sl33p t1ght

Ненадолго Дэйв, изголодавшийся по общению и получивший его сполна, загорелся кратковременной надеждой, но с каждым новым шагом по тускло-красной кирпичной дороге та с мрачной неизбежностью менялась, превращаясь в немного боязливое, уже привычное недоверие. Донельзя уверенный в себе, едва ли не распираемый изнутри от злорадства Ларс гордо шёл впереди, и при взгляде на него Мастейн недоумевал, как же ему вообще взбрело в голову подружиться с этим конченным эгоистом, маленькой самовлюблённой козявкой, делавшей всё только ради своей выгоды. Не желая больше иметь дело с этим ничтожеством, так вероломно обманувшим его с обещанием подарить жизнь, — несмотря на то, что шедший впереди Ларс не проронил ни слова, а на устах его по-прежнему держалась та же улыбка, Дэйв отчего-то больше не мог ему доверять, — он переключил своё внимание на того, кто в самом деле в нём нуждался. Да, самому Мастейну пришлось несладко, но ведь был и тот, кто пережил даже большее, к кому и обратился рыжий, всерьёз обеспокоившись его состоянием. — Он тебя бил? — один лишь вопрос уже усиливал крайне несвойственную, болезненную жалость — в голове не укладывается, как же Джеймс, большой и сильный, само воплощение защиты и опеки, внезапно перестал ей быть, попросту сдулся, вызывая всем своим поникшим видом разве что сожаление. — Ну, за эту неделю, пока меня не было, — пояснил Дэйв, заглядывая в наполненные едва различимым отчаянием невыразительные, потухшие глаза Хэтфилда, — что он с тобой делал, что? — Ничего, — вполголоса пробормотал блондин, с опаской поглядывая на Ульриха, либо не слышавшего их разговор, либо же просто его игнорировавшего, не находя в нём ничего интересного, — так, пару раз вначале и только. Ларс нормально со мной обращается, не переживай, — попытался его успокоить Джеймс, лишь всё нагнетая своим жалким, раболепным поведением, — ну разве что он мне из дома не разрешал выходить, — всё же добавил Хэтфилд, снижая тон голоса до едва различимого, придавленного внутренними страхами шёпотом, — у меня была такая цепь длинная, как от мотоцикла, но я мог отойти от кровати к ванной, например. Всё хорошо, за меня не беспокойся. — И это по-твоему «хорошо»? — столь же тихо промолвил Дэйв, печально вздохнув и устремив свой взгляд вниз, на монотонную, по-прежнему светло-красную дорогу, задумчиво слушая шаги трёх пар ног. В каком направлении шли? Да понятно же, и гадать не надо. — Джеймс, — с недовольством позвал его Ларс, всё же желая прервать едва завязавшееся общение, — я не хочу, чтобы ты его трогал, лучше меня за руку возьми. Слышишь? — уже скорее даже прикрикнул он, прожигая недружелюбным взглядом Дэйва. — Да, Мастейн, это я к тебе вообще-то обращаюсь — отпусти его, он теперь моя собственность. Всё ещё побаивающийся страшного возмездия подросток был готов повиноваться, но при всём желании не мог — вырвать намокшую от страха ладонь не давал ему сам Хэтфилд. У собственности появилась воля, к удивлению всех присутствующих — Дэйва это так обрадовало, что тот аж сильнее ухватился за твёрдую горячую руку, вновь внушавшую былое чувство защищённости; Ларса же, наоборот, расстроило и даже оскорбился, вон как весь помрачнел, нахмурился, личико своё скривил — ни дать ни взять капризный ребёнок, которому мама не согласилась покупать новую дорогую игрушку. — Ну уж нет, так дело не пойдёт, — рассерженно ответил блондин, резко помотав головой, — мы столько раз это с тобой обсуждали; я — не твоя вещь, я — свободный человек, и буду делать то, что мне покажется нужным. — Так держать, Джейми, — похвалил его Мастейн, усилив хватку. Они вдвоём вновь шли на риск — прямо как раньше, и именно это внушало подростку новую надежду если уж не в светлое будущее, то по крайней мере, не в самое мрачное и угнетающее. Он уже начал было опасаться, что окончательно сдавшийся Хэтфилд, примирившись с порядком вещей, начнёт постепенно его забывать, разрушая ставшую столь прочной, оттого и так болезненно рвущуюся связь, но беспокойства оказались лишними — вот он, Джеймс, трепетно и любяще держит его за руку, с неизменным обожанием смотрит в его глаза и ничего, совсем ничего не боится. И зря он переживал. — Что-то это зашло слишком далеко, — Ларс остановился и угрожающе уставился на ответившего его тем же взглядом рыжего, — мне кажется, или ты немного забываешься, — Ульрих попытался взять Джеймса за вторую руку, но тут же получил показавшийся Дэйву болезненным удар по собственной, что не могло не усилить его гнев, — вот-вот, о чём я и говорил… Я думал, за эту неделю мы уже определились с ролями, но похоже, кому-то нужно объяснить всё нагляднее. Заранее готовый к возобновлению драки, Мастейн предусмотрительно встал в стойку, собираясь постоять за себя и Джеймса, если придётся. — Давай разберёмся по-мужски, без этих твоих штучек-дрючек, — со злостью выговорил он, схватив Ларса за воротник рубашки, — посмотрим, кто кого, только ты и я, Ульрих. — С тобой вообще не разговаривали, чего лезешь, Мастейн? — лениво и неторопливо бросил в его сторону Ларс, не утруждая себя даже поворотом головы. — Помолчи лучше. Это маленькое ничтожество ничего не боялось — думает тут, что ему можно говорить, что в голову взбредёт, причём абсолютно безнаказанно и чтобы все ещё подчинялись его приказам. Не желая примириться с этим раскладом, охваченный злостью Дэйв потащил оторопевшего от неожиданности Ульриха на себя, отошёл вместе с ним на безопасное расстояние от Джеймса и изо всех сил ударил в лицо, примерно в то же место, куда бил только недавно. Однако на этот раз Ларс, уже ждавший нападения, на удивление умело уклонился, локтями блокируя удар. Дэйва это лишь раззадорило — неужели эта малявка считает, что способна выдержать его разожжённый праведным гневом натиск? Ульрих и драться не умел нормально — лишь защищался и бегал, как девчонка, разве что изредка пытаясь пнуть рыжего ногой или своим слабым, не знакомым с драками кулачком. Должно быть, ещё бы стал пытаться за волосы тянуть, да вот Дэйв уже успел предусмотрительно стянуть их в тугой хвост, чтобы не мешали в бою. Впрочем, для девчонки Ульрих всё же был невероятно стойким — нечаянно пропустив очередной молниеносный удар со стороны Мастейна, вполне себе прилично разбиравшегося в боевых искусствах и даже обладавшего самым настоящим чёрным поясом, Ларс падал на землю, вскрикивая своим высоким голосом, хватаясь за лицо или живот, а затем в ту же секунду поднимался на ноги, полностью игнорируя боль. Новая атака пришлась на лицо, меж торопливо, оттого и неправильно поставленных локтей; на этот раз кулак прошёлся под бровью, едва ли не попадая в заранее зажмуренный глаз. В этот же момент где-то что-то треснуло; звук напомнил Дэйву хруст переломанной кости и одновременно поразительно близкое попадание молнии. Должно быть, больно до жути. Как он вообще до сих пор держался? — непонятно; симпатичная остроносая физиономия успела превратиться в кровавое, едва ли узнаваемое месиво, модная одежда Ульриха местами была порвана, коленки стёрлись в кровь, а он всё вставал, с удивительным желанием победить продолжал пытаться атаковать крайне поражённого этим Дэйва, уже порядком подуставшего от постоянной беготни и напряжения. Любой другой человек давно бы потерял сознание или же хотя бы подал знак рукой, принимая поражение, упрашивая прекратить избиение, а этот мерзавец всё держался, никак не соглашаясь понять, что перед преисполненным яростью Мастейном он совсем бессилен. Пытаясь отдышаться после очередной череды ударов, закончившихся для Ларса рассечённой скулой и выбитым зубом, вместе с внушительным количеством крови вылетевшим на дорогу, Дэйв стоял рядом, полусогнувшись, устало оглядывая свои сбитые костяшки кулаков, отработавших как надо. В ушах подростка всё ещё слышался совершенно неприятный, зубодробительный треск, сердце безумно колотилось, а с висков градом падали горячие капли пота. Занятый мыслями и отдыхом, он и не заметил, как вновь поднявшийся с земли Ульрих подошёл сбоку и слабо, как-то вынужденно и даже неохотно задел своим маленьким острым локтём поясницу в опасной близости к рёбрам. Мастейну было не больно — разве что перехватило дыхание, но и его он, не раз имевший дело с подобными вещами, проворно восстановил. Гордо выпрямив спину, он с презрением оглядел вновь готового защищаться Ларса. — Нормально бить не можешь, пидорас? — со злостью спросил Дэйв, сплёвывая на землю. В слюне красной ниточкой просматривалась струйка крови — верхнюю губу неприятно саднило, и та ощущалась немного припухшей. Аж стыдно стало, что ему удалось пропустить удар этого подонка, да ещё и не заметить этого в пылу ярости. — Когда же ты упадёшь, падла? Видел хоть свою рожу, тварь? — не без усилий приподняв натруженную правую руку, кажущуюся необычайно тяжёлой после длительных нагрузок, Мастейн ткнул пальцем в изувеченное лицо Ульриха, слабо поднявшего на него заплывшие очертания глаз. Огромные зрачки, расширенные адреналином и, должно быть, чем-то ещё двумя чёрными шарами отражали его собственную лохматую рыжую голову. — Ты что, закинулся чем-то, торчок несчастный? Догадка появилась у подростка быстро, но уже заимела все свои подтверждения — избитый до неузнаваемости, но совсем не подававший виду, ни плачущий, ни умоляющий о пощаде, а лишь тяжело, устало дышащий Ларс не чувствовал ни боли ни усталости; в отличие от Дэйва, уже успевшего выбиться из сил, тот держался всё так же непринуждённо, отчего-то совсем не подавая интереса к противнику. Интересно, когда же он успел? Ларс в целом вёл себя на редкость странно — совсем забыл и о Джеймсе, к счастью для последнего, и о своей магии, вполне способной выручить его в уже столь угрожающий для жизни момент, и даже обошёлся без своих язвительных комментариев, ограничившись лишь простым и немного примитивным, но многозначительным жестом в виде среднего пальца, показанного Мастейну своей окровавленной рукой. Измотанный затянувшейся дракой, ничего не понимающий и по-прежнему пребывавший в лишь немного разреженной усталостью ярости, Дэйв ничего не мог с собой поделать — уже неспособный мыслить адекватно, он лишь разозлился ещё сильнее — на Ульриха, на жизнь, на эту весьма нелепую ситуацию. В ушах по-прежнему невыносимо трещало, и это загадочное, непрекращающееся эхо вывело его окончательно. Движимый эмоциями и гормонами, рыжий из последних сил ударил бездвижно застывшего на месте Ларса в живот, а когда тот упал и попытался отползти, принялся лихорадочно, самозабвенно бить беззащитное тело ногами, с ужасающим ликованием слушая какие-то мокрые, хлюпающие звуки, явно напугавшие бы постороннего наблюдателя. Помнится, в какой-то момент он придавил туловище тщетно старавшегося высвободиться парня ногой, присел рядом и уже в край потеряв рассудок, с неожиданной для себя силой вырвал из кирпичной кладки здоровенный красноватый булыжник и принялся им неистово бить Ларса куда только доставала рука — и в челюсть, уже не один раз сломанную, кроша остатки костей, и в живот, и в голову, не обращая внимание на то, что импровизированное оружие уже успело полностью покрыться кровью, стремительно льющейся из в безумстве нанесённых ран. Мастейн уже не видел ничего перед собой — только слышал звуки своих ударов и параллельно с ними раздававшиеся истошные вопли Ульриха, с каждым разом вырывавшиеся всё тише из его охрипшего горла. Вскоре затихли и те; перепачканная кровью подошва ритмично била нечто сплошь окровавленное, мягкое и больше не способное шевелиться. Потерявший над собой контроль Дэйв остановился лишь когда сам начал задыхаться, полностью выбившись из сил. Тут-то к нему и вернулась власть над происходящим, а вместе с ней и чудовищное осознание того, что он натворил. Его ужасно трясло, прямо как при лихорадке; успел бы Мастейн незадолго до свершения этого ужасного акта поесть, его бы сразу вырвало рядом со зловонной зеленоватой лужей желчи, которой стошнило Ларса, когда Дэйв раз и навсегда отбил ему печень вместе с остальными внутренними органами, такими хрупкими и мягкими, явно не имевшими никакого шанса выстоять перед неконтролируемым напором кулаков и ботинок рыжего. — Я убил его, — поражённо прошептал Мастейн, не веря своим словам, но тут же встречаясь глазами с кровавым трупом, лежавшим перед ногами в качестве их доказательства. Капли крови на одежде Дэйва начинали подсыхать тяжёлой коркой, которую едва стоявшему на ногах подростку захотелось незамедлительно стряхнуть. Это ничуть не поможет избавиться от страшного греха, который он теперь был вынужден нести на своих плечах, только вот он всё равно принялся торопливо, болезненно сильно хлопать, вскоре даже бить себя по коленям и рукам, избавляясь от чужой крови на своих рукавах и штанинах. Отчего-то та совсем не напоминала своими свойствами жидкость — она больше походила на пыль, крошечные кусочки глины и грязи, словно бы за это время Мастейн успел усердно проработать смену на стройке, а не убить человека. Кровь на ладонях вдруг тоже обратилась в пыль; вытерев руки об одежду, Дэйв нагнулся к дороге. В безвольно распростёртом теле трудно было узнать Ларса; даже не верилось, что это ужасающее одним своим видом нагромождение искорёженной плоти, крови и костей когда-то было симпатичным пареньком, к его собственному несчастью имевшим дурную привычку говорить слишком много. Единственный уцелевший глаз Ульриха был широко раскрыт в предсмертной муке вперемешку с испугом, из пробитой кирпичом грудной клетки не доносилось ни вздоха, кругом была разлита кровь вместе с красноватыми ошмётками чего-то неопределённого, но явно раньше являвшимися частями этого уже окончательно мёртвого, изувеченного тела. Сдерживая рвущийся из глотки крик, Мастейн осторожно дотронулся до окровавленного лба Ларса, медленно провёл рукой вниз, закрывая выпученный в агонии глаз, не выдержав уставленного на себя взгляда, в котором подросток неожиданно для себя увидел строгий укор и осуждение. Что же скажет Джеймс? Сможет ли он вообще относиться к нему как к человеку после содеянного? Дэйв даже думать об этом не хотел. Не в силах оторвать взгляд от творения своих рук, навсегда покрывшихся уже больше не смываемыми пятнами крови, — кровь, разумеется, являлась чисто метафорической, ведь настоящая по совсем непостижимой причине отчего-то вдруг сразу же стала пылью и тут же испарилась в душном, горячем воздухе, — Мастейн не мог ни сдвинуться с места, ни прекратить думать о том, что же наделал, и что ничего вернуть назад уже было невозможно. Подобные душевные потрясения болезненно сказывались на нервах — если бы кто-то в этот момент подошёл к рыжему, будь то Джеймс или кто-то ещё, желая утешить или наказать за содеянное, несчастный Дэйв ничего бы не смог с собой поделать и тут же бы разрыдался, в потоке слёз раскаиваясь в страшном преступлении. Нет, это невыносимо, это так давило и раздирало изнутри и без того израненную душу — хотелось даже оказаться на месте Ларса и спастись от непрерывных страданий. Порой неуместно суеверный и чтивший старые ритуалы, Мастейн осторожно дотронулся до мягкой, безвольно отброшенной в сторону руки Ульриха, вывернутой под неестественным углом и положил её на грудь рядом к второй, прижатой к ней в уже лишившейся смысла попытки защититься. Некоторое время он так и сжимал ладонью крохотные пальчики Ларса, с удивлением отмечая, как недавно по-девичьи мягкая, бледная в тех немногих местах, куда не попала кровь, кожа грубела и темнела на глазах. И неожиданно произошло нечто, совсем уже не поддающееся никаким объяснениям — истерзанное, забитое до смерти тело внезапно превратилось в большую груду изломанных кирпичей. Изнеможённый переживаниями и дрожащий всем телом, Дэйв всё же заподозрил неладное и нашёл в себе силы обернуться. В отличие от своего убитого и ныне несуществующего двойника, Ларс, живой и невредимый стоял и смотрел на него с нескрываемым ликованием. Медленно и нежно его рука гладила растрёпанные волосы мертвенно-бледного, остекленевшими глазами смотревшего в пустоту Джеймса, усевшегося прямо на дорогу, полные розовые губы едва различимо шептали что-то утешающее на ухо блондину, а глаза, злые и счастливые, были направлены прямиком на Мастейна. Что-то оборвалось внутри рыжего, как только тот внезапно осознал, откуда же доносился тот ужасающий треск. Совсем немигающий и застывший в своей полусогнутой, расслабленной позе, Хэтфилд глядел не на него, а будто бы сквозь. Его шею тяжёлым, невыносимо блестящим ужасающим ожерельем стягивала массивная цепь, тянущая к левой руке Ульриха. Сверкающий на неожиданно выглянувшем солнце металл слепил глаза, словно желая их прожечь до основания. Дэйв крепко зажмурился и вдруг безвольной куклой упал рядом с кирпичной горой, уже совсем не способный подняться. Звякнула железная цепь, послышались торопливые шаги в его сторону, но Мастейн больше никак не реагировал на них, так и продолжая лежать с закрытыми глазами, совсем не проявляя интереса к тому, кто никак не мог оставить его в покое. — Давай, вставай, — маленькие руки Ларса старательно трясли его уставшее, всеми клетками болевшее тело, неприятно давя на полученные в драки синяки, — ты тут не на курорте, нам пора идти. — Отстань от меня, — слабым голосом прошептал рыжий, пытаясь отмахнуться от назойливых пальцев, пытавшихся залезть в его волосы, — я никуда не хочу, — измотанный до полусмерти и едва пребывавший в сознании, Дэйв не без стыда ощущал, как напряжённые слишком долгое время нервы неизбежно сдавали, и вместе словами с губ срывались сдавленные, жалобные всхлипы, — прекрати, пожалуйста, я больше так не могу. — Ни в коем случае не отстану, — Ульрих, сначала было замолчавший и тем самым внушивший Мастейну кратковременную, слепую и лишённую всех шансов на жизнь надежду, заговорил снова, нагло усмехаясь. Всем своим поведением он словно высасывал жизнь из неподвижного тела рыжего, явно упиваясь страданиями бедного мальчика, — осталось совсем немного, пойдём, — мнимая снисходительность тоже не принесла результатов, отчего осознавший это Ларс предложил свою другую, не менее отвратительную идею, — ой, а я придумал, вот это тебе точно поможет взбодриться. Собрался ли он бежать со всех ног в вероятно существовавшую здесь кофейню, чтобы угостить Дэйва чашечкой горячего капучино? Или же решился пуститься во все тяжкие и откуда-то добыть пакетик с ранее любимыми рыжим стимуляторами, чтобы безвозмездно и щедро подарить ему уже подзабытую, сильную и навязчивую синтетическую бодрость? Может, вместо этого Ульрих решился просто-напросто окатить мирно лежавшего в бессильной полудрёме подростка ведром ледяной воды? Да нет же, всё проще — он вновь будет его бить; никогда не мыслящий позитивно, Мастейн предвидел лишь этот исход, что вскоре и произошло. Боль обрушилась на его тело ожидаемо, но стремительно — она была по обыкновению сильной, всепоглощающей, сразу же выбивающей из глотки крики и порождающей в мыслях мольбы о пощаде; но кроме всего этого, она оказалась совсем бестолковой, абсолютно бессмысленной. Страдания не заставили Дэйва и головы поднять — слишком обессиленный, чтобы встать на ноги, но всё отчаянно решивший сопротивляться и сохранять за собой право выбора своих же действий, он так и продолжил лежать без единого движения. — Ну что за упрямое животное? — недовольно воскликнул Ларс откуда-то издалека; должно быть, отправился за подмогой, ведь буквально в ту же секунду раздался грохот цепи, отозвавшийся болью в сердце подростка, не перестававшего беспокоиться за своего возлюбленного, находившегося в ещё более ужасающих, несовместимых с полноценной жизнью условиях, чем он. Да уж, Ульрих вёл себя донельзя предсказуемо, только вот всё равно все решения оставались за ним; верно угадывая все его дальнейшие действия, Дэйв продолжал лежать на холодном безжизненном кирпиче, горько думая, что же произойдёт дальше, и осознавая, что в любом случае не сможет это предотвратить, сколько бы не будет сопротивляться. — Джеймс, подними его, у меня больше нет сил с ним бороться. Услышав имя любимого, подросток всё же открыл глаза и сквозь белёсую пелену слёз в самом деле смог разглядеть очертания знакомой фигуры. Мысль о встрече с Хэтфилдом, пускай и столь извращённой, неестественной и в корне неправильной — не так они должны общаться; не из-под палки и зоркого взгляда коварного надзирателя, а в спокойной и уютной атмосфере, лёжа в кровати или гуляя по ночному городу, утопая в романтическом свете его огней — грело душу несчастного Дэйва. Появление Хэтфилда было готово растопить охвативший его сердце лёд, разожжённый огонёк надежды ярко засверкал вопреки не перестававшему за ними следить Ларсу, вопреки красным кирпичам, забрызганным кровью, вопреки всему на свете. Мастейн в самом деле уже почти поверил в своё неожиданное спасение, отчего и испытал разочарование в самой его сильной степени, как только с надеждой заглянул в глаза блондина, подошедшего к нему вплотную. Эти два голубых омута, всегда выразительные и бесконечно красивые, в которых в самом деле можно было утонуть, разом лишились своего живого блеска, стали напоминать лишь два небольших куска гальки, до неузнаваемости сточенных яростью стихии. Джеймс вновь смотрел сквозь него, куда-то в землю — охваченному новым ужасом Дэйву даже показалось, что он вообще не видит, настолько его глаза стали пустыми и выцветшими, аж смотреть стало больно. Бледные бескровные губы Хэтфилда были сомкнуты в тугую, невзрачную нить, посеревшее лицо не выражало ровным счётом ничего — спокойное и умиротворённое, но не как у обычного расслабленного человека, а холодного трупа, уже не могущего как-либо переживать и отошедшего от быта повседневной жизни, оно привело и без того потрясённого подростка в ещё больший испуг. Ничего не говоря, Джеймс нагнулся над ним, в готовности вытягивая руки. Отросшая до середины шеи шевелюра плохо скрывала чудовищного вида дыру над его левым ухом, уже больше не кровоточащую и даже начавшую постепенно бледнеть, но всё ещё сильнее усиливающую сходство с трупом. Над Дэйвом стоял самый настоящий живой мертвец, сосредоточенно тянущий к нему свои руки. Однако прикосновение знакомых пальцев оказалось на удивление таким же нежным, пробуждающим старые воспоминания — Дэйв, страшно напрягшийся всем телом, против воли выжимая из него это последнее усилие, внезапно обмяк в тёплых руках любимого, из глаз полились столько времени сдерживаемые слёзы жалости и разочарования, рот едва приоткрылся, кое-как выговаривая наполненные тщетным протестом слова: — Я никуда не пойду, Джейми, — с трудом произнёс рыжий, безвольно всхлипывая и утирая рукой покрасневшие щёки. — Придётся, — надломленный голос Хэтфилда резал слух, делая всё лишь ещё хуже, — прости меня. Дэйв слабо кивнул головой, больше не пытаясь противостоять неизбежному. Оказавшись в воздухе и чувствуя, как Хэтфилд крепко прижимал его к себе, — в точности как раньше, оскверняя эти практически священные воспоминания чернотой злой реальности, — рыжий сделал последний выдох перед тем, как с невероятным облегчением потерять, наконец, сознание. Сопротивляться уже не было сил.