Прирученный

Фарфоровая статуэтка ложится в руки тяжёлым грузом, обманчиво изящная на вид, и Сяо Чжань придирчиво рассматривает её со всех сторон. Сначала она привлекла его внимание, но сейчас кажется до ужаса нелепой. Мастер явно проявил всё своё умение, вылепив разъярённого льва, обнажающего в хищном оскале клыки, и извивающуюся кобру, что оплетает лапы хищника. Фигуры выглядят динамично и передают настроение агрессивного противостояния, в замерших позах читается сюжет. Вот только мужчина едва сдерживает пренебрежительный смешок. Если к змее в целом нареканий нет, то неудачные пропорции туловища льва вызывают негодование. Голова огромная, а лапы, наоборот, — длинные и тонкие, больше кошачьи. Хвост вообще тигриный, совсем без кисточки, а грива — о, такая густая и мягкая на ощупь! — изображена грубыми и чётко прорисованными кудрями. Нелепо, да и только! Сразу видно, что создатель этой статуэтки в своей жизни львов не встречал, довольствуясь фантазией художников. С другой стороны, сам Сяо Чжань навряд ли придрался к ней с год назад, если совсем уж по справедливости. За струящийся рукав белоснежного ханьфу цепляются длинные пальцы и игриво дёргают пару раз, не для того, чтоб привлечь внимание, а просто заскучав. — Как тебе? — мужчина интересуется вполголоса, ведь в скудно освещённой лавке больше нет посетителей, шум с улицы приглушён, и оборотень тут же отзывается, выглядывая из-за плеча. Не стесняется насмешливо фыркнуть, видимо, разделяя чужие мысли, и кивает на противоположную полку: — Мне больше нравится эта. Сяо Чжань поворачивается в указанном направлении и расплывается в улыбке, заметив маленькие фигурки двух чёрных кроликов, что с аппетитом грызут одну морковку на двоих. Эта статуэтка и вправду передаёт характер их одомашненных питомцев, которые удивительно скоро привязались к своим хозяевам и сделались совсем ручными. Не шугались даже Ибо, охотно принимая из его рук угощения и ласку. — Очаровательно. — Лекарь ставит на место неугодившего им льва и оборачивается к едва дышавшему все это время хозяину лавки, что забился в самый дальний угол и не рискнул подать и звука. — Возьмём эту. Торговец тут же судорожно кивает пару раз, проворно хватает с полки выбранную статуэтку и торопится завернуть в бумагу подрагивающими пальцами, пока Сяо Чжань достаёт кошелёк и расплачивается. Корзина уже наполнена свежими овощами и фруктами, и мужчина задерживается, устраивая покупку так, чтоб она не примяла спелые локвы. Затем прощается с заметно расслабившимся хозяином и выходит вслед за Ибо на улицу. Стоит им только появиться, как голоса вокруг неумолимо стихают, толпа поспешно расступается и редеет. Люди таращатся на них кто с жадным интересом, кто с трепетным ужасом, местные ребятишки же прячутся за подолами матерей. «Господин Сяо» известен в селении как одарённый врачеватель, дважды посетивший Запретный город по велению императора. Его талант приписывают небесным проискам, восхищаются красотой небожителя и сплетничают об отшельнической жизни. В то время как оборотень, что с недавнего времени следует за мужчиной везде и всюду, своим холодным грозным видом и тёмными глазами снискал славу как существо прямиком из чертогов Диюя. Сила, что исходит от него, искрит золотом, обжигает, толком не коснувшись. Её чувствуют не только волки, прижимающие уши к головам, но и люди, от того и приписывают Ибо самые демонические формы. Слухи и домыслы звучат наперебой, торговая площадь напоминает разворошённый улей. Однако главные герои сплетен остаются к ним глухи и, больше не задерживаясь у прилавков, направляются к дороге. Ибо ведёт напряжёнными плечами, стоит только свернуть на узкую дорожку, и глубоко вдыхает. Сколько б раз ни приходилось посещать рынок, а разнообразие не самых приятных и резких запахов всё равно раздражало его до зубовного скрежета; голова же кипела от непривычного шума и гомона. Чжань понимающе улыбается, тормозит на полушаге и аккуратно ставит корзину на землю. Оборотень тут же подходит вплотную, пользуясь негласным приглашением, устраивает большие ладони на чужой талии и с удовольствием водит носом по длинной шее лекаря. Дышит им, впитывает всем собой. По спине Сяо Чжаня бегут мурашки, жаркое дыхание греет его кожу. Он только учится толковать звериные замашки, к счастью, Ибо охотно помогает: — Они смотрят на тебя так, будто имеют на это право. Шепчутся, что ты намерен осчастливить одну из семей, выбрав девушку из селения в невесты. Чжань звонко смеётся, гладит крепкие плечи оборотня, чуть царапая кожу над воротником ханьфу короткими ногтями. — Ты знаешь, что это не так, Бо-ди. Так в чём дело? — Волки чуют нашу принадлежность друг другу, признают её. Но люди… Меня так раздражают их сплетни о тебе. Они в упор не видят очевидного. А я иной раз из последних сил сдерживаюсь, чтоб не подойти к тебе и на глазах у всего рынка не впиться зубами в твою шею. Прости мне эту слабость, ладно? Сяо Чжань мягко касается губами виска Ибо, всё ещё улыбаясь. Было бы за что просить прощение. Он и сам грешит собственническими порывами, откровенно нервничает во время каждой совместной вылазки и не выносит повышенного внимания к их персонам, особенно заставляют волноваться прищуренные и подозревающие взгляды, что впиваются в оборотня. А ещё совсем не сдерживается и в порыве страсти щедро осыпает его тело яркими укусами, однако те сходят до обидного быстро, бледнеют уже к утру. Сам же Ибо пока не до конца научился усмирять резко взросшие силы и как-то раз ненамеренно оставил на бедре Чжаня три глубокие борозды от заострившихся когтей, забывшись в оглушительном оргазме. И, едва осознав, перепугался тогда жутко, отполз к изголовью и судорожно бормотал, словно в бреду, что больше в жизни к своему человеку не притронется. Лекарь, стараясь не морщиться от щиплющей боли, успокаивал его полночи, вытирая мокрые щёки, и заверял, что вряд ли умрёт от царапины. Сяо Чжань усмехается своим мыслям. Ибо до ужаса боится не совладать с собой и причинить вред, поэтому кожа мужчины остаётся нетронутой. А ведь так хочется порой… — Кусай. Оборотень резко вскидывает голову, смотрит потрясённо в глаза своему человеку, пытается отыскать хоть тень сомнения. Однако во взгляде лекаря нет и намёка на шутку. Спокоен и расслаблен, не боится острых клыков. — Чжань-гэ, я… ни к чему не обязываю… это просто мои инстинкты… — Бо-ди, — мягко обрывает его мужчина, — я сам этого хочу. Я — твой и ничей больше, одна эта мысль доставляет мне удовольствие. Кусай же! Ибо порывисто целует любимые губы, оглушённый проявленным доверием, а затем поддевает носом острый подбородок, заставляя откинуть голову. Он не будет отворачивать ворот или же оголять плечи, совсем нет. Язык мокро проходится по наивно подставленному горлу, посылая томительную дрожь по чужому телу, обозначает выбранное место. У Чжаня перехватывает дыхание, когда зубы оборотня прихватывают кадык, тот медлит всего мгновение, прежде чем до сладкой боли впиться в уязвимую шею.

***

Сиюнь Ливей познакомился с Великим Шелковым путём ещё в раннем отрочестве — отцу не терпелось заиметь надёжного попутчика в дальней дороге. Красоты бескрайних просторов, удивительные чужие страны и романтика кочевой жизни с лёгкостью перекрывали неудобства и лишения, юноша воспылал торговым ремеслом. Со временем появился и жадный азарт, тяга ко всему редкому и уникальному, чего во всей Поднебесной не сыщешь, зато с умом обменяешь на лучшие шелка. Ливей горел торговым ремеслом, охладев к размеренной и уютной жизни отчего дома, не интересовался никакой другой наукой. И вот спустя четверть века дело всей жизни приносит завидный доход на чёрную зависть менее удачливым соседям. За высокими стенами не усмотришь отблесков богатства и излишеств, однако молва о них идёт без устали злачных языков. Видно, именно чьё-то тяжёлое слово и навлекло ему несчастье привести с собой из удачной поездки в этот раз ещё и выматывающий кашель да ломоту в суставах. На счастье, поблизости обитает непревзойдённый врачеватель, уж ему точно под силу снять все досаждающие недуги. Сиюнь Ливей не сводит глаз с невиданной красоты оборотня, что развязно восседает на узком подоконнике и лениво покачивает изящной голой ступней. Намётанный глаз определяет без сомнений — точно не примитивный и приевшийся волк, коих в клетках с избытком; перед ним кто-то особенный и обладающий поражающей силой. За такого получится выручить целое состояние! Однако, не без досады отмечает торговец, придётся повозиться с основательной дрессировкой, тут на лицо избалованность и пренебрежение всякими правилами приличия. Искусно обученный слуга должен обхаживать своего хозяина и его гостей: подносить подушки, заваривать чай, предугадывать поручения и не разгибать спины из поклона. Этот зверь имеет наглость смотреть в глаза и недовольно морщить нос. Что ж, строптивость тоже можно выгодно обыграть. — Господин Сяо, а продайте мне этого оборотня. — Исключено. Торговец, наконец, переводит на лекаря взгляд, подмечая упрямо поджатые губы. Сяо Чжань выверенными движениями подвязывает мешочек с благоухающим разнотравьем, отвар которых унимает даже самый мучительный кашель, однако едва сдерживается, чтобы не швырнуть его в раздражающего Сиюнь Ливея. Продать Ибо? Да как только язык повернулся?! — Зачем же так категорично? Я готов к любым растратам, платой не обижу. Ибо насмешливо фыркает, совершенно не скрывая своего поднявшегося настроения, склоняет голову и с глумливым интересом приглядывается к гостю. — Мне не нужны деньги, этот оборотень мой. — Господин Сяо, — вкрадчиво начинает Сиюнь, словно уговаривая капризного ребенка, — что же вы даже выслушать не хотите моё предложение? Очень выгодное, между прочим. За одну его голову я могу обеспечить вам какой душе угодно заграничный товар. Шелка и украшения, достойные императора. Чжань чувствует, как начинает бурлить в нём злость, поднимаясь колючим комком из живота. Мерзкий, продажный человек, для которого нет понятия «бесценный», он приравнивает чужую жизнь к пустым безделушкам и пресловутым тряпкам. По обыкновению терпеливый и добродушный Сяо Чжань в эту минуту готов опуститься до грязной ругани, если недалёкий торговец посмеет ещё раз заикнуться о цене, сглатывает уже готовые сорваться недостойные оскорбления и снова поджимает губы. Ибо шуршит подолами своих струящихся одеяний, торопливо пересекает пустую комнату, отведённую намеренно для посторонних, и опускается на колени за лекарем, плотно прижавшись к одеревеневшей спине и обхватив торс руками. И нет, он точно не стремится успокоить взбешённого мужчину, наоборот, едва не мурчит на ухо, подначивая, мол, слышишь, он хочет забрать меня, отвести на рынок и выставить на продажу, как какого-то осла, ты ведь не позволишь? Сяо Чжань недобро прищуривается, заметив масляный взгляд Сиюнь Ливея, который нагло вытягивает шею, чтоб заглянуть за плечо лекаря. Оборотень жмётся ближе, прячется за мужчину от неприятного внимания и трётся щекой о сведённые лопатки, а затем вздыхает так горестно и тяжко, словно уже оказался на площади в окружении жадных покупателей. Для Чжаня, восприимчивого к поддразниваниям Ибо, это становится последней каплей в кипящей чаше божественной выдержки. — Он мой. И я не отдам его даже за всё золото этого мира. Закончим на этом, вам пора. Торговец возмущённо сопит, но покорно принимается складывать мазь и лечебные травы, не решившись спорить, и нехотя поднимается. Лекарь выпутывается из родных рук, торопится выпроводить неприятного гостя, ведёт до самых ворот, словно под конвоем, и старательно игнорирует лебезящее: «Вы всё же подумайте, я готов пойти на уступки». Ибо послушно дожидается в цзинши, заламывая руки в нетерпении. Его так и распирает от восторга. Подумать только, терпимый и снисходительный Сяо Чжань был готов зарычать похлеще волка! Его гнев ощущался так ярко и сочно, горчил на языке, что даже льву захотелось склонить голову. Пусть до узколобого торговца навряд ли дошла истинная суть их отношений, оборотень трепетал от одного твёрдого «мой». Мужчина влетает обратно в комнату раздразнённым добела, взъерошенный и раскрасневшийся, ловит в крепкие объятия тут же кинувшегося к нему Ибо и с жаром целует смеющиеся губы. — Не отдам и не отпущу, даже если умолять будешь. Это выше моих сил. — Сокрушённо признаётся Сяо Чжань. Прикипел к оборотню намертво, сросся так, что без него и немыслимо. Ибо лаской оглаживает острые скулы, мурчит на выдохе: — Твой. Только твой.

***

Ибо медленно открывает глаза и не может понять с ходу, что именно его разбудило. Чжань мирно спит рядом, его дыхание размеренное и поверхностное. В кромешной темноте даже обострённое зрение оборотня едва выхватывает очертания предметов, на дворе глубокая ночь, и тишину нарушают только стрекотания ночных насекомых. Однако дрёма неумолимо рассеивается, звериная сущность томится в тревоге. Ибо лениво потягивается и укладывает голову на плечо мужчины, закрывает глаза и прислушивается внимательнее. За фоновой завесой привычных лесных шорохов и скрипов он не сразу улавливает глухой треск сучьев. Чужак топчется в тёмной чаще неуклюже, словно медведь, пробирается ближе к каменным стенам, вскоре получается разобрать сдавленные ругательства. Человек крадётся не один, след в след ступают оборотни, конкретное число разобрать не получается, те ведут себя на порядок осторожнее. Ибо медленно отстраняется и с сожалением вылезает с нагретой постели, старается не потревожить чужой покой неосторожным движением. Облачаться в одежды полностью нет никакой нужды, он лишь накидывает на обнажённые плечи лёгкую ткань верхнего ханьфу, подвязывается поясом и бесшумно выбирается в открытое окно. Мрачные картинки сна мучают Сяо Чжаня добрую половину ночи. Неясные, полные приглушённых криков и воплей, они мелькают и утягивают за собой, толком не отложившись в сознании. Дымчатые тени протягивают к нему свои трухлявые руки, цепляются за длинные волосы, дёргают, пока сам мужчина качает на руках тяжёлую голову задыхающегося в агонии льва, чья шерсть влажная и липкая от остывающей крови. Лекарь просыпается резко, хватает жадно свежий поток воздуха и тут же шарит рукой по сбитым простыням. Паника, что обуяла его в кошмаре, возвращается наяву с двойной силой — в кровати он один. — Бо-ди?! Бо-ди! Ибо выныривает словно из сумерек, откликнувшись на отчаянный зов, тянет руки навстречу и покладисто замирает в объятиях. Чжань прижимает его к себе на грани с болью, зарывается в растрёпанные волосы лицом и с облегчением выдыхает. Сердце колотится в груди одичалой птицей, страх всё ещё сжимает его в своих тисках. — Чжань-гэ, что случилось? — Дурной сон, всего лишь дурной сон. Иди ко мне. Оборотень мешкает пару мгновений, мнётся нерешительно, но всё же скидывает с плеч ханьфу и забирается на постель, укладывает на грудь мужчины голову и удовлетворённо мурчит от неторопливой ласки. В комнату проникает холодный свет раннего утра, задорные беседы птиц оповещают о начале нового погожего дня. Сяо Чжань не чувствует и налёта дрёмы. Мягкие звуки, что издаёт разнеженный Ибо, успокаивают его окончательно, прогоняя болезненное и чудовищно реалистичное видение. Он бегло осматривает его тело и вдруг цепляется за контрастный широкий росчерк запёкшейся крови на пояснице оборотня. Сердце снова сбивается с ритма, а пальцы тут же тянутся к испачканной коже и осторожно ощупывают. Раны нет, сразу же понимает лекарь. — Она не моя. — Неуверенно поясняет Ибо, приподняв голову и настороженно заглянув в глаза. Чжань лишь мелко кивает, чем вводит его в недоумение и заставляет нахмурить брови. — Тебя… не пугает?.. — Должно? Ты в порядке, а остальное не так важно. — Мужчина с нежностью смотрит в янтарную радужку, оглаживает гибкую спину и тонет в ответных чувствах. — Бо-ди, ты не перестаёшь быть львом из-за того, что ведёшь себя со мной, как котёнок. Мне незачем обманываться на твой счёт, я с первого дня покорён именно твоей дикой сущностью. Ибо не может сдержать поверженного всхлипа, припадает к любимым губам с благодарным поцелуем. Сам он не наделён искусством обличать себя в красивых словах, зато искренне старается восполнить действиями. И как же сладко ощущается осознание, что его понимают и принимают, не стремясь подстроить или же перекроить естество. Чжань не боится иногда неконтролируемой силы или же звериных замашек. Чжань боится за него. Словно и вправду всё ещё тот самый нерасторопный львёнок, угодивший в воняющую плесенью клетку. Так и нежатся в постели всё утро, легкомысленно отложив рутинные дела. Рассказывают о своих чувствах друг к другу безмолвно, считывают искренность на кончиках пальцев. Ибо берёт две их тонкие прядки и заплетает в общую косу, радуясь про себя, что вскоре его грива достигнет бывалой длины. — Чжань-гэ, а помнишь, к нам на прошлой неделе заходил мерзкий торгаш? — как бы между прочим уточняет оборотень. — Ты очень расстроишься, если он больше не придёт? Мужчина равнодушно хмыкает и продолжает следить за ловкими пальцами. Волосы Ибо чуть светлее его собственных, в тёплых лучах искрят жжёной карамелью, и контрастность прядей отчего-то радует глаз. — Невелика беда, Бо-ди.