***
Последующие дни, незаметно перетёкшие в недели, перестали быть безликими. По-прежнему с утра до вечера жарило солнце, но теперь это не было так тяжело и утомительно. Нико, по старой проверенной схеме, вставал в половину восьмого, брёл в ванную, выливал на храпящего Жана чашку ледяной воды и, пока сосед не очухается до конца, уходил на занятия. В последнее время Джон зачастил в школу драматических искусств со своими «мастер-классами», чему Тюркони в глубине души был до чёртиков рад. — А теперь стараемся вывести максимально чистую «ля» и при этом не задохнуться, — Эйзен ходил между рядами студентов с видом истинного «Маэстро» и раздавал указания. Нико всё ещё замирал при звуках голоса Джона, но тот этого будто бы не замечал вовсе. — Месье Эйзен, — в первые дни Тюркони распирало от смеха, но теперь он, поджав губы, держал себя в руках, обращаясь к кудрявому французу подобным образом, — не могли бы вы пожалуйста показать, как правильно дышать? Месье Эйзен… Но просьба была целиком и полностью проигнорирована и теперь просто растворилась в воздухе. Подобное безразличное отношение раздражало и, в глубине души, задевало Нико. И в большей мере потому, что причины этому не было — вне школы Джон был сама внимательность и обходительность, но стоило ему перевоплотиться в «Месье Эйзена», как он закрывался от Тюркони, нацепляя маску строгого педагога. — Скажи, ты принципиально не слышишь и не замечаешь меня на занятиях? — Нико развешивал мокрые вещи на балконе, стоя спиной к сидящему на его кровати Эйзену. Джон, давно ждавший этого вопроса, теперь не знал как ответить. — Прости, если тебя это задевает… — он отчаянно пытался подобрать нужные слова. — У меня бывают весьма странные способы выразить симпатию. Верёвка, натянутая от стены до стены вдруг оборвалась, и вся одежда вместе с прищепками повалилась на бетонный пол. Нико нагнулся было всё это поднимать, но последние слова Джона, вновь и вновь прокручиваемые, будто били его по голове. — Что? — Тюркони тупо уставился на сломанную прищепку. — Я давно хотел тебе сказать…в другой, более располагающей обстановке, но раз ты спросил… Эйзен спрыгнул с кровати и пошёл поднимать Николя с бетонного пола, на котором он задумчиво сидел. — Ты прости, что так на тебя всё вывалил. Наверное, я не должен был, — Джон умоляюще посмотрел в глаза Тюркони. — Ну не молчи, скажи что-нибудь. Пожалуйста. Обычно, в такие моменты ошарашенный признанием партнёр, молча впивается в губы, находящиеся на таком соблазнительно-коротком расстоянии. Но Нико вместо это, сохраняя невозмутимый вид, прошествовал до двери и отворил её. Тут всё действительно было понятно без слов. Эйзен медленно прошёл мимо Николя, боясь сделать лишнее движение и стараясь не смотреть ему в глаза. — Прости, — и он, забрав кожаную куртку с крючка на двери, скрылся в спирали ступеней. Впереди Тюркони ждала бессонная ночь, наполненная тихим лунным светом, сочившимся сквозь шторы, и бессмысленным рассматриванием потолка. Изредка, приглушенно гудя, проезжали машины. Пачка сигарет, забытая Джоном, одиноко лежала на прикроватной тумбочке. «Нико, ответь мне на вопрос: обязательно было всё портить? Почему ты не сказал ему что испытываешь и насколько долго? Почему не рассказал, что живёшь от встречи до встречи? Да не рассказал бы. Я тебя знаю. Твоя характерная черта — молчать, молчать, а потом брать и всё портить.» Давно перевалило за полночь; Николя уже час, как вёл диалог с самим собой, возвращаясь мыслями к событиям минувшего дня и грызя себя за своё странное поведение. «Он наверняка понял всё неправильно. И виноват в этом только ты. О, Тюркони, чёрт тебя побери, почему ты так боишься вдруг стать любимым? Нельзя всю жизнь закрываться в своём панцире и думать, что так всем будет лучше.» В то же время и практически на соседней улице, ощупывая карманы кожанки на предмет сигарет, Джон окончательно утвердился в своей никчемности. Во-первых, он спугнул Нико, а во-вторых, похоже забыл пачку сигарет в его комнате. «Замечательно, Эйзен, просто замечательно!» Зажигать и гасить было нечего, и он перешёл к самому верному способу забыться и, главное, простить себя любимого — напиться, да так, чтобы до утра и чтобы без сновидений. Уже когда-то откупоренная бутылка джина нашлась сразу — в аптечке. «Кто тебя за язык тянул?» Сделав глоток прямо из горла, Джон уставился на кислотно-янтарную жидкость, плескавшуюся в бутылке. «Только мы нашли общий язык и стали проводить время вместе, как ты выпалил эту глупую неосторожность, из-за которой он вовек не захочет тебя видеть.» Осушив треть содержимого, Эйзен нашёл таки в себе силы остановиться и лечь спать. «Алкоголь творит ещё большие глупости, чем ты Джон. Сейчас возьмёт тебя за шкирку и понесёт в ночи на его порог — жалобно выть под дверью и просить прощения.» Утро было тяжелым для обоих: Нико благополучно проспал будильник и теперь лежал на мокрой простыне, облитый пахучей ледяной водой из-под крана (Жан не остался в долгу), Джон же, встав ближе к полудню, слонялся по квартире в поисках брюк, которые вчера в сердцах швырнул в какую-то дыру. Чувство вины, так старательное глушимое накануне джином, никуда не делось, а наоборот усилилось и теперь не давало покоя ни на секунду. — Николя Тюркони, — месье Монд, сложив руки на груди, с явной неприязнью разглядывал помятого студента поверх своих роговых очков, — вы не хотите рассказать мне, где были этой ночью? — Я был в своей комнате в общежитие, — Нико умоляюще зацепился взглядом за не менее помятого Жана-Жака. — Мой сосед может это подтвердить. — Раз вы были в своей комнате, то что тогда с вашим внешним видом? Или, может, вы больны? — Может… то есть нет! Конечно же нет! Моя единственная болезнь — это бессонница, но я обещаю, что такого больше не повторится. — Если так, то у меня больше нет к вам вопросов. Вернитесь в общежитие и, ради бога, попытайтесь уснуть. Он было отвернулся, но вдруг, выразительно посмотрев куда-то в пол, добавил: — И да, балетки не носят на голую ногу. После этих слов, взмахом головы придвинув очки к переносице, Месье Монд растворился в коридоре. «Отлично. Не прошло и двух месяцев, как меня уличают в пьянке и в отсутствии носков. Долбанная бессонница, долбанные мысли и долбанный я.» Совет педагога «попробовать уснуть» не сработал. Задернув шторы, захлопнув все окна и завернувшись по уши в одеяло, всё ещё мокрое от воды, Тюркони не мог сомкнуть глаз. Жан, сидевший напротив, как голос разума, твердил что-то о снотворном и аптеке за углом. — …если ты боишься попасться на глаза Монду, то я, так уж и быть, схожу сам, — сосед решительно встал и начал натягивать кроссовки. Но Нико, мгновенно отбросив одеяло в сторону, вскочил с кровати и, не снимая балеток, побежал на улицу. Аптека действительно оказалась за углом, но также за углом оказался и винный магазин. Бутылка красного … оказалась не сильно дорогой и, звякнув монетами о кассу, Тюркони направился в неизвестном направлении. Найдя брюки, но не найдя футболку, Джон уже полчаса варил себе кофе: то напиток убегал, растекаясь по плите и создавая на полу лужу, то Эйзен просто не мог найти коробок со спичками. Спустя час мучений пачка с молотым кофе была пуста, но сам кофе не готов. Выходить на улицу отчаянно не хотелось, и Джон, решив, что обойдётся без допинга, стал стирать разводы на полу. Недопитая бутылка джина тоскливо валялась на кровати и манила к себе. С внутренним лозунгом «не пропадать же добру» Эйзен, как любой культурный человек, взял кружку, сел на одеяло и вылил в неё остатки джина. Где-то через полчаса постучали во входную дверь. Именно постучали, а не позвонили. Джон, который дошёл уже до той стадии, когда в глазок смотреть не обязательно, не думая, отпер дверь. Ну, а дальше всё развивалось так стремительно, что Эйзен и опомниться не успел, как потрепанный Нико ввалился в его квартиру с полупустой бутылкой красного. — Нико?! — Джон мгновенно протрезвел и теперь недоуменно смотрел на Тюркони, сидящего на его диване в гостиной. — Подожди, как ты узнал, где я живу? — Я как-то проследил за тобой, — у Николя был настолько невозмутимый вид, что Эйзену стало неловко находиться в собственном доме. — Проследил… — Ну, а чего ты хотел? За все недели нашего знакомства ты так и не показал, где живёшь. И тут Джон вспомнил их последний разговор, точнее, свой монолог и молчание Николя. Появилось острое желание провалиться сквозь землю. — Нико, я хотел поговорить с тобой о вчерашнем, — Эйзен глубоко вздохнул и сел на другой конец дивана. — Ты злишься на меня? Только честно. Тюркони, который не особо любил и совсем не умел пить, пялился на голый торс Джона, слушая его мелодичный голос, но не вникая в смысл сказанных им слов. — … и я решил, что нам лучше начать с начала. Если ты не про… — Ой, да заткнись ты уже! — и Нико, разлив всё вино на диван, схватил Эйзена за кудри и притянул к себе. Он впился в его губы, кусая их до крови. Застывший Джон, безоружно подняв руки над головой, стал мычать и вырываться. Высвободившись из кольца рук Нико, он прошептал: — Ну кто учил тебя так целоваться, чудик? И Эйзен стал слегка притрагиваться к шее, продвигаясь всё выше и выше, пока не достиг губ с терпким привкусом винограда. Стушевавшийся было Нико весь затрепетал и, повалив Джона на пол, начал отвечать взаимной лаской, попутно стягивая с него многострадальные брюки. Ещё никогда и ни с кем ему не доводилось заниматься сексом на полу, в чужой гостиной, вдыхая алкогольные пары, извивающегося под ним партнёра. Джон же действовал осторожно, боясь снова что-то сделать не так и спугнуть Николя. Такого сладостного наслаждения он ещё ни разу не испытывал. Все его любовницы — безликие и ветреные, врывались в эту квартиру, желая получить удовольствие на одну ночь, а потом упорхнуть в неизвестность. Сейчас же всё по-другому. Сейчас он хочет зарываться пальцами в его выгоревшие на солнце волосы, что-то шептать на ухо, изучать каждый сантиметр бледной кожи и бесконечно долго целоваться. Когда солнце скрылось за горизонтом и пол стал казаться слишком твёрдым, они перебрались на кровать и мгновенно уснули.III
10 июня 2020 г. в 17:01
На небе вовсю разгорался апельсиновый закат, когда они вышли из кафе с потускневшей вывеской, коих затеряно на парижских улицах великое множество, и двинулись в сторону набережной.
За проведенные вместе часы Нико твёрдо убедился в бесконечной жизнерадостности, переполняющей Джона; он яркий, с превосходным чувством юмора и временами ужасно болтливый.
— Нет, ну ты представляешь, он действительно выпер меня из дома, не кинув следом ни денег, ни вещей, — Эйзен, по просьбе Тюркони, начал рассказывать с самого начала, ни о чём не умалчивая. — Но несмотря на радикальные методы отца, я всё равно не затаил на него смертельной обиды; кое-как добравшись до Парижа на попутках и прослонявшись по городу весь день, я понял, что милый папаша замолвил обо мне словечко в каком-то модном танцевальной училище и что меня там ждут с распростертыми объятиями.
За поворотом заискрилась Сена, опутывающая каналами весь девятнадцатый округ.
— Конечно, вскоре я оттуда сбежал. Быть всю жизнь чьей-то подтанцовкой — не входило в мои планы. Я устроился басистом в захудалый клуб на окраине, куда приходила кайфануть одна «интеллигенция» нулевых. Главным на тот момент было, что бренчание на гитаре приносило какой-никакой, но доход. В скором времени меня каким-то чудом заметил один небезызвестный музыкант-режиссер. Мы общими усилиями сколотили группу в стиле фанк-рока. Кто знал, что такое безобидное хобби обрушит лавры на мою голову?
— Ты моложе меня на год, но ощущение, что тебе все сорок, — Николя, всё это время внимательно слушавший, остановился у кованной ограды набережной и стал смотреть на противоположный берег.
— Я так потрепанно выгляжу? — глаза Джона засверкали озорным блеском.
— Нет, не беспокойся, товарный вид ты сохранил. Просто мне удивительно — тебе только двадцать два, а все режиссеры Парижа готовы тебе в ноги падать, лишь бы посотрудничать с «восходящей звездой сцены».
— Ну не все… и перестань меня так называть.
— Да ладно, не прибедняйся. Я слышал, как ты поешь — это было превосходно.
— Довольно обо мне, ты вгоняешь меня в краску, Николя Тюркони. Расскажи лучше, откуда ты такой взялся?
— Как и ты, появился из воздуха и вдруг узнал, что обучение в школе искусств уже оплачено моим отцом.
— Какие у нас с тобой заботливые отцы.
И чуть погодя, Джон добавил:
— Ты скучаешь по дому? Только честно.
Подувший с реки ветер разбросал кудри Эйзена по плечам.
— Честно, да. Этот город для меня то ли слишком огромен и необъятен, то ли я ещё не привык, но пока что невыносимо хочется домой.
— Как бы ты привык, живя здесь всего три дня и то на одной и той же улице? Я покажу тебе Париж в самом выгодном свете так, что ты влюбишься и никогда уже отсюда не уедешь.
— Влюблюсь? Очень может быть…