sl33p t1ght

Маленькие невзрачные домишки, противоположно им яркие и заметные издалека вывески немногочисленных магазинов, оформленные преимущественно в красных цветах, мелькали перед глазами Дэйва, понуро оглядывавшего новую для него местность. Большую часть времени он старательно притворялся спящим, невольно слушая не самого приятного содержания диалог, завязавшийся между Джеймсом и Ларсом. Никто из не подозревал о наличии постороннего слушателя, но так было даже лучше — какая уже разница, раз он всё равно не сможет вмешаться и что-то предотвратить? — А здесь вполне себе красиво, — вполголоса заметил Хэтфилд, устало вздыхая — должно быть, прилично утомился, пока нёс на руках Дэйва, решительно не желавшего вставать. — Смотри и запоминай, — назидательно ответил Ульрих, с раздражением посматривая на то, как блондин напрягал руки, делая вид, что ему совсем не тяжело и нет желания отдохнуть, — ты ещё долго не сможешь выйти на улицу, я не хочу, чтобы ты контактировал с кем-то из них, — Ларс презрительно скривился, вероятно, припоминая полоумных поселенцев городка, — слушай, чего ты его тащишь? Сам ходить, что ли, не может? — в этот момент разом зажмурившийся Дэйв получил весьма болезненный тычок в плечо и едва ли не раскрыл свою маскировку, с трудом сдержав крик. — Дай мальчику поспать, — Джеймс лишь ещё сильнее прижал его к себе и отрицательно покачал головой, — успокойся уже, он больше ничего тебе не сделает. К несчастью, сказанное Хэтфилдом в самом деле являлось не самой приятной, болезненно признаваемой правдой — Дэйв уже никак не мог помешать своему врагу, безусловно одержавшему победу в их продлившемся не один год противостоянии. Вот, теперь Ларс горделиво шагает впереди, придерживая окончательно им заполученного Джеймса за руку, а он, весь покрытый синяками, многократно униженный и сломленный, мёртвым грузом лежит в последних в своей жизни объятиях когда-то так горячо любимого и всецело принадлежавшего ему человека, горестно осознавая, что всё это уже в прошлом, и недолго продлившаяся жизнь, наполненная и радостями, и невзгодами, вот-вот навсегда оборвётся, и ничего с этим уже не поделаешь. — Ну ладно, — всё же пошёл на уступки Ульрих, — неси, если так нравится надрываться, — в своих мыслях Дэйв обиженно фыркнул — весил-то не настолько много, да и сам Хэтфилд не раз называл его лёгким как пушинка, — ой, а посмотри туда, — в указанной стороне виднелся маленький, совсем неприметный и наверняка плохо продававший свою вряд ли кому-то нужную продукцию магазин спорттоваров. Вполне себе неудивительно — неужели кто-то из этих человекоподобных существ, давно оставивших за ширмой полноценной жизни всё мирское, будет усердно и увлечённо следить за своей формой? Впрочем, это в самом деле было в интересах блондина, и Ларс, маленький подонок, уже успел всё о нём прознать к новой порции ревности со стороны Мастейна, — может, тебе там что-то купить? — Ну купи, — казалось бы, Джеймс выглядел совсем незаинтересованным и воспринимал весь непрерывный поток слов изо рта Ларса как нечто слитное и неразличимое, несущее вечно одинаковый, едва ли существующий смысл, — только я сам выберу, а то возьмёшь какие-то гантели по два кило, думая, что этого до меня достаточно — больше же ты не дотащишь. Обиженный и немало пристыженный весьма справедливым замечанием, Ульрих тут же надул губки и скрестил руки. Правда колола глаза — неслабо продвинувшийся в магических способностях, о физических Ларс и напрочь забыл — хоть за этим превосходство всё же оставалось уже практически полностью лишившегося преимуществ Хэтфилда. — Бери кирпичи и поднимай вместо своей штанги дурацкой, — сначала было отрезал Ульрих, но едва Джеймс, к невероятному разочарованию и боли рыжего, просяще, в самом деле низменно, с ужасающим сходством с собакой, умолявшей своего хозяина о том, чтобы тот потрепал её за ушком, заглянул в его глаза, всем своим видом вызывая новое, так отвратительно закрепившееся за ним чувство жалости, Ларс сразу же смягчился, — ну хорошо, будешь себя хорошо вести, без закидонов, не как сейчас — куплю тебе что-нибудь, обустроишь себе целый спортзал, места у меня много, только вот сначала тебе придётся это заслужить, тут ты одними своими красивыми глазками не отделаешься. Хомячку купят колесо для бега, чтобы тот не скучал — вот такая ассоциация сразу же родилась в голове подростка, невольно слышавшего весь разговор. Унижение Хэта было направлено исключительно на него, но ощущал его даже сам Дэйв, по-прежнему чувствовавший себя причастным к тому, что происходило. Он сделал всё, что мог, даже больше, это его ужасно вымотало и физически, и морально, тело нещадно ныло от причинённой Ларсом боли, на душе творилось вообще непонятно что — казалось бы, всё, что можно раз за разом давало ему выразительные знаки успокоиться и принять всё как есть, но рыжий не унимался. Сколько бы он ни старался, ощущение, что только он был виновен в том, как теперь обращались с Хэтфилдом, никак не желало спадать на нет, нежеланной опухолью разрастаясь всё больше. — Видишь эту кофейню? — не унимался Ульрих, явно желая добить их обоих: Джеймса — ясно для чего, этот маленький больной ублюдок хотел себе не дикого волка, а дрессированного, послушного пёсика, не имея ни малейшей догадки, что настоящие, гармоничные и здоровые отношения строятся отнюдь не на полнейшем подавлении чужой воли, а на двустороннем согласии и доверии, которое ему приходилось выбивать из несчастного Хэтфилда силой; ну, а Дэйва — так, уже бесцельно, не ради мести или извращённого понятия справедливости, а исключительно для своих эгоистичных целей, просто чтобы в лишний раз потешить и покормить мерзкий жирный отросток своего необъятного самолюбия. — Да вправо смотри, слева помойка какая-то! — прикрикнул Ларс на блондина, в самом деле настолько не придававшего значения его словам, что решительно перестававшего их различать. Услышав, как высокий голосок Ульриха разом зазвучал громче, Джеймс поднял полуопущенную голову, встряхивая ей словно после долгого сна, но больше никак не реагируя; неволей приняв в лоб новый ослепительно-белый разряд выпущенной Ларсом молнии, он болезненно поморщился, но всё же повернулся в указанном направлении.  — Ну да, — абсолютно апатично, без малейшего намёка на заинтересованность ответил Хэтфилд, явно давно уже желавший, чтобы столь нездорово и маниакально увлёкшийся им Ларс от него хоть ненадолго отстал, — симпатичный домик такой. — А то, — щёки подростка покраснели от похвалы, а губы растянулись в самодовольной улыбке — должно быть, к своей работе тот относился вполне себе ответственно, что даже Дэйва на минуту заставило задуматься, что уже не совсем адекватно мыслящий и уж точно не полностью психически здоровый Ларс всё-таки пытался сделать окружающий его мир лучше, пускай и не всегда так, чтобы это нравилось кому-то, кроме него самого, — а ты должен поактивнее радоваться — пока что ты сидишь дома, и покидать его тебе нельзя, но вот закончится стройка, будем ходить сюда вместе, пить латте, кушать сладости, — погружённый в свои фантазии, Ульрих задумчиво посмотрел в небо, с трогательной надеждой оглядывая нагромождение досок на крыше недостроенного здания, — ты не представляешь, как я долго всех уговаривал, — он дотронулся до плеча блондина, отчего Дэйв вновь недовольно поморщился, искренне соболезнуя Джеймсу, вынужденному терпеть его назойливое общество, — ходил тут, убеждал, что городу действительно нужна эта кофейня; они-то уже напрочь позабыли, каково это — сидеть с чашечкой горячего кофе, смотреть в окно, отдыхать… А вот мы не забудем, — хватка тоненьких, но сильных пальцев стала крепче; Мастейн даже сам мог её почувствовать, а к внезапно лишившемуся уверенности голосу Ларса примешалось явно слышимое отчаяние, — мы ничего не забудем, Джейми? «Пустая надежда, — цинично заметил рыжий в своих мыслях, — всё вы забудете, и Джеймсу хотя бы от этого станет лучше — был бы я на его месте, точно бы предпочёл окончательно выпасть из реальности, чем существовать в той, в которой есть ты, жалкий неудачник.» Порождаемый ситуацией негатив так бы и продолжил гнусными сорняками разростаться в голове Дэйва, если бы его не прервало нечто; совсем уж незначительная, но разом тронувшая Мастейна мелочь — пока Ульрих всё засматривался на своё будущее убежище, которое наверняка сам бы и снёс спустя несколько лет, окончательно перестав видеть в нём необходимость, Хэтфилд воровато огляделся по сторонам, улыбнулся краем рта, на момент сбрасывая с себя оковы своей начинающейся депрессии и торопливо, но чувственно поцеловал Дэйва в лоб. Внутри него что-то вздрогнуло, надорвалось — все мысли, в большинстве своём абсолютно мрачные и пессимистичные, разом прекратили своё существование. — Твою мать! — Ларс аж побагровел от возмущения. Напряжение, молниеносно поразившее Джеймса, до этого пребывавшего в мрачном непоколебимом спокойствии, передалось и Мастейну. Рискуя выдать себя, он снова открыл глаза и ожидающе уставился на Ульриха, в очередной раз настроенного прервать их уединение и приготовился к новому плаксиво-крикливому всплеску его гневу, но, к величайшему облегчению всё обошлось — гнев в самом деле опять поглотил тщедушное тельце противного мальчишки, но оказался направлен в совсем противоположную сторону. — Сколько раз я объяснял этим строителям, какой будет веранда, а они что делают?! — взбешённый тем, что всё вновь шло не по плану, Ларс в ярости потряс попавшего под горячую руку Хэтфилда, бесконтрольным импульсом направляя тоненький разряд молнии в его голову. Ничем его не заслуживший и совсем к нему не готовый, Джеймс едва ли не выронил из рук Дэйва, зашипев от боли. — Ох чёрт, — сразу же опомнился пока что способный осознавать свои ошибки Ульрих, — прости, я не хотел. Я пойду, нужно мне кое-что обсудить с этими тупоголовыми баранами, а ты жди меня здесь, милый, и никуда не уходи, — недоверчиво покосившись на Хэтфилда, вновь погрузившегося в беспросветное, безрадостное спокойствие, он сердито погрозил ему пальцем, — а то накажу. Ушёл, в самом деле ушёл — Дэйву даже и не верилось! И похоже, этого ждал не он один — оставшись без присмотра пары зелёных, вечно ревнующих глаз, Джеймс сразу оживился и, не превращая изредка поглядывать в сторону цементной крепости, скрывшей за собой своего мучителя, вновь наклонил голову к мирно лежавшему на его руках подростку. — Спишь, радость моя? — ласково спросил он, приподняв Дэйва чуть выше. Крайне обрадованный наконец-то выпавшей возможностью поговорить, Мастейн уже собрался было ответить, как вдруг Ларс, видимо, всё ещё остававшийся начеку, заинтересованно выглянул через пока ничем не заделанную бетонную прореху в стене, готовую вскоре стать окном и внимательно выгляделся в их лица, старательно прислушиваясь. Очередное разочарование пополнило и без того отнюдь не короткий список — пообщаться всё же не удастся. — Ладно, так и быть, спи, — наверняка, не раз за сегодня выведенный из душевного равновесия, но никак до этого не подававший виду, Хэтфилд в упор проигнорировал угрозу, должно быть, решая, наконец, всё пустить на самотёк и довольствоваться любой возможности расслабить истощённые недельным напряжением нервы, — представляю, как ты устал, — всё же чуть потише заметил блондин, обращаясь к своему спящему собеседнику, на самом деле, способному слышать всё. Возможно, и об этом Хэт догадывался — подобное было в их отношениях не в новинку; за всё время, пока они были вместе, за Джеймсом закрепилась несколько странная привычка во всю откровенничать с Мастейном, причём в то время, пока тот спал. Это сразу придавало Хэтфилду уверенность — многие вещи тот бы ни за что не выдал Дэйву бодрствующему, а вот именно спящий имел право на абсолютно все тайны. Даже в тот момент, когда рыжий, давно просёкший фишку и заимевший за собой ответную тенденцию притворяться, всё же ненароком спалился и сразу же, пойманный с поличным, во всём признался, Джеймс не перестал так делать. Наблюдение за Дэйвом, ровно дышащим и раскинувшимся на кровати в самой непринуждённой позе, созерцание его общей безмятежности и спокойствия явно помогало делу; случались раз на раз в их отношениях небольшие, но требующие скорейшего решения проблемы, появлялись временами пока что маленькие трещинки несогласия — всё удавалось решить, причём самым правильным и здоровым способом — разговором, всё же включавшим в себя эту маленькую, немного странную, но милую особенность. — Весь в синяках, — с сожалением заметил Джеймс, не прерывая монолог, — бедный ребёнок… Ничего, отдыхай, и всё заживёт, — оставив на виске рыжего очередной поцелуй, Хэтфилд вновь посмотрел по сторонам. Заметил ли он что-то, вернулся его наблюдатель? Мастейн мог лишь догадываться — да, блондин скорее всего, давно уже знал, что он притворяется, но тем не менее, едва он заставал своего слушателя с открытыми глазами, пристально за ним следившими, то тотчас же умолкал и смущённо куда-то уходил, не так уж и горя желанием изливать душу в полноценном диалоге. Поэтому и пришлось подростку снова строить из себя спящего, теряя значительную часть так необходимой сейчас бдительности, — мне так жаль, что скоро всё закончится, Дэйв, если бы я мог что-то исправить, — ненадолго прервав речь новым поцелуем, Джеймс заговорил снова, ещё крепче прижимая к себе хрупкое тело Мастейна, — если тебя хоть это способно утешить, то знай: я тебя ни за что не забуду, что бы тут не произойдёт, что бы этот гад не выкинет, только ты навсегда останешься в моём сердце. Наступившую тишину, источавшую лишь сплошную, безутешную тревогу хотелось как можно скорее прервать, остановить очередной наплыв всестороннего мрака хоть какой-то фразой, хотя бы одним словом, может, даже просто поднять голову и улыбнуться, но даже это Дэйв, вновь осознавший свою скорую смерть, сделать никак не мог. Трогательное признание Хэтфилда заставило его с немалым трудом сдержать новые слёзы — конечно, приятно было слышать, что о тебе всегда будут помнить, только вот в чём смысл этих новых, уже нарочно причиняемых себе страданий, раз ничего уже нельзя будет вернуть? Джеймсу и так предстоит пройти через многое, так ещё и эти воспоминания — кому они нужны? Они только всё усугубят. — Ты ведь меня слышал всё это время, мой мальчик? — вновь заговорил Хэтфилд, ожидая ответной реакции. — Можешь больше не притворяться, теперь уже всё без толку, — когда Дэйв, отныне движимый только желанием сделать Джеймсу лучше и хоть ненадолго скрасить его тяжёлую судьбу, понял, что от него было нужно и открыл глаза, блондин слабо улыбнулся ему в ответ и продолжил, — молодец, я ведь хочу напоследок нормально поговорить с тобой, может, даже твой голос услышать, как тебе такая идея? — Джеймс, — тихо позвал его рыжий. Говорить не хотелось ничего, как и придумывать, о чём именно — Дэйв подал голос исключительно из-за просьбы Хэтфилда, но вот совсем не знал, что же ещё добавить. Своё существование он уже мысленно вычеркнул из жизни Джеймса и даже сам желал, чтобы тот сделал то же самое. Так ведь будет лучше для него самого, верно? Просто многократно лучше — только вот язык совсем не поднимался такое сказать, чтобы уже окончательно расстроить и без того подавленного человека. Нет, он ведь не изверг какой-то и не садист — на ядовитые шипы колкостей и оскорблений Мастейн был вполне себе способен; он мог высказать это в адрес кого угодно, но только не Джеймса, — не скучай там сильно, хорошо? Я верю, что когда-нибудь ты и это переживёшь и снова будешь счастлив. Ответом послужил тяжёлый, наполненный печалью вздох. Испугавшийся сделать лишь всё хуже своими словами, Дэйв собрался было извиняться и утешать своего возлюбленного, но осёкся на первом же слове, заметив приближавшегося к ним Ларса, с недовольным видом покидавшего постройку. Не успев произнести и слово, рыжий сразу же прикрыл рот в сильном страхе — уже больше не за себя, его-то дни так или иначе уже были сочтены; нет, переживал он за Хэтфилда, искренне опасаясь накликать ему новых бед по своей вине. Впрочем, как выяснилось вскоре, Джеймс, решивший в последний раз собраться с духом и проявить достойную уважения смелость, особого внимания не обратил на Ульриха и вздохнул так от того, что всего лишь устал — неудивительно, ведь с тех пор, как он взял Дэйва к себе на руки, прошло уже немало времени. Избавившись от своей ноши, — подростка осторожно поставили на пол, — Хэтфилд с облегчением встряхнул затёкшие руки, расправил плечи, немного прошёлся кругом, отдыхая, а затем вновь вернулся к Мастейну, заключая того в крепкие, последние в его жизни объятия. — Счастлив я могу быть разве что с тобой, милый, — прошептал Джеймс, медленно водя рукой по его волосам, — а с ним — уже точно не буду. Отчего-то Дэйв, питавший непоколебимое уважение к Хэтфилду, казавшемуся в его глазах самим воплощением мужественности и стойкости, стыдливо полагал, что если рано или поздно их нервы не выдержат и дадут уже неизлечимую трещину, то сначала это произойдёт именно с ним, но как выяснилось, тут он ошибался — первым начал сдавать позиции сам Джеймс, уже больше его не утешавший, а лишь пытавшийся сам успокоиться, неизбежно проигрывающий в неравном бою с захлёстывающей волне отчаяния и окончательно погрузившийся в примерно то состояние, так шокировавшее рыжего, когда-то давно увидевшего его впервые за четыре долгих года. Хэтфилда опять требовалось спасать — вновь подарить ему так необходимый, живительный луч надежды, пускай и на этот раз абсолютно ложный, но хоть какой-то, хоть немного несущий пользу. — Знаешь, Джеймс, я тут кое-что придумал, — болезненно высекая на усталом лице улыбку, Дэйв заговорил с былой радостью, такой неожиданной и несвойственной в данный момент, сравнимой с глотком свежего воздуха в тридцатиградусную жару солнечного, но душного лета, — а давай сделаем вид, что мы попрощались, ну прям совсем навсегда и между нами всё кончено, — на этих словах едва приободрившийся Хэтфилд вновь поник, очевидно, уже даже не желая вылезать из своей глубокой депрессивной ямы, — нет, до конца дослушай! Что ты раскис, как девчонка, Хэт? — лишь чудовищными усилиями не позволявший себе свалиться туда же, Мастейн сам едва держался. — В общем, мы расстаёмся, а я уговариваю Ларса оставить меня в живых, ну знаешь, я вполне себе умею убеждать людей. А вот после этого, — рыжий притянул к себе лицо Хэтфилда, ухватившись пальцами за его подбородок, и сразу же отвернулся, увидев в его глазах вместо ожидаемого доверия и надежды всё ту же, даже нигде не надорванную, серую и тоскливую скорбь, уже окончательно отбивавшую всё желание напрягаться — каков смысл, если всё без толку? — после этого ты идёшь к этому чмошнику, — Дэйв не понимал, откуда у его выжатого как лимон организма находились новые силы, но он продолжал говорить, чувствуя, как вместо выкачанной в ноль энергии сжигается что-то ещё, нечто внутреннее и никак не подававшееся описаниям, — да, Джеймс, ты к нему идёшь, позволяешь делать с собой всю эту мерзость, — ну выхода нет, смирись, хотя ты, похоже, это сделал уже давно, — возможно, он даже подобреет к тебе и разрешит выходить на улицу, и ты сможешь видеться со мной, мы будем общаться как раньше и всё будет хорошо, — Дэйв прервался, переводя дух, и снова взглянул на Хэтфилда, ничуть не удовлетворённого этим предложением, с таким трудом выдавленным из себя, потребовавшим столько затрат, но оказавшимся совершенно бестолковым, — слышишь ты? Всё будет хорошо, я не умру, а от тебя требуется только подождать, пока всё образуется, ты меня понял? — Отстань от Джеймса, ради Бога, — вклинился в разговор тоненький голосок Ульриха, — он и так устал, зачем ты его донимаешь? Незваный и совершенно нежеланный собеседник мог вызвать только одну эмоцию — негодование, равноценно вспыхнувшее внутри как и Хэтфилда, так и самого Мастейна. Впрочем, последнему удалось на удивление быстро подавить чувство в себе, — уж больно то было неуместным сейчас, — а вот Джеймс, совсем не обладавший хоть какими-то способностями в стратегии и сейчас уж точно окончательно лишённый рассудительности, долго думать не стал и одним решительным движениям ясно указал Ларсу, что никто с ним не хотел говорить. Применял силу Хэт редко, но грубо и чаще всего зря; так произошло на этот раз — едва собравшийся договориться со злейшим врагом и даже решивший для этого пойти на уступки, Дэйв понял, что теперь, когда тот лежал на земле, сбитый с ног мощным кулаком блондина, дела пойдут гораздо труднее. Мастейн не знал, что и сказать; ругать Джеймса он бы не смог, брала верх жалость, начал бы он утешать Ульриха — это бы означало жестокое, совсем уж способное доконать Хэтфилда предательство. Поэтому ничего не говоря, сообразительный и в нужное время дипломатичный Дэйв молча помог Ларсу подняться, дал салфетку и отвёл в сторону, собираясь высказать нечто совсем нейтральное, но крайне важное для их общего положения — свой только что найденный компромисс, так ужасно не приглянувшийся пока что не способному адекватно реагировать на что-либо Хэтфилду, но в целом, один из лучших вариантов для всех вместе, в необходимости которого убедить даже Ульриха Мастейну было под силу. — Если я умру, Джеймс это не переживёт, — решительным, ровным тоном заявил рыжий, толстенным восковым слоем пряча все отчаянно рвавшиеся наружу волнения и недовольства, порождаемые одним лишь видом Ларса, — посуди сам: тебе же нравится смотреть, как он радуется — вот ты, например, эту кофейню решил строить зачем? Чтобы и ему было приятно, так ведь? — внутри Дэйва всё протестовало от сильнейшей, вопиющей лжи; он-то понимал, что эту дрянную рыгаловку Ульрих возводил только для себя любимого, а вот Хэтфилду от её существования не становилось ни жарко ни холодно, но говорить приходилось, и слова несли свою пользу — заслышав о плоде своих трудов, до этого особо не заинтересованный Ларс разом приблизился к подростку и навострил уши. — Это очень хорошо, что ты стараешься делать всё во благо не только себе, но вот даже этого ему будет мало — ты меня извини, но с потерей дорогого человека справиться не так уж и просто. Ты помнишь Франческу? Ларс покачал головой. Конечно же, всё этот кретин уже забывает, но даже при таком раскладе до него хотя бы получалось достучаться, в отличие от Джеймса, уже в край потерявшего контроль над своими чувствами, настолько вышедшего из себя, что Ларсу, несмотря на все безмолвные бури протестов внутри Мастейна, пришлось того вновь успокаивать не самым гуманным, жестоким и безжалостным, но столь уже привычным способом. — Не помнишь совсем? Это давно было, может, Джеймс и вовсе про неё тебе не говорил, но он был женат на ней, и всё у них шло хорошо, — Ульрих в сомнениях морщил лоб, но слушал, постепенно проникаясь доверием, — а потом произошёл несчастный случай, — желание обвинить во всём в самом деле послужившего причиной всех бед Ларса было нестерпимым, но даже тут Дэйв, принявший твёрдое решение довести дело до конца, вновь сдержался и не стал вдаваться в подробности, — ты бы видел Джеймса; сам не свой ходил, прошло больше года, а он лишь замкнулся в себе и уже даже сознательно не позволял себе помочь — ты не представляешь, как тяжело было его оттуда вытащить… Речь Мастейна прервал слабый, на редкость безболезненный и неожиданно дружелюбный хлопок по плечу, казавшийся крайне неестественным со стороны человека, за несколько часов успевшего принести ему просто нереальное количество боли — обратив на себя внимание, Ульрих поднёс два пальца ко рту, изображая курение. Дэйв молча кивнул и вытащил пачку — ему-то самому, предавшемуся трогательным воспоминаниям начала отношений с Хэтфилдом, тоже требовалась сигарета, так что он даже не стал сердиться, что его перебили. Они курили молча, всё думая о своём — Дэйв подготавливал дальнейшую речь, собираясь перейти непосредственно к главному, Ларс также погрузился в какие собственные раздумья, настолько сосредоточенно им отдавшись, что совсем не замечал, как пепел с его сигареты всё падал и падал на чёрную ткань джинсов, едва ли не прожигая дыру. Едва рыжий, дошедший примерно до половины, настроился на продолжение своих убеждений, уже что-то успевший придумать Ульрих неожиданно выдал: — Ты прав, Мастейн, — нехотя, весь изнутри негодуя, всё же признал он, — я никому ещё не говорил, но мне самому не по себе, когда я смотрю на Джеймса после того, что я с ним делаю… Я тебе честно скажу, ты не просто так обозвал меня больным ублюдком, я действительно такой, — внезапно всё перевёдший в незапланированную исповедь, Ларс жадно затянулся и попытался ухватиться за руку своего слушателя, всё же отдёрнувшую её подальше, — тебе неприятно, тебя можно понять, — обиженно заметил Ульрих, всё же против воли вцепившись пальцами в напрягшуюся ладонь, — мне нравится делать ему больно, хоть стыд меня и гложет, я всё равно продолжаю, и он куда-то вытесняется… Ну, а после, когда Джеймс спит, я смотрю на него, буквально слышу его горькие мысли, и чувствую себя таким ужасным мерзавцем… Мне плевать на твою жизнь, но если она оборвётся, я его потеряю уже окончательно. Дэйв выдохнул с облегчением — Ульрих понял, к чему он клонил и говорил именно то, чего от него и хотелось услышать. Мастейн собрался продолжить свои убеждения, даже, преодолев невероятное отвращение, расслабил руку и в знак поддержки накрыл второй ладонью пальцы Ларса, уже мечтая только о том, чтобы помыть обе, желательно с мылом, как вдруг тот снова заговорил, и опять же, как раз о том, что сам Дэйв и готовился высказать: — Наш городок не очень большой, но и не совсем крошечный — пару десятков улиц точно найдётся, а от одного края до второго миль так пятнадцать шагать, — по делу говорить Ульрих, конечно же, начал только после того, как изрядно потрепался о своей «замечательной» провинции, — я тебя поселю на краю, высовываться ты будешь как можно реже и только попробуй полезть к моему Джеймсу — я тебя сразу прикончу как можно мучительнее. — Не буду, — смиренно покачал головой подросток, старательно пропуская мимо ушей услышанное, — мы расстались, я сам не позволю ему со мной общаться — он будет просто знать, что я жив, возможно, мы встретимся на каком-то собрании, он увидит мою голову в толпе, убедится, что я в порядке, а после вместе ты отведёшь в твою кофейню, вы закажете там шоколадные блинчики с капучино и проведёте время вдвоём, а я не стану вам мешать. — Почему именно блинчики? — полюбопытствовал Ларс, игнорируя презрение в голосе рыжего. Должно быть, реально было интересно этому любознательному засранцу — так быть, Дэйв ему расскажет, раз он и так всерьёз решился лишиться всего, что когда-то могло связывать его с Хэтфилдом. — Когда мы были вместе, — начал Мастейн, тяжело вздыхая, — то постоянно ходили в одно кафе и заказывали именно их — всего лишь мелочь, но Джеймсу она будет напоминать о его прошлом. Впрочем, забей, тут уже тебе решать, что вы будете заказывать и как проводить время, — с напускным безразличием Дэйв пожал плечами, опуская голову. Зря он поделился этим с Ларсом — некоторые вещи всё же стоило оставить при себе, а теперь эта малявка, и без того посягнувшая на многое, доберётся и до самого сокровенного, но сказанного уже не вернуть. — Ясно, — заполучивший новую долю информации, оказавшейся столь значимой для рыжего, Ульрих ликующе улыбнулся, самозабвенно поднимая глаза вверх, уже во всю фантазируя о грядущем времяпровождении с Джеймсом, — вот мы и договорились, — наконец, выдал он, даря своими словами целительное облегчение едва сохранявшему спокойствие Дэйву. Вот и всё закончилось и разрешилось — оказалось, это было не так уж и сложно и прошло вполне себе безболезненно, если, конечно, не брать в расчёт то, как же Мастейну теперь придётся справляться со своими никуда не исчезнувшими чувствами и как переживать нежеланный разрыв. Впрочем, он сам этого захотел — сам и решил принести себя в жертву, забыв о своих потребностях и думая лишь о том, чтобы Джеймсу было лучше, — только вот осталась одна формальность, — внезапно прервал его мысли голос Ларса, слышать который рыжему теперь уже совершенно не хотелось, но всё же пришлось, — помнишь, что я тебе говорил про то, зачем же нужна была твоя душа? — Ну да, — подтвердил Дэйв, уже заранее почувствовав неладное. Что же ещё от него требовалось? Всё, что можно, Мастейн уже успел отдать, выскрести из себя без остатка, куда ещё? — она вроде бы как на нужды города должна была пойти, верно? — Всё правильно, — кивнул в согласии Ульрих, возвращая на лицо былую недоброжелательную ухмылку, — вот именно, что должна была, но не пойдёт, а так делать нельзя — получается, ты теперь просто нахлебник и живёшь за чужой счёт, — делавший ровно то же самое и ничуть этого не стыдившийся, Ларс с укором взглянул на Дэйва, — если ты хочешь остаться в городе, то должен принести ему какую-то пользу. Добудь чью-то душу — отними у кого-то жизнь и отправь сюда. Мне плевать, как ты будешь это делать, и кто это будет — твой друг, родственник или совсем незнакомый человек, — произнося такие ужасные вещи, Ульрих преображался на глазах, теряя то расторганное выражение лица, постепенно меняя его на прежнюю каменную жестокость, — главное, чтобы человек был хорошим, уж получше тебя, да и желательно помоложе — чем больше лет ему осталось, тем больше энергии может получить город из его души. Да, это будет самое настоящее убийство, — даже у меня бы не поднялась на это рука, — но если тебе так хочется здесь остаться, то соверши это преступление, ты понял? У любого человека, даже способного необычайно долго держаться, имелся свой предел выносливости, которого Дэйв, раз за разом преодолевавший себя вопреки уже просто невыносимой тяжести внутри и чудовищному давлению, уже давным-давно успел достичь. Все моральные принципы, совесть и адекватное восприятие уже были оставлены позади, в невероятном изнеможении всё успело померкнуть, скрыться в туманах гнетущей усталости, из вида не пропадала одна лишь цель — спасти Джеймса, сделать всё, чтобы он не сошёл с ума в этом заточении, остался собой, а всё остальное уже не имело значения. Приказали бы Мастейну броситься в огонь во имя своего благого дела — подросток бы безропотно повиновался без малейших раздумий; потребовал бы Ларс кого-то ограбить — так же бы получил положительный ответ из пересохших губ уже полуживого Дэйва; заявил бы он, что для спасения его жизни требовалось принести в жертву вторую… — Хорошо, — с трудом выговорил рыжий, направляя свой взгляд в сторону, противоположную от самодовольных, злорадствующих глазок Ульриха — смотрел он на Джеймса, надеясь получить хотя бы от него какое-то одобрение: собственная совесть подавленно и бессильно, но ощутимо бушевала внутри, Мастейн сам себе казался противен за то, что он обещал, даже Ларс был ничуть не доволен подобным повиновением и безмолвно осуждал рыжего за его поступок. — Должно быть, не зря я тебя послушал, — вместо хоть какого-то утешения Ульрих решил подлить масла в огонь, — раз ты готов и на такое, твоя душа уж точно не чиста. Пошли. Дёрнув застывшего на месте подростка за руку, он повёл его прочь, подальше от Хэтфилда, так и сидевшего на дороге бездвижной каменной статуей. Склонённая к груди голова, отсутствие какой-либо реакции на происходящее подсказывало Дэйву, что своими действиями он делал всё лишь хуже — Джеймс разочаровался в нём, совершенно не учитывая, что всё было задумано исключительно ради его блага. Он не пытался ни остановить рыжего от свершения преступления, даже не встал, чтобы попрощаться, внутри него будто бы что-то отмерло и заморозилось. Смотреть на отдаляющуюся фигуру Хэтфилда было больно, Мастейн неистово рвался подбежать к нему и хотя бы попрощаться, и сам же себя останавливал, причиняя себе ещё больше страданий. Несчастного Дэйва так и тянуло отвергнуть всё, что он наговорил, но флегматичное осознание, что таким образом он кроме своей смерти обеспечит ещё больше мучений Джеймсу, железными оковами сдерживало его руки, тяжёлыми кандалами удерживало ноги, не позволяя им совершить этот рывок, способный сделать всё лишь хуже. — Вот мы и на месте, — из потока бессильного сожаления Мастейна вызволил громкий голос Ларса. Слабо моргнув, загоняя обратно уже навернувшиеся на глаза слёзы, рыжий безразлично взглянул на заранее открытую крышку большого железного люка, поросшего бурым мхом. — Это что? — глухо спросил Дэйв, зачем-то швыряя обломок кирпича в чёрный зев, ожидая так и не раздавшегося в итоге звука удара о землю. — Выход, — пояснил Ульрих и указал рукой на бездонную пропасть, будто приглашая Мастейна заглянуть внутрь. — Ты же говорил, что отсюда нет выхода, — напомнил ему рыжий, явно чувствуя новый подвох. Поначалу ему пришла мысль как можно быстрее кинуться за Джеймсом, чтобы сбежать вместе с ним, но неизменная недоверчивость сразу остановила подростка от опрометчивого поступка. — Появился, — коротко отрезал Ларс, назойливо подталкивая Дэйва к падению в открывшуюся перед ним иссиня-чёрную пасть, — для тебя лично возник. Прыгнешь — и окажешься дома, выполнишь обещание, вернёшься и всё, на этом наши дела завершены. Что-то тут было не так, этот выход не внушал своим видом ни капли доверия, как и то, что Ульрих так спокойно отправлял его обратно, нет, чудеса бывают только в сказках, в жизни такое невозможно… Мастейн собрался было протестовать, требовать объяснений, но резкий толчок в спину лишил его возможности сопротивляться; ноги подростка подкосились, и он свалился в бездну.