У * б ы в а й

«Собственнический инстинкт — вот что такое ревность. Мы многое бы выбрасывали, если бы не боялись, что выброшенное тут же подберут другие.» Оскар Уайльд

Осознание выбивающей почву из-под ног ревности не вывело из строя. Наоборот, взбодрило. Значит, не такой уж я и робот, как мне казалось. Значит, способен на какие-никакие, но чувства. Значит, живой. Но сжать Кириллу горло, вдавить кадык в шейные позвонки и перекрыть кислород хотелось хотя бы потому, что этот цирк с конями был заказан специально ради одного зрителя. Меня. Чтобы не придавал значения ночным лобызаниям, чтобы не вспоминал вишни еще неделю, чтобы не думал, не анализировал, не копался. Помогло? Нет. Теперь, искушенного феерическим шоу, меня все больше тянуло на размышления. Что он хотел показать этим всем? Что занят мальчишкой? Глупо, потому что в глазах — темнота-темнота, никакой горючей влюбленности, ни единой искры. Нет у него ничего с этим ребенком, не тянет его на мальчиков-зайчиков и не целует он его так же, как меня вчера. Грубо, цепко, хищно. Он даже не сжал его маленькую задницу ладонью! Тогда что? Что у меня нет ни шанса? Да к черту эти шансы. И разрешение его тоже к черту. И его самого — туда же и по тому же адресу. Меня колотит, я ревную — этого достаточно для понимания, что единственный проданный билет на цирковое представление не зря выдан в печать. Расстарался, утырок. Я еду в центр и долго закидываю в себя завтрак, а потом еще дольше ожидаю кофе в очереди. На пары приезжаю последний, захожу, когда аудитория уже в тишине царапает графики. — Ты меня не разбудил! — жалуется Тимур, наклоняясь ко мне. Втягивает носом воздух. — Из какой помойки ты вылез? — Тусил. — В понедельник? — взгляд недоверчивый, скользкий. — Да. — Что-то случилось? Я вспоминаю скуренную на двоих сигарету, стробоскопы и Демитренко, который, к слову, на заднем ряду преспокойно чертит. Явился, видимо, тютелька в тютельку. — Нет, просто стало скучно. — Ты дурак? — Видимо. До конца дня ползаю из кабинета в кабинет, потому что ни в душ, ни за «антипохмелом» я так и не зашел. Тошно от самого себя, от запахов вокруг и даже от еды. В столовке сплю, уронив голову, напрочь отказываюсь от обеда, но с радостью притыкаюсь губами к минералке. — Плохо? Принести таблетку? Я отрицательно машу «нет», но Тимур все равно идет в лазарет и возвращается с блистером. Тянет стакан воды, и я с благодарностью выпиваю до последнего глотка. Легчает только к последней паре у Герцинкова, и мне даже даются опорные реакции. Получаю первое «отлично» и похвалу от Карецкого. Лестно. После пар идем в «Чависе», покупаем мне MUSE. ABSOLUTION слушаем прямо в магазине под присмотром продавца. Все вместе обсуждаем альбом, группу, последний концерт и солиста. Тимур кивает из вежливости — он не фанат. Зато я нахожу отдушину в непринужденной беседе и трещу, пока Карецкий не утаскивает меня прочь. — Пойдем ко мне. — Зачем? Я, откровенно говоря, планировал упасть лицом в подушку, проспать до рассвета, а потом бездумно торчать в душе. — Познакомлю кое с кем. — С кем? — Узнаешь. Но я в целом уже догадываюсь по его неказистым паузам в речи и предполагаю навскидку: — С парнем? Карецкий подтверждает, но мне и без этого понятно, с кем конкретно будем знакомиться. Чего только стоят его вечные втыкания в экран и нежные махи руками на глазах у всего народа. — Пустишь только в душ, ладно? — Ок. Мы заваливаемся к нему с пакетами, недолго болтаем, разбирая продукты, и я еще час отмокаю в воде. Легчает под прохладными струями, и вчерашнее похмелье вконец отпускает, оставляя дурное послевкусие утренних событий. Выхожу уже в карецком шмотье и на простенькой кухоньке в рыжих обоях ожидаемо сталкиваюсь с Лебедевым. С тем, который в этой квартире-то смотрелся, как Шарлиз Терон в Ясенево. В дорогущей рубашке от Maro, с часами стоимостью в мою годовую квартплату. — Привет, — он тянет руку, и я мягко сжимаю в ответ теплую ладонь с ответным «привет». Тимур испытующе пялится на наш обмен любезностями. Чего он ждет? Что я не припомню Стасовское «пидор» в мою сторону? Конечно, припомню. — Что ж ты не кидаешься целоваться? Как раз отпразднуем твой каминг-аут. Он не торопится извиняться, но на Карецкого тоже не смотрит, защиты не требует. Похвально, но все равно держу морду кирпичом. Хрен ему, а не предварительные ласки. Пусть сам выкаблучивается. — Я был не прав. И говорил не со зла. — Да? — удивленно изгибаю бровь. Не актер, а талантище. Цепляюсь за слова. — А как ты говорил? С добра? — Антон, успокойся, ладно? — Тимур пытается влезть, но я останавливаю поток речи ладонью и сжимаю в кулак — знак «замолчи» он понимает на расстоянии. — Он прав, не встревай. Антон, мне жаль, что так получилось. — А у вашей тусовки всегда так получается. Одни уроды. Стас как будто знает, о ком я говорю. Отходит к столу, наливает сок в стаканы. Один — молчаливому Карецкому, один — себе, один — мне. И отвечает на мой еще не заданный вопрос своим: — Что у тебя с Кириллом? Тут уже приходит очередь Тимура вскидывать брови. Я же — истукан. Пялюсь в пустоту и обдумываю. Что у меня с ним? Ничего. Цирки, вишни, обсасывания друг друга в темноте клуба. Магия, олени, записки. Что ему ответить из этого странного списка? В итоге выдавливаю сомнительное «ничего». Не прокатывает. Лебедев кивает на балкон, и мы курим втроем минут десять. Из окон жарит летом, влагой и легким ветром. — Пиздишь ты, Егорцев, — и это не Стас, это Карецкий. — Не. — Да. Кому-кому, а вот мне врать ты не умеешь. Не первый год знакомы. — Нет между нами ничего. Ничего того, что вызывало бы такой бурный интерес. Но Стас не согласен, отрицает мое вранье: — Я не говорил, что живу с Димитренко в одном доме? И твою задницу наблюдаю каждый понедельник уже не первую неделю. Спишь с ним? — Не сплю. И давай закроем тему, хорошо? Всё, что вы можете навыдумывать, — неправда. На Карецкого стараюсь не смотреть, видеть его охуевший фейс сейчас невозможно. — Не вляпайся в Кирилла, он не такая душка, как может показаться. — Ржу в непонимании, кому вообще может прийти на ум, что Кирилл — зайка-котик. — Абсолютно аморальный тип без принципов и царя в голове. Сначала делает — потом думает. — А ты у нас, значит, принципиальный? — Наверное, — даже не замечает сарказма, — но у Кирилла, к твоему сведению, их нет, принципов. Кричит про «пидоров», а сам трахается напропалую, говорит что только по любви, потом снимает проституток. — Так это же прекрасно. Споемся на одной фальшивой ноте. Но Стас опять качает головой. Затягивается и тихо предупреждает: — Эту песню ты не потянешь.