Средство от Разбитого Сердца

Совместные завтраки стали нормой уже на следующее утро. Без малейшей задней мысли я приземлилась на твёрдую деревянную скамью, перекинувшись с сонным Виктором лишь доброжелательным: «привет». Этого было достаточно, это было даже слишком. Потому что после вчерашнего разговора в сквере по телу до сих пор бежал табун мурашек, вводя в странное состояние забвения на долю секунды. Накрывало разного рода порывами, мотив которых был понятен, то зажмуривалась, представляя, что откровенного разговора и вовсе не было, то набирала полную грудь воздуха, чтобы хоть как-то успокоить эмоциональный бунт, беснующийся внутри. Кости дребезжали, скулы сводило, руки леденели; взгляд летал где-то на уровне люстры в столовой, возле кофемашины, у входной арки, в спутанных рыжих волосах Захари. Везде, повсюду, главное — огибая пышные каштановые волосы и зелёные глаза; обходя худые руки, сжимающие чашку, потрескавшиеся губы, нежно прикасающиеся к горлышку стакана. Эти образы обладали силой и жили в свободном действии, стоило потерять бдительность, как они заполняли мозг и узурпировали власть над воображением. Меня до одури раздражает, что я хочу быть в твоем обществе. Выгоняю лишние мысли, стараясь сосредоточиться на остывшем завтраке. Но внимание привлекает Рональд Пирсон, сидящий за привычным столом нашего факультета. Он, задумавшись о чём-то, уставился в пустоту, считая взмывшие в воздух пылинки. Его правая рука периодически одергивает полу черного пиджака, чтобы он не топорщился вокруг шеи. Джорджия Митчелл, сидя чуть поодаль, прикусив губу, с бешеной скоростью расписывала очередные баннеры для агитации. Во время недолгих промежутков времени они перекидывались парой фраз, казалось, словно никогда и не ссорились; однако чуть холодный, отчуждённый, осуждающий взгляд Джо бродил по легкой щетине парня и чуть горбатом носу; мимолетное соприкосновение покатых плеч с шерстяным свитером Рона заставляло девушку чуть вздрагивать и на секунду зажмуриваться, чтобы после вновь вернуться к немудрёному процессу раскрашивания стопки бумаг. И это было нормально. Их взаимодействие всегда таковым и было. Пирсон прыгал по девчонкам, не стесняясь Митчелл. Он знал, что она всегда будет ждать его, что всегда простит, что никогда не откажет. Он осознавал, что Джо может довольствоваться малым — быть запасным вариантом, вечным постоянным неизменным запасным вариантом, к которому можно вернуться даже после продолжительного романа с какой-нибудь «нимфеткой», и успешно этим пользовался. Наверное, это превратное чувство — сознавать, что ты всегда будешь на втором месте для человека, но не находить в себе сил, чтобы отказать в очередной раз. Рональд переспал, наверное, с половиной девчонок нашего курса, с другой половиной же просто-напросто не захотел: девушки не в его вкусе, знаете ли. На удивление, этот факт никогда меня не отталкивал. Наверное, существуя в современном подростковом обществе, на подобные дела смотришь, точно сквозь призму, которая отделяет здравый смысл и понятия морали от реальности. Была у меня и подруга, которая любила заигрывать с учителями: это я не поддерживала, но кто я такая, чтобы судить? Луна Кинг буквально затесывается в друзья Виктора Беккета — человека, подозреваемого в изнасиловании ее собственной сестры. Мораль. О какой морали я размышляю? Подношу к губам чашку, наслаждаясь ароматом крепкого кофе и вдыхая полной грудью морозный октябрьский воздух. За окнами синевато-стальные стаи голубей парили в воздухе и пикировали на усеянную тонким слоем снега землю. Солнце уже неделю не заглядывает в наш городок, где хозяйничает безжалостная ледяная изморось: страшно представить, какая погода ждёт нас зимой. — Шопегауэр оспорил теорию Канта о восприятии вещей человеком, — забубнила Захари, распластавшись на столе. Отвлекаюсь от разглядывания студентов, взглянув на уставшую подругу. Она сложила руки поверх конспектов, склонив голову в сторону Виктора, сидящего рядом по ее сторону. Он устало вздохнул, прикрыв глаза. — Не оспорил, а усовершенствовал теорию «Ding an sich» — «Вещь в себе». Захари, ты вообще занималась вчера? — парень свёл брови к переносице, нахмурившись. Его суровый взгляд метнулся к лежавшей на столе Холли. — Я не собираюсь помогать тебе, если ты не будешь стараться. — Я зубрила, честное слово! — взмахнула руками в воздухе девушка, оживившись. — Вот честно-честно! — Что мне твоё честно, если ты не ответила верно ни на один вопрос! — раздосадовано пробурчал Виктор, укутавшись в серый кардиган плотнее. Он ещё пару секунд держал пронзительный взгляд на Холли, затем, прикрыв глаза, наконец продолжил: — Занимайся больше. Усерднее. Твои ответы — убогие. Ты сама будешь убогой, пока не вызубришь все. — Не называй ее убогой, — говорю, нахмурившись. Беккет переводит взгляд на меня, чуть сощурив глаза. — Захари, — он зовёт девушку, не прерывая зрительного контакта со мной, — ты же не против, если я буду называть тебя «убогой»? — Да называй как хочешь, — бубнит девчонка, вчитываясь в конспект Беккета. Одинокий локон падает на лицо, и она усердно сдувает его, сложив губы в трубочку. — Пока ты даёшь мне материал для учебы — можешь делать, что угодно. Виктор расплывается в довольной ухмылке, вскинув брови, смотря на меня свысока. Лицо заливается краской гордости. В его голосе звучит гипертрофированное самомнение, которое так раздражает. Меня же накрывает томительно-мерзкая стесненность. — О Боже, — мямлю, закатив глаза. — Тиран. — Диктаторство всегда ублажает меня, — хмыкает парень, вертя меж пальцев карандаш. В радужке зелёных глаз прослеживается легкая надменность и даже игривость. Что странно. Ему не присуще. Игривыми могут быть лишь живые. А Виктор давно помер. — Тебя только диктаторство и сумеет ублажить, — бубню, отпивая горячего кофе, отворачиваясь в сторону, чтобы больше не смотреть на его довольную мину. — Хватит вам препираться! — Захари отрывает голову от конспектов, недовольно, сведя брови к переносице, окинув нас угрожающим взглядом. — Сегодня воскресенье — чудесный день! Разве есть причины ссориться? — Это был риторический вопрос, я правильно понял? — Ты ни черта не понял. Ты вообще знаешь, что такое риторический вопрос? — оставляю стакан покоиться поверх толстой книги с кожаным переплетом, которую успела взять сегодня в библиотеке. — Это я у тебя терминологию спрашивать должен, бывшая отличница. — Бывшая? Я все ещё отличница, — выдаю, ощущая, как молниеносно краснеют щеки. — Хочешь поспорить? — Виктор перегибается через Холли, привстав со скамьи. Серый кардиган чуть спадает с одного плеча, открывая вид на белую футболку из тонкого, слегка просвечивающегося материала, являющего взору чёрные чернильные узоры, коими усеяно его тело. Волосы сегодня не в беспорядке, а осторожно заплетены в мелкий пучок позади, но пара волнистых прядей, похожих на закруглённые леденцы, своевольно выбрались, теперь обрамляя лицо с фигурными скулами. Легкая ухмылка повисла на пухлых губах, позволяя показаться двум глубоким ямочкам. — Спорим! На что? — спрашиваю, тоже привстав с места, чтобы принять протянутую руку парня, на запястье которого свисает несколько плетённых кожаных браслетов. — На завтрашней лекции я отвечу на большее количество вопросов, чем ты. Ощущаю, как хватка усиливается; Виктор нещадно сжимает мою ладонь, ухмыляясь. Кажется, сегодня у него хорошее настроение. — Черта с два. Я выиграю, — выдавливаю улыбку в ответ, сжав его руку со всей силы, но он не ведёт ни одним мускулом. Выдергивает кисть, плюхается обратно на скамью, поспешно подправляя непослушные пряди каштановых волос орехового отлива. Редкий луч солнца, что так давно не заглядывал в стены школы, бросается на лицо парня, освещая апельсиновые веснушки, коими усеяны его щеки. Одёргиваюсь, осознав, что пялилась на него непозволительное количество времени. — И все же я выиграю, — неожиданно говорит Беккет, не отрывая головы от блокнота, в котором не спеша делает какие-то пометки простым карандашом. — Господи Боже! Да хватит! — шипит Холли, стукнув нас обоих по плечу. Виктор накрыл ушибленное место и обиженно уткнулся обратно в блокнот. Я же, закатив глаза, продолжила завтракать, хоть и не хотелось особо. — Так то лучше! Как говорил Жан Жак Руссо: «Пробудись уже!»... или, — Захари приложила к подбородку большой палец и призадумалась. Затем мгновенно накрыла указательным пальцем только раскрывшиеся губы Виктора. — Цыц! Я вспомню... Беккет дернул головой, стряхивая палец девушки. Поправил кардиган, похрустел пальцами, повертел пуговицы и дал Захари ещё три секунды на раздумья. — «Расстанься с детством, друг, пробудись!», — слишком уныло процитировал он. Словно не воодушевляющую цитату, а надгробную эпитафию. — Я бы вспомнила, дай ты ещё пару секунд, — захныкала Холли, расстроившись, точно дитя малое, у которого леденец отобрали. Виктор поднял голову от записей, взглянув на Захари. — Зубри больше, убог... — Я сказала тебе не называть ее убогой!

***

— Спасибо, профессор, — выдавливаю улыбку, отдав Беатрис последний из бесконечных списков по рассадке студентов в столовой. После того, как я вернулась в президентскую гонку, на плечи сразу же свалилось нещадное количество обязательств, о которых я позабыла во время продолжительного «отпуска». Но я безусловно рада быть вовлечённой в процесс агитации вновь; мечта поступить в чертов Гарвард, хоть и не маячит пред глазами, как раньше, но все же до сих пор кажется архиважным пунктом целей. Женщина, облачённая в скромное длинное платье осеннего гардероба, застегнутое на все пуговицы до самой шеи, пребывала в хорошем расположении духа. Она приняла поданный мной документ, запечатала его в файл, отложила в сторону. Чуть прибрав бардак на рабочем столе, вальяжно встала с плетёного кресла, стуча каблуками невысоких закрытых туфель, подошла к двери и захлопнула ее, предварительно выглянув в коридор. Убедившись, что никто не слушает, подошла ближе ко мне, чуть надавила на плечо, заставив усесться на одно из двух кресел, стоящих напротив ее стола. Офис администрации никогда не внушал страха, хоть здесь я бывала часто. Обычно из-за Агнес, моей сестры, вечной попадающей в разного рода передряги. Любила она носиться с мальчуганами своего возраста по западному крылу школы, «нечаянно» роняя картины со стен, разрушая стенды с наградами, опрокидывая ни в чем не повинных санитарок с ног и подворовывая еду со склада. Влетало за ее проделки мне, как старшей сестре и ответственной за фамилию Кинг. Для меня ее выходки были чем-то из ряда вон выходящим, мне же Агнес твердила, что покуда она еретик в стенах школы — она бесконечно счастлива. И, наверное, так и было. Девчонкой она была активной и веселой, налитой яблочной сладостью, в отличие от ее старшей сестрицы. Мы были чудом и чудовищем, двумя противоположностями. Общество же всегда предпочитает первых. Мне ее счастья никогда не понять, оно существует за дымкой, не подвластной моему видению. — Луна, — я вздрогнула от неожиданности. Беатрис смотрела на меня в упор, по-солдатски сложив руки на столе, заключив кисти в замок. Мое сердце, точно как снег под бледной алой кожицей, таяло под тяжелым взором профессора. В мыслях бешеным потоком понеслись все возможные мотивы ее суровости. — У меня есть просьба. Серьезное и очень ответственное задание, которое я способна доверить исключительно тебе. С лёгкостью выдыхаю, чуть расслабившись: я ни в чем не виновата. — Ты ведь знаешь, что глаза подсматривают, а языки болтают, — размеренно разъясняет женщина, еле касаясь темы. — Мне нужно, чтобы ты отнесла данный документ в информационное хранилище. — Почему именно я? — У меня совсем нет времени, — Беатрис хватает сумку с полки возле стола, небрежно закинув внутрь нужные принадлежности. Затем, встав с крутящегося кресла, подходит к массивному, внушительного размера шкафу, достав шубу и шапку. — Я спешу на общий семинар, поэтому прошу тебя, как ответственную ученицу, сделать это за меня. Только прошу, не трогай там ничего. Если ты перепутаешь документы местами, достанется всем нам. Несколько раз моргаю, стараясь переварить полученную информацию. Беатрис никогда не отличалась особой собранностью, однако в этот раз ее просьба совсем переходит границы: открыть мне доступ в школьное хранилище! Я никогда там не была... — Конечно, профессор. Будет сделано, — соглашаюсь, встав с кресла и подхватив документ. На титульном листе красовалось имя Холли Захари, и я ненароком ахнула. — Что... это значит? — Мне нужно было внести информацию за оплату обучения Холли, — отвечает профессор, просунув худые руки в шубу. — Значит, никакой олимпиады и исключения для Захари? — Нет. Твоя подруга остаётся в Хериоте, — довольно улыбается женщина, повязав толстый шарф вокруг шеи. — Это очень великодушно со стороны твоей семьи. — Что? — удивленно вскидываю бровь, пристально наблюдая за копошащейся Беатрис. — Кто внёс оплату за обучение? — Хью Кинг. Твой отец, Луна, — улыбнулась женщина.