Гербарий

      Здешний чабрец пах особенно остро. Взлелеянное кладбищенской тоской и туманами, омытое проливными холодными дождями, зловоние это намертво скрещивалось с и без того отравленным обонянием, словно окончательно становясь незыблемой частью его.       Однако, вооружившись садовым инвентарём и саженцами, явилась к профессорской могиле она не в попытках сбежать от очередного приступа тревожности, и не в поисках места для праздных раздумий, а для дела. Для избавления себя от него, а его — от самого бесчеловечного посмертного проклятья, что наложил на зельевара кто-то из его личных врагов…       Преследующего по пятам тимьянного смрада, равно как и вони палёной плоти, Полумна с некоторых пор боялась больше всего на свете.       От призрака за спиной нестерпимо несло горьким фимиамником, гарью и смертью. Сплетение отвратительных нот прочно обосновалось в носу, въелось и в кожу, и в волосы. Пришлось коротко подстричься — лишь бы хоть чуточку меньше ощущать чужое присутствие.       Но варварская расправа над белокурой копной ни капли не облегчила положение. Чабрец был повсюду. Луна утопала в нём.       Зато окружающие не чувствовали ни-чер-та. Стоило лишь в очередной раз заикнуться — и на неё вновь сыпались безмолвные снисходительно-жалостливые взгляды. С такой жалостью нормальные смотрят на умалишённых.       Впрочем, Луна не ненавидела их всех. Ненависть и никчёмные обиды вытесняло равнодушие. Единственное, что она могла себе позволить — не притворяться, если уж её и так считают полоумной.       Она давно забыла про сон, уединение и покой. Луна худела, бледнела и дурнела, будто превращаясь в такого же призрака, что по-змеиному сдавливал её хрупкое тело и впрыскивал в разум яд. Видимо, Полумна была единственным человеком, способным на соприкосновение с почившими, раз профессор изволил выбрать её в качестве спасителя. Долгие месяцы она прозябала в ужасе и неведении, пока неупокоенный пытался донести, какого дьявола ему нужно, изводя своим присутствием днями и ночами. Спрятаться от духа было невозможно, избавиться — и подавно. Даже убить себя не получалось: он запрещал. Оставалось лишь смиренно давиться липкостью контакта.       Избавление пришло внезапно. И, что неожиданно, от самого́ незваного гостя. Одним паршивым утром, что последовало за очередной бессонной ночью, Луна сидела на постели прямо в уличной одежде, среди выедающей остатки разума тишины, и с некоторым облегчением наблюдала, как на запотевшем оконном стекле одна за другой появляются буквы и цифры.       Над разгадкой она билась долго. Змеиные объятья сжимались всё крепче, тимьян в носу свербел всё навязчивей. Единственный, кто мог бы помочь с решением непосильной задачи, давно исчез, да и вряд ли был жив. Выручил случай. Ответ буквально упал под ноги — точнее, на ноги, — когда в школьной библиотеке какой-то слизеринец намеренно задел её плечом и оттолкнул. Луна больно приложилась головой о книжные полки, а один из особо тяжёлых фолиантов усугубил, вывалившись наружу и через обувь едва не переломав ей пальцы. Взгляд невольно скользнул по обложке. Понимание навалилось сразу, острая боль в затылке и ногах испарилась моментально. Знаки на стекле были ничем иным, как инициалами автора, первыми буквами названия нужной книги и номером страницы. Она с волнением опустилась на корточки, шелестя бумагой в поисках бесценных строк.       …и сказал маг ученику: ты ночью в Полнолуние откопай неупокоенного, а жжёное клеймо с плоти его срежь заговорённым клинком. Выкорчуй весь тот ползучий эфиронос, что кощунственно заполонил собою почву над могилою, да засади болезную лунными цветами. Да побольше-погуще сей, чтоб не пробилася сквозь них трава-паразитка окаянная. Когда запылают цветы те — найдёт по ним свет луны свой путь к захоронению, и отправится душа про́клятая по нему, куда ей до́лжно…       Осознание накрыло тяжёлой волной: профессор зельеварения не мог попасть туда, куда обычно уходят мертвецы. Но моля о помощи, едва не сжил со свету и её, ведь мёртвое — мёртвым, а живым — живое. Нельзя, никак нельзя, чтобы то и другое соприкасались! И вряд ли даже после его ухода она когда-нибудь станет прежней. Так и будет ни живой, ни мёртвой.       К ритуалу Луна, подгоняемая чабрецом, готовилась тщательно, но быстро. Лишь бы получилось с первого раза. Лишь бы жестокий дух отлип от неё навсегда. И в ближайшее полнолуние она уже стояла у нужной надгробной плиты…       Клеймо действительно присутствовало на разлагающейся плоти — зловеще чернело прямо посреди грудной клетки, обещая пленённому им весёленькое небытие. Шмат кожи с проклятьем был уничтожен, могилу украсили подкормленные волшебством ландыши, и белые лилии с душистым табаком, и алиссум, и дурман, и мускатный шалфей, и дикая морковь. Змеиные объятия чуть ослабли. А спустя несколько дней стали распускаться первые цветы.       Когда профессорская могила, на изумление посетителям кладбища, засияла пышным белоснежным разноцветьем — призрак исчез, тиски разжались, сон вернулся.       Чабрецом отныне не пахло, как и ничем другим. Полумна больше никогда не могла ощущать запахов.