чтоб подружка его аж повизгивать начала от одного только прикосновения к нему». Хорошенько вздрогнула, разогналась по пластиковой бутылке, уже приготовилась коснуться горячего, колом стоящего нового дружка, но тут случился облом. Пенис тоже как бы приуныл, думает: «Ну что за непруха! Столько лет ждал, надеялся, даже помылся. Не опозорился. Сразу же по стойке смирно готов был ещё в трусах и штанах. Но всё обломилось». Смотрит пенис на смазку, а она на него, слезой обливается. Ну, смазка такая думает: «Сейчас я вам всем покажу», но стоило ей напрячься, как по пенису внаглую раскатали не менее наглую суку тёмного цвета с пупырышками и нанесённым ещё на заводе смазочным элементом, зовущимся «траходром». Презерватив усовершенствованной формы: крепкий, долгоиграющий. Смотрит на смазку и лыбу давит, мол, вот он я какой, король вечеринки. Заплакала смазка, охренел пенис. Это как же его внаглую-то опустили. Он думал, что нормальный, а тут на него мужика натянули. Короче, смазка зарыдала горькими слезами, а пенис полез в открытое пространство, чтобы доставить этому пространству наслаждение. Презик скрипит, радуется, наслаждается процессом, стягивает пенис, иногда поглядывает на смазку. Конец этой истории таков, что как только пенис кончил, презик, собравший всю его сочную атомную начинку, был выброшен в утилизатор, где превратился в пепел и издох. А смазка, сука, злорадно перекатившись на бок, плавненько легла в руки мужика, мурлыкнула и всё же вырвалась из бутылки, чтобы смазать вновь вставший по стойке смирно пенис. Во время рассказа бабуля посмеивалась, Олег видел, как вздрагивали её плечи. После того как Серпенко закончил, старушка вроде как сурово глянула на него и сказала: — Да, печальная история. Печальная тем, что бабу наебали. Дети-то от презика не рождаются. Олег рассмеялся, закинул в рот орехи, ответил бабуле белебердятиной, и они снова разговорились. Через двадцать минут ин-тор сообщил ему, что тариф истёк и у Олега образовалась задолженность. Ругнувшись, бабуля с ним тут же распрощалась, а Серпенко пополнил счёт, подумав о том, сколько же компании дерут за переговоры. До вечера Серпенко валялся на кровати, жрал орехи, пил сок. Терпел до половины восьмого, чтобы сходить в столовую и потом уже, не заходя в каюту, прогуляться по крейсеру. Пришёл Олег в столовку вовремя, их стол как раз заняли Кручин и Тараскин. Бросив взгляд на товарищей, понял — устали. Красный код «ноль-ноль-один» автоматически предупреждает о скорой опасности. Все должны быть наготове. Только Олег весь день не знал чем заняться, бока отлёживал. Присев на своё место, Олег скинул шутку, но тут же посерьёзнел. Вряд ли его болтовня нужна сейчас, хотя рот всё равно редко закрывался. Тараскин поведал новость: открыли спутник, пригодный для жизни. Олег мягко поинтересовался, похож ли он на Возможную, на что капитан элитного штурмового подразделения ответил, что нет — там один камень. — По крайней мере, пока. Спутник-то не исследовали ещё. Только наткнулись. Странно, но Серпенко этому обрадовался. После ужина, когда мужики быстро свалили отдыхать, Олег купил бутылку томатного сока. Диана сунула ему апельсин, как будто в большой чашке, что стояла на краю длинной раздачи — бери не хочу, — их было мало. Поблагодарив повариху, Серпенко вылетел в коридор. Часы показывали без пяти восемь, поэтому он шёл медленно. Кручин обмолвился, что пацаны Олега принимали участие в тренировках тоже и что спуску он им не давал, гонял как сидоровых коз. Значит, пацанва отдыхает, и заходить к ним не стоит. Свернув к механикам, купил у Тощего четыре пачки сигарет. Тот сунул ему бесплатно запечатанный стакан лучшей своей самогонки. Олег опустил стакан в карман штанов. Распрощавшись с механиками, поднялся на третью палубу, а потом и выше. Ноги сами принесли его к дальней курилке. В глубине души что-то ёкнуло. На ужине Клавдина не было, кто знает, может, поел раньше, может, позже, но дозы Матвея Олегу не перепало. Открыв дверь, Серпенко переступил порог. Как и ожидалось — никого. Хотя для любителей поглядеть на планету тут был раздор, курилка частично являлась смотровой. Пройдя к длинному дивану, что стоял напротив иллюминатора спинкой ко входу, Серпенко присел на мягкое сиденье. Открыл бутылку с соком, сделал три глотка, закусил апельсином. Потом только сунул в рот сигарету. Когда открылась дверь, Олег подумал, что пришёл Матвей. Не оборачиваясь, он сидел ровно, пытаясь убедить себя в том, что его желания и реальность — это две разные вещи, а в курилку зашёл кто-то другой. Но когда, обогнув диван, человек подошёл ближе, Олег понял, что мечты сбылись. Быстро кивнув и приподнявшись, чтобы пожать руку Клавдину, Серпенко вернулся на место и некоторое время пребывал в тумане, вслушиваясь в удары собственного сердца.

***

Молчание напрягало. Атмосфера накалилась, и в любой момент мог произойти взрыв. Матвей искал в голове хотя бы одну мысль, чтобы оборвать эту звенящую тишину, но никак не находил. Подумал, что можно спросить о здоровье, но тут же отмёл эту идею. Разве у мужика спрашивают такое? Внутренний голос ответил, что спрашивают, особенно у тех, за кого ты действительно волнуешься. И всё же было как-то неловко задавать подобные вопросы. Клавдин к этому не привык. Или, скажем, отвык уже. Секунды текли неспешно, и Матвей, собравшись с силами, уже приготовился открыть рот, чтобы произнести хоть что-то, когда Олег заговорил. Опередил его, и в этот момент Клавдин вновь ощутил себя трусом. — Слышал новость, открыли спутник пригодный для жизни. Матвей посмотрел на Серпенко с удивлением. Олег смотрел на него открыто, но во взгляде сквозило что-то похожее на вину и лёгкое волнение. — А… Да, — с запозданием ответил Клавдин. Посмотрел вниз, чтобы избавиться от цепкого взгляда — зелёные глаза притягивали, как весенняя трава, по которой скучаешь долгую зиму. — Здорово, — продолжил Серпенко, и Матвей снова глянул на него. Олег уже смотрел на Посейдон, и Клавдин с запозданием отметил, что планета, на сто процентов состоящая из воды, его вроде как интересовала и не пугала. — Главное, чтобы там всё было нормально. То есть я имею в виду, чтобы там не было никаких опасных бактерий, страшных и жутких монстров, пьющих кровь и пускающих своим жертвам в организм яд, — и снова посмотрел на Матвея, хмыкнув. Намекал на то, что на «Белуге» подцепил одного такого чужака. — Ну, спутник пока не исследован, — подключился к разговору Матвей, понимая, что нужно его поддержать. Нужно, потому что хотелось. В этот момент сильно захотелось говорить с ним. Что-то рассказывать, слушать, внимать и так же открыто, как Олег, улыбаться. Хотя улыбаться у Клавдина получалось всегда плохо. А в последнее время практически никак. — Командование уже скинуло данные на Землю, там будут решать этот вопрос. Обычно такие дела решаются быстро. Самое большое — месяц. Пока соберут группу, пока назначат сторожевые корабли… Осознав, что говорит не останавливаясь, Клавдин замолчал, кивнул головой, давая понять, что Олег и без него должен знать это. Устыдился своей многословности. Говорить очевидное глупо. Затянулся сигаретой, вспомнив, что она ещё тлеет, зажатая между пальцев. — И как назвали спутник? — задал Олег совершенно невинный вопрос. Матвей выдохнул дым, подумал. Отвечать «не знаю» — неправильно. Контр-адмирал обязан знать всё, по крайней мере, так должен думать младший офицерский состав. — Пока ещё имя спутнику не дали, — как-то уж совсем официально отозвался Матвей. — Я бы назвал его Надёжным, — оживился Олег, положил руку на спинку дивана, слегка поворачиваясь к Клавдину. Поправил лежащую у бедра бутылку. Матвей отметил, что там сок. Скорей всего, томатный. По цвету и консистенции напоминал именно его. — Почему? — вырвалось у Клавдина. — Ну-у, — задумался Олег, затянулся едким дымом, и Матвей мысленно попросил: «Скажи. Скажи. Расскажи. Расскажи мне историю». — Потому что мне сказали, что он из камня. То есть там есть земля, а значит, исходя из этого, можно сказать, что камень надёжнее воды. Вода же волнуется и… волнуется. — Кладвин зацепился за это. Во взгляде Серпенко мелькнуло волнение, он отвернулся, чтобы затушить окурок в урне. — А земля — это же твердь, — продолжил он, поворачиваясь к Матвею уже полностью собранным. — На ней города можно построить, дороги, космопорты. По ней можно ходить и дышать воздухом. Поэтому Надёжный. Хотя можно было бы назвать его Возможная-2, но это звучит уже как-то не так. Первый — это первый, второй всегда второй, и кто знает, может, Надёжный старше Возможной, а его поставят на вторую строчку. Думаю, ему будет обидно. И улыбнулся, будто говоря, что это шутка, можно смеяться, но не громко, потому что в каждой шутке есть доля истины. И, на удивление, поражаясь себе, Матвей хмыкнул, потом посмотрел в иллюминатор. Затянулся дымом и затушил окурок в урне, что стояла по правую руку от него. — Вам тоже нравится это название? Возможная? — вдруг спросил Клавдин, поворачиваясь к Олегу. Серпенко не менял позы, смотрел внимательно, и Матвею казалось, думал о том, что было между ними в тот самый вечер. — О, да! — быстро ответил он, будто его поймали на горяченьком. Слегка поменял позу, и Матвей заметил смущение. Ощутив восторг, Клавдин тут же успокоил себя. Что за глупости! — Возможная — это надежда, вера, стремления. — Олег взмахнул рукой вперёд, будто указывая дорогу. — Это… что-то чистое. Опора и помощь. Как будто это дом в лесу. Вот пошли вы в лес по ягоды, раз — и заблудились. Ходите день, два, три. Уже почти труп, и тут раз — стоит этот дом. Вы заходите в него, а там кровать, стол, стул, чашка с ложкой, генератор тепла и печь. В старом холодильнике кто-то оставил… жрачку. То есть еду. И вы берёте эту еду, включаете печь, ставите на неё кастрюлю, разогреваете. Потом включаете генератор. Едите, ложитесь спать, а утром идёте дальше. Этот дом — возможность отдохнуть, чтобы потом продолжить движение вперёд. И Возможная такая же. Опора, только чуток по-другому. — Но Посейдон — бог. Он так или иначе дарует помощь и даёт опору, — вступился за новое название Клавдин, хотя ему безумно понравилась короткая история Олега. — А-м, — наигранно задумался Олег. Вытянул губы трубочкой, закатил глаза, прищурил правый, потом снова посмотрел на Матвея. — Вы про бога, который в книжке? А-а… Нет, вы правы. Я с вами соглашусь. Клавдин снова хмыкнул, отвернулся, потому что Олег завис, глядя на его улыбку. Стало неловко. Не к месту подумалось о разнице в рангах, и это осознание затягивалось на шее удавкой. Матвей вдруг подумал, что если бы он был одет в повседневную форму, тогда, может, всё было бы проще. Но что именно? Разве форма виновата в том, что разговор не клеился, и Олег зависал, глядя на его губы, а Матвей ждал от него историю — такую же глупую и бессмысленную, не имеющую логики, какую он рассказывал ребятам на «Белуге»? — Нет, ну, — спохватился Олег, снова наигранно потягивая гласные, — не то чтобы это было совсем ужасно, просто всё дело… в буквах. Да. В буквах. Они немного грубоватые. А у слова «возможная» больше… нежности. — То есть всё дело в буквах? — спросил Матвей, вернувшись к реальности. Тянуло его к Серпенко не по-детски. Матвей уже и не знал, сопротивляется он или нет, и надо ли упираться пятками в пол, чтобы остановить это движение. С Олегом было легко. И к чёрту ранги! — Думаю, что… да, — ответил Олег, закатывая глаза, будто размышляя. Потом бросил на Клавдина взгляд и добавил: — Но и в слове тоже. На этот раз Матвей сдержался, чтобы не хмыкнуть. Быстро отвернулся к иллюминатору, в голове было пусто, а в груди хорошо. Но что-то чёрное всё равно резало душу. Может, прошлое? Или не до конца осознанные и принятые чувства? — А что там… — неожиданно начал Матвей, поворачиваясь к Олегу. Заговорил и понял, что дальше скажет чушь, но всё равно озвучил, удивляясь себе: — …с гусями? Олег, пока тянулась тишина, открыл бутылку, припал губами к горлышку, делая большой глоток. Оторвавшись от бутылки, он приподнял брови, молча вопрошая. — М? Матвей задержался на кадыке, потом губах, которые Серпенко облизывал, опомнился и посмотрел ему в глаза. Почувствовал себя идиотом, стало до ужаса стыдно. Краснеть Клавдин не умел, но тело бросило в жар. Однако, сохраняя лицо, он продолжил: — История, которую вы рассказывали ребятам из группы. Что-то про гусей. На «Белуге». — А-а… — До Олега дошло, и он начал посмеиваться, закручивая крышку. Матвей ещё сильнее стушевался, но отступать глупо. И статус не позволял, уже отработанная за годы привычка: если начал врать, то ври до конца. И стало немного обидно — почему Серпенко смеётся? — Нет, это не то, — помахал рукой Олег, будто прочитав его мысли. — Извините. Я просто вспомнил ту чушь. Пытался ребят немного расслабить, а то… жарко там было. — Почесав лоб, Серпенко продолжил: — Ну-у, у меня два варианта исхода сей басни. Первый, это гуси вернулись домой только через пять суток, бабка с дедом уже их похоронили, помянули, каждому столбик поставили во дворе, имена на них написали, даже цветочки вокруг посадили. А дед прикупил петуха им на замену, и теперь Петро был хозяином целого сарая и наотрез отказывался съезжать с халявной жилплощади, хоть крыша у этой площади и была дырявая. Всё лучше, чем в общежитии с другими петухами. Матвей расслабился, слушая Олега и впитывая в себя те ощущения, которые испытывал рядом с ним. В какой-то момент почувствовал, что лицо у него сейчас ничем не отличается от лиц тех мальчишек, когда они рассказывали о том, как лейтенант развлекал их сказкой про двух гусей. Они то улыбались, то смущались, то что-то бормотали, то растекались лужей обожания, и глаза при этом у них горели, как фонари. Клавдин попытался взять себя в руки, но точно не мог сказать, получилось ли у него. — Короче, там разразилась война, — продолжал Олег. — Битва шла долго, гуси наступали, петух оборонялся. На полдня сбежал к соседке, там у неё два петуха и десять куриц. Подписал с ними договор, мол, в случае победы могут иногда у него ночевать, обещал по окончанию войны хорошую вечеринку устроить. Ну, куры и петухи согласились, налетели на гусей своей армией. Несколько дней и ночей шла битва, в которой солдаты потеряли все перья… — Солдаты? — переспросил Матвей, останавливая Олега, потому что показалось, если он этого не сделает, то начнёт улыбаться, как идиот. — Солдаты, — подтвердил Серпенко, сохраняя серьёзность и кивая. — В общем, в итоге всё закончилось, и обессиленные они завалились в сарай и уснули. Когда проснулись, решили больше ерундой не заниматься и заключили перемирие. Поделили сарай на равные три доли, вып… то есть… раскурили трубку мира и жили долго и счастливо. Правда, дед чуть их не порубил и в суп не отправил. Когда увидел, что гуси и петух голые под забором валяются, думал, что они чумку подхватили. Но бабка не дала случиться страшной казни. Говорит, пусть в сарае немного полежат, потом сожжём. Дед согласился, а они раз — и ожили. — Какая удача, — кивнул Матвей и снова подумал о глупости. Как может он, контр-адмирал, сидеть в курилке и слушать бред, который несёт лейтенант. Неправильно это, но оторваться от Олега не мог. Оказывается, Матвей жаждал услышать от него какую-нибудь историю или просто сидеть рядом, и чтобы Олег болтал без умолку, говорил что-то, объяснял. Но не молчал и не пропадал из поля его зрения. — Второй вариант этой истории немного фантастичный, — продолжил тем временем Олег. — Короче, переночевав ночь у волка, гуси решили свалить от бабки и деда, потому что считали, что они их ущемляют в правах…