***
Ода сидел в кабинете глав.врача больницы, который успел отмазать его от работы сегодня и смыслся вместе с Кииоши, чтобы взять анализы. Одасаку нервничал все сильнее и сильнее, потому что выражение лица Мори не говорило ни о чем хорошем. — Так, я взял у него анализы мочи и крови, но предположительно у него простатит. Мне нужно провести ректальный анализ*. Ода смотрит на своего сына, а тот еле на ногах стоит. — Д-да, конечно. Врач выпроваживает Оду из кабинета, а Кииоши опять начинает нервничать. Мори садится на корточки и аккуратно кладёт руки на хрупкие плечи. Он говорит спокойным, размеренным голосом, стараясь донести до ребёнка, что за процедура сейчас будет происходить. В глазах мальчика понимание, и он осознает, видит по глазам напротив, что Огай тоже переживает. Он видел «этого дядю» много раз, и всегда они очень хорошо разговаривали с его папой, за чем следовал вывод: Этот врач — друг. Поэтому ребёнок кивает, даже вытягивает из себя улыбку, больше измученную, нежели искреннюю, но Огай и за это благодарен. Он указывает на кушетку, которая стоит в одном из углов просторного кабинета, прося встать на неё в коленно-локтевую, а перед этим снять штаны вместе с нижним бельём. Видя непонимание в глазах ребёнка, Мори вспоминает, что дети, на минуточку, не знают таких вещей как «коленно-локтевая», и понимает, что в эту позу ребёнка придётся поставить ему же. Когда мальчик разделся, Мори помогает ему залезть на кушетку, ставит на колени, легонько надавливая на спину, вынуждая нагнуться и опереться локтями о белую простынь. Врач подходит к соседнему ящику, дабы взять все необходимое. Огай старается не медлить с дезинфекцией рук и надеванием перчатки, так как понимает, что долго стоять мальчику в такой позе не очень-то уютно. Возвращаясь к пациенту, Мори замечает, что мальчика немного потрясывает. Вздохнув, мужчина старается быстро придумать, что можно сделать, чтобы его как-то успокоить. Не найдя в свой голове ничего лучше, чем это, черноволосый опускает свою руку на спину ребёнка, неловко поглаживая. Мальчик слегка вздрагивает от прикосновения, но спустя пару секунд расслабляется. — Не волнуйся, я постараюсь все сделать быстро и безболезненно настолько, насколько это возможно. Мальчик кивнул. Он и сам это понимал, но такая забота не могла не обнадёживать. Мори наносит на свои пальцы лубрикант, другой рукой придерживает за поясницу, заставляя прогнуться. Когда холодные пальцы касаются сзади, мальчик непроизвольно съёживается от непривычных ощущений. Врач неспеша массирует анальное отверстие, и это даже не кажется чем-то неприятным, пока скользкий палец не входит на одну фалангу, вызывая шипение у ребёнка. Мори никуда не торопится, прекрасно понимая, как это неприятно поначалу. Постепенно мужчина вводит указательный палец целиком и останавливается. Когда Огай видит, что Кииоши уже более-менее привык к инородному объекту в его теле, Мори потихоньку вынимает из мальчика палец, сразу же вставляя опять, но теперь уже под другим углом, вызывая у мальчика тихий болезненный стон. Повторив это ещё несколько раз, двигаясь каждый раз под разными углами под тихое мычание, врачу таки удалось найти нужный ракурс. Попав по простате, Мори вызвал громкую череду стонов и прогиб в пояснице у пациента, который явно не ожидал таких приятных ощущений. У мальчика задрожали руки, и он упал лицом на кушетку. Огай продолжил вводить палец под тем же углом, массируя чувствительный нерв, наблюдая за наслаждающимся мальчишкой. Бедный уже весь исстонался к тому моменту, как процедура подошла к концу. Огай вынимает палец из ребёнка, слыша протестующее скуление. Подходя к урне около двери, врач снимает использованную перчатку, оставляя вымотавшегося ребёнка лежать на кушетке. Когда мальчик отошёл, Мори даёт ему его одежду и пачку влажных салфеток. — Ты пока одевайся, а я переговорю с твоим отцом о графике дальнейших посещений. — С этими словами Мори выходит за дверь.***
— Ода? — Мори окликнул друга, который мельтешил в коридоре возле кабинета глав.врача, на что тот быстро обернулся и зашагал к Огаю. — Ну что там? — Да полегче ты, пойдём в кабинет. — Огай кивает в сторону ближайшего кресла, когда сам садится за рабочий стол и перебирает бумаги, обдумывая речь. Одасаку жалобно смотрит на сына, который натягивает штаны трясущимися руками, и Сакуноске напряжён, потому что он, кажется, слышал крики из кабинета пару минут назад, и он правда не знает, что теперь со всем этим делать… — У него все признаки хронического простатита, — на одном выдохе вещает доктор. — Это правда не характерно для ребёнка вне пубертата, и… — Он с сочувствием смотрит на Кииоши, — заболевание держится минимум три месяца. Огай хочет спросить больше о том, как могло быть получено заболевание, потому что чаще всего дело в инфекциях, которые появляются через сексуальную активность, и он щурит глаза, вглядываясь в Сакуноске… ребёнку семь лет. Эти вопросы были бы неуместны, так что он молчит. — А что с лечением? Таблетки? — Одасаку почти съедает свои губы, когда делает паузу, чтобы совсем разбитым голосом добавить — Операция? — Это в крайнем случае. Но пока все не так запущено, так что я выпишу лекарства, которые ко всему нанесут меньший вред растущему организму, но этого, должно быть, мало. Ода с вопросом смотрит на Мори, пока тот мнётся, видимо не решая предложить. — Я могу найти доктора, который будет брать ректальные анализы, и если придётся, массаж… — Нет. — Сакуноске мотает головой. — Послушай, я тоже недоволен, но это очень нужная часть- — Я доверяю только тебе. — Сакуноске перебивает друга, моргая и продолжая мотать головой, будто истерика близко, и Мори хочет поспорить, сказать, что он хоть разбирается, как это делать, но не специалист того уровня. Но он видит отчаяние в глазах друга в другом конце кабинета, который тянет руки к мальчику, пока тот, одевшись, хромает к папе, и… — Хорошо. — При этих словах Ода слегка расслабляет плечи, утягивая сына в объятия. — Пока что приводи его раз в неделю, и если ситуация не ухудшится, то пусть так и остаётся ближайшие месяцы. Они ещё обсудили детали, и один раз пришлось прерваться, потому что когда Одасаку в процессе переговоров включил телефон, Дазай наконец смог прорваться и дозвониться, крича, что вообще-то тоже волнуется и «какого черта?». И вот, с листком с выпиской на лекарства, с Кииоши на руках, переволновавшийся Одасаку выходит из кабинета, пока ребёнок смотрит через плечо своего папы на Мори, и этот взгляд… будто бы Кииоши здесь знает больше других.***
Следующий месяц проходит спокойнее пары дней до этого. Дазай все так же ходит на подработки, которые часто сменяются, потому что это в целом нестабильный способ заработка. Но всю стабильность Осаму находит как раз в том, что меняет эти работы как перчатки. Из мака он уходил раз семь, перебрав почти все кафешки этой сети в Йокогаме, потому что «форма везде немного разная, и мне интересно, одинаково ли она мне не идет». Одасаку на эту клоунаду и странные пристрастия закатывал глаза, потому что Дазай приносил деньги в дом, будто бы он ебанный муж, хотя все, что от него изначально требовалось, это прокармливать себя. На самом деле уже за первый год их совместного проживания Ода заметил, что шатен ест непозволительно мало и никогда не заходит на кухню, так что если вы его там видите — случилось что-то плохое. Это правда так, потому что последний раз Осаму там оказался, чтобы сообщить, что у Кииоши температура, так что… Они оба были не против, что Дазай туда не заходит. Зато Ода был против, что Осаму не ест, при том, что они вроде не бедствуют. Так что когда Дазай дурачился с мальчиком, щекоча его в ребра и подхватывая на руки, шутя про «у-у-у, сейчас я тебя съем!», смешно было разве что Дазаю. Остальным было страшно. Но Сакуноске успокаивал себя тем, что Дазаю вряд ли хватит сил, чтобы вообще зубы сомкнуть вокруг чего либо, ведь тот такой худой… Очень редко Дазай пропадал из дома на ночь. Он никогда не злоупотреблял, зная, как Кииоши это не любит. Но периодически он становился вспыльчивым, злым, потому что ну… возраст такой. Так что надо было как-то отрываться, и с этим никогда не было проблем. Первый же раз, когда он пришёл с перегаром, заглушённым запахом женских духов и с следом помады на штанах, Кииоши дулся непонятно за что несколько дней, на и Сакуноске недовольно прицокивал, так что впредь шатен был аккуратнее с этими делами. Кииоши, на таблетках и специальном массаже быстро привёл своё физическое состояние в норму, чему все радовались. Первое время радоваться Одасаку переставал только когда ребёнка надо было вести к Мори, но видя, что ребёнок выходит оттуда в полной норме, без слез на глазах и даже часто с леденцом в руке, он успокоился. Смышлёный мальчик так же быстро выучил дорогу до работы отца от школы, так что теперь приходил сюда сам, даже чаще, чем требовалось. Сидел, смотрел как Ода работает, как ритмично цокает клавиатура под его пальцами. Когда Огай заходил в кабинет, мальчик улыбался ярко и искренне. Что было неожиданно для Огая, так это то, что при Оде Кииоши вёл себя с Мори сдержанно и сжато, но когда Сакуноске отводил мальчика к Огаю на осмотр, закрывая дверь и удаляясь назад в свою рутинную архивную работу, Кииоши даже порой бросался обнимать врача с писком «дядя Мори!». Вот и сейчас мальчик сам открывает дверь кабинета глав.врача с важным видом, зная, какой важный сам Огай. — Кииоши? Проходи. — Мори кладёт ручку, отодвигая бумаги, но не торопится подойти к шкафу с перчатками, как это было раньше. — А где папа? — А я сам пришёл. — Надо же! — Мори слегка наклоняет голову вбок. — Надеюсь, Ода меня потом не убьёт за то, что ты с таким энтузиазмом ходишь ко мне. Кииоши морщит носик, строя смешную гримасу, и топает к столу врача. Стол высокий, так что мальчику не надо садиться, чтобы он мог поставить локти на него и упереться ладошками в щеки, загадочно поглядывая на врача. Тот смотрит в ответ и улыбается, умиляясь это картине, но поняв, что это продолжается мучительно долго, отводит глаза. — Раздевайся. — По началу ему сложно было это говорить, но ребёнок теперь просто пожимает плечами и по дороге к кушетке стряхивает школьную форму, а именно нижнюю её часть, а затем и трусы, разбрасывая вещи хаотично по кабинету, взбираясь на кушетку и мгновенно при этом сбивая простынь. Мори надевает перчатку, прихватив с собой специальную мазь, и подходит к ребёнку, пока тот сам становится в нужную позу, слегка выгибая поясницу. Когда они заканчивают, ребёнок как всегда лежит на одном боку, обрывисто дыша. Ему требуется время, чтобы мышцы не были такими желейными, ведь всегда к концу массажа локти перестают держать мальчика и коленки сильно трясутся. Огай выкидывает перчатку в мусорку под столом, подхватывая с ближайшей полки коробку салфеток. Раньше он давал делать это Кииоши, но тот вечно без сил, так что Мори сам подходит и вытирает остатки мази у маленького колечка мышц, которое теперь в более расслабленном состоянии, но снова сжимается от прикосновений. Мори поднимает разбросанную по кабинету одежду и аккуратно кладёт к кушетке, возвращаясь к своим бумагам. Но мальчик не торопится. Лежит, осматривает уже хорошо знакомый кабинет и глазами моргает. — Не получишь леденец, пока не оденешься, — шутливо обращается к нему Мори. Кажется, это мотивирует ребёнка, так что он садится, жмуря один глаз от лёгкого жжения, и натягивает вещи назад. Тяжело топает к Мори, обходя огромный стол и по-утиному переставляя ноги. — Э-эх… А я надеялся, что смогу оставить сладость себе. — Мори наигранно дуется, отодвигая ящик под столом и доставая леденец на палочке. — А разве я — не сладость? — Ребёнок зубами сдирает обёртку с заслуженного съедобного подарка, весело щуря глаза. -… — Мори смотрит на него с минуту, как-то погрустнев и задумавшись о чем-то своём, но видя, что ребёнок уже лижет леденец и все ещё ждёт ответа, уже обидившийся на то, что Огай так долго думает, серьёзно отвечает — Да, сладость.***
— Опять уволили? — Ты чего, я сам ушёл! Одасаку снимает обувь в коридоре, видя, как Дазай в домашней одежде в полную силу, старательно валяется на своей кровати, что говорит о том, что он давно дома. За три года их совместного проживания они слишком хорошо друг друга знают, и, что удивительно для обоих, прекрасно уживаются. — Может ёлку нарядить? — А она у нас есть? — Дазай приподнимается на локтях, любуясь тем, как Кииоши подбегает к папе и смотрит на него выжидающе. — Ну, Кииоши, ты же знаешь, что тебе нельзя сладкое. — Ребёнок хнычет, явно желая что-то сказать, но пока Ода отвечает Дазаю. — Нет, но мы купим. Я всегда покупал настоящие, потому что она, — Сакуноске при этих словах смотрит на ребёнка, который старательно игнорирует упоминание своей матери, — не любила отмечать. — Ну ЭЙ, а дядя Мори даёт мне леденцы! — Кииоши топает ногой, на что Дазай смеётся, плюхаясь назад на подушки. — Дядя Мори? — Одасаку улыбается, потому что смех друга заразителен. — Он у меня ещё отхватит за это. Кииоши довольно хрюкает, будто бы ему было забавно посмотреть на то, как кто-то ругает такого большого Мори и убегает назад в комнату, поглядывая на Дазая, который ему подмигивает. — И что это было? — Ода заходит в комнату к Дазаю, где стоят две кровати, потому что давно уже было решено, что ребёнку важнее личное пространство (на самом деле он просто прыгал бы на них всю ночь и старательно пугал, накинув на себя белую простынь, так что в этой комнате они от него спасаются). — Да так, ничего… — продолжает лыбиться до пизды хитрый шатен. — И ты туда же. Ему нельзя сладкое, Осаму. Не-льзя. Дазай поднимает руки на головой и мастерски корчит лицо удивления, будто кто-то собирался проверить его на наркотики, о которых тот даже и не слышал. «Наверное личной опыт, » — думает Одасаку, — «позволяет так отыгрывать эту роль». После этого Одасаку удаляется на кухню готовить на всех ужин, прекрасно осознавая, что Дазай склюёт пару крошек, хотя громче смеха Кииоши в этом доме только бурчания живота Осаму. Кииоши прокрадывается в комнату к Дазаю, а тот достаёт из-под своей подушки пару шоколадок, маня пальцем. Ребёнок, весело и заговорчески хихикая, ползёт по кровати к стенке, ожидая, что Дазай закроет его своим телом, пока тот будет поедать запретный плод. В какой-то момент коленка ребёнка больно упирается в пах Дазая и тот сильно сжимается, выпуская таки из себя пару матов, но они оба прекрасно с Кииоши понимают, что тот их не скажет вслух. Кииоши шуршит фольгой, впиваясь зубами в шоколад, пока Дазай последний раз болезненно вздыхает и думает, что это было эффективно со стороны мальчика, ведь теперь Осаму, который уже хотел сходить в клуб и подцепить там кого-нибудь посноснее, вроде и не так сильно желает этого. А в глазах ребёнка он видит довольную ухмылку, будто тот не шоколаду рад, а успешно завершённой миссии по отстаиванию прав на Осаму. — А у дяди Мори все равно вкуснее, — бурчит мальчик, доедая первую шоколадку. — Н-да? — Дазай, похоже, правда обижается. — Ну пусть он и кормит тогда. — Ну-у не-е-ет! — Кииоши облизывает измазанные в шоколаде губки и обнимает двумя руками шею Дазая, повиснув на нем и все ещё держа вторую сладость в одной из ручек. — Мы так не договаривались. — Кииоши, — Дазай говорит ему в плечо, тоже обнимая того за спинку, — ты звучишь как какой-нибудь мафиози. — А это как? Но объяснить не дают, потому что Одасаку заглядывает, чтобы позвать есть, когда Кииоши специально роняет шоколад, позволяя потеряться ему в простынях, и сильнее валит Дазая на кровать, чтобы тот спиной прикрыл сверху обёртку, а сам резко поворачивается на стоящего в дверях отца. — Представляешь, пап, он пытался меня защекотать! — Опять? — Ода подыгрывает сыну, закатывая глаза и говоря самой уставшей интонаций из тех, что он мог в себе найти. — Да! — Кииоши хмыкает. Он встаёт с Дазая и смотрит на него напоследок так, будто бы только что с ним расправился, и Дазай чувствует, что это несправедливо, ведь он ему шоколад, а тот будто бы три выстрела в грудь отпускает, ужас! И когда Дазай встаёт следом, он чувствует себя глупым, потому что Ода все ещё в дверях, а под Дазаем лежал шоколад… — Осаму, это что? — Шоколад! — гордо подняв нос, будто бы он перед мамочкой признается в том, что гей, уже после того, как на нем обнаружили парня, восклицает шатен. — Мы живём вместе три года, и пожалуй после того события, когда я вытащил тебя из клуба, отцепив от какого-то парня, а не девушки… Шоколад — это самое неожиданное. Да нет, Осаму, это даже ещё более неожиданнее, чем- Дазай разочарованно мычит, будто бы вспоминая, в каком похмелье был на утро после того случая в баре. — Ну он правда мой! — Если какая-то часть меня раньше старалась в это поверить, то после такого «аргумента» я точно должен тебя проучить за то, что ты портишь моему ребёнку здоровье. — М-м-м, и как же? — Ну… например ты сейчас встанешь и пойдёшь на кухню с нами есть. И ты съешь все. — Не-ет, это слишком жестоко! Лучше сразу смерть. Но в тот вечер его все-таки удалось накормить, так, что он потом долго хныкал и раскаивался перед Одасаку, обещая, что не будет кормить Кииоши сладостями. А Кииоши в тот вечер ничего не съел, потому что после шоколада обычная еда — не то.***
На утро Дазай, который временно является безработным, отправился с Кииоши, у котрого только начались зимние каникулы, за ёлкой. Девушки безумно умилялись, наблюдая, как молодой мужчина несёт в одной руке живую ёлку, а другой держит мальчика. На самом деле это скорее мальчик держал Осаму, потому что был недоволен тем, как все на шатена смотрят, хотя он и не собирался смотреть в ответ. В рюкзаке ребёнка были новые новогодние игрушки, а сам он жевал мандарин, все сильнее цепляясь за Дазая. Днём, когда они уже почти закончили наряжать ёлку, в тот момент, когда Кииоши во всю упрашивал включить гирлянду, а Дазай говорил, что ещё рано /полностью понимая, что рискует тем, что ему опять отдавят яйца/, позвонил телефон. — Да, Одасаку? — Когда шатен взял трубку и произнёс это имя, мальчик сразу навострил уши. — У Кииоши каникулы, но это же не значит, что он приёмы у Мори может пропускать. Веди его сюда. За три года Дазай был на работе друга всего пару раз. Редкие случаи, когда надо было либо что-то передать, либо что-то забрать. Это были святые годы, ниспосланные самим богом, потому что Дазай забыл, что такое больница и как в ней можно лежать с порезанными венами или чуть ли не разорванным горлом. Медсестры и врачи всей Йокогамы наконец перестали видеть этот кошмар, которому уже правда иногда хотелось пожелать удачного суицида, и хоть они были довольны работать в новом темпе, без всяких шатенов — самоубиц, казалось, что вселенный баланс нарушен. — Одасаку? — Шатен просунул голову в кабинет Сакуноске, не решаясь вот так вот вваливаться, но Кииоши проскользнул между длинными ногами Осаму и самовольно пересёк весь кабинет, прыгая на диван. Он этот диван считал своей собственностью, потому что его Мори приказал притащить сюда, когда Кииоши начал подолгу торчать на работе папы, ожидая разрешения посетить Огая. За три месяца они простатит не вылечили. Состояние ребёнка было шаткое, и, как сказал Огай, выглядя полностью убитым тогда: «До определённого возраста мы можем только поддерживать его с тем, что у нас есть сейчас, потому что одно неверное действие — операция.» — Па-ап, ну когда к дяде Мори уже? — Он сегодня сам за тобой зайдёт, ему документы мне все равно передать надо. Огай долго ждать себя не заставил. Явился с парой каких-то папок, сразу вскинув бровь, когда увидел Дазая. Дазай был для него чем-то расплывчатым и призрачным, потому что Ода часто его упоминал, но сами они пересекались до этого только два раза, опять же, в похожих ситуациях. — Дазай-сан? Здравствуйте! Вы сегодня привели Кииоши? — Добрый день, Мори-сан. Да, привёл вам ребёнка. Огай сдержанно кивнул Кииоши, пока тот уже готов был в любой момент стартануть на четвёртый этаж в кабинет врача. Одасаку явно хотел ещё что-то сказать, поглядывая на Кииоши, и последний понял, что сейчас дядю Мори должны «отругать» за то, что тот подкармливал сладостями, но чуда не случилось, и Одасаку тактично промолчал. В кабинете врача Кииоши сразу направился на кушетку, что не было для него чем-то страшным или мучительным. Они обычно обменивались репликами, прежде чем начать, но сегодня ребёнок будто торопился. Пока Мори полез за перчаткой и мазью, а заодно и салфетками, что бы потом не бегать, ребёнок стянул с себя одежду и улёгся на живот, подложив свои руки вместо подушки. — Кииоши… — У Огая слегка сбилось дыхание, что стало сложно контролировать. — Снимать кофту и футболку было необязательно, ты же знаешь. — Жарко, — как-то странно пожал плечами мальчик. — Зима… — Мори все ещё стоял в другом конце кабинета, будто подойти к ребёнку было бы незаконно. — Футболка все равно задирается до плеч, а потом я потный. Мори убедил себя, что этого аргумента достаточно, так что подошёл к мальчику, раскладывая салфетки и мазь на кушетку рядом с детскими ножками. Но мальчик не спешил встать в нужную позу, продолжая болтать ногами и что-то мычать себе под нос. — Не хочешь? Ну, солнце, надо это сделать, а то тебе опять будет плохо. — Почему не хочу? — Кииоши смотрит через плечо на врача, хихикая. Огай пытается уловить связь, потому что зима — не равно жарко, а нежелание вставать так, как нужно — не равно желание получить ректальный осмотр. Заставлять ребёнка не хотелось, но у Огая, кажется, нет выбора, так что он обхватил ребёнка за бедра и слегка потянул вверх, чтобы мальчик оперся на колени, и к огромному удивлению врача… мальчик довольно пискнул, а в его глазах играли чёртики.***
Первое января — однозначно самый худший день в году для этих друзей. Когда у тебя ребёнок под боком круглосуточно и без выходных, сильно оторваться и выпить не получается, но новый год — это же праздник, верно? Тогда-то они и напились. Дома, за столом с едой, которую приготовил Одасаку лично, под восторженные вопли Кииоши и не менее восторженное бурчание живота Осаму. Версий того, что тогда произошло, несколько, потому что либо они и Кииоши дали что-то выпить, либо он просто смеялся над ним и каждый раз рассказывал что-то новое. Была даже какая-то история о том, что «Осаму обнял папу, а потом поцеловал», и когда ребёнок попытался объяснить, что поцеловал не в значении «чмокнул в щечку», оба друга отрицательно замотали головой и были уверены, что мальчик над ними издевается. В общем, очнулись они только вечером первого, Дазай на кровати Кииоши, а Одасаку на кровати Дазая, пока сам ребёнок сидел на кровати отца с кучей тарелок с салатами и конфетами, озадаченно смотря на все это и думая, к чему приступить теперь. При первой же попытке встать с кроватей, оба застонали от тошноты и безумной боли в голове и упали обратно. Ребёнок посмеялся, спросил, не нужно ли им чего, а следующие полчаса таскал им воду, пока не понял, что проще дать обнять каждому по бутылке воды, нежели носить кружками. Ближе к ночи позвонил Мори, который ждал первого января ребёнка на плановый осмотр, и тут Оде влетело так же за то, что они дружно забыли дать мальчику лекарства. Одасаку поныл на тему похмелья, на что Мори только глаза закатывал, ведь у него была рабочая смена в Новый год и отметил он этот праздник с скальпелем в руке. Днём второго числа он пришёл к ним, пока они все так же валялись в кроватях, только в случае с Кииоши — перед ним больше не стояли салаты, потому что он с ними справился. — Мори… — Одасаку еле добрался до двери, весь потрёпанный и опухший, чтобы открыть Огаю. — Привет. — Ага, и тебе не хворать. Огай прошёл в квартиру, обнаружив, как везде летает запах похмелья, и решил слегка похозяйничать. Открыл окна, на что и так продрогший Дазай вообще застонал, свернувшись калачиком на кроватке ребёнка. Дальше Огай вручил двум друзьям по несколько таблеток от похмелья, что те приняли от него, как манну небесную. — А мне? — Кииоши решил напомнить о своём присутствии, заинтересовавшийся, насколько эти таблетки вкусные, раз взрослые так старательно их глотают. — А для тебя у меня другие. — Огай протянул все нужные лекарства, ещё раз попытавшись отчитать Одасаку, но тот все ещё был невменяем. Когда Мори потрепал мальчика по голове, он ощутил вибрацию у ребёнка по всему телу, и это его слегка озадачило. Он задумался, могут ли люди мурлыкать как коты, а потом понял, что это нещадно бурчит живот Кииоши. — Та-ак, вы тут ещё и голодом ребёнка морите? — Я… э-э… — Одасаку, кажется, впервые за несколько дней начал проявлять признаки жизни. — Сейчас схожу в магазин. — Да лежи, какие ту магазины второго января? Если и найдёшь открытые — распугаешь своим видом продавщиц. Давай я с ребёнком прогуляюсь, заодно и в больницу зайдём с ним, вечером верну твоё сокровище назад. — Да! Хочу с дядей Мори! — Кииоши повис на руке врача, но тот, на удивление, стойко выдержал ребёнка, только пара суставов хрустнуло. — Старею, — прокомментировал Огай. — Ну так? — Идите. Только… — Да-да, и вам еды мы принесём. Пока не переборщите с таблетками сами, а то больница не резиновая, там сейчас таких, как вас, дружков, доху… — Огай повернулся на ребёнка, но тот сделал вид, что очень занят любованием на себя в зеркало. Мори водил ребёнка по улицам, где местами лежал снег, но, по большей части, даже в зимние каникулы главные дороги были расчищены. Огай искал какую-нибудь кафешку, которая додумается работать в праздники, пока Кииоши старался нырнуть во все сугробы, иногда такие глубокие, что его приходилось за ноги из них вытаскивать. — Ну и как Новый год? Скучно было с этими товарищами? — Не-а, было весело. — Неужели они додумались и тебя развлекать? — За ними интереснее наблюдать, когда они развлекают друг друга, — деловито вещает ребёнок, когда перед ним открывают дверь в какую-то забегаловку. Через час, когда ребёнка накормили, его повели в больницу. Перед ректальным осмотром нужно делать промывание кишечника, но ребёнок предпочитал делать это в гордом одиночестве самостоятельно, чему по началу удивлялся и Дазай, и Одасаку, и Мори. Вот и сейчас он закрылся с клизмой в туалете больницы, пока Огай ждал снаружи, чтобы отвести ребёнка на четвёртый этаж. В коридорах было тихо, только периодически из палат издавались вопли «Воды-ы!», будто бы это и не больница вовсе, а подвалы мафии с заключёнными, которых пытают. Ребёнок вышел из туалета, все ещё слегка корчась от неприятных ощущений, и вернул клизму Огаю, а тот подхватил мальчика на руки и зашагал к лифту. — Можешь пока не раздеваться, все равно мне кое-какие бумаги ещё заполнить надо. — А ты не отмечал праздник? — спрашивает ребёнок, залезая с ногами в кресло. — Нет, солнце, я работал. — И никто не подарил тебе подарок? — ребёнок спрашивает с сочувствием, но не так, будто у него нет плана. — Не-а. — Огай открывает какую-то папку на ноутбуке, но печатать не торопится, потому что оборачивается на мальчика и улыбается ему. — Ты — мой подарок. Кииоши хмыкает и спрыгивает с кресла, быстро затопав к врачу, огибая стол и дёргая за рукав сидящего там. — Дай шепну кое-что. — Мори участливо наклоняется ближе к мальчику, но тот обхватывает щеки Огая и поварачивает так, чтобы их носы были на одном уровне, а потом ещё раз задорно ухмыляется и обхватывает своими губками нижнюю губу врача. И пока Кииоши думает, что с этим делать, будто бы пробуя на вкус чужую губу, проводя по ней язычком и думая, что это, должно быть, щекотно, Огай медленно разжимает челюсти. Он не шевелит своими губами, но позволяет делать это ребёнку, не закрывая своих глаз и наблюдая за тем, как глазки напротив жмурятся, а ноздри начинают чаще шевелиться, что говорит о том, что мальчику сложнее дышать. И когда Кииоши чувствует, как чужой рот открылся, он просовывает язык внутрь, проходясь под нижней губой и слегка задевая язык. Терпение Огая на этом моменте окончательно лопается и он тоже начинает шевелить своим языком, касаясь чужого, маленького и горячего, и тогда Кииоши медленно отстраняется. — Горько, — жалуется он. — Кииоши… — У Огая волосы дыбом стоят, а губы опухли от махинаций ребёнка. Он мог спросить, зачем мальчик это сделал, или сказать, что это неправильно, но… — Как ты этому научился? — А я видел как папа и Осаму делают это в Новый год. — Думаешь, они так поздравляли друг друга? — щурясь и едва готовый рассмеяться, спрашивает Мори. — Ага. Разве плохой подарок? — Нет, — Огай улыбается, проводя по влажной от слюны губе мальчика, — вовсе нет.