***
Первая же пара доказала теорию о том, что доверять первым впечатлениям о дне нельзя. Его выцепили с истории, на которой сидеть было почти приятно, но что самое обидное, так это то, что звучание его фамилии рассекло воздух именно в тот момент, когда оставалось пара секунд до нового рекорда в игре, но вот опять палец предательски дрожит. Чуя многое мог стерпеть, конечно, но за такое… В их аудиторию втиснулась лектор по математике и назвала две фамилии: «Акутагава» и «Накахара», попросив проследовать за ней. Она даже не удосужилась спросить, можно ли их вырвать с пары, и если Чуе было как бы похуй, то Акутагава искренне огорчился. Обоих выпроводили и без лишних слов повели к кабинету декана. Для Чуи это была дорога, вымощенная желтым кирпичом, для Рю — дорога в ад. Он был уверен, что если хоть раз в жизни облажается в учебном заведении, то никогда не избавится от клейма хулигана и двоечника. — Э-э… Простите, а мы еще успеем вернуться на пару? — как бы незаинтересованно уточнил Аку. — Десять минут до конца первой, — математичка сверилась с часами на руке. «Фу, как старомодно» — подумал Чуя, глубже засовывая свой айфон последней версии в карман брюк, не желая опять с ним расставаться. — Сомневаюсь, что мы вас задержим всего на десять минут. Акутагава со всевозможным презрением посмотрел на Чую, Чуя ответил ему тем же. Хоть в последнем случае и не было явных причин для ненависти. Когда они прошли в просторный кабинет, там был декан и чья-то родительница. Они проговорили пять минут, но когда Чуя начал очень громко зевать, а Аку кашлять, они-таки обратили внимание на вошедших, и родительница быстро удалилась, на пару секунд возобновив блаженную тишину, коей было мало на территории, где появлялась орливая деканша. — Минами-сенсей сказала мне, что вы сорвали ее пару вчера. — О-о, это сильно утрированно, — скучающе помотал головой из стороны в сторону Чуя. Акутагава опустил голову вниз. — Акутагава-кун, а вы что можете нам сказать? — деканша явно была положительно настроена по отношению к темноволосому. Акутагава думал пару секунд, не стоит ли как-то защитить Чую, выгородить, но какого хуя? Чем он вообще это заслужил? — Минами-сенсей подсадила его ко мне, и он начал приставать… Я старался игнорировать, но… — Ясно, — задумчиво протянула деканша, всё еще сидя за своим рабочим столом и любуясь на парней и учителя, стоявших почти в шести метрах от нее. — Акутагава-кун, ты должен кое-что понять… — Она перебирает какие-то бумажки, будто вчитываясь в них. В этот момент Чуя готов почку продать, но поспорить, что всё это сделано ради пафоса. Эта сука что, столько детективных фильмов смотрит? — Ты учишься на бюджетном месте, и всегда есть много желающих и достойных, чтобы занять его. Пока ты вытягиваешь, но если и дальше будешь вестись с таким сбро… с такими парнями, как Накахара-кун — мало толка и стараний. Акутагава кивнул, а в глазах было столько уважения и понимания, что Чуя боялся задохнуться — настолько он казался лишним здесь. — Ты можешь идти. — Декан кивнула Рю, и тот, извинившись, уже начал топать к двери, сильно сжимая кулаки, как… — Стой, еще кое-что. Как все же так получилось, что ты знаешь домашний адрес Дазая-сенсея, м? Акутагава широко раскрыл глаза, понимая, что все же это было неправильным решением — вот так вот выгораживать Дазая, ведь теперь о нем могут подумать, что… — Мы соседи и давно знакомы. — Сдержанно и тихо объяснил Аку. — Это-то я уже слышала и от Дазая-сана… — женщина вдруг встала, и, покачивая бедрами, минуя молчащую всё это время математичку, зашагала к Рю. — Но утром… В чужой квартире… Да и на кафедру ты к нему перевелся недавно… — Мы не… Я не… — Рю краснеет и жмурит глаза. — Свободен. Декан возвращается к своему царскому месту, когда дверь кабинета хлопает. Аку, конечно, расстроен всей этой ситуацией, да и к тому же пара всё-таки успела закончиться. Чуя и лектор по математике остаются в кабинете. — А теперь с тобой. — Декан откладывает все бумаги в сторону, и Накахара молча благодарит всех богов и хранителей, жрецов универа, что она не собирается играть в пафосного босса какой-нибудь ёбанной мафии. — На тебя мало того, что Минами-сенсей жаловалась, так ты еще и одногруппников избил. — Это было за университетом; мое свободное время! — У вас должна была быть литература, и я разрешила вам ее пропустить, раз Дазай-сенсей заболел. Но я сказала вести себя тихо, а ты пошел курить, Накахара-кун! Не стыдно? И парней просто так побил! Деканша начинает орать, а Чуя думает, что надо было всё-таки взять те беруши… К ору подключается и до этого молчащая Минами, так что теперь Накахара, сложив руки на груди, молча это все выслушивает, понимая, что огрызаться — не лучший вариант. — Мы на совещании еще неделю назад поднимали тему о твоем отчислении, хоть ты и на платном, но такое поведение недопустимо в лучшем высшем учебном заведении Йокогамы! — Деканша орет, кажется, на весь универ. — И зачем я послушала Дазая-сана? Надо было гнать тебя взашей! Нет, ну он конечно не виноват, что ты так себя ведешь, но все же, взял ответственность! И что теперь мне с тобой делать, а? Возможно, Чуя бы даже смог съязвить, но сейчас были вещи, которые волновали сильнее, например… Отчисление? Дазай? Ответственность? Чего блять? У этой училки старческий маразм или что? Тут реально все помешаны на одном единственном занудливом учителе литературы? На первой же перемене в кабинет «42» вбегает студент, оповещая заваривающего кофе преподователя о том, что его давно уже ждут в деканате. Этой вездесущей тетке что, вчерашних посиделок не хватило? Тяжело вздохнув, Дазай покидает свое место отдыха, «спеша» на зов, не в силах представить, сколько до этого «бедной» женщине пришлось написать сообщений о желании с ним встретится в группу учителей, чтобы до нее наконец дошло, что он их не читает. Шатен входит в помещение, наблюдая двух возмущающихся злющих женщин и стоящего посреди кабинета Чую. Не дав даже поздороваться, на литератора свалили весь поток негодования. Женщина тараторила без остановки что-то про то, что их университет не приемлет такого поведения, о том, что так дальше не может продолжаться, и прочее-прочее. — Он, — деканша тычет в рыжеволосого, — за пару дней, что вас не было, умудрился подраться, сорвать пару по математике и прогулять всё на свете! Я уже не говорю о том, что многие учителя жаловались на то, что, несмотря на улучшившиеся в последнее время результаты, Накахара вновь скатился и начал проявлять неуважение! — Дыхание у женщины, видимо, закончилось, и она сделала паузу. Вздохнув и чуть подуспокоившись, она кивнула математичке в знак того, что та может быть свободна и продолжила. — Дазай-сан, я не понимаю, почему вы тогда так заступились за этого оборванца. Он сам учится не хочет, только другим мешает. Уговор был до последней выходки, что ж… Она случилась. — Дазай, коему не давали и слова сказать за все это время, только открыл рот, как его снова опередили. — Как бы я вас не уважала, Дазай-сан, но сил моих больше нет, вы поймите. — Ичикава-сан, позвольте, я болел, я не мог проследить. — И что мне, каждый раз, когда вы будете отсутствовать, разгребать всё, что натворил этот оболтус? Вы меня извините, но Чуя мальчик не маленький. Он должен сам нести ответственность за свои поступки. Очень благородно было с вашей стороны взяться за него, но мы видим теперь, что горбатого только могила исправит. Последующие разговоры я собираюсь вести с матерью мальчика. — Даканша поправляет очки. — Можете быть свободны. Чуя был в культурном шоке, наблюдая за «диалогом» двух преподавателей. Чем дальше декан подвигала свою пламенную речь, тем сильнее Накахара краснел, стоя в метре от Дазая и не в силах взглянуть на него. Он буквально улавливал весь невысказанный поток негодования шатена, еле сдерживаясь, чтобы не заткнуть уши от диких криков. С каждым новым предложением отчаяние нарастало в груди, заставляя парня сильнее опускать голову к полу и сжимать плечи. Ему не было стыдно за драку и прогул — вообще ни разу. Когда он вслушивался в то, как деканша орала на Дазая, выкрикивая что-то про «заступились за него», он все ещё находил в себе силы убеждать себя, что это бред маразматички. Он слегка мотал головой и фыркал, мол, «что за поеботу она несёт». И Чуя ждал, что лектор скажет ей тоже самое вслух, но…//Я не мог проследить//
Сердце Чуи сделало сальто и упало куда-то в пятки. Он быстро проносил в памяти всю последнюю неделю; то, как изменился в общении с Дазаем, как обновил пару потрёпанный тетрадок и стал тратить на уроки на час больше, чем раньше. То есть целый час. И как всё рухнуло в те пару дней, что не было шатена, как он успел подраться, нахамить, разругаться и напрогуливать. И вот теперь ему было стыдно. Он знал, что позже ему будет стыдно перед матерью, и только потом перед самим собой, но сейчас единственное, что заставляло забывать дышать, был факт, что если бы не… — …Можете быть свободны. Чуя поднимает пустой взгляд на декана, ловя в ее глазах чувство полной победы и поджимает губы. Окей, он проебался. Конкретно так. Слыша, как открывается дверь кабинета, он, шаркая кедами, выходит за дверь, которую придерживает Дазай, пропуская вперёд и прожигая взглядом. — Два дня, — шатен закрывает дверь. — Всего два дня меня не было. Я правда не знаю, на что я надеялся, когда выпрашивал дать тебе еще один, бог знает какой по счету, шанс. — Дазай вздыхает, потирая переносицу. — Что ж, рано или поздно это все равно должно было произойти. Не представляю, что такого нужно сделать твоей маме, чтобы ты остался. Наверное, стоит уже прощаться? Чуя отрицательно качает головой, сам не зная, что под этим подразумевая. Он выглядит, как надувшийся на весь мир ребенок, а больше всего — на себя. — Простите. — Чуя не заметил, как перешёл на вы. Он не слышал разговоров из всех углов универа, которые становились все громче, ведь был самый разгар перемены. Он все ещё стоял, сжав кулаки и опустив глаза, чувствуя на себе тяжёлый взгляд лектора. — Я не думал, что вы… Мне стоило… — Накахара не собирался плакать, в нем не было жалости или страха к себе сейчас, он просто сожалел и не знал, как выразить это в словах, потому что обычно он таким не занимался. — Не передо мной тебе нужно извинятся, а перед мамой своей. Надеюсь, в другом университете преподаватель по литературе понравится тебе сильнее. — Осаму не знает, что ещё сказать юноше, поэтому подводит диалог к завершению, расстроенно вздыхает, пытаясь вспомнить, в каком кабинете у него следующая пара. — Дазай-сенсей, — Накахара ловит себя на мысли, что обращается так к Дазаю второй раз и впервые не в шутку, но сейчас это кажется не важным. — Я забыл сегодня карри и, — он вообще не верит, что говорит это, но — я скину вам свой адрес сообщением. Чуя впервые поднимает глаза на шатена, измученно улыбаясь. Дазай удивительно смотрит в голубые глаза напротив, переваривая смысл сказанного. — Хорошо. — Осаму глядит на собирающегося уходить студента, вспоминая. — Только вот мой телефон… Он сломан. Чуя разворачивается, вскидывая бровь. На самом деле этот юноша в некотором плане живёт в бункере, с трудом представляя, как у кого-то может не быть телефона, пусть даже пару дней, особенно когда речь о взрослым мужчине с разницей в… Сколько? Ай, не важно, это всё равно странно. — Эм… Вам деканша что-ли слишком часто писала? — попытался отшутиться Накахара, но тут же прикусил язык, понимая, что вообще не до шуток. Чуя вынул тетрадь по литературе, благо носил ее даже в дни, когда в расписании таковой пары не было /ведь самую чистую тетрадь всегда можно использоваться как черновик для других предметов/; записав на чистом листе улицу и дом, и протянул прям так преподавателю. — Переписанное сочинение, м-м… — Чуя вспомнил, что в этой же тетради пытался писать конспект по другому предмету вчера, — немного математики и адрес. — Чуя выдержал паузу в несколько секунд, и, гордо задрав носик и скорчив эмоцию высокомерия, добавил: «Часы приема с 19:00 до 21:00». Сказав это, он развернулся и побежал искать своих одногруппников. Дазай стоял, окруженный потоком студентов с тетрадкой в руке, пытаясь принять тот факт, что так яро ненавидящий его Чуя действительно сейчас пригласил к себе. Не то чтобы он шутил, предлагая есть у того дома, но то, что рыжий пошёл на это, приятно удивляло. Он, находясь на грани исключения, только что вышедший из кабинета декана, отруганный и пристыженный, заводит первым же делом разговор о карри, приглашая при всем при этом к себе домой. Чуя, который так нехотя ему готовил, вместо того чтобы плюнуть на это дело при ситуации, когда его выгоняют из университета, даёт ему адрес своего дома. Вот, милый мой, ты покидаешь эти стены, покидаешь ненавистного преподавателя по литературе, имея полное право на то, чтобы прекратить выполнение условий договора, но ты делаешь совсем противоположное. Обладает ли мальчик сильным чувством чести, стремясь выполнить желание лектора до конца, или же это желание загладить вину? Вину… Он выглядел таким виноватым. Извинился. Боже, это зрелище раздирало душу. Он выглядел как нашкодивший щенок, что тупит печальные глазки в пол, прижав ушки. Так и тянет погладить, почесать за ушком каждый раз. Дазай вернулся в привычный график работы. Работа позволяла отвлечься от раздирающих изнутри мыслей, и, пожалуй, это всегда было ее главным плюсом. Полное погружение в преподавание литературы не сильно, но помогало. Дазай понимал, что случившееся пару дней назад не стоит игнорировать, понимал, что страх передвигаться по улицам с каждым днём усугубляется, понимал, что возвращение к героину было огромной ошибкой. Сколько бы шатен не переубеждал себя в обратном, он все же понимал что потребность в дозе будет лишь прогрессировать вместе с ужасным самочувствием. Он не был столь самонадеянным, чтобы всерьез полагать, что он с этим справится, и верить в то, что не побежит искать закладки при первом же эмоциональном спаде. Судя по его и так нестабильному состоянию, держаться получится не долго. В глубине души, даже при всей ненависти к врачам и мед.учреждениям, Осаму немного жалел, что тогда в больнице его не направили к какому-нибудь психиатру или в клинику по лечению от наркозависимости. Только вот он понимал — это того не стоит. Что бы он делал после того, как вышел бы из больницы? Друзей у него нет. Из хобби у него, разве что, чтение. Все, что находилось у Дазая в библиотеке — это подаренные когда-то Одой несчастные пять книг, которые были уже давным-давно по сотне раз перечитаны. Работу бы он потерял, а со штампом из лечебницы найти новый способ заработка очень проблематично. В жизни вообще проблем бы прибавилось. В честь возвращения «любимого», как они выразились, преподавателя, несколько девушек подарили ему фетровых маленьких зайцев с бантиками на ушках, коробку дорогих конфет и ром. Ого… Ром. Осаму для приличия поругал студенток и попросил в следующий раз так не тратиться, но все же обнял и поблагодарил.***
Чуя искренне хотел быть тем, кто первый сообщит своей матери о положении в универе. Только юноша вернулся домой с пар, он рвано выдохнул и приложил трубку к уху, дожидаясь ответа. — Да, — раздался сухой голос матери. — Мам, тут кое-что случилось, — начал Чуя неуверенным тоном. — Например ты напрогуливал и нахамил всем, кому можно и кому нельзя, и теперь меня вызывают на разбирательство? Чуя ничего не ответил, молча кусая губы. — Я-то приеду и поговорю, мне ничего не стоит — прилететь из Токио, заплатить огромные деньги за то, чтобы тебя не выпинывали- — Но ты можешь поговорить с ней по телефону! — Чуя перебил мать, щебеча испугавшимся голосом. — Ну уж нет. Я познакомлюсь с каждым преподавателем лично и поговорю на счет тебя, и пусть тебе будет стыдно, что за тебя, девятнадцатилетнего студента, проблемы решает мать. — Мне стыдно, — эхом отозвался Чуя, шмыгнув носом. Мать сбросила, а Накахара еще с полчаса сидел на полу квартиры, прижавшись к стене, и размышлял над всей ситуацией. Над тем, что для его матери не составит труда сделать так, чтобы парень продолжил обучение в универе; более того — это она сейчас его ругает, но на деле загрызет глотку любому, кто косо смотрит на Чую. Конечно, это не совсем то, чем можно гордиться, ведь надо уметь и самому себя защищать… В шестнадцать лет, когда Накахара принял для себя свою ориентацию, он пришел с этим к матери. У них были очень близкие и доверительные отношения, так что на откровения она только пожала плечами и записала его на индивидуальные занятия по самозащите. И Чуя успешно прошел курс, но то, что он обычно вытворял со своими одногруппниками, правильнее назвать все же петушиной дракой. И всё же, как бы Чуе не было неудобно за то, что его спасает и вытаскивает из дерьма мать, за то, что она платит за квартиру, обучение и вещи, он позволял ей это делать, в глубине души сильного зазрения совести не испытывая. В конце концов, одну пятую месячных расходов покрывала теперь зарплата из кафе, в котором сегодня, к счастью, у Чу не было смены, и он гордился тем, что не только хуи пинает. Он размышлял так же над тем, что не знал об ответственности, лежащей на учителе. Ему было неприятно осознавать, что все их диалоги, все разговоры в пустой аудитории — лишь попытки утихомирить Накахару и как-то втереться в доверие. Конечно, ему было обидно, но что страшнее, так это факт, как сильно пострадал Дазай из-за «гиперактивности» своего ученика. Вот еще недавно Чуя размышлял о том, что не пустит Осаму к себе и вообще хуй заговорит с ним, но сейчас педагога хотелось как-то отблагодарить за то, что кому-то в этом питомнике зверей не всё равно на рыжего юношу, кто-то почему-то заступился за парня, который вообще на парах почти не появлялся; хотелось как-то извиниться за все, что тот выслушал от декана, потому что заступался все же не за того. А за кого стоило? За Акутагаву, у которого явно какая-то привязанность к Дазаю? Так они еще и соседи, судя по диалогу между темноволосым и деканшей… Накахара наверное только усложнит Дазаю день окончательно, ведь вместо рыжего он мог бы провести вечер в компании туберкулезника, который будет стелить «Дазаем-саном» и смотреть преданными глазками. Совсем уж затерявшись в этих мыслях, Накахара не заметил, как стукнуло полседьмого. Он быстро подскочил, принявшись подбирать разбросанные тут и там носки и трусы. Вообще, у него было чисто, мусор нигде не гнил и тараканы никогда не бегали, предпочитая компанию тех, что в голове Чуи. Чуя быстро впихнул одежду в шкаф, спрятал с прикроватной тумбочки коробку салфеток и крем, открыл окна, чтобы впустить свежего воздуха, а сам пошел мыться. Этот процесс как всегда занял много времени, так что пришлось принять факт, что готовить он будет при Дазае. И никаких «сексуально». В итоге, выскочив из ванной, он потянулся к карандашу для век и все-таки обвел пару линий, уверяя себя, что это из-за того, что он любит краситься, а сейчас совсем нет ценителей и публики, а перед зеркалом ночью уже надоело. Он нацепил домашнюю красную футболку размеров на пять больше своего, оставил на себе уличные обтягивающие черные брюки и распустил волосы, чего никогда не делал в универе. Обычно так он и ходил дома, только не оглядывал себя столь придирчиво в зеркало, дуя губки и взъерошивая рыжие вихры, стараясь придать им объема. В итоге он перестарался, потому что ощущение было, что он только что проснулся и не причесался, а так же ему теперь казалось, что тени сильно заметны, но стирать все это было поздно. Взглянув на время и увидев, что уже семь, он пошел на кухню готовить ингредиенты для карри.***
К пяти часам вечера Осаму был уже свободен. Выйдя из здания, Осаму посмотрел на надетый на него старенький свитер, прикидывая, в чем же ему пойти к Чуе. Гардероб, впрочем, не отличался своей разнообразностью: грязных цветов кофты, растянутый свитер, пара джинс, классические штаны да серое вековое пальто. О, были еще рубашки и майки, но в них было уже холодно на улице. В итоге, решение пало на тёмно синие джинсы и черную водолазку. Так… Откуда она у него вообще? На часах было без тридцати минут семь. Адрес Чуи ему смутно был знаком. Это было не так далеко от универа, так что Дазай планировал справиться. Без навигатора было сложно, но не невозможно. И вот успевший замерзнуть литератор стоял на пороге квартиры своего студента с бутылкой рома в руках. Передаривать подаренное по каким-то забытым шатеном причинам нельзя, но, к сожалению, приходить без подарка в чужой дом Дазаю казалось преступлением похуже. Как бы странно ни было увидеть своего преподавателя в дверях с бутылкой алкоголя, но это правда было единственное, с чем можно было прийти. В доме его ничего на подарок похожего не было, а разрисованных сердечками зайцев или коробку конфет в виде все тех же сердец дарить ну как-то не в тему… Вообще, конечно, назвать ром подходящем подарком для своего несовершеннолетнего студента тоже сложно. Но на нем хотя бы сердечек не было, да и студент его он бывший теперь вроде как. А совершеннолетие, давайте признаемся, никогда не имело особого значения ни для бухающего на паре, ни для бухающего всю жизнь. Так, даже если Чуя не любит ром, это хотя бы знак вежливости. Да. Поправив горловину своего одеяния, Осаму постучал в дверь.***
Чуя нарезал куриную грудку и складывал в миску, посыпая специями. Он слегка морщился, потому что не смотря на то, что хорошо умел готовить, он не очень любил мясо. Курицу может он бы еще и вытерпел, а вот готовить свинину или говядину, зная, что сам ты это есть не будешь — мазохизм. Он в очередной раз глянул на время. Было семь десять. С каждой минутой язык Накахары чесался все больше, и юноша правда переживал на тему того, что встретит преподавателя со словами: «Опаздываете!». А вообще, насколько это будет неформальная обстановка? Как вообще Чуя пришел к тому, что зовет своего препода к себе в гости? Чуя все ломал голову, уже промывая руки после первых приготовлений карри, когда тихий стук в дверь вернул его в реальность. Накахара вообще спокойный парень /когда не бьет кого-то по лицу или ребрам/, но сердце бешено заколотилось и дыхание на пару секунд выбило. Через десять секунд, все еще опираясь руками о край кухонного стола, Чуя был в шоке от такой своей реакции. Ну то есть там, в пяти-шести метрах, за дверью его квартиры, стоит его учитель. И пожалуй то, что это даже не блядская деканша, а лектор по литературе, пугало лишь сильнее. Вот в какой момент Чуя свернул не туда? Когда утром пошел на пару по литре без тетрадей и с вином? Вино… Вот, что нужно сейчас Накахаре, думает он, стараясь стабилизировать дыхание по пути к входной двери. Вообще, любую атмосферу и обстановку можно так разрядить. Накахара начал вспоминать, не осталось ли у него чего-нибудь алкогольного дома. Конечно, у него есть как минимум пара дорогих вин, но распивать их в присутствии учителя… Хотя раньше ему нормально было так делать, причем на паре. Да что за хуйня творится? Чуя наконец открывает дверь, а ощущение у него, что он преодолел расстояние не в один коридор, а в целую гору. А высоты он боялся. Например этих ебучих ста восьмидесяти сантиметров прямо перед ним… Мы боимся высоты, потому что не сможем контролировать падение. Вот и Чуя не мог контролировать свои эмоции, хотя очень старался. Он нервно захихикал, заправляя челку за ухо и жалея, что не заплел волосы. Как же блять тупо он сейчас выглядит. Он даже не мог ничего сказать, уставившись прямо перед собой, то есть в область чужой груди. Окей, у него есть возможность оттолкнуть Осаму и выбежать из подъезда, можно вернуться в квартиру и выпрыгнуть в окно или просто захлопнуть дверь. Какие у него еще есть варианты? Выдержав небольшую паузу, Дазай прокашлялся. — Добрый вечер, вот и я. — Шатен улыбается, рассматривая стоящее перед ним чудо. Пушистое такое всё, домашнее. Осаму никогда не задумывался насколько длинные волосы у рыжика до этого момента. — Пустишь? — Д-да… Проходите, — от голоса лектора побежали мурашки, но это уже по крайней мере не трясущиеся руки и отсутствие воздуха в легких, так что можно считать, что Чую отпустило. Он кивнул в сторону кухни, которая прямо по коридору, и, пропуская Дазая вперед, закрыл дверь. Когда он обернулся, то увидел, что Дазай посмотрел куда-то вниз, прежде чем пошел дальше, и к полнейшему разочарованию Чуи это была обувь на семисантиметровой платформе, черная, с шнурками и чертовски женская, которая лежала почти по середине прохода. Чуя громко выругался и пошел следом за Дазаем, показывая, куда можно сесть. — Я принес выпить. Не знаю, правда, пьешь ли ты это? — мужчина протянул бутылку юноше и сел на указанное место. — У тебя красиво. Чуя изумленно посмотрел на бутылку, затем на Дазая и снова на бутылку. И прежде чем подойти и взять ее, он облегченно выдохнул. — Значит мы не будем говорить о моей успеваемости или типа того? — вертя бутылку в руках, спрашивает Чуя, слегка улыбаясь. — По меркам других преподавателей ты, должно быть, очень некомпетентен, но мне нравится. Теперь Чуя размышлял: почему он вообще думал, что будет напряженная обстановка? Они уже курили вместе? Курили. Ели? Дважды. На самом-то деле, Чуя мог давно обратить внимание, что из Осаму получается плохая копия деканши или той же математички, хотя бы потому что на парах с ним не скучно, а убивать хочется. Задушить голыми руками за вопросы и исправления. А в остальное время удобно же. Отсрочил отчисление /хотя вряд ли он вылетит из универа/. Выпить вот принес. Накахара, закончив любоваться ромом, что выдало в нем восхищение и удовлетворенность, поставил его на стол и вернулся к готовке. Принялся разогревать сковородку, кидая туда лук и морковь, постепенно окончательно расслабляясь и даже напевая себе что-то под нос. Дазай сидел, с нетерпением дожидаясь, когда его покормят, рассматривая пёстренький интерьер небольшой кухни. — Один живешь? — кареглазый облокачивается на спинку стула, смотря на вечерний город за окном, чувствуя себя крайне уютно. Теплота комнаты, аромат любимого блюда, заполняющий помещение, приглушенные звуки готовки и тихое напевание переносят Дазая на три года назад. Поток теплых воспоминаний наполняет разум, позволяя ненадолго ощутить себя «дома». Ненадолго вернуться в те дни, когда жизнь была наполнена красками. Шатен прикрывает глаза, чувствуя, как все проблемы уходят на второй план, как боль в теле притупляется и разум расслабляется. Нигде больше за последние годы он не мог почувствовать себя так комфортно. — Да, — улыбается Чуя, отвечая на вопрос и приступая к готовке мяса. — Мама в Токио, но скоро, должно быть, приедет. Наблюдая за тем, как блюдо варится, Накахара делает паузу на пять минут, а потом, будто бы начиная озвучивать свои рассуждения вслух, добавляет: — Ну, а что мне было делать?! Эти дебилы назвали меня пидором! Вот и получили. И это было за универом! — О причине, почему они его так назвали, то есть потому что Чуя вместе с одногруппницами ждал Дазая, который в тот день заболел, он решил умолчать. — Несправедливо. Чуя снимает мясо с овощами с огня, укладывая в тарелки с теплым рисом и заливая соусом, выставляя перед Дазаем вместе с вилкой и ножиком. — Будешь? — Чуя кивает на ром, еле сдерживаясь от того, чтобы облизать губы. — Ну, пару стопок я б, конечно бы, облагородил. — Шатен с благоговением смотрит сначала на еду, потом на Чую, взяв вилку в руку. Чуя идёт к полке с посудой и начинает там шуметь, прежде чем вытаскивает два бокала. — Извини, у меня только бокалы для вина. Надеюсь, ты ещё ни разу не пил ром из таких бокалов, и я первооткрыватель, — улыбается Чуя, откупоривая бутылку алкоголя и разливая ее с таким изяществом, что то выдает в нем ценителя и эстета. Чуя садится напротив Дазая, подвигая свою тарелку. Есть хотелось не так сильно, как расслабиться, и если какие-то отголоски разума кричали ему в тот момент «Правило номер 175: не пить с тем, кому не доверяешь или кого не знаешь», а так же «не пей со своим учителем», то Накахара предпочел это проигнорировать. Ему даже было интересно посмотреть, как выглядит пьяный лектор. «А что? Сниму как-нибудь и потом угрожать оценками буду. Это же ещё и у меня дома! Нагло пробрался, ест еду и пьет! С учеником! Вернее в его присутствии! Я то не пью, я просто ученик…» Под эти веселые шутки про себя Чуя сделал глоток, желая распробовать вкус, но рот прожгло, и он быстро проглотил, скорчившись. Он закашлялся, тут же хватая вилку и закусывая карри, а потом опять нервно захихикал. Осаму, сидящий с мясом во рту, чуть не подавился, пытаясь не засмеяться с нелепости парня. «Ты ж мой первооткрыватель. Крепких напитков». — Если для тебя слишком крепко, можно разбавить соком. У тебя есть сок? — прокашлявшись, спросил улыбающийся мужчина, пробуя неплохой по качеству напиток. — Еще чего. Не надо из меня делать ребенка, ясно? — Покраснел и надулся Чуя. — Ясно-ясно. — Улыбка Дазая стала еще шире. Чуя как обычно в своем репертуаре. — Карри как всегда великолепен. Просто объедение! Ты из какого ресторана сбежал? — мужчина сменил тему, не заметив, как его тарелка была уже почти пуста вместе с бокалом. Алкоголь согрел окончательно, а желудок ликовал. Дазай чувствует, что если его сейчас начнут выгонять, он не выгонится. Чуя пожал плечами, игнорируя вопрос и молча наслаждаясь вкусом еды, но все же предпочитая ковыряться в рисе, нежели есть курицу. С каждой секундой становилось легче, и все те мысли, которые накопились — отчисление, предстоящий разговор с матерью, даже чертов Дазай — все это захотелось отпустить на свободу. И прежде чем совсем уж поехать, он конечно успел подумать, что его несет слишком быстро от такого крепкого напитка, но после этого он переключился на автоуправление. Он потянулся к бутылке, подливая себе, и когда посмотрел в сторону Дазая, доливая в его бокал, заметил, как тот быстро уплетает приготовленное Чуей. Стало тепло. То ли все еще ром слегка прожигал связки, то ли жарко на кухне… Черт, там становилось жарко. Он поднялся, рассчитывая, что его понесет в сторону, но равновесие неплохо держалось. «Хороший автопилоту у меня, однако… Ну точно, это же только пара глотков, я почти не пьян. Тогда почему так хорошо?». Самоубеждение, думал Чуя. Ему нужен был повод, чтобы расслабиться. Он подошел к холодильнику и порылся там, доставая пару разных сыров в упаковках, которые выдавали хорошее качество. Один даже был с плесенью. Он быстро нарезал и сложил в миску, выставляя перед Дазаем. — Это больше подходит для вина… Как…как и бокалы, — смеется Чуя. — И я тоже больше подхожу для вина. Но мне приятно, что ты принес выпить. Чуя берет кусочек сыра и залпом выпивает второй бокал, тут же закидывая в рот сыр «Бри». Щеки покраснели, ему было жарко, но при этом хорошо. Он отодвинул от себя тарелку и уставился на Дазая, подпирая щеки и улыбаясь. Дазай отодвигает от себя пустую тарелку, догоняя Чую в выпитом, также опустошая бокал. — Ты энофил, получается? Чуя медленно прожевал, корча смешную гримасу. — Это какое-то литературное выражение? Я не гипербола, если че. — На лице выразилось наигранное возмущение. Дазай залился смехом. Не гипербола он. Твою мать. Господи. Еще минуту Дазай не мог успокоиться, но все же взяв себя в руки, вытер слезы, задыхаясь ответил. — Я… — Осаму снова заржал. — Я спросил ценитель ли ты вина. Прости, я не имел ввиду, что ты гипербола. — Шатен прикрывает глаза руками, похихикивая, наливает себе еще. Чуя наблюдал за тем, как Дазай смеётся, выливая себе остатки рома в бокал. — А, это… Ну типа того, — кивает Чуя, вставая и уходя с кухни. Он пошел в комнату, где лежала пачка сигарет и зажигалка, и, взяв их, остановился на минутку. Ему было так тепло и уютно сейчас, что он уже даже не в силах размышлять о причинах такого состояния. Может быть все, что угодно, но у него же есть время на то, чтобы разобраться в этом? Он задумался, а правда ли его мать в силах оставить его в универе? Ему там не нравилось. Он не подружился с группой и преподавателями, но ему так нравится этот город. Более спокойный, чем шумный Токио, и та атмосфера, которая здесь… Немного пугающая, особенно ночью, та самая, которая превращает игру в мафию во что-то большее, подогревает интерес, азарт… Накахара правда очень азартный, и, пару раз побывав в казино, которыми владела его мать, он понял, что не так уж и интересно играть на деньги, ведь у него их достаточно. Но на что-то играть хотелось. Мысли окончательно начали где-то летать, далеко от квартиры, но все ещё над полюбившейся Йокогамой, и Чуя искренне теперь не хотел отсюда уезжать. А единственный способ остаться — сохранить место в шараге. Чуя пошел назад на кухню, открывая окно и зажигая сигарету, изредка поглядывая на Дазая. Тот тоже ушел в какие-то свои раздумья, но юноша был не против. Ему нравилось молчать с кем-то и не чувствовать дискомфорта. Ему сейчас очень хотелось превратить свой страх покинуть этот город в шутку. Любым способом. Притвориться, что это ничего для него не значит. Он выкурил сигарету наполовину, почувствовав, что он уже конкретно качается, и, выкинув ее в окно, плюхнулся назад на стул. — Эй… Осаму? — Чуя взглянул на лектора, который повел бровью от такого обращения, но слабо кивнул, и продолжил. — Поспорим? Шатен вскинул брови в удивлении. — Поспорим? На что? — Осаму откинул голову к плечу в недоумении, но не без интереса смотря на голубоглазого. — Хе… Возможно для трезвого че…человека это бессмысленный спор или типа того, — задумчиво тянет Чуя, а потом слегка повышает голос, делая акцент, — не могу судить сейчас! Но… Ты так уверен, что я уйду из универа, готов со мной попрощаться, явно только моего ухода и ждёшь… — Чуя вертит в руках вилку, хитро поглядывая на Дазая. — Я ставлю на то, что меня не выгонят. Звучит как что-то невозможное, и все же… — Чуя икает и тыкает вилкой в кусочек сыра. Крутит вилку уже с сыром на ней, а потом, старательно рассчитывая силу, чтобы не промахнуться, подставляет ко рту Дазая, пародируя его же и звонко хихикая. Дазай распахивает глаза, подаваясь назад, ошарашенно смотря на прилетевшую к нему из неоткуда еду. Пару раз поморгав, Осаму складывает картину происходящего, понимая, что Чуя знакомит его с сыром. Успокаиваясь, он съедает сыр, поднимая взгляд на студента. — Че ж тебе вечно поспорить охота? То есть за то, что твоя мать сможет каким-то образом о…оставить тебя в универе, я тебе буду что-то должен, я правильно понимаю? И, получается, если она ничего не сможет сделать, ты мне будешь что-то должен? Если так, то это я с твоей мамой спорить должен. — Нет, с моей мамой лучше не спорить! — смеётся Чуя и устрашающе рычит. «А то из универа вылетишь уже ты» — думает рыжик, но вслух не озвучивает. — Я обещаю приложить и свои усилия для того… для того, чтобы остаться. Должен же я выиграть на этот раз! Только ради спора и постараюсь! Ну давай же, будет нашей фишкой. Чуя собирает посуду и несёт ее к раковине, но, не найдя в себе сил заниматься ей, возвращается на пригретое место, громко зевая. — Спор ради спора? — Ну ты же сказал: «буду должен». Придумаем потом, на что. А то по пьяне всякого можно… — Чуя сам себя обрывает, краснея и опуская глаза, молясь, чтобы последняя реплика почти целиком была проигнорирована. Шатен усмехается. — Старался бы не ради спора, а ради себя. Тебе же это нужно, чудик. Ну хорошо, ес…сли это придаст тебе мотивации, тогда давай. — Дазай протягивает рыжику руку. — В случае чего, мне все равно нечего терять. Чуя смотрит на протянутую забинтованную конечность, не понимая, что с этим делать. Секунд через десять до него доходит, и он пожимает руку, зачем-то почувствовав, какая она холодная. — Нечего терять, потому что уже потерял пальто? Как домой пойдешь-то? — Без пальта. — Либо у меня звуковые глюки, либо ты проспря… спрягал то, что неспрягаемо. — Абсолютно да. Только ты ник…кому не говори, а то меня уволят. — А ещё тебя уволят, если ты завтра проспишь работу. Не рискуй так из-за меня, ладно? — Чуя улыбается, заправляя волосы за уши и поправляя футболку, которая, оказывается, все это время почти оголяла одно плечо. — И ещё кое-что… — Чуя перегибается через стол, наклоняясь ближе и заговорщически шепча. — Я не сделаю литературу. — Выгоняешь пьяного на ночь глядя? — лектор выправляет из-за уха рыжую прядь, любуясь чуть прикрывшими алеющее личико пушистыми локонами. Чуе аж больно стало. Думать о том, как Дазай пойдет в таком состоянии домой, в ноябре, когда уже очень и очень не жарко, в лёгкой одежде и темноте было странно… и как-то щемяще больно. Но в тот момент, когда он всерьез задумался, может ли постелить лектору например на диване, весь прежний стыд сменился на уверенность, что Накахара может свернуть не туда. Совсем не туда. Назовите это проблесками трезвого разума и не ошибётесь. — Простите, но в условия спора входило только питание раз в день на протяжении недели. — Холодно отчеканил Чуя, вставая из-за стола и направляясь в прихожую, чтобы открыть дверь. Дазай вздохнул и поднялся из-за стола. Что ж, оставалось надеяться, что дорогу он до дома запомнил. Как сказал какой-то наверняка очень плохой человек: «рано или поздно все хорошее заканчивается». Зачем он так сказал? Дазай обувался с мыслями, что если бы тот человек этого бы не сказал, хорошее, непременно, не заканчивалось бы. Дазай последний раз взглянул на Чую, что смотрел в ответ нечитаемым взглядом, и, стараясь привести в норму вестибулярный аппарат, вышел в подъезд.