And in the dark, I can hear your heartbeat
I tried to find the sound
But then it stopped, and I was in the darkness,
So darkness I became
Это была прохладная августовская ночь. Погода уже была холодной, опережая осенние заморозки. За окном буянил ветер, шумно стуча в окно ветками бузины. На столе тлела свеча, отравляя комнату своим едким дымом и капая воском на бумагу — бесценные труды Альбуса, которые он так старательно жаждал закончить, подчиняясь скорее внутреннему долгу и нескончаемому упорству, нежели желанию обогатить
исследовательскую литературу по трансфигурации. Сейчас Альбус лишь ворочался в кровати, дрожа от холода и прижимая к себе одеяло. В конце концов, ему это надоело. Он сел, вспомнив, что он вообще-то волшебник, и стоило ему сосредоточенно взмахнуть рукой, как комната наполнилась теплом, а единственное в спальне окно запотело.
Альбус улыбнулся своему успеху в беспалочковой магии, и тут же померк, ощутив вкус знакомого колдовства.
Это Геллерт научил его этим чарам. Воспоминание о недавней пылкой "любви" и о вероломном предательстве мучили и не давали даже помыслить о Гриндевальде без боли, его имя будто каждый раз выжигалось на внутренней стороне век. А ещё Ариана... О, Ариана! О милая, бедная сестра! Как он мог себе такое позволить?! Как допустил?! Он же должен был быть старше, мудрее! Мать оставила этот свет, сжимая его ладонь, и только после обещания, что он позаботиться о семье, она смогла спокойно умереть. Но нет! Нет, Альбус, тебе снова нужно было всё испортить! Влюбился в складно говорящего австрийца, повёлся на его красоту, харизму и нереалистичные идеи! Ты оправдывал себя, говоря, что так ты навсегда сможешь избавить Ариану от необходимости прятаться, что ни один юный волшебник не будет испытывать то, что испытала Ариана. Но так ли это? Может, ты просто хотел снять с себя ответственность? Может, ты намеренно закрывал глаза на крайности, в которые ударялся Геллерт? Может, ты обычный эгоист, Альбус Дамблдор?
— Да, — тихо ответил себе Альбус, без слёз рассматривая свою волшебную палочку. У него не осталось больше слёз. Только тлеющая дыра вместо сердца.
"Всё, что говорил про тебя Аберфорт, — правда. Ты не достоин ни своей постели, ни родного дома, ни возможности взглянуть на Аберфорта после всего, что случилось. Ты предал свою семью, ты предал сестру, брата, мать и отца, ради того, кто трусливо сбежал, как только всё приняло серьёзный оборот.
Ты идиот, Альбус Дамблдор".
Альбус порывисто встал с постели и взял в руки вязаный свитер. Он, кажется, всё ещё сохранял в себе тепло и заботу рук Арианы — витиеватые узоры в виде золотых листьев и синих цветов на нежно-голубом. Альбус провёл большим пальцем по выпуклым лепесткам и ощутил горечь. Мысли вновь невольно вернулись к Геллерту, к его комплименту о том, как свитер подходит к глазам Альбуса, и Дамблдор тут же проклял себя за это. Он должен скорбеть по сестре, но разум снова и снова тянул его к Геллерту.
— Отвратительно. Ты отвратителен, — тихо сказал Альбус и поднял взгляд на зеркало, висящее на стене. — Ты отвратителен, — повторил он отражению.
Альбус надел свитер поверх ночной рубашки и спустился вниз по лестнице, желая подышать свежим воздухом на прогулке. Внизу он застал мрачного Аберфорта, сидящего на полу. Брат не переоделся с похорон, которые были днём, и от этого выглядел ещё более опустошённым, словно кто-то выпил из него жизнь. Аберфорт едва посмотрел в его сторону.
— Не сиди на полу, — по привычке бросил Альбус и тут же пожалел об этом, потому что привлёк внимание брата.
— Отвали, — огрызнулся Аберфорт. — Или тебе недостаточно сломанного носа? "Как амбициозно, мистер Дамблдор!" — передразнил он интонацию директора Диппета.
Злоба закипела в Альбусе с новой силой, но он подавил порыв дать Аберфорту сдачи. За них обоих говорили эмоции, это было не по-настоящему. Им обоим нужно просто остыть.
"Но что же тогда по-настоящему? Разве не горе вскрывает потаённое в человеке? Его настоящее "я"?" Между ними были нормальные отношения.
— Я пойду прогуляюсь, — выдохнув, сказал Альбус.
— К своему ублюдку опять?
Альбус замер и до боли сжал ладонь на дверной ручке.
— Он уехал. Я не знаю, где он.
— Ну наконец-то! — расхохотался Аберфорт и тяжело встал с пола. Альбус обернулся, оценивая неловкие движения брата. — Понадобилась смерть моей родной сестры, чтобы этот урод уехал. Надо было его убить. Он должен был умереть, а не Ариана.
— Ты пьян, иди спать.
—
Ты должен был умереть, — источал яд Аберфорт, опираясь на лестницу. Ноги его так плохо держали, что он не смог бы дойти до своей комнаты самостоятельно. Альбус проглотил обиду, вздохнул и, взяв Аберфорта за талию и перекинув его руку через плечо, повёл брата вверх по лестнице. Слава Мерлину, он не сопротивлялся.
Доведя Аберфорта до кровати и посадив его на неё, Альбус уже хотел молча уйти, как вдруг Аберфорт потянул его за свитер. Так, как всегда делал в детстве перед тем, как застенчиво попросить помощи. Альбус вопросительно поднял на него глаза.
— Что он с тобой сделал? — апатично спросил Аберфорт. — Что он такого сделал, что ты — всегда правильный и разумный Альбус Дамблдор — махнул на свою семью? Ты готов был уехать, бросить нас. Как ты мог, Альбус?
Альбус опешил, не найдясь, что сказать. Лучше бы Аберфорт вновь посыпался на ругательства и оскорбления. Он не мог вынести такой прямой вопрос и печальные глаза, напоминающий ему те, что никогда больше не откроются. Неожиданный укол вины перехватил Альбусу горло. Он вспомнил, что это был лишь Аберфорт — его непоседливый братишка-хулиган.
— Он ничего со мной не сделал, — отозвался Альбус, чувствуя, как его душит пустота. — Я всегда был таким, Аберфорт. Мне нужен был лишь повод.
Пальцы Аберфорта разжались, отпуская свитер. Он больше не смотрел на Альбуса. Брат лёг в кровать и, не раздеваясь, отвернулся к стене. Альбус постоял в этой обманчиво умиротворяющей тишине, выбирая между желанием уйти и необходимостью остаться. Как теперь были близки путешествия, исследования и работа с лучшими волшебниками мира! Свобода была так близко, что лизала его голые пятки и манила к себе из приоткрытого окна его комнаты. Но какую страшную цену он заплатил за её.
На похоронах матери Альбус думал, что никогда так сильно в своей жизни не захочет повернуть время вспять, а оказалось, что "никогда" всё-таки запретное слово. Ничто в этом мире не вернёт ни Ариану, ни Геллерта, ни тем более его беззаботное детство.
Альбус сел на край кровати.
— Ты прав. Я должен был умереть, не она, — сказал Альбус и, посмотрев на брата, понял, что Аберфорт спит. Сердце вдруг защемило от тоски: Аберфорт показался ему таким маленьким и беззащитным, почти таким, каким он выглядел лет в шесть. Долго сдерживаемые слёзы полились сами собой. — Боже, что я наделал? — прошептал Альбус, вцепившись руками в волосы.
Он осторожно встал со скрипучей кровати, снял ботинки с Аберфорта, накрыл его одеялом и тихо вышел, прикрыв за собой дверь. Слёзы безостановочно лились по его лицу, но он их не замечал.
Они — последние Дамблдоры в этом огромном, холодном мире. Они должны были держаться вместе.
Утро было поразительно обычным и солнечным для мира, в котором больше не было Арианы. Альбусу всё казалось, что она как обычно выйдет из своей комнаты, лучезарно улыбаясь. Но он открыл дверь комнаты Арианы и не нашёл там её. Альбус испытал ужасное дежавю, вспомнив, что долго не мог свыкнуться со смертью матери. Она тоже как будто не умерла, это было просто невозможно, так не бывает в природе! Не бывает так, чтобы человек в одно мгновение лежал в твоих руках, дышал, отчаянно вдыхая воздух ртом, и хватался окровавленными руками за края жилетки, а в следующее его уже не было. Ариана как будто не умерла, а просто переехала куда-то далеко вместе с мамой и папой, и однажды они вернутся. И всё это, несмотря на то, что сестра умерла буквально на его руках. Альбус сам закрыл ей глаза и сам нёс гроб к её могиле — новому дому, последнему убежищу её тела.
Альбусу было так странно пытаться осознать, что Ариана не просто сидит в своей комнате; что она больше никогда не будет спускаться по лестнице, пританцовывая, и не будет тихо петь, занимаясь домашними делами; что ему больше не надо вливать успокоительное ей в рот и тайком отчищать ковёр от крови. Он просто привык к тому, что она жива, что вся его семья жива, а брат не ненавидит его.
Альбус сидел за обеденным столом на своём обычном месте, пил чай и читал газету. Он плохо спал, но не стал показывать усталости Аберфорту, тяжело зашедшему в столовую.
Аберфорт, не говоря ни слова, налил себе чай и положил себе порцию каши. Сев напротив Альбуса, он заявил:
— Я съезжаю.
— Ты не можешь, ты несовер...
— Да чхать я хотел на эти правила! — неожиданно взорвался он. — Да пусть меня лучше отправят в Азкабан, чем я пробуду ещё день в твоей компании! Я сегодня же соберу свои вещи и поеду к друзьям!
Альбус промолчал и решил, что так будет даже лучше. "Надо его отпустить. Пусть придёт в чувства и, может быть, ещё сам приедет на Рождество, — отстранённо размышлял он, смотря, как Аберфорт доедает кашу и быстро уходит. — Мне тоже надо побыть одному. И как только Аберфорт в таком состоянии будет сдавать СОВ? Надо написать директору, чтобы у него были какие-то поблажки..."
Кошмары будут преследовать Альбуса почти каждую ночь до конца сентября: сидящая в углу Ариана, её тихое пение; Геллерт, зовущий его погулять; мама, работающая в саду под радио; обскурий, затягивающий Альбуса в бездонный гроб; мёртвый Аберфорт в луже крови; преследующие дементоры и невозможность выбраться из многоэтажных лабиринтов Азкабана. Альбус будет плохо спать, забывать поесть, не выходить на улицу неделями, и единственное, для чего он будет вставать по утрам, будет его незаконченная исследовательская работа.
В конце сентября он почти что превратится в блеклое привидение и испугается собственного отражения, посчитав, что увидел призрак отца. Ближе подойдя к зеркалу, он ужаснётся тому, во что себя превратил. Решение о том, что надо развеяться и попутешествовать, придёт само собой. В тот же день Дамблдор соберёт всё свои пожитки, запрёт дом и шагнёт в зелёное пламя камина, явственно имея лишь два
желания: увидеть Париж и умереть.
Альбус Дамблдор не вернётся в Годрикову Впадину вплоть до апреля 1930 года.
***
— Ванильный фадж, — произнёс Альбус, и грозно сверкающая глазами горгулья сдвинулась с места, открывая проход к винтовой лестнице.
— Ванильный фадж? — ехидно переспросил Геллерт, шагая вперёд.
— Ну, пароль надо было придумывать срочно, а мне тогда жутко хотелось что-то сладкое. И я подумал: "А почему бы и нет?"
— Ясно, тогда следующим паролем будет лимонный щербет. Надо будет запомнить, — рассмеялся Гриндевальд.
— Моя первая идея была именно такой, но я посчитал, что это слишком очевидно. В таком случае ко мне бы мог зайти любой ученик, — пошутил Альбус.
— Ты его всем предлагаешь, да? — подхватил Геллерт.
Круглый кабинет директора был большой и просторный, полный разных чудесных и не очень вещиц. Было темно как в дремучем лесу, и первым делом Гриндевальд взмахнул палочкой, освещая комнату. По всюду стояли неразобранные стопки фолиантов и рукописей; под ноги постоянно попадались непонятные механизмы; в коробках пылились колбы с ингредиентами; запечатанные столики и стулья стояли друг на друге, экономя место; со стен вниз смотрели пустые картины в позолоченных рамках; в давно потухшем камине сгустилась зола и пыль; на красивом резном столе лежала какая-то старая остроконечная шляпа, словно насмешка над старой колдовской модой.
Геллерта не особо впечатлила обстановка, всё казалось каким-то незаконченным и хаотичным, совершенно не похожим на постоянное место обитания педантичного Альбуса.
— Извини за беспорядок, я не успел разгрузить все нужные мне вещи, времени особо не было.
— Да, я полагал, здесь всё будет более... — говорил Гриндевальд, рассматривая высокий потолок с острыми узорами. Люстра тоже была снята и покоилась на полу.
— Упорядоченное? — закончил за него Альбус, закрывая дверь.
— Да! — подтвердил Геллерт. — Что такого случилось, что у тебя не было времени на уборку?
— Меня ведь назначили директором совсем недавно, во время вашего... нападения. И было бы странно, если бы я стал возиться в кабинете вместо того, чтобы защищать Хогвартс.
— А что случилось с предыдущим директором? — Геллерт прошёлся глазами по именам на рамках и повернулся к собеседнику.
— Ах... Прошлый директор — Армандо Диппет — погиб... Хороший был человек... — В голосе Альбуса чувствовалась горечь, и то же отразилось на его лице. Он обнял себя руками. — Его последним желанием было назначение меня директором. Он просил спасти детей.
— И ты их спас, Альбус, — уверенно сказал Геллерт, кладя руки ему на плечи. — Теперь они все в безопасности, благодаря твоему героизму.
— Да какой же это героизм? — грустно улыбнулся Дамблдор. — Героем был директор Диппет, пожертвовавший собой ради школы. А что я? Всего лишь плыл по течению.
— Не говори так. Ты заправлял школой, подбадривал своих сторонников, организовал их побег, в конце концов!
— Неудачный побег, — холодно обрубил Альбус. — Я догадываюсь, что за нашими мелкими победами стоял ты, Геллерт.
— Ну, надо же было делать иногда вид, что у вас в тылу нет шпионов, — отшутился Геллерт. — В любом случае, все твои детишки и даже твой брат из-за тебя живы и здоровы, и уже наверняка смотрят десятые сны в своих маленьких детских кроватках, так что тебе не за что себя корить. Ты сделал свою работу, и сделал её хорошо, не пытайся меня переубедить в обратном. Ты принял правильное решение, пусть это и не привело к победе. Это привело к общему благу.
— Я... — Дамблдор тяжело вздохнул и вздёрнул подбородок. — Я на это очень надеюсь. Надеюсь, что я не сделал неправильный выбор. Снова.
— Только общими усилиями мы принесём равенство и справедливость миру. Я подумаю над твоими словами и внесу некоторые... коррективы в свои планы.
— Я рад, — всё, что смог сказать Альбус, и искренне улыбнулся. Его глаза налились слезами, и он поспешил поцеловать ладонь Гриндевальда, жмурясь и прижимая её к губам чуть дольше, чем нужно. В ответ на это Геллерт взял его лицо в свои руки и поцеловал в его лоб.
— Я тоже, — прошептал он, а затем прижал голову Альбуса к своей груди, и тому пришлось немного пригнуться, но оно того стоило. Слышать это быстро бьющееся сердце, пышущее любовью как никогда, было просто бесценно, и Альбус прильнул ближе, обнимая Геллерта за талию и зарываясь носом под его жилетку. Впервые за долгое время Гриндевальд понял, что по-настоящему счастлив, и жить стоит только ради таких тихих, спокойных моментов единения с Альбусом, когда ничего на свете неважно и больше не существует.
Вдруг огоньки светильников во всей комнате как-то странно накренились, дрожа, и тут же выпрямились. Одна из свечей взорвалась снопом искр, выпуская в комнату гарь, дым и истинное порождение пламени — это был Феникс. Он величественно пересёк кабинет всего за пару взмахов своих огромных сияющих крыльев и сел на жёрдочку для птиц сбоку от директорского кресла, подобно какому-нибудь домашнему попугаю.
— Удивительно! — прошептал Гриндевальд.
— Ох, Фоукс вернулся, — Было понятно по голосу, что Альбус улыбнулся. — Здравствуй, мой друг, надеюсь, твой полёт был безопасным.
Феникс ответил непонятным воркованием и вполне осмысленно поглядел на гостя с некой неприязнью. Впрочем, может Гриндевальду просто показалось.
— Он — мой, — ответил Геллерт на немое неодобрение со стороны феникса, сильнее прижимая Альбуса к себе.
— Ах, да, извини, я подойду чуть попозже. Отдохни пока, пожалуйста, — мягко попросил Дамблдор, перехватывая внимание Фоукса на себя. — Я просил домовиков приготовить тебе еды, загляни туда, если голоден.
Фоуксу два раза повторять не надо было. Он понимал намёки получше многих людей, поэтому через несколько секунд растворился в подрагивающем пламени так же быстро, как возник.
— И как давно он тебе явился? — полюбопытствовал Геллерт.
— Года три назад, — отозвался Альбус, — когда ты начал предпринимать активные действия по... захвату мира, полагаю. На самом деле, ощущение, что он со мной уже всю жизнь. Фоукс чудесен.
— Обо мне ты так не говоришь, — наигранно заревновал Геллерт и ощутил, как Альбус щекотит его своим смехом, а затем целует в ключицу.
— Хорошо. Гриндевальд великолепен, изумителен, превосходен, очарователен, неотразим, прекрасен... Что ещё? Тебе достаточно?
— А как же "чудесен"?
— И чудесен, это очевидно без упоминания.
— Ну ладно, ты прощён. Это только в первый и последний раз.
Они стояли так довольно долго, и, в конечном счёте, Гриндевальд выпустил Дамблдора из объятий, несмотря на то, что тот был готов стоять так хоть всю оставшуюся жизнь. Геллерт ценил это, но спину любовника ценил больше. И потом, пришло время сгибаться самому.
Грациозным взмахом палочки все неаккуратно лежащие вещи поднялись в воздух и стали вставать на свои места. Книги — на полки; ингредиенты — в высокий стеклянный сервант; столы и стулья — в разные углы на усмотрение Геллерта; люстра загорелась и закрепилась на потолке; камин отчистился и вспыхнул синим пламенем; механизмы собрались и отправились в заготовленные шкафы; а Омут памяти — в отведённую под него нишу.
— Что ты делаешь? — недоумевающе спросил Дамблдор.
— Помогаю тебе для разнообразия, — насмешливо ответил Гриндевальд. — Это Омут памяти, не так ли? Всегда хотел такой приобрести.
— О, да! Он очень древний. Легенды гласят, что его нашли зарытым в землю основатели Хогвартса ещё тысячу лет назад и решили построить здесь школу.
— И ты этому веришь? — он саркастически поднял бровь.
— Конечно, нет, — сказал Альбус, проведя пальцем по пыльному краю Омута, а затем брезгливо отряхнулся. — Это звучит слишком складно и приторно. Скорее всего, он появился здесь спустя пару поколений директоров, когда стал упоминаться в доверенностях.
— О, не говори со мной о бюрократии ради вашего ненаглядного Мерлина!
— Хорошо, не буду, — рассмеялся Дамблдор. — Спасибо за помощь. У меня всё чесались руки привести здесь всё в удобоваримый вид.
— Должен будешь, — подмигнул Гриндевальд, посылая последний фолиант на уготовленное место, а затем направился к директорскому столу рассматривать тот потёртый колпак. — Что это за старьё и что оно у тебя делает? Я думал, ты одеваешься по последней моде, милый.
Дамблдор поднялся по ступенькам следом, и Гриндевальд с самым серьёзным видом водрузил на себя колпак.
— О, я не советую так делать, — расплылся в улыбке Альбус.
— Поче?..
— Слизерин! — прогремела на весь кабинет шляпа. Гриндевальд встрепенулся, испуганно расширив глаза, таращась на давящегося от смеха Дамблдора. — И директор прав, я возмущённо прошу положить меня на место! Тем более, что вы вовсе не молодой человек и не планируете поступать в Хогвартс.
Дамблдор осторожно снял Распределяющую шляпу с Гриндевальда, извиняясь:
— Да, прошу прощения за моего друга. Мы не хотели вас беспокоить.
— Объясните всё хорошенько, профессор Дамблдор, этому вашему другу, что не всё в кабинете директора можно свободно трогать!
— Конечно-конечно, непременно объясню, — заверил Альбус, кладя затихающую шляпу подальше на полку, а затем перевёл взгляд на немного ошарашенного Геллерта.
— Что ж, — сказал тот, — во-первых, что это за штука? Во-вторых, что такое Слизерин?
— Это Распределяющая шляпа, — отозвался Дамблдор, подходя обратно к столу. — В Хогвартсе существует четыре факультета, в которые определяют по личным качествам, и, соответственно, распределяет детей этот магический артефакт.
— А Слизерин это факультет? По какому признаку туда отправляют? — Геллерт незаметно приблизился, оперевшись ладонью о стол.
— Да, Слизерин это факультет. Туда отправляют хитрых и амбициозных учеников, способных добиваться своего любыми методами.
— А я хитрый, амбициозный и способный добиваться своего ученик?.. — томно прошептал Гриндевальд, подкрадываясь настолько близко, что между ними осталось всего несколько сантиметров, — профессор Дамблдор? Или, может быть, директор Дамблдор? Ах, министр Дамблдор? Президент Дамблдор? Нет, знаю! Повелитель мира Альбус Дамблдор.
Альбус сглотнул, кровь бросилась в его лицо, и Геллерт положил руки ему на шею, слегка поглаживая и ныряя пальцами под воротник рубашки, изображая из себя невинность. Он наклонился к уху, кусая за мочку, и Дамблдор ощутил, как жар разнёсся по телу, словно электрический заряд по венам, и внутренности завязались узлом. Сирена колдовства вновь запела и заволокла его в своё дурманящее марево.
— Возьми меня на этом столе, — ворожил своим дивным голосом Гриндевальд. Альбус сжал челюсть и кулаки, чтобы не сорваться и не выполнить просьбу. — Ты мне теперь должен, не забыл?
Геллерт тем временем продолжил игру и, зарывшись в рыжие волосы, резко потянул на себя, поворачиваясь и заставляя прижать себя к столу. Дамблдору пришлось упереться ладонями в столешницу по обе стороны от любовника. Его взгляд теплился нежностью и жаждой, а дерево под ладонями обуглилось от наплыва сдерживаемой магии. Воздух ощутимо сгустился, в большом кабинете разом стало вдруг душно и тесно. Казалось, ещё немного и лопнут стёкла вместе с терпением Альбуса.
— Д-давай всё-таки в спальне, — взмолил он.
— Нет, хочу здесь, — манерно капризничал Геллерт, садясь на стол и разводя ноги. Он положил свои ладони поверх ладоней Альбуса, и начал оглаживать их, пробираясь дальше к напряжённым мышцам и расстёгивая манжеты. — Если будешь упрямится, применю секретное оружие.
— Какое ещё оружие? — холодея сердцем, спросил Дамблдор.
— А вот это! — и с этими словами Геллерт вдруг отстранился и ловко закинул ноги Альбусу на плечи так, что на них оказались его лодыжки. Дамблдор сначала опешил, а затем остервенело стал целовать ноги Геллерта через кожаные ботинки, прижимая их к себе, заставляя того победно рассмеяться. — Ты от меня никуда не денешься, Альбус!
— Никуда, — подтвердил он, поднимаясь поцелуями к бёдрам. Его благоговейные касания заводили даже сквозь чёртову ткань, и Геллерт искренне пожалел, что ещё не был раздет.
Альбус же, будто прочитав его мысли, стал сдирать с него обувь и штаны, продолжая ласкать и сбивчиво целовать. С рубашкой и пиджаком ухмыляющийся Гриндевальд справился сам и, вытащив палочку, кинул одежду куда-то на пол, оставаясь практически голым.
— И всё-таки, — сказал Альбус, нависнув над ним, и Гриндевальду пришлось опустить ноги, чтобы позволить ему это сделать. — Пойдём в спальню... Она недалеко!
И столько верности и неподдельного подобострастия было во взгляде Дамблдора, что Геллерт просто не смог ему отказать.
— Хорошо, но только ты меня туда отнесёшь, — поставил он условие, очерчивая палочкой его скулу. Альбус лишь широко улыбнулся и, осторожно подхватив его, направился к двери в глубине башни.
Директорская спальня была маленькой по сравнению с кабинетом, и Гриндевальд не совсем понимал, почему Дамблдор просто не расширит помещение заклинанием. В ней был лишь большой гардероб, диванчик и кровать наполовину комнаты, на которую Альбус аккуратно усадил Геллерта и невыносимо медленно стал продолжать поцелуи от самых ступней и дальше вверх, заставляя мелко дрожать от предвкушения.
— Чёрт возьми, Альбус, — прошипел Гриндевальд, судорожно зарываясь пальцами в его волосы. Палочка выпала из рук и укатилась на край кровати.
— Возьму, не беспокойся, — лукаво сверкнул глазами Дамблдор. Настала его очередь издеваться.
Достигнув возбуждённого паха, Альбус принялся ласкать его через нижнее белье, и губами прошёлся по дорожке волос у пупка. Его сильные и при этом мягкие руки на коже; быстрый язык, запредельно хорошо знающий его тело; и зубы, осторожно кусающие за сосок так, чтобы принести удовольствие, а не боль. Альбус был идеален в своей предупредительности и нежности настолько, что получил первый сладкий стон ещё в самом начале, и умелыми пальцами заставлял бессвязно лепетать и возбуждаться ещё больше.
Наконец, он добрался до лица и остановился, с непередаваемым упоением наблюдая за пунцовым, изгибающимся Геллертом. Долго любоваться ему, конечно, никто не позволил. Гриндевальд увлёк Дамблдора в пылкий, требовательный поцелуй, нещадно кусая за долгие прелюдия и не слизывая проступающую кровь, позволяя ей капать на лицо, простыню, одежду, а затем и мелко заструится по подбородку. Дамблдор отстранился, явственно ощущая металлический привкус, осевший на языке.
— Г-геллерт... — еле вымолвил он с разбитой губой, пока виновник со вздохом брал палочку и, направив её на Альбуса, бормотал магические формулы, заставляя рану срастись. — Спасибо.
Дамблдор расплылся в трогательной улыбке, и Геллерт подавил в себе желание вновь поранить его и самому всё залечить, лишь бы опять услышать кроткое "спасибо" и увидеть это нежное выражение лица, когда точно ещё немного — и комната озарится солнечными лучами.
Отложив палочку, Гриндевальд коварно ухмыльнулся расслабленной позиции Альбуса и резко навалился, двигаясь вправо, заставляя перевернуться и поменяться местами. Теперь Геллерт оказался сверху и торжествующе смотрел на Дамблдора, сидя на его бёдрах.
— И что теперь ты прикажешь делать? — снисходительно поинтересовался Альбус.
— Как минимум, раздеться.
И правда, он ведь до сих пор был одет.
— Твоё желание — закон.
Дамблдор стал расстёгивать рубашку, невольно втягивая живот и выдыхая, когда пальцы Геллерта подобрались снизу и начали расстёгивать с другого конца. Чувствуя, как всё сжимается от ощущения робеющего дыхания под ладонями, словно в его руках теплилась сама жизнь, Гриндевальд легко коснулся губами шеи Альбуса, а затем принялся кусать и ставить льстивые засосы. Теперь пути назад точно не было: если он ставил засосы, значит ни под каким предлогом секса избежать не получится.
— Что это? — спросил Геллерт, когда рубашка соскользнула с плеч Альбуса. Он невесомо прошёлся по ним руками, считая каждую едва заметную родинку и веснушку. — Ты ранен, mein Schatz?
— А, да, ничего серьёзного, — Дамблдор покосился на повязки, тоже был удивлённый их присутствием. — Фоукс уже вылечил меня своими слезами, несмотря на то, что я его отговаривал. Надо бы снять компресс.
— Что ж, хотя бы в чём-то он тебе пригодился, — жеманно произнёс Гриндевальд, заставляя Альбуса улыбнуться, а затем добавил, коснувшись повязки: — Плотно держится, давай я.
— О, нет, не стоит. Я знаю, что ты любишь убирать...
Но прежде чем Дамблдор успел договорить, он скривился и впился глазами в довольного Гриндевальда, который теперь держал в руках компресс из целебных трав.
— ...слишком резко, — строгим тоном завершил мысль Альбус.
— Хм... И правда всё зажило, — нарочито игнорируя тяжёлый взор, Геллерт откинул повязку в сторону, а затем, будто только заметив рассерженный вид Дамблдора, защебетал самым невинным голосом: — Ох, директор! Я сделал что-то не так? Может, я могу как-то... загладить свою вину?
И он под собственный прорывающийся хохот был повален на спину, утянут в долгий поцелуй и снова погружён в крепкие объятия неразрывной связи. Их пальцы интуитивно сплелись, два шрама от клятвы на крови соединились в один вновь. Может, серебряный фиал давно был опустошён и потерян где-то в ящике безделушек Дамблдора, но эти метки клеймом позора или величия навсегда отпечатались на их линиях судьбы, переплетённых и неделимых.
— Давай быстрее, — нетерпеливо прорычал Геллерт, оглаживая грудь Альбуса и слизывая проступившие от настойчивости кровь и пот. Он расточал ласки так, как жил — не зная пощады и жалости, и было что-то неизменно властное в его прикосновениях, заставляющее повиноваться его воле как своей собственной.
В конечном счёте, они содрали последние остатки одежды и предстали перед друг другом голые и возбужденные.
— Лежать, — приказал Геллерт, когда Альбус потянулся за очередным поцелуем. Тот удивился и под слегка давящей ладонью опустился обратно на постель. Гриндевальд деловито щёлкнул пальцем, и по его руке заструилось масло — чудо беспалочковой магии; чары, изобретённые им самим. Он завёл руку назад, приподнимаясь и начиная растягивать себя. Он не зашипел, не издал ни звука, и его лицо лишь на секунду дёрнулось, но Альбусу было достаточно даже этого, чтобы ринутся облегчить его боль. Геллерт же зло сверкнул глазами и нажал на Дамблдора сильнее, приковывая всем своим весом к постели. — Я сказал лежать! Я сам!
И возобновил выверенные движения под голодным и одновременно нежным взглядом Альбуса, готового ловить каждое слово, звук или эмоцию. Его лицо — отзывчивое и сердобольное — совсем не такое, каким его представлял себе Геллерт в своих фантазиях. Да и кто бы сомневался, что великий Дамблдор вновь не превзойдёт все ожидания? Секс, самоудовлетворение и любые формы проявления романтических чувств мало заботили Геллерта, но, когда что-то подобное случалось, он неизменно думал об Альбусе. О нём — сильном и могущественном маге, о котором ходило так много страшных слухов. Его никто не мог затмить. Все эти безмозглые прихвостни не способны были затмить Альбуса. Сотни лживых дифирамб об обожании не стоили одного такого чувственного и понимающего взгляда. Правильное слово он тогда подобрал... "
псы". Беззаветно лижущие пустую руку, лающие на чужих и смотрящие таким жалким взглядом, когда их пинаешь. Самые настоящие псы.
Под этим пристальным взглядом Гриндевальд просто не мог пресечь желание, прокатывающегося по всему телу. Он пропустил второй палец, толкаясь глубже, а за ним и третий, запрокинув голову и чувствуя, как рот заполняется слюной от боли и неотвратимо настигающего наслаждения. В какой-то момент, который Геллерт как-то упустил, бесконечное терпение Альбуса всё-таки лопнуло, и Гриндевальда уложили на кровать. Дамблдор раздвинул его ноги и осторожно вошел, словно Геллерт был хрустальный, не иначе. И он даже не был против. В этих сильных руках и правда хотелось быть какой-нибудь фарфоровой куклой, только бы это не прекращалось.
Альбус начал медленно двигаться, и послышались его робкий вздох и необузданное рычание Геллерта. Они стонали в унисон. Дамблдор уткнулся Гриндевальду в плечо, легко кусая и тут же подобострастно покрывая поцелуями. Его мягкие толчки находили сильнейший отклик по всему телу, и Геллерт терялся в ощущениях, тонул и увязал навсегда в этом болоте по имени Альбус Дамблдор. Пребывая чуть ли не в подобии транса, он подавался навстречу и задавал более быстрый ритм. Он взял руку Альбуса и положил её себе на бедро, заставляя притянуть к себе сильнее; он приблизился сам, устроил свою руку на его лопатку и скользнул пальцами в его длинные пряди.
Дамблдор же громко выдохнул. Сквозь полуопущенные веки ему казалось, что воздух — нет, настоящий эфир! — вокруг Геллерта мерцал неясными пятнами, и он, разгоряченный и изящный, олицетворял точно древнего бога из маггловских легенд, ожившее изваяние античности, творение великих мастеров, идеальный образ человека! Альбуса одолело что-то подобное лихорадке, и он без разбору стал целовать шею Гриндевальда, оставляя доказательства своей любви.
Он запоздало осознал, что это дело рук магии Геллерта. Сирена не знала покоя, она билась и охмеляла лучше любого огневиски, так что с каждой минутой всё это ещё больше становилось похожим на сон, нежели на действительность. Дамблдор прекратил чувствовать связь с реальностью, поддаваясь елейному зову, который звучал, казалось, прямо в голове. Протяжные стоны и сбивчивое дыхание вели его, уговаривая делать толчки глубже и резче. Гриндевальд притянул его за загривок обратно к своему лицу и был так близко, что их дыхание смешивалось. В дурмане казалось, что весь бренный мир испарился и остались лишь эти чарующие геллертовские глаза.
Крепкий поцелуй не заставил себя долго ждать. Альбус заскулил, чувствуя, что не выдерживает — неминуемо приближалось насыщение. Оттянуть не получалось: Геллерт, словно поняв всё, стал выгибаться и набирать слишком уж рьяный темп. Хотел всего и сразу, как всегда. И, в конечном счёте, всё становилось неважно.
Ведь Геллерт всегда получает то, что хочет.
Гортань Дамблдора сковало надсадным криком, ладонь прожгла тонкую простыню, воздух вокруг заискрился зачатками пожара. В глазах у Гриндевальда мгновенно потемнело, далёкое эхо чужого колдовства на секунду сжалось вокруг, оттесняя его собственное, а по телу прокатилась раскалённая волна. Магия Альбуса изящной нимфой оставила на его губах целомудренный поцелуй. Геллерт прекрасно её помнил. Как же можно забыть эту плутовку? О, она не раз заставляла его трепетать и молить о большем.
Этот странный всплеск был настолько бесподобен, что Геллерт не сдержался и простонал имя любовника, вкладывая в голос всю страсть, на которую был способен. Альбус же кончил, пачкая постельное бельё, будто в момент растерял весь опыт, и обессиленно рухнул рядом. В комнате повисло молчание, в котором слышалось только то, как глухо ходил воздух в их лёгких и как гудели ограничители на запястьях Дамблдора.
— Мой дорого-о-ой... — протянул Геллерт, восхищённо качая головой и немного ёрзая от появившегося ощущения наполненности. — Задал ты, конечно, жару. Я так понимаю сдерживать твою магию взрывоопасно.
— У меня такое с детства, — слабо отозвался Альбус. Серебряные браслеты на его руках покрылись едва заметными трещинами. Его стан блестел от испарины, кадык нервно дёргался, и губы жадно ловили воздух. Он был уязвим и прекрасен. Снова.
Когда его дыхание успокоилось, Гриндевальд нежно провёл рукой от виска до подбородка, и Дамблдор вздрогнул. Задремал, бедный.
— Мой хороший, — усмехнулся Геллерт, его губы тронула улыбка от столь очаровательной картины.
— Меняемся? — хрупко спросил Альбус, приподнимаясь.
— Ты ещё спрашиваешь! — и улыбка Геллерта приобрела хищный блеск.
Гриндевальд склонился над Дамблдором, снова щёлкая и призывая масло уже для него, а затем жестом скомандовал перевернуться. Альбус всё сразу понял, послушно встал на четвереньки, с волнением ожидая дальнейших действий, и тихо вздохнул, когда холодное масло коснулось его входа. Геллерт попытался ввести палец, но шло очень тяжело, и было очевидно, что это приносило одно мучение.
— Дорогой, ты настолько тугой, что можно подумать, что ты вообще ни с кем не занимался сексом после меня.
— Эх, ну... — замялся Дамблдор. То, как быстро краснеют его щёки можно было понять даже по его смущённому блеянию.
Неожиданно для себя, Геллерт почувствовал, как что-то оборвалось в животе и во рту стало сухо. Имел ли Альбус над ним столь большую власть, что мог так мастерски управлять его настроением, не прикладывая к тому никаких усилий? Если это и правда так, то настанет день, когда Дамблдор непринуждённо скажет ему лечь в могилу, и Гриндевальд непринуждённо ляжет.
С одним условием: он утянет его с собой.
Геллерт кое-как вымолвил:
— Подожди, это что, правда? У
тебя никого не было? Вокруг тебя слепые и глухие идиоты?
— Нет, ну... Ну, бывало, что я и сам, но, в основном, я просто... Просто работал, писал, обучал детей, мне было не до этого!
— Я помню, ты сказал мне то же самое, когда у нас был первый раз, — хмыкнул Геллерт, наклоняясь к его уху и опаляя медовым жаром. Его глаза, по обыкновению светящиеся хитрым огоньком, потемнели от сгущающегося внутри чувства. Все такого же затягивающего и всеобъемлющего, забивающего все нервные окончания своим томительным возбуждением. — Повторим? — спросил он, понизив голос до соблазнительного шёпота змея-искусителя. Ох, не зря шляпа определила его в Слизерин...
Ну разве ему можно сказать "нет"?
— Конечно, — негромко усмехнулся Дамблдор.
От такого ответа сводило всё естество. Геллерту захотелось привязать его к кровати, долго томить и заставить кончить от одних лишь ласк, но было бы просто преступлением не воспользоваться случаем. Тем более, когда Дамблдор на всё готов и уже стоит в подходящей позе. Так что Гриндевальд медленно ввёл один палец в несколько подходов, водя свободной рукой по его члену, и, использовав чары, впрыснул ему внутрь немного масла. Дамблдор ахнул и посмотрел на него со смущением, будто извиняясь за шум в поздний час, а Гриндевальд оскалился и объявил свою волю:
— Громче.
И уверенно вставил второй, заставляя Альбуса резко выдохнуть и ощутить, как внизу живота завязывается узел болезненного желания. Гриндевальд стал двигаться внутри, ускоряясь с каждой секундой, выдавливая из партнёра подсказывающее мычание в подушку, а затем и полноценные стоны, равнодушно терпеть которые было просто невыносимо. Сердце чеканило безбашенный ритм, а Альбус так бесстыже стонал, распаляя эту грандиозную стихию, что... Нет, он просто не мог устоять!
Геллерт вошёл, не сдержав восторженного вскрика. Внутри Альбуса было туго и влажно настолько, что двигаться поначалу было неприятно, однако это только больше кружило голову. Начиная с неглубоких толчков, Гриндевальд медленно продвигался дальше и старался чем-то компенсировать боль партнёра, целуя, лаская чувствительные места.
— Как ты? — спросил Геллерт на выдохе.
— В порядке, — прохрипел Дамблдор и сам толкнулся, опережая его движения. — Тебе-то не больно? Хотя, даже если это так, ты ведь не скажешь, верно?
— Любовь моя, ты знаешь меня слишком хорошо.
— А разве это плохо? — игриво спросил Альбус, поворачивая к нему голову. Чёлка прилипла ко лбу и закрыла глаза, но этот азартный взгляд Геллерт смог бы увидеть даже в кромешной темноте.
— Ни коим образом, — ответил Гриндевальд, хватая Дамблдора за мокрые волосы и наматывая их на кулак.
— Ах! Продолжай! — срываясь на крик, попросил Альбус.
— Чёртов мазохист, — усмехнулся Геллерт, притягивая его голову. На висках Дамблдора алмазной пылью блестел пот, глаза были зажмурены, а рот приоткрыт. Гриндевальд накрыл его губы своими и резко ускорил темп. А Альбус поддавался, выгибался, подчинялся, желал и двигался в такт, забывая про собственный комфорт.
Минуты вместе оборачивались засахарившимся мёдом, не текли, а растягивались тонкой струйкой. Гриндевальд овладевал им с каждым движением всё больше и больше и чувствовал, как наслаждение готово вспыхнуть жарким пламенем, обрести своё физическое и столь примитивное воплощение. На всё откуда-то хватало сил: на укусы, засосы, синяки; на грубость и нежность; на шлепки и узоры, выведенные языком; на быструю смену позы из-за неуместного желания видеть друг друга, смотреть прямо в глаза; на потирание кончиками носов, словно какие-нибудь дикари или — ещё хуже — животные; на царапанье спины и долгий, томный, неразрывный поцелуй, длившийся вечность. Они ловили каждый пленительный момент и, стоило их губам хоть на секунду расстаться, они умирали. Вместе. Как и прежде. Дамблдор впивался ногтями в кожу, кусался и вздрагивал при каждом толчке, как при первом; а Гриндевальд вдавливал его в кровать, прогибался сам и стонал, обжигая дыханием. Они оба сорвались с цепи.
Их магия, прекрасная в своём могуществе, схлестнулась в танце, и что-то действительно великолепное зарождалось в них. Наваждение струилось по венам, сплеталось в пальцах, в скомканных простынях, в дрожащих языках пламени и было неудержимым в стремлении к свободе, но в то же время интимным, как будто все звезды во вселенной заключены сейчас в их ладонях.
В ту ночь они чувствовали друг друга, они знали друг друга, они
любили друг друга, они слились воедино и, наверное, впервые в жизни были согласны во всём. И всё же, оба в глубине души понимали, что всему приходит конец. И в этот раз тоже не стал исключением.
Когда напряжение достигло пика, взорвавшись внутри чудесной феерией, они вновь очутились в директорской спальне и чувствовали себя уставшими и разбитыми. Бренные тела были тяжёлые, словно из чугуна, а конечности наоборот — ломкие и рыхлые как снег, так что вырваться из объятий усталости и улечься получше стало непосильной задачей. Зато уснуть, не накрывшись одеялом и прижимаясь друг к другу, грязным и потным, — звучало вполне приемлемо. Бренные головы больше не сделаны из тепла и света, теперь они пустые и ленивые. Они и провалились во тьму вместе.
Но заснуть вдвоём — не значит проснуться. Геллерт ощутил какой-то толчок в грудь и разлепил веки, чувствуя себя паршиво. Поясницу ломило, колени не гнулись, неимоверно хотелось пить. Он заставил себя приподнять голову, осмотреться в поисках Альбуса, и понял, что за окном ещё ночь, он заботливо укрыт одеялом, на неприметной софе лежит его аккуратно уложенная одежда, а на прикроватной тумбочке стоит стакан прохладной воды, к которому Геллерт незамедлительно потянулся. Выпив всё до дна, Гриндевальд облизнул сухие губы и усмехнулся:
— Ведь всё продумал, старый чёрт!
А затем вспомнил, почему проснулся. Странная тревога вновь одолела сердце, заставляя его биться быстрее. Гриндевальд никогда не игнорировал интуицию, и в этот раз не стал. Этот прохвост и известный соня Дамблдор никогда бы не встал раньше положенного просто так. Геллерт расторопно встал с кровати, наскоро оделся и притянул палочку, пряча её в рукаве.
Гадкий свет из директорского кабинета слепил глаза. Геллерт поморщился, закрываясь рукой. Он огляделся и обнаружил Альбуса полностью одетым, словно собравшегося в путь, сидящим за столом и балующимся со своей диковинной птицей. Мерно стучали антикварные часы, показывающие без десяти двенадцать, за окном раздавался тихий перестук дождя, а Фоукс слабо ворковал под мягкими поглаживаниями. Всё это выглядело подозрительно спокойным и безмятежным, поэтому Геллерт сильнее сжал палочку. Пришло время разрушить эту идиллию.
Он начал медленно спускаться по лестнице, ступая достаточно громко, однако Дамблдор не реагировал, только Фоукс сразу же подорвался и взлетел к потолку, исчезая в пламени какой-то свечи. Альбус проводил его отсутствующим взором. Он явно находился в своих мыслях, и его задумчивое, бледное лицо на короткое мгновение предстало Геллерту лицом мертвеца. Он явственно увидел его лежащим на земле, со струящейся из носа кровью и таким же пустым взглядом в этих прекрасных лазурных глазах. Его варварски расщеплённая напополам палочка покоилась в холодной руке, а рот был глупо приоткрыт, будто в удивлении.
Геллерт испытал дикий, морозящий сознание ужас и судорожно помотал головой, прогоняя видение. Его пророческие способности в последние дни усилились, и часто он мог предугадать даже элементарный выпад противника во время дуэли. Но раньше всё это было мелко, несущественно, а вот теперь... Что это могло значить? Можно ли предотвратить эту картину будущего? Как скоро это свершится? Геллерт не знал. Всё, что он знал, так это то, что Дамблдора ни в коем случае нельзя отпускать, куда бы он там ни собрался.
— Альбус, — негромко позвал Гриндевальд, и тот всё-таки обернулся.
— Геллерт! — Дамблдор нервно вскочил с кресла и, вероятно, успел сделать какие-то выводы по его мрачному лицу. — Ох, ты проснулся! Извини, я вовсе не хотел тебя буди...
— Почему ты одет? — грубо прервал его Гриндевальд, делая шаг вперёд, а Дамблдор — симметричный шаг назад.
— По той же причине, что и ты, — уклончиво отозвался Альбус, и его глаза боязливо метнулись к часам.
— Это не ответ! — продолжал Геллерт, обнажая палочку. Его голос мгновенно сорвался на крик. — Куда ты собрался? Нашёл какой-то изобретательный способ сбежать, да? Думал, усыпил моё доверие?! Забыл? Ты принадлежишь мне, Альбус! У нас был уговор: жизни людей на твою! Я тебе обещал, и ты мне обещал!
— Я помню про это, Геллерт... — уверил Альбус, выставляя руки вперёд. Он сохранял в себе невозмутимость и самообладание. — Ну какой ещё способ сбежать? Я же в ограничителях. Я лишь хотел немного прогуляться по школе, мне не спится. Хочешь, пойдём со мной? Только оденься получше...
И Гриндевальд почти поверил, почти опустил обратно палочку и спокойно выдохнул, но тут это доверительное и доброжелательное выражение снова сменилось веяниями будущего. Геллерту явилось его безжизненное тело, которое медленно закрывали крышкой мраморного саркофага. Гриндевальда прошиб холодный пот, и волосы встали дыбом, как у кота.
— Нет! — вдруг вскипел он. — Ты врёшь! Это ложь! Снимай с себя всё и возвращайся в спальню!
— Геллерт, ты в порядке? — обеспокоенно спросил Альбус.
— Буду, если ты вернёшься обратно!
Наверное, он сейчас больше походил на психа, чем на вождя революции, и было как-то плевать. В груди бесновалось стойкое ощущение, что Альбуса ни в коем случае нельзя оставлять одного, и оно затмевало всё существующее честолюбие.
Альбус тяжело вздохнул, смотря как-то грустно и нерешительно. Гриндевальд знал этот взгляд, и в горле встал такой плотный комок, что хотелось закашляться. Сейчас он скажет, что...
— Я не могу так, Геллерт, — произнёс Дамблдор, и столько горечи звенело в этих словах, что сердце заходилось от боли. Маска, что он поддерживал весь вечер, слетела, и Альбус обратил к нему свои глаза, блестящие от слёз, которые он быстро сморгнул. Пытался казаться сильным. Не получалось. — Прости, я не могу... Я должен уйти. Мои люди нуждаются во мне.
Его слова были равносильны тому, чтобы переломить собственный хребет через колено. Теперь путь назад был уничтожен, задушен вместе со всеми амбициями, желаниями, мечтами и остатками самоуважения. Альбус был потерян в пучине человеколюбия навсегда.
— Возвращайся в комнату, — угрожающе зарычал Гриндевальд, делая ещё один шаг, готовый в любой момент прыгнуть, уподобившись какому-нибудь свирепому зверю.
— Нет, — твёрдо сказал Дамблдор, не двигаясь с места. — Мне очень жаль, но так надо.
Злость била по вискам, и, будучи не в силах держать это в себе, Геллерт страшно рассмеялся. Он точно начал сходить с ума рядом с ним, надо бы держать себя в руках...
— Ещё скажи, что это для общего блага! — подтрунивал он.
— Возможно, — кивнул Альбус и хладнокровно продолжил, словно забивая крышку гроба на сердце Геллерта: — Я не могу спокойно смотреть на то, что ты собираешься делать. Тебя нужно остановить во что бы то ни стало.
— Да
что я такого делаю?!
Фоукс появился из каминного очага, вырывая сноп искр и ярче освещая комнату. Он величественно взмахнул крыльями и стал коршуном кружить по комнате.
—
Что ты такого делаешь?.. — обескураженно переспросил Дамблдор. Его брови сдвинулись к переносице, в огне вспыхнули седеющие волосы, и, отбросив тень, удлинился нос. Морщины отчётливо проявились на его грозном лице, словно вырезанные ножом. Альбус вмиг постарел, и его голос тоже. — Ты знаешь,
что здесь было? Ты был здесь во время сражения?
— Нет, — Геллерт сжал губы в тонкую нитку.
— А я был. И я видел, — сказал Дамблдор тоном, от которого кровь в жилах стыла. — Видел, как сотни людей идут на верную гибель! Как они падают замертво, даже не успев достать палочки! Я помню сожжённый дотла Хогсмид! Я помню, как нам приходилось чем попало закрывать лица умерших и как Большой Зал был полон трупов, потому что на магию не оставалось никаких сил! Дети умирали у меня на руках! Маленькие дети, Геллерт!.. Дети, которых я месяц назад обучал, как превращать камни в мыльные пузыри! И ты!.. Ты!.. — Альбус уже отчаянно кричал. Чувствуя, что горячится, наливается звонкой и упругой досадой, он обуздал чувства и заговорил суровее: — Ты ещё спрашиваешь у меня,
что такого ты делаешь?
Комната, до этого наполненная его благозвучным голосом, опустела. Наступила раздирающая слух тишина.
— Ты останешься здесь, — отчеканил Гриндевальд, направляя на него палочку. — Я видел будущее. Я видел твою смерть. Уйдёшь — и ты труп.
Альбус покачал головой с горькой улыбкой. Он сжал челюсть, и под кожей проступили желваки. Ярость рокотала в нём словно шторм в море, но волны раз за разом рушились о высокие стены его самоконтроля.
— Ты не понял ничего из того, что я сказал. Ты не только слеп, но и глух. Ты безумец, — Дамблдор не повысил голос, но его слова всё равно заставили Гриндевальда вздрогнуть. — Я ухожу.
— Нет! — гаркнул Геллерт, задыхаясь от негодования. — Я тебе не позволю!
Альбус посмотрел на него исподлобья, и его лицо приобрело непреклонное выражение. Он бессердечно произнёс:
— Не стой у меня на пути.
— А то что, Альбус?
Геллерт отхлебнул злой издёвки жизни сполна и, в конце концов, решил ей подыграть. Раз уж гореть, так гореть дотла.
Альбус вымученно усмехнулся. Он понял шутку, как и всегда. А затем вдруг выставил руку с аметистом, на котором вспыхнула руна Триглава, и Гриндевальд понял, что его тело больше ему не подчиняется. Он мгновенно рухнул на колени, его конечности налились свинцом, а рот — водой, он не мог пошевелить даже пальцем. Убедившись, что чары сработали, Дамблдор осторожно положил на стол талисман, и его взгляд смягчился. Он вновь смотрел так, как час назад — проникновенно, чувственно, и внезапное осознание рухнуло на Гриндевальда: Альбус всё это время знал, что будет так.
Часы, словно набат, стали бить полночь, оглушая двенадцатью ударами. Фоукс издал непонятный клич, режущий своей громкостью. Кивнув, Дамблдор скорбно объявил:
— Пора. Твой день закончился, Гриндевальд.
Собственные слова доходили до Альбуса как будто издалека. Плечи дрожали, руки тряслись, но голос был ровный, шёлковый. Безразлично наблюдая за опаляющимися жаром крыльями феникса, он выдохнул и позволил слезам, подступившим к глазам, скатиться по щекам. Геллерт в ответ на это попытался пошевелится и что-то сказать, но каждое движение отдавалось странной тупой болью, и сдвинуться не получалось. Его тело как бы оттягивало назад невидимой рукой.
Он слишком поздно осознал, что за "изобретательный способ сбежать" придумал Дамблдор. И разгадка была у него прямо перед носом! Сколько раз за день эта птица мелькала у него перед глазами? Дурак!
Фоукс стремительно приближался, часы били восьмой удар, Геллерт тяжело дышал от попыток преодолеть древнее волшебство, и его раскрасневшееся лицо было искажено гневом. Феникс стал порхать вокруг Альбуса, вычерчивая на полу ровный круг как портал. Дамблдор же поднял руку вверх к одному из перьев Фоукса, на полу задребезжало пламя и стало бушующим вихрем подниматься вверх. Сияние феникса обрамило потонувший в свете человеческий силуэт, и внутренний голос истошно завопил Гриндевальду, что ещё мгновение, и он, возможно, навсегда потеряет возлюбленного.
— Пос... Постой... Стой! — будто вырвавшись из кошмара, Геллерт и смог подползти к нему на коленях. — Подо!..
Весь мир Геллерта погибал у него на глазах. Он видел, как Дамблдор, ослепший в какофонии света, услышал его и скривил рот в дрожащей улыбке, слёзы снова хлынули мокрыми дорожками по его красивому лицу. Он покачал головой и одними лишь губами сказал то, что было сродни запретному колдовству, чёрной магии, разрушающей любые оковы:
— Я люблю тебя, Геллерт.
И последние силы возродились в Геллерте с этими словами. Он скинул чары, чувствуя, как вольнолюбивая магия раздражённо пульсирует в крови, и подался к полам мантии Дамблдора, хватаясь в последний момент. Всё тотчас скрутило в обжигающем дыхании огня, и очень скоро он с грохотом упал на какой-то потрескавшийся пол, и на него сверху навалился ещё кто-то. По смешному ойканью он понял, что это был Альбус. Они оказались в кромешной темноте вдвоём. А в кромешной ли? Скоро появился и тусклый свет, и очертания перепуганного лица Дамблдора, и его медленно доходящая до ушей речь:
— Что ты наделал?! Они тебя убьют! Геллерт! ...с ума!.. Они тебя!.. Фоукс, где?.. Фоукс, вернись, пожалуйста! Стой!
Все звуки словно тонули в воде, тело не слушалось, а рассудок — тем более; только образ Альбуса плясал перед глазами вместе со сполохами света. Геллерту удалось прийти в себя, когда Дамблдор пытался запихнуть его тело в обшарпанный шкаф и до слуха доносилось завораживающее нечеловеческое пение — феникс словно благословлял их.
Палочка каким-то невероятным образом удержалась, зацепившись за рукав. Гриндевальд сжал её крепче, стал осмысленно озираться, и глаза, привыкшие к темноте, показали ему ещё один просторный кабинет Дамблдора.
Этот был обставлен не так богато. Взгляд цеплялся за ломящиеся от рукописей книжные полки, потёртый котелок для зелий на столе, пара кресел, качающаяся на потолке викторианская люстра, но самое главное, что здесь было — сотни портретов Гриндевальда на стенах. Это были вырезки из всяческих газет, исследовательских книг, сорванных пропагандистских плакатов. На настоящего Геллерта заинтересованно смотрели как минимум двадцать пар его собственных разноцветных глаз. И он улыбнулся краем губ, хватаясь за бортики шкафа, чтобы не позволить себя туда втиснуть. Альбус вздрогнул и отстранился, поняв, что момент упущен. Геллерт же наоборот двинулся в центр комнаты, довольно переглядываясь со своими ухмыляющимися портретами.
— А я смотрю, ты мой поклонник, — выдал он, и по комнате прошлась волна одинакового смеха. Они ещё смели ему подыгрывать!
— Ты бы видел, что он здесь вытворял с нами на прошлой неделе, — пошутила одна из старых колдографий, где он был ещё совсем юным, тринадцатилетним отроком.
— У-ля-ля! Что за красавчика я вижу? — вальяжно улыбнулся настоящий Гриндевальд, присматриваясь к своей молодой ипостаси. — Откуда у тебя это? Украл у старухи Бэгшот?
Дамблдор быстро опомнился, будто дал самому себе пощёчину. Подбежав, он затряс Гриндевальда за плечи, шепча отчаянно и сбивчиво:
— Геллерт, я прошу, молю, спрячься, пожалуйста! Наложи на себя заклинание, ты же можешь!
— Мне не от кого прятаться, — злобно прошипел тот, убирая его руки со своих плеч. Неожиданно даже для самого в нём себя засквозило ядовитая обида. Он не думал, слова сами сбегали из тюрьмы разума и звенели в воздухе как правда. Ему некого бояться.
— Здесь очень опасно! Их больше, чем ты думаешь! Они убьют тебя!
— Кто "они"?
Послышался чей-то восторженный визг, топот ног и шум разговоров за дверью кабинета.
— Видите? Это Фоукс! Фоукс здесь! Я же говорила, это он! Профессор Дамблдор вернулся, он жив!
Последнее предложение подхватило множество голосов, будто бы во всём здании закопошился рой гигантских пчёл. Самого же Альбуса пробила дрожь, и он продолжил ещё более отчаянно, хватаясь за волосы:
— Прошу, прошу, пожалуйста! Спрячься, я всё улажу!
— Поздно, — объявил Геллерт и был прав. Заскрипела дверь, открываясь, и в лихорадочном порыве Дамблдор закрыл собой Гриндевальда. И тут уже, видимо, сама судьба подсказала Геллерту, как выйти из этой ситуации самым наилучшим образом: он машинально прижал Альбуса к себе и приставил палочку к его горлу. Во время рейдов Гриндевальд слишком часто проворачивал такой трюк, так что руки сделали всё сами. Когда на пороге кабинета появились светящиеся от счастья люди, словно готовые увидеть рождественскую ёлку, перед ними предстала картина захвата Альбуса Дамблдора в заложники, и вся радость тут же отхлынула с их лиц, замирая немым вопросом у всех на губах.
Альбус тихо выругался, а Геллерт торжествующе рассмеялся, щекотя своим дыханием шею.
— Профессор... — ошеломлённо вымолвил какой-то ребёнок.
— О, Мерлин! — не сдержался кто-то из взрослых.
— Кто это? — ляпнул один.
— Как ты можешь не знать? Это Гриндевальд! — огрызнулся другой.
Дамблдор глубоко вдохнул и выдохнул, стараясь скрыть прорывающееся негодование.
— А вот и псы Дамблдора... — подтрунил его Геллерт, не без удовольствия замечая страх в глазах присутствующих. — Пришло время
мне рушить твои планы, Альбус, — сообщил он ему на ухо.
— Всё хорошо! Будьте спокойны! Я в порядке! — сказал Дамблдор, игнорируя его фразы.
— Пока что, — безжалостно добавил Геллерт так, что все вокруг сжались от ужаса, что его более чем устроило. "Податливые, как глина, и тряпичные, как куклы, — подумал он. — Неудивительно, что Альбус о них так печётся и что они — его сторонники".
Вдруг из толпы выделилась женщина со строгим лицом и по-кошачьему сверкающими глазами. Она, сохраняя хладнокровие, спросила:
— Что нам делать, профессор?
— М-минерва, слава Мерлину, вам...
— Пока что я здесь главный, — провозгласил Гриндевальд, дерзко дёргая Альбуса на себя, и продолжил: — Значит так, вы покорно даёте мне и... — У него пробился смешок. —... "профессору Дамблдору" уйти, иначе я убью его прямо сейчас.
Несколько человек вскрикнули, позади массы людей послышался грохот, будто кто-то упал в обморок. Вся толпа панически засуетилась, заволновалась, и та женщина — Минерва — отвлеклась на безмозглый сброд. Геллерт просто не мог не отметить, что они и вправду выглядят как глупые, обезглавленные насекомые без своей королевы. Он прижал Альбуса сильнее, чувствуя, как власть и чужой трепет кружат ему голову. Геллерт почти услышал, как у Дамблдора покраснели щёки и заскрипели зубы.
— Старый паршивец, — процедил Гриндевальд. — Ты пойдёшь со мной. Сбежишь ещё раз, и все эти люди — слышишь меня? — все они умрут, я тебе обещаю! Всё честно, ты нарушил уговор.
— Я ничего не нарушал. Ты говорил "сегодня", один день, и я его тебе дал, — возразил Дамблдор.
— Ну, хорошо, ты нашёл лазейку. Новая сделка: я не стану их всех убивать, а ты больше никогда не сбежишь от меня.
Альбус осознавал, что вполне вероятно сам же затягивает петлю на своей шее и шеях сотни людей вокруг, но всё равно соврал, найдя в бездонном кармане разыскиваемую вещицу:
— Идёт.
— Потом заключим непреложный обет, ясно?
— Хорошо.
— Чудно, — кивнул Гриндевальд, поверив. — Дорогу! Дайте нам пройти!
И толпа только-только начала расступаться, одаривая его озлобленными взглядами, как вдруг из неё выскользнуло лохматое нечто в ночной рубашке и с пьяными словами:
— Ну, что вы здесь застыли, как на похоронах? Где этот худший из Дамблдоров? Дайте на него посмо...
— Аберфорт! Ради Мерлина, уходи! — воскликнул Альбус.
— Какой интересный оборот принимает эта ситуация, — откровенно веселился Геллерт.
— Ты!.. — прорычал Аберфорт, тыкая пальцем. Его ноздри начинали раздуваться от гнева, и он стал похож на вскипающий чайник. Он скинул руки пытающейся его усмирить Минервы и захотел прорваться вперёд, но его удержала толпа. Геллерт не мог не ощутить, как от него за версту разило алкоголем.
— Я, — просто ответил Гриндевальд. — В последний раз, когда мы так втроём собрались, всё закончилось довольно плачевно.
Живые картины и плакаты с его изображением тут же подали голос, смеясь, одаривая его аплодисментами и комплиментами за остроумие. Геллерт обаятельно улыбнулся своим портретам и готов был поклонится зрителям, если бы не затруднительное положение.
— Заткнись! — вспыхнул Аберфорт. — Ты ещё ответишь за свои преступления!
— Аберфорт, пожалуйста, не мешай, — снисходительно попросил Альбус.
— Да, хоть раз в жизни послушай старшего брата и дай ему спокойно уйти! — поддакнул Гриндевальд, только больше распаляя обоих Дамблдоров.
— Геллерт! — взмолил Альбус.
— Да, любовь моя?
На эту реплику он посмотрел осуждающе, поджимая губы, и Геллерт понял, что тонет. Снова тонет в этих глазах, в складках его лица, в мимических морщинках и быстро бьющейся жилке на шее, в которую упирается палочка. Он чувствовал его заходящееся страданием сердцебиение и хотел обнять, успокоить, переместиться во времени на час назад и вновь оказаться в директорской спальне, где никто не был важен, кроме них двоих. Альбус сменил гнев на милость, без труда распознав эти ласковые искорки заботы в Геллерте. Шумная действительность ушла на второй план, оставив их наедине. Они словно оказались под защитным куполом, когда в руках Альбуса сверкнула та самая зажигалка.
— Снова твои фокусы...
— Моё изобретение, — объяснил он осматривающемуся Геллерту. Серебряный мирок, созданный Альбусом, мерцал и не пропускал ни света, ни звука.
— Завораживает, — пробормотал Гриндевальд, слегка ослабевая хватку так, чтобы Альбус мог повернуться к нему лицом. — А что видят люди снаружи?
— Они не могут сюда попасть и видят не больше, чем белый туман. И мы тоже не можем выбраться, пока я того не захочу, — отчеканил Дамблдор, переплетая пальцы.
— Хочешь сказать, мы поменялись местами? Теперь я — твой заложник?
— А разве мы не всю жизнь заложники этих чувств?
Геллерт почувствовал себя так, словно его ударили в грудь.
— Так ты это видишь, да? — рассмеялся он, несмотря на боль, медленно затопляющее сердце. Он привык смеяться. — Наша любовь — это ноша? Не дар?
— Да. Моя любовь к тебе — это моё проклятие, Геллерт. Каждый раз, когда я позволяю моим чувствам к тебе смягчить меня и мои намерения, страдают люди. Я не могу этого позволить.
— А может быть дело не во мне, не думаешь? Может, дело в том, что ты отрицаешь свою природу, нашу любовь? Любовь — это не проклятие, Альбус, и не ответственность. Вместе мы могли бы сделать мир лучше, но ты отвергаешь свой дар и превращаешь его в проклятие, которое убивает тебя. Вот кто настоящий обскур в семье Дамблдор.
Альбус криво усмехнулся и опустил глаза. Геллерт подошёл ближе и, не встретив возражений, провёл ладонью по щеке Дамблдора, который поймал её и апатично прижал к себе.
— Мы не враги, Альбус. Пойдём со мной.
Голос Геллерта звучал хрипло и сумрачно. Ему хотелось кричать, переворачивать столы, срывать плакаты, разбивать все зеркала в мире, выпить всю воду, чтобы люди вымерли от жажды, и сидеть и долго-долго выть на луну в попытке утихомирить бурю в душе. Но Альбус улыбнулся так, как может только он, — искренне и задушевно, и вся ярость в груди улеглась, готовя место для его любви.
— Всё, что я когда-либо хотел, это пойти с тобой, Геллерт.
Ответил ему такой родной голос, что всё существо Гриндевальда содрогнулось, желая пасть к его ногам, обвить его руками и умолять остаться. Нет, он не останется, если попытаться заставить. Альбус — это не приз, не награда и уж тем более не его собственность. Альбус — это самый лучший человек, которого он когда-либо встречал в своей жизни.
— Поэтому я... — продолжал Дамблдор, не разрывая зрительного контакта, словно гипнотизируя Геллерта, — и делаю это...
Он нашёл его свободную руку и поместил в широкую ладонь свой сжатый кулак, из которого виднелся носовой платок. Геллерт нахмурил брови нервным движением, не понимая, и спросил:
— Что ты имеешь ввиду?
Но вместо ответа Дамблдор быстро разжал руку и отскочил от него, словно от огня. В ладонь опустилось что-то невесомое и послышался хлопок. На миг всё заволокла тьма. Геллерт исчез из одного кабинета и очутился в другом.
Всё кончено. Альбус отшатнулся, а затем обессиленно упал на колени. Это конец. Он оттолкнул свой последний шанс.
Купол начал таять, крошась серебряными снежинками или пеплом. Альбус до боли сжимал делюминатор в руках, пока его облепляли восхищённые люди, ищущие с ним рукопожатия, спрашивающие, как ему это удалось, готовые сейчас же выпрыгнуть из окна, если он им прикажет. А он вообще ничего не слышал от всепоглощающей пустоты, затопившей сознание. Он ощущал лишь адскую слабость, и его сердце билось, будто повиснув в бесконечном вакууме. Нить, на которой оно было подвешено, вот-вот разорвётся, и он погрузится в безыдейную бездну, даже не сопротивляясь.
Дамблдор пришёл в себя, сидя на кресле, когда над ним склонились обеспокоенные Минерва и Ньют. Людей вокруг уже не было, лицо неприятно холодил лондонский ветер, и, проведя по коже рукой, он ощутил влагу. Слёзы или вода, которую плеснули, чтобы он пришёл в себя? Оставалось только гадать.
— Где Аберфорт? — сипло спросил Альбус и закашлялся. Минерва тут же закрыла окно заклинанием. На столе, подбирая зерно, стучал клювом Фоукс.
— Его увели, профессор, он спит, — произнёс Ньют, потупив взгляд.
— Как вы себя чувствуете? — строго осведомилась Макгонагалл.
— Отвратительно, — признался Дамблдор, вставая с кресла и отряхиваясь. — Что ж, друзья, нельзя терять ни минуты, я чувствую, скоро сюда нагрянут гости.
— Гриндевальд не знает местоположение этой базы.
— О, поверьте мне, ему не надо знать местоположение, чтобы найти меня. — Он повернулся к Макгонагалл, уже ожидающей указаний. — Минерва, дорогая, оповести всех, чтобы они как можно скорее уходили, желательно через порталы и в другие страны. Великобритания потеряна. Сейчас здесь небезопасно как никогда. И позаботься об Аберфорте, пожалуйста. Боюсь, он в стельку пьян. Сделай так, чтобы он протрезвел.
— Конечно, Альбус.
— Большое спасибо. О! И узнай, сделал ли он то, о чём я просил в письме.
— Хорошо.
Макгонагалл развернулась на каблуках и удалилась, по дороге используя сонорус и оглашая инструкции. Дамблдор обратился к Ньюту.
— Следуй за мной, мой мальчик, — сказал ему Альбус, проходя мимо Фоукса и недовольно качая головой. — Ты маленький плут, ты знаешь об этом? — Феникс негодующе заурчал, а Дамблдор цокнул. Так они и выяснили отношения.
Альбус подошёл к шкафу и вытянул из него пару книг. Тот проскрежетал, поднимая пыль, и отодвинулся, обнаруживая небольшую комнатку.
— Я уже давно не мальчик, профессор, — вежливо напомнил Ньют.
— Да, извини меня... Как же быстро летит время! Кстати, поздравляю тебя со свадьбой. Мне жаль, что я не смог присутствовать. Надеюсь, вы отлично провели медовый месяц.
— Ничего страшного, я понимаю. Всё прошло чудесно.
Скамандер с любопытством стал осматривать небольшое потайное хранилище — настоящий кладезь знаний, подобный его чемодану. Здесь было множество ингредиентов, запрещённых книг, странных камней, а Дамблдор направился лишь к потёртому саквояжу и стал рыться в нём. Было бы неплохо взять его с собой, но пока надо было уходить налегке. Пока — только самое основное.
— Твоя жена это... Тина Голдштейн, не так ли? Она сейчас не здесь? Не в Англии?
— Да-да, это она! Она нынче в Америке, по вашему приказу вместе с другими аврорами готовит базу для перевода наших сил туда. А почему вы спрашиваете?
— Вполне вероятно, я встретил её сестру, Куинни. Кто она? Что стряслось между ними?
— Ах, Куинни... Она... талантливый легилимент, я был с ней хорошо знаком... Куинни полюбила маггла, но из-за того, что в Америке запрещены смешанные браки, она присоединилась к Гриндевальду, который вдруг стал говорить о любви между... свободными людьми, кажется. Я думаю, он просто хотел переманить её на свою сторону...
— Ты сказал "легилимент"? — настороженно переспросил Альбус, сжав в руке пробирку, которую рассматривал.
— Да, и очень сильный. Что-то случилось, профессор?
— Боюсь, я мог быть недостаточно силён, чтобы противостоять ей окклюменцией. Нужно быть очень осторожными, она могла понять мои планы и рассказать Гриндевальду. Теперь всё надо менять, чёрт!..
Дамблдор, не сдержавшись, ударил кулаком по столу так, что все склянки и кружки задребезжали. Ньют, словно тоже сделанный из стекла, встрепенулся. Если уж Дамблдор нервничал, должно быть, всё было очень плохо.
— Куинни не могла услышать мои мысли, когда мы впервые встретились, — тихо вставил Скамандер.
— Я был в ограничителях. Впрочем, я и сейчас в них.
— Ах, да. Снять их, профессор? — Ньют потянулся за палочкой.
— Нет, пока не надо, — проговорил Альбус, перестукивая пальцами по столу, и достал с верхней полки небольшую фигурку орла. — Это личный портал. Отправляйся-ка к жене, в США. Их правительство ещё держится, объясни ситуацию своему брату. Скоро Великобритания войдёт в коалицию с захваченной Европой, нужно чтобы они закрыли с нами границу и были готовы к террористическим атакам. Скорее всего, Гриндевальд просто порвёт все договоры о ненападении.
— Хорошо, профессор, — кивнул Ньют, осторожно забирая портал и уже собираясь уходить, но помедлил, с надеждой сверля напряженную спину Дамблдора.
— Спрашивай, — произнёс тот, прежде чем Скамандер осмелился что-нибудь сказать.
— Простите, наверное, сейчас не время, и всё же... Как вы это сделали? Как вы заставили Гриндевальда исчезнуть? И что это был за туман?
— О, это было просто. — Сложнее было заставить себя посмотреть в эти глаза и обмануть их, думал Альбус, а говорил другое: — Я использовал делюминатор, который скрыл нас. У меня на всякий случай был с собой активированный портал в Хогвартс, и я всего лишь вложил его ему в руку.
— В плане, "всего лишь вложил"? Гриндевальд просто принял его из ваших рук?
— Я обманул его, это был небольшой трюк с платком.
— Значит, вы отправили его назад?
— Да, в свой кабинет, — отозвался Дамблдор, скрещивая руки на груди. — И хотелось бы верить, что Гриндевальд ничего там не разобьёт.
А Гриндевальд тем временем всё-таки снёс один стол.
— Предатель!
К нему полетели книги с полок...
— Лжец!
Массивное кресло и жердочка для птицы...
— Мерзавец!
Противно звенящие механизмы...
— Подлец!
Котлы и колбы...
— Жалкий гадёныш!
Бесполезные фигурки...
— Урод!
И в целом всё, что плохо лежало.
Очутившись снова в директорской, Геллерт недоумённо смотрел на то, как выцветший значок старосты школы лежит в руке, а затем скатывается и падает, и как платок мучительно медленно оседает на пол жутким бельмом. Это была словно насмешка, плевок в лицо от Альбуса. Когда послышался тихий удар о пол, от возмущения у Гриндевальда уже перехватило горло. Он попытался вдохнуть, но бешеное исступление тяжёлыми кандалами сковало его ребра изнутри. Рот искривился в какой-то невыносимой судороге, все мышцы натянулись подобно струнам, и задеревенел живот. Он чувствовал, что к сердцу хлынули гнев и безграничная обида, и издал душераздирающий вопль, напоминающий крик дикого зверя, который попал в капкан.
Схватившись за голову и не помня себя, он выскочил в коридор, оставляя позади разгромленный кабинет. Кипящая ярость хлестала через край. Он ничего не видел перед глазами и хрипло дышал, до боли стискивая Бузинную палочку, почти что готовый переломить её собственными руками, если это могло вернуть Дамблдора. Однако это было не так.
— Альбус Дамблдор сбежал! Приведите его обратно! Живым! — рявкал Гриндевальд на всю школу, и каждый невольно затрепетал от голоса господина, отражающегося от стен так, словно он был за поворотом; он был везде, всюду и всегда, и никто не мог избежать сетей его власти. Этот голос гремел ударом кнута. — Тот, кто приведёт его мне, получит очень щедрое вознаграждение, я лично гарантирую это! Я лично распоряжусь о безбедной старости и вечном почёте! Я лично пожму руку и одарю тем, что так страстно желает ваше сердце! Только схватите его... — Он сжал руку в кулак, и окна школы пронзительно задребезжали, тоже боясь его мощи. — ...приведите ко мне, и я обещаю, вы всегда будете у меня в милости.
Гриндевальд ворвался в Большой Зал, пробуждая глупцов, успевших заснуть, и разрядом молнии на конце палочки заставлял разгильдяев в ужасе бежать исполнять приказ. Может быть, кто-то пострадал. Может быть, он убил кого-то в ту ночь. Много кто попал под его горячую руку, а голове с оглушающим пульсом раз за разом воскресали видения мёртвого лица Альбуса.
Остервенелый и оглушённый, он готов был сжечь Хогвартс в синем пламени и утопить его в крови. Так и было, пока он в безумии не замахнулся на Винду. Винду, Винду, Винду Розье... Его верную Винду, которая была с ним с самого начала и никогда не предавала его идеалы, всегда была ему преданна.
В отличие от Альбуса. Она сжалась, складывая руки в немой мольбе, и её маленькая подружка Куинни бросилась к его ногам, отчаянно крича что-то о прощении. Геллерт опустил палочку, чувствуя, как рассудок возвращается к нему и свирепость больше не клокочет в сердце. Сколько он себя помнил, Винда всегда была голосом разума и действовала на него будто ушат ледяной воды. Он поднял их обеих на ноги.
— Господин! — залепетала Куинни, не сдерживая слёз.
— Господин, нам очень жаль, что мы сразу не отправились на поиски, — вымолвила Винда, преодолевая охватившую её оторопь. Ни разу за всю службу она не вызывала у Гриндевальда недовольства.
— Да-да, господин! И у нас есть причина!
— И что это за причина? — сухо спросил Геллерт, которому на самом деле было всё равно и мыслями он был совсем не здесь.
— Дело в том, господин, — продолжила Куинни, успокаиваясь, — когда мистер Дамблдор ещё был в школе, я наложила на одну его личную вещь следящие чары.
Гриндевальд на пару мгновений безразлично уставился в её миловидное лицо, и только потом до него дошёл смысл её слов.
— Вы... что? — заторможено переспросил он.
— Мы можем отследить его, господин, — проговорила Винда, фамильярно хватая его ладонь. — У вас есть все шансы, ничего не потеряно.
В Геллерте что-то щёлкнуло, и он взволнованно заморгал.
Альбуса можно было отследить. Этот факт вдруг настолько оживил его, что он не смог сдержать улыбки, и на радостях он поцеловал обеих волшебниц в щёки. Язык показался ему неподъемной чужеродностью во рту, но он заставил себя говорить:
— Я... Я не забуду этого, мои верные соратницы. Вы отлично мне служите. Как только мы его схватим, я возвращу долги с лихвой. И ты как всегда права, Винда. Это не конец, — изрёк Гриндевальд, а затем тихо добавил: —
Ничего ещё не кончено, любовь моя.
