sl33p t1ght

Плавное, но стремительное и неизбежное осознание нереалистичности происходящего обступило Дэйва со всех сторон, во всех проявлениях; сначала он услышал зовущий его голос, наполненный беспокойством и волнением, вслед за ним — другие посторонние шумы из другого, настоящего мира, неумолимо тянущего его прочь из этой вселенной, вымышленной, ужасной и безрадостной, покидать которую отчего-то оказалось весьма сложно, а после — прикосновения горячих ласковых рук к своей объятой дрожью коже. И тут, неожиданно для себя, подросток резко вздохнул, открыл глаза и вскочил с холодного пола, оказавшимся в жизни лишь кроватью. Джеймс — живой, дышащий, с которым не произошло ничего такого ужасного, — лежал рядом, тревожно посматривая на Дэйва, пристыженно вытиравшего солёные капли со своих щёк. Сон, всего лишь — вот ведь облегчение, но какой оно далось ему ценой; и нервы попортил, и перед Хэтом опозорился. Нет, лучше бы вообще ничего ему не снилось. — Всё хорошо? — спросил он, осторожно отводя в сторону руку Дэйва и целуя жалобно всхлипывавшего подростка в щёку. Мастейн слабо кивнул и, не дав Джеймсу отстраниться, притянул того к себе, заключая в так необходимые сейчас объятия, наслаждаясь теплом и мягкостью его тела, будто бы специально созданного для того, чтобы к нему можно было так с любовью прижиматься. — Да бред какой-то приснился, — небрежно бросил рыжий, не желая делиться деталями, которые вряд ли бы привели Хэтфилда в удовольствие — неудивительно, мало ли кому понравится слушать, что его, пускай и лишь в неосознанной фантазии, но всё же чуть ли не изнасиловали и убили. Да и к тому же, всё это уже стоило оставить в прошлом и просто не думать об увиденном. Последнее, конечно, выходило плоховато, — только Дэйв закрывал глаза, так сразу же перед ними мелькали те ужасные картины, в груди вновь нарастал страх, а в ушах звенело от душераздирающей тишины, — но ничего, всё со временем забывается, и это со временем лишиться своей значимости и бесследно растворится в его памяти, — неважно, фигня какая-то, я уже толком и не помню. И всё же выговориться хотелось — дурацкое сновидение по-прежнему оставалось столь же ярким и волнительным — бедный Дэйв даже и представить не мог, как он теперь будет спать после такого. Но даже несмотря на это, он твёрдо решил молчать — слишком уж мешал, сковывал грызущий изнутри стыд — да, всё являлось лишь сном, в жизни Мастейн ни за что бы на такое не решился, только вот правда это? Может быть, он хотел этого подсознательно? Значит, тогда выходит, что он опасен, раз держит внутри такие странные нездоровые желания. Нет, Джеймс ни в коем случае знать не должен — вдруг посчитает ещё его больным, и на следующее утро рыжий обнаружит свои вещи у входа. — Дэйв, расскажи мне, что это за бред такой ты увидел, что тебя всё ещё трясёт как при лихорадке, — не отступая, требовал Хэтфилд. Попытавшись успокоить подростка, блондин нежно провёл рукой по его всколоченным после сна волосам и поцеловал в макушку, но тот всё продолжал дрожать, стараясь не потерять остатки своего достоинства, расплакавшись, — тебе до сих пор страшно, я вижу, а страхи держать в себе нельзя, внутри тебя им не место, — неожиданно немного отстранившись, он улыбнулся Дэйву и шёпотом добавил, — внутри тебя место кое-чему другому. Мастейн издал слабый смешок и с благодарностью посмотрел на Хэта. Умел же разрядить атмосферу, однако. Впрочем, ненадолго — увидев радость на лице рыжего, Джеймс сразу же решил её прервать и продолжить свой допрос. — Ну так что, расскажешь сейчас или ляжешь спать, увидишь такой же, и придётся иметь дело с двумя? — Хэтфилд никак не унимался, и Дэйв даже ничего сказать не мог в ответ; встречного аргумента у него не было, да и самому хотелось выбросить поскорее из головы эти тяжёлые воспоминания, никак не желавшие забываться, словно бы он их не видел несколько минут, а тщательно заучивал часами, как параграф из учебника. — Может быть, тебе стыдно за увиденное? — услышав сконфуженное «угу» в ответ, Джеймс продолжил. — Слушай, мы уже по-настоящему близки, между нами не должно быть секретов, и ты сам вечно этому способствуешь, за что я тебе благодарен. Неважно, что ты тебе там приснилось, я не буду тебя за это винить, обещаю, Дэйв. — Я сделал ужасную вещь, — едва слышно прошептал подросток, избегая взгляда Хэтфилда. Не будет его винить, да? Разве можно не винить за изнасилование? — Так это же было во сне, — попытался успокоить его Джеймс, — это могло быть и не какое-то потаённое желание или скрытый мотив, как ты сейчас, наверное, считаешь. Знаешь, часто мне снилось, — блондин печально опустил глаза, речь его сразу потеряла тот утешавший Мастейна оптимизм и звучала совсем уж прискорбно, — что я убивал Франческу и Кейли своими же руками. Словно бы я сам этого хотел, давно мечтал об этом, и постоянно добивался успеха, лишь в конце достигал осознания и просыпался, чувствуя себя самым настоящим монстром, мразью, каким уж не было не место на Земле. Дэйв, в это время пытавшийся подобрать слова так, чтобы вышло в меньшей мере оскорбительно и больше напоминало стечение обстоятельств, отбросил эту пустую затею и поднял голову, прислушавшись к Джеймсу. — У меня сейчас так же, — тихо бросил он, соглашаясь со сказанным. — Ну вот, — продолжил Хэтфилд, в знак поддержки взяв подростка за руку. Его же собственная рука оказалась тёплой и крепкой; совсем не такой, как в том чудовищном сне, — сколько я себя помню, за собой я не замечал и мысли о том, чтобы так поступить, просто пока мы спим, все наши переживания, радости и остальные эмоции перемешиваются между собой. Что же попадётся и запомнится больше всего? Как повезёт. Не стоит корить себя за то, что сегодня тебе приснилось не самое хорошее — виновата тут только жизнь, подкинувшая тебе эти ужасы. Можешь ещё винить меня — это я тебе нарассказывал тут всяких страшилок, а ты у меня мальчик впечатлительный, перенервничал маленько, — продолжая говорить, Джеймс всё так же нежно, любяще гладил его руку, с каждым новым движением успокаивая уже больше не трясущегося от ужаса Дэйва, поселяя в его душе чувство облегчения и уюта. Теперь он был уверен, что мог довериться Хэтфилду — он его поймёт, он уже его понимал. Тяжело вздохнув, Мастейн начал свою историю вопросом: — Помнишь мой день рождения? Говорил он долго, выуживая их памяти каждую подробность, выпуская вместе с ней по чуть-чуть свои страхи. Поднимаясь в воздух, они стремительно испарялись, больше не тревожа их обладателя, говорившего временами неохотно, едва слышно и с дрожью в голосе, но всё же ощущавшего, как всё с новой секундой ему становилось легче. Джеймс лишь молча слушал, иногда в самые трудные моменты, — нелегко далось, например, поделиться той частью с раздеванием, — поддерживая запнувшегося подростка ненавязчивыми ласковыми прикосновениями и повторяющимися, но очень даже помогающими уверениями, что всё было в порядке. — Я сел рядом, и мне показалось, что в такой позе я и останусь до самой смерти, — наконец, подошёл к концу Мастейн, уставший так, будто бы за его спиной остались многие километры трассы для марафона вместе с часами непрерывного бега и гордившийся собой пример так же, — а потом ты меня разбудил. Такая я вот мразь, как ты меня ещё терпишь, я не понимаю. Джеймс в ответ лишь усмехнулся и потрепал Дэйва по волосам. Похоже, страшная история в его непосредственным участием в роли жертвы ничуть не проняла и на испугала его. — Ничего ты не мразь, — ответил тот, лёгкой улыбкой на едва выделявшихся в темноте губах заверяя рыжего в этом, — это же просто сон, сам же ты на такое точно не способен. Я помню, каким ты был в двенадцать — такой милый мальчик и знать не знал, что такое клофелин. Дэйв неуверенно кивнул, уводя взгляд — в двенадцать лет он про клофелин он всё-таки знал, да и милым мог назвать его мог один лишь Хэтфилд, любивший детей и считавших их абсолютно невинными светлыми воплощениями добра, в большинстве своём обладавших слишком чистой душой для того, чтобы загрязнять этот мир преступлениями и насилием. Да, Дэйв — прям сама святость, посчитать только, сколько раз избивал до крови так не понравившегося ему семиклассника Ларса. Но не убил же — вот ведь доброе, чистосердечное создание! Ладно, тут уже появлялась небольшая неточность — работая непосредственно с детьми, за свою карьеру психолога Джеймс вполне себе убедился, что и дети бывали, да и чаще всего являлись злыми, только вот своему фавориту он всё равно всё прощал и сквозь пальцы смотрел на его проступки. Любовь слепит, что ещё тут сказать? — Ну вообще да, — решив не портить впечатление о себе, соврал Мастейн, — а я до сих пор остался милым мальчиком? — До сих пор, — согласился Джеймс, оставляя нежный поцелуй на его щеке, — до сих пор тот же милый мальчик, которого хочется взять на ручки, поцеловать в лобик и уложить в постельку, время-то ведь уже позднее. Если серьёзно, то правда ложись и не бойся, что снова приснится что-то плохое, я знаю, что сделать, чтобы больше ты не видел никаких кошмаров. — И что же? — поинтересовался рыжий, решив, однако же, ни за что не ложиться спать — уж не слишком ли хорошо о нём Джеймс думал? Пора бы показать, что хоть на лицо он действительно был миленьким, в плане поведения говорить так о нём не стоило — Мастейн всё ещё оставался таким же непослушным, вечно со всем не согласным бунтарём, а не пай-мальчиком, как считал Хэтфилд. — Нужно сюда ловец повесить, всё-таки плохие сновидения он реально отгоняет, — услышав про ту самую причину своих кошмаров, про ту игрушку Дьявола, отнявшую у Джеймса двадцать с лишним лет жизни, Дэйв вздрогнул, сразу же теряя уверенность в своих только что зародившихся намерениях и в самом деле решая побыть хорошим ребёнком и хоть так порадовать Хэтфилда, — гостиная далековато, он не достаёт. Я сам, когда ещё жил один, забывал его в рюкзаке, бросал его у входа, а потом просыпался в ужасе от того, что я творил в своих снах или же просто от тех картин, словно бы на плёнке прокручиваемых. В общем, пойду принесу его сюда, теперь будет здесь висеть, как раньше. Мастейн хотел было спросить, зачем же блондин его не вешал в спальне, но не успел он и рта открыть, как сам и догадался — в гостиной же спал он, а Джеймс ради него шёл на жертву, уступая ему возможность наслаждаться спокойным сном без дурных сновидений. Ощутив окатившую его новую волну любви к Хэтфилду в своём сердце, Дэйв если не навсегда, то хотя бы на сегодня отбросил все мысли о том, как он будет досаждать блондину своим непослушанием — лучше уж тратить эти силы на то, чтобы приносить удовольствие ему, а не себе. — Можно мне пойти с тобой? — попросил подросток, с неподдельным страхом вцепившись в его руку — даже если бы он решил держаться своего первого решения, сидеть в темноте в ожидании Джеймса всё равно бы побоялся; да, выговорившись, стало легче, но тем не менее, кое-какие страхи по-прежнему сидели внутри, и оставаться с ними наедине в ночи уж точно не хотелось. — Можно, — не стал возражать Хэтфилд и встал с кровати, так и не отпуская его руку. Так они и шли, не желая разрывать эту прочную связь, придающую уверенность и так необходимое их расшатанным нервам спокойствие. Мастейн шёл немного позади блондина, слегка отставая, засматриваясь на его мощную, широкую спину и едва достающие до плеч волнистые волосы. Совсем не глядевши на дорогу по коридору, слабо освещаемую белёсым холодным светом телефонного фонарика, рыжий сам и не заметил, как оказался на кухне — это он понял, лишь услышав тихий щелчок, изданный кнопкой стоявшего на столешнице электрического чайника, запустившей прибор благодаря нажатию пальцев Хэтфилда. — Заварю тебе чай с ромашкой, — пояснил тот, встретившись с удивлённым взглядом Мастейна, уже начавшего надеяться на то, что Джеймс всё же решил устроить ночь без сна и для требуемой для неё бодрости заваривал богатый кофеином чёрный чай, — он успокаивает и помогает уснуть, тебе сейчас нужно. Да уж, лучше бы предложил бахнуть чифирь, только вот всё равно это тронуло подростка, всё ещё не привыкшего к обилию заботы к своей персоне — до того, как он встретил Хэтфилда, с ним никто особо так не церемонился, даже матери, вечно занятой своими делами, частенько было совсем уж наплевать. А Джеймсу — нет; Джеймс беспокоится о его сне и здоровье, Джеймс встал ночью, выслушал его и даже простил ему ту ужасную историю, где ему не повезло пострадать от шаловливых ручонок двенадцатилетнего Дэйва, объяснив, что всему виной было лишь воображение. Вместо всего этого мать заставила бы мальчика прочесть молитву и лечь снова, а отец — просто бы врезал и сам спать завалился. Вот поэтому Хэтфилд был в тысячу раз лучше родителей, и его, в отличие от них, слушаться определённо стоило, как и ценить его доброе отношение. — Спасибо, Джейми, — неожиданно остановившись, он развернул блондина лицом к себе и с благодарностью глубоко и страстно поцеловал. Тот, едва не выронив из рук кружку и чайный пакетик, без промедления ответил, но вскоре сам же всё и прервал под предлогом позднего времени. — Утром можешь целовать меня так долго, сколько захочешь, хоть весь день, а сейчас лучше мы пойдём спать, чтобы набраться сил для завтрашнего дня, — положив руку на плечо Дэйву, недовольно застонавшему при слове «спать», Хэтфилд залил пакетик кипятком и, взяв из шкафа прихватку (поначалу Мастейн хотел было спросить, зачем же, но потом сам и вспомнил, что ловец не стоило трогать руками, и хоть к нему была приделана самим же Хэтом петелька, рисковать задеть его основание неловкими и непослушными со сна пальцами тот не стал), вышел из кухни, — ну вот, — продолжил он, посветив фонариком на занавеску, под которой, очевидно, и таился этот ужасный предмет, — осталось только её снять и к нам повесить. — Её? — переспросил рыжий, думая, что ослышался. — Да, её, — кивнул в ответ Джеймс, объясняя, — ловец — это баба, да ещё и стервозная; она против, чтоб её лапали, невероятно затратная сучка, да и ещё, — одним движением руки блондин отодвинул штору, — постоянно менструирует. Под занавесками скрывалось пятно, алевшее кровавыми сгустками. Дэйв испуганно вздрогнул и обхватил обоими руками поясницу Хэтфилда; в темноте, освещаемой одним лишь телефонным фонариком, след заражения выглядел донельзя жутко — впрочем, был бы на дворе день, тот бы всё равно уж точно не внушал своим видом радость и умиление, как щеночки, пони или Джеймс, застуканный перед зеркалом с расчёской в руках напевающим какую-то ненавязчивую песенку. — Не смешно, — не желая подолгу смотреть на пугающего вида пятно, Мастейн отвернулся, — хотя… ты не пробовал дать ей прокладки, раз на то дело пошло? Чёрт, значит, и в спальне есть эта гадость? — Я полотенце подкладывал, — ответил Хэтфилд на первый вопрос, — не работает; насквозь проходит, да и только. К тому же в чём смысл, раз оно ненастоящее? Не бойся, это не навсегда — я прихожу с работы, а пятно исчезает, но после выходных оно выводится труднее — наверное, просто надолго оставлять нельзя. — И ты точно уверен, что эта хрень будет защищать, а не, наоборот, всё усугублять? — с недоверием спросил Дэйв, видя как Джеймс нёс ловец на вытянутой руке, словно бы мальчик, поймавший в лесу жабу для того, чтобы напугать ей девчонок, и боявшийся, что та дотронется своими мерзкими бородавочными лапками до его ладони или выкинет что-то похуже. — Конечно будет, а если и нет, — заверил его блондин, свободной рукой обнимая Мастейна за талию, — тебя я защищу. Оставшись довольным вторым обещанием, рыжий слабо улыбнулся и принялся настраивать себя на сон. Тихо ступая по поблёскивавшей в электронном свете телефона плитке, они вновь дошли до кухни, где Дэйв забрал кружку, вдыхая доносившийся из неё приятный запах травяного чая и осторожно делая маленький глоток, стараясь не обжечься. В умиротворяющей, абсолютно не напряжённой тишине, нарушаемой лишь далёким чириканьем утренних птиц, они вернулись в коридор и вскоре оказались в спальне. Отодвинув занавеску и там, Джеймс повесил ловец на едва заметный тоненький гвоздь в стене, вокруг которого сразу же начало расползаться новое багряное пятно, так портившее их уютную атмосферу. Рыжий отвернулся и выключил фонарик. — Эта кровать такая жёсткая, — пожаловался он, придирчиво щупая дешёвенький пружинистый матрас, — только сейчас заметил. Как ты вообще на ней спишь? — Привык уже, — махнул рукой как обычно неприхотливый Джеймс, — но ты прав, она реально не очень удобная. А давай завтра, то есть сегодня поедем в Икею? Как раз хотели же. — Давай, — с удовольствием согласился Мастейн, попивая чай и уже представляя, как хорошо пройдёт этот день, — только чур будем пробовать каждую кровать, что там стоит, и ещё пофоткаемся, идёт? — Идёт, — улыбнулся в ответ Хэтфилд, поцеловав подростка в шею, — а теперь спать ложись и думай только о хорошем. Дэйв так и сделал, расположившись поудобнее и скрываясь от всех ужасов в жизни и своей голове с помощью тонкого одеяла и гораздо лучше согревающих объятий Джеймса. Медленно, но верно он засыпал, зная, что больше ничего ему не грозило.