***
Ноябрь 2003 года. Магическая Британия. Асентус Лестрейндж, пребывая в скверном расположении духа, аппарировал прямиком к воротам старого особняка, в котором нашла пристанище его опальная мать. Одному Мерлину известно, как он желал и одновременно не желал этой встречи. Ему предстояло встретиться лицом к лицу с виновницей своих бед, и от осознания этого в душе Асентуса все переворачивалось. Призраки прошлого, разбуженные проклятым письмом от лекаря, занимающегося лечением леди Амелии, терзали душу молодого мужчины. И он отныне не знал покоя. Вот уже больше трех месяцев, с тех самых пор, как вскрылась страшная правда о смерти Сильвия Лестрейнджа, Асентус горел в персональном аду. Ночами он видел смерть брата, мучительную и страшную, видел девушку с фиолетовыми волосами, которая отправляла фиолетовый луч режущего проклятия в спину Сильвия, пробирающегося к обездвиженному брату. После таких снов Асентус просыпался чуть ли не с криком на губах, стучал зубами, а в его голубых глазах царил настоящий страх. Иногда во снах к нему приходил Сильвий, смотрел на него с укором в карих глазах, в которых Асентус ясно мог почитать: «Это ты во всем виноват». Совесть точила Асентуса изнутри. Все чаще и чаще он думал о том, что сам должен был умереть в тот злополучный осенний день. Что хуже всего, не только Асентус так считал, но и его отец. Безусловно, Рабастан Лестрейндж об этом не говорил, но после того, как правда вскрылась, Асентус ясно угадывал эту мысль в его поведении. Рабастан избегал общества сына, они теперь встречались только по семейным делам, пропасть между ними росла и становилась непреодолимой. Рудольфус Лестрейндж как мог пытался уменьшить этот раскол, но у него ничего не получалось. К сожалению, обе стороны были Лестрейнджами, которые не умели прощать. Асентус из-за кошмаров не мог спать один, поэтому старался проводить ночи с женой. Лаура не задавала лишних вопросов, была полна света и любви, которые не померкли под влиянием безразличия супруга, и теперь Асентус в глубине души был ей благодарен и удивлялся своему поведению в прошлом. Как он мог быть таким слепым, как мог не ценить такую достойную женщину? Горе, постигшее Лестрейнджей, сблизило мужа и жену. Асентус, лишившись матери, в которой черпал силы и у которой искал совета, нашел советника и друга в жене. У него менялся характер, он и раньше не отличался веселым нравом, в отличие от покойного брата, а теперь и вовсе стал замкнутым, хмурым и нелюдимым. Даже все друзья Асентуса растворились в небытие, как только он взялся за ум и перестал посещать публичные дома и искать неприятности. Только с Драко Малфоем, переживавшим не лучшие времена, Асентус поддерживал связь. Удивительное дело, но мужчины странным образом сошлись в нравах и поддерживали друг друга. Асентус с головой ушел в работу, понимая, что алкоголь и беспорядочные связи не приносят желаемого удовлетворения. Наоборот, когда он пытался расслабиться в компании девицы легкого поведения, перед глазами вставал покойный брат, который презрительно на него смотрел, поджимая губы. Сильвий был весельчаком, гулякой и игроманом, он унаследовал характер от отца, был его лучшей, совершенной копией. Асентус понимал, что это Сильвий должен процветать, а он — лежать в сырой земле. Все это способствовало переменам. Теперь старые знакомые с трудом узнавали Асентуса. Он еще больше похудел, черты его лица, унаследованные от предательницы-матери, заострились, стали резче. Черные брови все чаще и чаще были хмуры. Взгляд голубых глаз, который и раньше не отличался теплотой, теперь стал ледяным и бесчувственным. В знак траура по погибшему по его косвенной вине брату Асентус носил черное. Черные одежды удивительным образом ему шли, подчеркивая бледность красивого лица, голубые глаза и иссиня-черные волосы. Асентуса теперь никто не считал жалким мальчишкой. Когда он появлялся в министерстве и шел по коридорам, перед ним расступались люди, причина, наверное, была во взгляде светлых глаз, который внушал страх. Однажды Роберт Пиритс подметил, глядя на изменившегося юношу, что Асентус теперь больше похож не на отца, а на дядюшку. Кто знает, может, его настоящий отец Рудольфус Лестрейндж, с него станется. Асентус, услышав это, поджал губы и неодобрительно посмотрел на Пиритса. Теперь, когда он работал в Министерстве и прокладывал себе путь на вершину власти, стремясь унять боль в израненном самолюбии, семейка Пиритса все больше и больше ему не нравилась. Однажды Шарлоттта пошутила, что они, Лестрейнджи, впитывают ненависть к Пиритсам с молоком матери. Так оно и было. Роберт всюду совал свой нос, мешал продвижению Асентуса по карьерной лестнице и мелко пакостил. Но Асентуса не покидало чувство, что мерзкий толстяк готовит какую-то грандиозную подлость, отвлекая его семью на незначительные склоки. Дядюшка, к счастью, разделял мысли племянника. Таким образом, только одно радовало Асентуса после всех печальных событий. То, что он нашел место под солнцем. Он занимался политикой, успел поприсутствовать на важных встречах с иностранными послами. Пока в качестве наблюдателя, но всему свое время. Боль от потери брата и чувство вины не покидали его и заставляли обо всем помнить. Асентус еще не простил мать, просто не мог ее простить. Но и смерти он ей желать тоже не мог. Кем бы она ни была, она его мать, она дала ему эту жизнь и воспитала его. Асентус, сколько себя помнил, боготворил матушку и восхищался ее умом и целеустремленностью. Но кто бы мог подумать, к чему приведут непомерные амбиции миссис Лестрейндж. Наверное, именно из-за любви к матери, как дань памяти ее нежности и ласки, Асентус в этот пасмурный день явился в старый и покосившийся особняк, где была заключена Амелия. Утром во время завтрака пришло письмо от Джеймса Фоули, целителя из Святого Мунго. Он писал, что леди Амелия заболела и слегла, что она очень и очень плоха. Асентус, прочитав это послание, лишь нахмурился. Он знал, что мать достаточно хитра, чтобы солгать или организовать очередную интригу, успокаивал себя, что это просто представление, однако сердце болезненно сжалось в груди, а кровь отхлынула от лица, сделав его пепельно-бледным. Лаура, заметив состояние мужа, заволновалась. Она поинтересовалась, что случилось, и Асентус малодушно порадовался, что за столом нет отца. Рабастан Лестрейндж накануне поздно вечером куда-то удалился и до сих пор не вернулся. Супруги завтракали одни. Маленький Руди трапезничал в детской. — Лекарь матери пишет, что она больна, — ответил на вопрос Асентус, скомкав послание. Он поджег его заклинанием и положил на серебряный поднос. Некоторое время супруги молчали, глядя, как огонь уничтожает письмо, после чего Лаура вновь заговорила. — Что будешь делать? Асентус некоторое время помолчал, после чего нахмурился. — Ничего, — ответил он. — Я знаю, что моя мать способна на многое, на любую хитрость или подлость, чтобы вновь получить надо мной влияние. Я не позволю сделать из себя марионетку, — с мрачными нотками в голосе проговорил Асентус и решительно поднялся из-за стола, намереваясь пойти в кабинет и поработать. К обеду ему нужно быть в Министерстве, намечается очередное заседание с Министром Магии. — А вдруг леди Амелия действительно больна? — озвучила Лаура мысль, которую Асентус всеми силами гнал прочь. Она встала вслед за мужем и, подойдя к нему, заглянула в его синие глаза. На мгновение маска равнодушия на лице Асентуса дала трещину, и Лаура увидела борьбу между сыновьей любовью и обидой. Однако Асентус быстро взял себя в руки, не желая показывать слабость. — Если твоя мать больна, и ты не навестишь ее сейчас, то будешь винить себя всю оставшуюся жизнь, — проговорила Лаура, которая не знала, как ей относиться к опальной матери мужа. Она уважала леди Амелию, восхищалась ее умом и стойкостью, ценила ее советы и поддержку, но вместе с этим приходила в ужас от поступков свекрови. Асентус опустил голову, о чем-то напряженно думая, об этом говорили его расправленные плечи. Когда он волновался, то так сильно выпрямлял спину, что этим выдавал свои чувства. — У тебя очень доброе сердце, Лаура, — сказал он зачем-то, с грустью взглянув в круглое лицо жены. — Как бы оно тебя не сгубило. — Дело не в добром сердце, Асентус. Дело в том, что она твоя мать, что бы она ни натворила, она останется твоей матушкой, — устало заметила миссис Лестрейндж, словно разъясняла ребенку какие-то простые истины. — Если это тебя успокоит, то я наведаюсь к ней, — сдался Асентус. Он понимал, что супруга права, но пока не мог так просто сдаться и простить Амелию. Асентус Лестрейндж перед тем, как отправиться в Министерство Магии, явился в глушь Ирландии. Он вошел на территорию особняка, поскольку не мог аппарировать прямиком к крыльцу — над домом имелся защитный купол. Конечно, можно было использовать каминную сеть, но Асентус словно тянул время и боялся. Ему предстояло увидеть мать, плоды поступков которой он до сих пор разгребал. И встреча обещала быть волнительной. Асентус шел по грязной каменной дорожке, подмечая про себя крайнюю запущенность сада. Деревья стояли кривые и косые с голыми кронами, трава пожухла, серые тучи клубились в небе — все это навевало грусть и тоску. Заставляло ощущать безысходность. Асентус ускорил шаг, кутаясь в мантию, на которую наложил водоотталкивающие чары. С раннего утра мелко моросил дождь. Он вышел к дому и хмуро оглядел его. Особняк в два этажа олицетворял собой разруху и запустение. Весь покосившийся и старый, он вписывался в мрачные пейзажи. В иных обстоятельствах Асентус бы подумал, что дом заброшен, но в окне на втором этаже горел свет. Пытаясь унять волнение, Асентус поднялся по ступеням разбитого крыльца и, отворив дверь, вошел в холл, который был затянут полумраком. Источником света служило незашторенное окно. Перед Асентусом в тот же час предстал домовик его матери, в руки которого он молча бросил свою мантию. Ощущая запах плесени и затхлости, он поспешил подняться по ступеням, которые тоже не были в идеальном состоянии. После роскоши и богатства Лестрейндж-холла особняк олицетворял собой бедность и разруху. Подумать только, и здесь обречена пребывать жена Рабастана Лестрейнджа, одного из влиятельнейших людей Магической Британии. Странно, что журналисты все еще не нашли это местечко и не предали участь Амелии огласке. Наверняка они бы все перевернули и извратили, вырвали из контекста. С них станется. Асентус, размышляя об этом, поднялся на второй этаж, прошел по коридору, игнорируя кое-где испорченные обои, и остановился у дверей в главные покои. Когда Амелию только-только сослали, он был в этом особняке, передавал матери кое-какие ее личные вещи. После этого Асентус оборвал всякую связь. Он постучал в дверь, после чего, не дожидаясь ответа, вошел. Оглядев опочивальню, он так и замер на пороге. Дверь за его спиной с ужасающим скрипом захлопнулась, а Асентус стоял и смотрел на хрупкую фигуру матери, лежавшей на старой, покосившейся кровати, и укрытую по грудь одеялом. Длинные черные волосы без единого следа седины разметались по подушке, грудь тяжело подымалась под одеялом, на лбу женщины лежал компресс. Человек, видно, доктор Фоули, стоял у столика, на котором были расставлены пузырьки с лекарствами. В воздухе витал запах зелий. — Мистер Лестрейндж, мое почтение, — произнес Джеймс Фоули, человек средних лет, обернувшись к Асентусу. Он поправил круглые очки и посмотрел на сына пациентки со странным выражением в карих глазах. Асентус только нашел в себе силы кивнуть, во все глаза глядя на мать, пребывающую в беспамятстве. — Что с ней? — с отчетливым волнением в голосе спросил Асентус. Джеймс Фоули некоторое время помолчал, после чего все же ответил, сопровождая это тяжелым вздохом: — Проблемы с сердцем. Долгое время патология не давала о себе знать, но теперь болезнь взяла верх. Асентус метнул на доктора взгляд, полный страха. Врач тем временем снял очки и начал вертеть их в руках, словно волнуясь. — Мой дед умер от болезни сердца, — промолвил Лестрейндж, вспомнив то, что ему рассказывала мать о своем родителе. — Насколько все серьезно? — спросил он, уже не пытаясь скрыть истинных чувств. Страх потерять близкого человека оплел паутиной сердце, убирая последние преграды. Асентус, как и всякий ребенок, любил мать. Он, узнав о ее болезни, уже готов был простить ей абсолютно все. Страх потери сжал сердце, и Асентус уже не мыслил рационально. Леди Амелии не было и пятидесяти, а уже имелись проблемы с сердцем. Впрочем, жизнь у нее была не самая простая и легкая. — У мадам тяжелая форма аритмии, нестабильное артериальное давление. Видимо, частые переживания делают свое гнусное дело, — рассказывал врач, потирая подбородок. Взгляд его блуждал по комнате, и врач словно не мог прямо посмотреть на Асентуса, что ему на уровне подсознания не понравилось. — Вы бы почаще навещали матушку, мистер Лестрейндж. Она только о вас и говорит, да и условия жизни следует улучшить, здесь сквозняки… Асентус кивнул, соглашаясь с врачом. Отправляясь в этот особняк, он думал о том, что мать задумала очередной грязный трюк. Но увидев ее без чувств, Асентус отбросил все обиды. — Я все устрою, — сказал он. — А теперь оставьте меня с матушкой. Дважды повторять не пришлось. Доктор покинул комнату, оставив Асентуса один на один с виновницей своих несчастий. Он, тяжело вздохнув, подошел к простой кровати без всяких излишеств вроде резных столбиков и полога, осторожно сел на самый краешек постели, вглядываясь в бледное и неподвижное лицо Амелии. Щеки ее ввалились, черты лица заострились, под глазами залегли тени. Видимо, пребывание в ссылке дурно сказалось на миссис Лестрейндж. Асентус рассматривал мать, подмечая новые морщинки на лбу и в уголках глаз. Он словно заново ее изучал и не узнавал в женщине, лежащей без чувств, свою мать. Подумав о том, как ему улучшить условия ее жизни, Асентус нахмурился. Перевести мать в другой более комфортный домик со всеми удобствами? Не выход, отец придет в ярость. Асентус не сомневался, что Рабастан не позволит Амелии вернуться из ссылки и переехать в новый дом. Чудо, что отец Асентуса вообще не потребовал голову предательницы. Он вполне мог убить ее, но из привязанности к сыну решил не исполнять кровавый приговор. Но разве такая жизнь — не приговор? Ужасающие условия и болезнь сердца рано или поздно убьют Амелию. Асентус понимал это и был полон решимости помочь матушке. Значит, нужно оплатить ремонт в особняке. Денег уйдет прилично, но что поделать. Средства придется отправлять тайно, чтобы отец и дядя не узнали. Думая об этом, Асентус осторожно взял матушку за руку и сжал ее пальцы. Руки у нее были холодными, но кожа все еще оставалась нежной. Он поджал губы, в его голове промелькнула мысль, что он впервые встал на ноги, держась за эту руку. Амелия направляла его по жизни, указывала правильный путь, давала советы. Вспомнив это, Асентус осторожно поцеловал тыльную сторону материнской руки, и вдруг она слегка сжала его пальцы. — Асентус… Сынок, — прошептала едва слышно леди Амелия, приоткрыв глаза. В ее голубых глазах отразилась такая мука, что ему сделалось дурно. — Ты пришел, я знала… — Амелия попыталась приподняться в постели, но силы вновь покинули ее, и она прикрыла глаза. — Тише, мама, я с вами, — произнес Асентус негромко, преданно сжимая руку матери. Та вновь открыла глаза и с благодарностью на него посмотрела. Да, три месяца назад Асентус, придя в покои к матери после того, как вскрылось ее преступление, сказал ей, что она больше ему не мать. Однако сейчас он вновь назвал его мамой. Это, должно быть, грело ей сердце. — Если меня не станет, знай, я все делала ради тебя, — прошептала Амелия, в бессилии наблюдая за сыном. Тот поджал губы, но ничего не сказал. Некоторое время они сидели молча. Асентус старался смотреть куда угодно, но не на мать. А она, в свою очередь, наблюдала за любимым сыном, опустив ресницы. — Мне пора идти, я опаздываю в Министерство, — взглянув на настенные часы, нехотя произнес Асентус, поднимаясь с кровати. Амелия что есть сил стиснула его пальцы и с надеждой посмотрела в его глаза. — Ты еще придешь? Не бросишь меня? — спросила она слабым и измученным голосом, на ее бледном лице проступило страдальческое выражение, что очень удивило Асентуса. Он привык видеть мать сильной и уверенной. Привык к ее ледяной маске, но сейчас она исчезла с ее лица, что очень пугало. — Я вас никогда не оставлю, мама, — пообещал Асентус, наклонившись и поцеловав руку матери. Та вымученно ему улыбнулась. — Я еще приду и позабочусь о вас. Вы ни в чем не будете нуждаться… — заверил он Амелию, и она нехотя отпустила его руку. — Я буду тебя ждать, — сказала Амелия, откинувшись на подушки. Асентус кивнул и покинул покои матери. Уходя, он буквально чувствовал спиной ее пронзительный взгляд. Сердце сдавливала тревога. Страх потери даровал панику, а страх, как известно, худший советник. Асентус вышел на крыльцо особняка, забрав свою мантию. Надев ее, он зашагал прочь, желая проветриться и привести мысли в порядок. Он думал о том, как ему помочь матушке и не вызвать гнев отца. Сейчас Асентус был полон страха, страх же делал его решительным, как никогда. Он найдет выход, и матушка получит достойный уход. Доктор Джеймс Фоули вернулся в покои к своей пациентке и усмехнулся кончиками губ, глядя на лежащую в постели женщину. Та лежала, раскинув руки и закрыв глаза, и казалась совершенно беспомощной и изможденной. — Ваш спектакль удался на славу, мадам, — ухмыльнулся врач, ставший невольным участником обмана. Он сам не понимал, почему решил сыграть в эту игру. Дело было не в деньгах, а в чем-то другом. Наверное, он попал под влияние миссис Лестрейндж, под влияние ее ума и харизмы. Как иначе объяснить его желание ей помочь? Амелию действительно мучали головные боли. Но причина скрывалась не в скачках давления, а в мигренях. Доктор знал леди Амелию несколько лет и тайно ею восхищался, всегда собранная, умная, сдержанная, она обладала неким магнетизмом. А ум в голубых глазах заслуживал отдельного поклонения. — Мой сын ушел? — спросила миссис Лестрейндж, поднимаясь с кровати. Доктор кивнул в знак согласия, наблюдая за женщиной, которая умирала еще пять минут назад. Амелия свесила ноги с кровати, убрала со лба влажный компресс. — Чем вы его смочили, он пахнет просто отвратительно, — пожаловалась Амелия, отложив тряпку в тазик на прикроватной тумбочке. — Это специальный успокаивающий отвар, — сказал врач. Амелия метнула на него мрачный и холодный взгляд синих глаз, который Асентус Лестрейндж унаследовал явно от нее. Врач откровенно веселился, заметив гнев на дне столь прекрасных глаз. — Мой спектакль сработал, — усмехнулась Амелия. — Я всегда знала, что он меня ценит. Обычные письма не помогли мне вернуть расположение сына, но стоило ему узнать, что больна, как он явился меньше чем через час, — самодовольно говорила Амелия, идя в сторону ширмы, чтобы привести себя в порядок. Она была в сорочке из темно-синего шелка на тонких бретельках. Да, сорочка была длинная, почти до пола, но все равно оставляла простор для воображения. Врач видел плечи «пациентки», не скрытые тканью. «Как же хороша», — подумал мельком Фоули, глядя на сообщницу. Амелия в свои годы оставалась по-юношески стройной и подтянутой. Грудь у нее все еще была упруга, тело гибко и прекрасно. Черные волосы блестели, что говорило о ее крепком здоровье. Синие глаза влекли в свои глубины, да и лицом леди Амелия все еще оставалась привлекательна, несмотря на сеточку морщинок вокруг глаз и на лбу. Конечно, перед представлением для одного зрителя Амелия нанесла вокруг глаз серые тени, а лицо выбелила пудрой, но истина-то оставалась истиной. И как только Рабастан Лестрейндж мог отказаться от такой женщины? Доктор Фоули боролся с желанием зайти за ширму, где переодевалась его сообщница. Он точно знал, что ему ничего не светит, даже если Амелия ответит взаимностью. Чертовы древние законы, полные лицемерия, не оставляют им и шанса на взаимные чувства и счастье. Контракт, который заключают во время церемонии бракосочетания или помолвки, исключает возможность измены со стороны женщины. Но мужчину он никак не связывает. Что за лицемерие? Амелия, переодевшись в простое домашнее платье, вышла к единственному союзнику, на ходу заплетая черные волосы в самую простую косу. Глаза ее горели триумфом, а губы кривились в усмешке. — благодарю за помощь, Фоули, — сказала она. — Не за что, мадам. Но вам следует проявлять осторожность. Вдруг ваш сын вскоре вернется? — произнес Джеймс. — Не беспокойтесь на этот счет. У него заседание в Министерстве. Оно продлится минимум до часа дня, а максимум до вечера, — отмахнулась Амелия, которая, конечно же, все рассчитала. Фоули иногда задумывался, откуда его союзница получает информацию, но Амелия не открывала источников. Было нечто удивительное в том, как ловко она плела интриги и просчитывала ходы, как в шахматной партии. Ради желаемого мадам была готова на многое, что невольно вызывало восхищение. — Не откажетесь от чашечки чая? — предложила леди Амелия, лукаво улыбнувшись мужчине. Тот, улыбнувшись, произнес: — Сочту за честь. Амелия позвала личного домовика, который служил только ей. Она привезла его из Франции много лет назад, когда выходила замуж за Лестрейнджа, и была уверена, что эльф умрет за нее. Мадам отдала необходимые приказы, и сообщники прошли в небольшой дамский кабинет, который, несмотря на бедность интерьера, был чист. Амелия любила чистоту и всегда стремилась к ней, что тоже вызывало симпатию. — Вам следует тщательнее следить за своими жестами и мимикой, когда вы лжете, Фоули, — сказала Амелия, когда эльф подал чай, и они с удобством разместились за столиком у горящего камина. Джеймс нахмурился, не понимая, о чем она. — В разговоре с моим сыном вы чуть не выдали себя жестами. Вы вертели в руках очки, терли подбородок, прикрывали ладонью рот, ваш взгляд блуждал по комнате, не останавливаясь ни на одном предмете… — объяснила миссис Лестрейндж, отпив из чашки обжигающе горячий зеленый чай. — Вы так наблюдательны, — усмехнулся Фоули, но слова собеседницы его поразили. — Но как вы заметили, вы же играли умирающую? — спросил он. — Я не закрывала глаз полностью. Подушка под моей головой была чуть приподнята. Пока мой сын смотрел на вас, когда вы описывали мой недуг, я делала то же самое, оценивая картину полностью, — объяснила леди Амелия, криво усмехнувшись. — Воистину, мадам, я поражаюсь вашими талантами, — проговорил Джеймс, глядя с восхищением на женщину. Та лишь пожала плечами. — Где вы научились своим трюкам? — Жизнь научила, — ответила Амелия, грустно улыбнувшись. — Как говорит Антонин Долохов: «хочешь жить, умей вертеться». — Фоули улыбнулся словам миссис Лестрейндж, еще больше восхищаясь ее умом и хитростью. — А я хочу жить долго и счастливо, — уже тише сказала она. — С таким подходом к делу у вас все получится, — заверил собеседницу Джеймс Фоули, откровенно льстя. Амелия тонко улыбнулась ему. К счастью, доктор был слишком деликатен, чтобы спросить, чего она добивается своей игрой. Миссис Лестрейндж не любила открывать планы посторонним, она и близким ни капли не доверяла, помня, что каждый служит только себе и предаст, когда придет подходящее время. Поэтому круг общения у леди Амелии был тщательно выверен. У миссис Лестрейндж не было друзей, но было большое количество полезных знакомых, которые подставляли ей информацию. То, что она когда-то возглавляла благотворительный фонд, до сих пор играло ей на руку. Люди помнили ее, как честную и порядочную женщину, готовую помочь ближним. К таким людям всегда тянутся окружающие, зачастую не ведая, что скрывается за приветливой маской. Амелия не могла смириться с поражением. Она не любила и не умела проигрывать. За годы жизни она научилась лгать и притворяться так, что сама верила в то, что говорила. Пусть Рабастан Лестрейндж лишил ее богатств и почестей, выслал в глушь, но, самое главное, она жива, она дышит. Значит, недалек тот час, когда Амелия снова восстанет из пепла. Она умела это делать, она никогда не сдавалась и всегда получала желаемое. В этом ей помогал характер. Поражение не заставило Амелию отказаться от своих планов. Да, она жаждала власти, как когда-то жаждала любви. Пусть ей не повезло в браке, значит, она создана для другого. Этим миссис Лестрейндж себя успокаивала. Ее самолюбие пылало, стоило ей вспомнить пренебрежение и унижения, которым ее подвергал Рабастан Лестрейндж. Долгие годы она играла роль любящей жены, а сама скрипела зубами, видя распутство мужа. Амелия вычеркнула любовь из списка своих желаний, заменив его на слово «власть». Миссис Лестрейндж уверяла себя, что власть ей нужна, чтобы изменить варварские законы в Магической Британии, освободить женщин от гнета, от роли племенных кобыл, которых продают в угоду выгодным союзам. Власть, чтобы перевернуть мир, должен был ей даровать сын. Для начала нужно было, чтобы Асентус унаследовал титул. А после Амелия, пользуясь властью Темного Лорда, сделала бы все, чтобы он сел в кресло Министра Магии. Конечно, в иных обстоятельствах Амелия бы сама была не против занять пост Министра Магии, но ей приходилось мириться с ролью слабой женщины, навязанной консервативным британским обществом. Но, к сожалению, все планы миссис Лестрейндж пошли прахом, она снова потеряла все, оказалась выслана и забыта. Но Амелия готова была вновь начать борьбу. Для этого она долгие месяцы пыталась вернуть расположение сына, заслужить его прощение. Асентус был упрямым человеком, как и его отец. Он злился на мать, не мог забыть ее злодеяние, поскольку очень любил брата, которого Амелия тихо ненавидела и считала мерзавцем. Однако Амелия хорошо знала отпрыска и смогла отыскать рычаг давления. Теперь он снова попал под ее влияние, хотя и не понял этого. Асентус улучшит качество жизни матери, увеличит содержание. Средства, полученные от Лестрейнджа, пойдут на осуществление планов леди Амелии. Асентус Лестрейндж унаследует титул главы рода, а после станет Министром Магии. Амелия была уверена, что сможет осуществить такой замысел. Осталось только выждать подходящий момент и надеяться, что у Рудольфуса и Полумны не родится сын. Губить ребенка Амелия не очень хотела, но, что поделать, благая цель оправдывает средства. Джеймс Фоули наблюдал за молчащей собеседницей, которая пила чай, глядя прямо перед собой. В ее синих глазах играли недобрые искры, а лицо сделалось холодным и пугающим. В том, что она знает, что делать, он не сомневался. В который раз за время общения с миссис Лестрейндж доктор Фоули восхитился этой женщиной. Жаль, что Рабастан Лестрейндж вовремя не увидел ее потенциал и силу. В противном случае министром магии сейчас был бы не Рудольфус Лестрейндж, а он. Амелия бы подмяла мужа под себя и проложила бы ему путь к власти.***
Андромеда Тонкс, получив письмо от Полумны Лестрейндж, тут же сожгла его на металлическом подносе. Глядя на языки пламени, миссис Тонкс отстраненно подумала, что таким же огнем вот уже несколько лет объята ее измученная душа. Неистовое пламя бушевало где-то в груди, и ни время, ни люди, ни внук не могли его унять. Огонь ненависти не угасал ни на минуту, а если он хоть немного затихал, то женщина спешила подлить в него масла и подкинуть дров. Ненависть заставляла ее жаждать мести. Только эта жажда заставляла ее сопротивляться, только она наполняла ее силой и гневом. Андромеда всегда была такой, в этом она была похожа на своего отца и старшую сестру. Беллатрикс даже не подозревала, насколько они с сестрой похожи. Тэд Тонкс умел обуздать нрав жены и унять пламя в душе, но теперь его не было, как и дочери. Семьи Андромеды больше не существовало. Миссис Тонкс каждый раз вспоминала об этом уже не с болью и отчаянием, а с убийственной и холодной яростью. Когда у нее не осталось иных ресурсов, она начала черпать силы в ненависти. Можно сказать, что ненависть заставляла ее жить, и жила она отныне только ради ненависти. Впрочем, был еще один якорь, последняя точка опоры. Маленький внук, частичка души Нимфадоры, продолжение Тэда Тонкса. Об отце мальчика Андромеда предпочитала не вспоминать, она все еще не смирилась с выбором дочери, хотя осуждать и сделать уже давно ничего нельзя было. Люпин должен был защитить жену. Он должен был силой отправить ее обратно. Должен был, а не смог. Впрочем, Андромеда тоже чувствовала вину, горькую и убивающую. Она не смогла уберечь дочь от влияния Ремуса, она позволила ей выйти замуж, ей не хватило сил остановить дочь, когда она отправилась в Хогвартс. В тот день, когда пришел Патронус от Макгонагалл, Ремус, Андромеда и Нимфадора уже готовились ко сну. Дора уложила Тедди спать, и ничто не предвещало катастрофы. Однако она пришла. Получив Патронус, Ремус Люпин поспешил в гущу событий, велев жене остаться с ребенком. Но когда Нимфадора кого-то слушалась? Блэковское упрямство, умноженное на Хаффлплафскую верность, сделали свое дело. Как бы Андромеда ни препятствовала, Нимфадора спустя полчаса облачилась в подходящую одежду и поспешила к мужу. Миссис Тонкс до сих пор думала о том, что было бы, если бы он додумалась связать и запереть дочь. Конечно, вероятно, Нимфадора возненавидела бы ее, обвиняла бы во всех смертных грехах. Но она осталась бы жива. Эта мысль не давала Андромеде покоя и отравляла ее и без того сложную жизнь. Однако, к сожалению, прошлого не изменить, и ей остается лишь жить с этим грузом, что миссис Тонкс всеми силами и делала. Временами у нее опускались руки. От ненависти, бушевавшей в душе, она уставала. Зря кто-то говорит, что ненавидеть проще, чем любить. Любовь дарует гораздо больше сил, чем ненависть. Но в последнее время Андромеде доступна только ненависть, как самое дешевое топливо. Домашние хлопоты, работа в Мунго отвлекали Андромеду от душевных мук, но иногда ночами она не могла сомкнуть глаз, поскольку призраки прошлого вставали перед внутренним взором и мелькали, как на параде. Горькое сожаление сжимало сердце, и Андромеда, чтобы окончательно не утонуть в омуте бесконечной боли, судорожно начинала продумывать планы мести тем, кто ее всего лишил. Как правило, в такие моменты все тревоги отходили на второй план, мир суживался до конечной цели. Жажда мести, жажда увидеть убийц в могилах стала для Андромеды путеводной звездой в ночной мгле. Вот только куда приведет эта путеводная звезда, к краху или к восходу? Письмо от Полумны догорело. Остался только серый пепел. Губы Андромеды дрогнули в саркастичной улыбке. Наверное, ее душа скоро обернется таким же пеплом. И хорошо, пепел не горит, его не подожжешь, значит, скоро она перестанет чувствовать боль. Но что тогда у нее останется, если уйдет эта боль? Останется только ненависть. Миссис Тонкс заклинанием очистила поднос и убрала его. Нужно было приготовить печенье, заварить чай и осуществить другие приготовления для спектакля, предназначенного для одного зрителя. Для леди Лестрейндж. К счастью, девчонка считала ее порядочным и добрым человеком, не способным на подлость. За внешней безупречностью и улыбкой Луна не видела сути. Да и не так часто они виделись, чтобы она смогла сделать какие-то наблюдения. Полумна видела только то, что ей показывала миссис Тонкс и ее отец. Девушка забывала, что Андромеда слизеринка, шляпа редко ошибается. Отцу Полумна верила, как себе. Раньше Андромеда думала открыть Луне правду, сделать ее союзницей в борьбе с Пожирателями. Луна имеет доступ в тыл врага, она была бы идеальной шпионкой, но подходящий момент был упущен. В Полумне что-то медленно менялось, и теперь Андромеда прекрасно понимала, что после рождения ребенка Луна примет сторону своего мужа. Все же для девушки ничего важнее семьи нет и быть не может. Ради отца она когда-то кинулась в лапы Рудольфуса Лестрейнджа, страшно представить, на что она способна ради ребенка. Так что нужно сделать все, чтобы девчонка ничего не заподозрила. В первую очередь держать Лавгуда под контролем. Ксенофилиус с каждым днем все больше и больше раздражал Андромеду. Она терпеть не могла таких людей, мягкотелых, слабых, нерешительных. Тэд Тонкс тоже был мягким и добрым внешне, но в случае необходимости он мог принимать решения и отвечать за них. В нем все же присутствовал стержень. В Лавгуде его не было и в помине. Было ощущение, что кто-то стальными клещами вырвал ему этот стержень, и с тех пор Лавгуд представлял собой аморфное существо, плывущее по течению. С одной стороны, Андромеде это было на руку. Она быстро оплела его сетями, сделала послушной марионеткой и теперь только дергала за ниточки. Но с другой — слабость Ксенофилиуса, неспособность самостоятельно думать и принимать решения раздражала. Он витал в своем мирке, и его это устраивало. Чтобы вытащить его в реальный мир, чтобы внушить ему какие-то мысли, приходилось каждый раз напоминать ему о жертве дочери, и только тогда Лавгуд начинал что-то предпринимать. Впрочем, эффекта хватало ненадолго. К тому же Ксенофилиус совсем не владел собой, своими чувствами и эмоциями, все, о чем он думал, отражалось на его лице. Он мог невольно выдать все ее замыслы, и Андромеда понимала, что с таким союзником и врагов не надо. Она уже готова была при необходимости пожертвовать им, чтобы самой остаться на шахматной доске. Миссис Тонкс, отогнав дурные мысли, вошла на кухню, надела фартук и принялась готовить любимые печенья Полумны. Она действовала механически, поскольку размышления все еще клубились дымом в голове, вытесняя все остальное. Рудольфус выдаст им средства. Луна их привезет. В том, что Лестрейндж даст денег жене, Андромеда не сомневалась. Полумна умеет просить, да и Лестрейнджа Андромеда знает с юности. Треть средств пойдет на покупку подходящего помещения под магазин, все остальное они передадут повстанцам на их нужды. «Деньги передаст Ксенофилиус», — решила Андромеда. Уже несколько дней волнение одолевало ее, точило изнутри душу. У миссис Тонкс имелась хорошая интуиция, которая редко ее подводила. В последний раз она так сильно точила ее изнутри в ночь Битвы за Хогвартс, когда погибли ее дочь и зять. Андромеда больше не желала наступать на одни и те же грабли снова и теперь прислушивалась к интуиции. Все эти годы она старательно готовила путь к отступлению, если что-то пойдет не так. Благодаря друзьям покойного мужа, которые сбежали в маггловский мир еще во времена второй магической и обосновались среди простецов, Андромеда приготовила поддельные документы. Если что-то пойдет не по плану, в магическом мире раз и навсегда погибнут Андромеда Тонкс и Тедди Люпин, а в маггловском появятся из ниоткуда Сара Смит и ее сын Джон. О Ксенофилиусе миссис Тонкс даже не думала, считая, что в первую очередь должна спасти себя и внука, последний осколок ее семьи. Лавгуда она не относила к семье. Поддельные документы Андромеда хранила в тайном убежище, которое нашла и защитила магией. Никто кроме нее не знал его локализации, что существенно упрощало задачу. Помимо этого, с собой миссис Тонкс всегда носила порт-ключ. Антидот к сыворотке правды тоже всегда был при ней. Он хранился в кольце с печаткой, которое она носила на безымянном пальце левой руки там, где раньше было ее обручальное кольцо. Кроме того, Андромеда приготовила две маленькие внешне сумки, наложила на них чары расширения пространства и припасла на всякий случай набор самых необходимых зелий, две палатки, одежду, деньги. Но, несмотря на принятые меры, волнение никуда не уходило. Нутро сжималось от чувства опасности, и женщина всеми силами пыталась устранить причину, понять, в чем дело. Налепив кружочки из теста и поставив поднос в духовку, миссис Тонкс, пользуясь свободным временем, поспешила в детскую внука, чтобы проверить, все ли с ним в порядке, и прибраться. Войдя в комнату небольших размеров, Андромеда недовольно нахмурилась, оглядывая бардак. Тедди вошел в тот чудесный возраст, когда ребенок везде лезет, шкодничает и не слушается. Никакие наказания и уговоры на него не действовали, что сильно раздражало. Однажды мальчик залез в аптечку Андромеды и перебил и испортил половину снадобий. Потом он исследовал содержимое косметички бабушки и размазал помаду и подводку по стенам так, что Андромеда с трудом их очистила с помощью магии. Затем мальчик умудрился сломать печатную машинку Ксенофилиуса и в довершении разбил вазу, которую покупала еще покойная Пандора Лавгуд. Андромеда беседовала с внуком, ругала его, ставила в угол, пыталась достучаться до него. Все это действовало от силы пару часов, после чего все начиналось заново. В конце концов она не выдержала и пару раз шлепнула мальчика по мягкому месту, отчего он разразился истерикой. На что Андромеда просто оставила его в комнате и ушла, хотя сердце сжималось от жалости и тоски. Что удивительно, наказание сработало. Мальчик после этого стал тише и спокойнее, но опасливо поглядывал на бабушку. — Убери игрушки, Тэд, — велела Андромеда, увидев внука за маленьким письменным столом. Он что-то старательно выводил на листе бумаги, от усердия даже закусив губу, как и Нимфадора когда-то. — Хорошо, — ответил мальчик, не отрываясь от занятия. Андромеда приблизилась к внуку и провела рукой по его ярко-розовым волосам. Посмотрев на рисунок, миссис Тонкс нахмурилась. Тэд явно рисовал их «семью». В женщине, больше похожей на квадрат с черными черточками вместо волос, она узнала себя, в маленьком человечке Андромеда узнала Тэда, который держал бабушку за руку. А где-то в углу, на расстоянии от них, был изображен еще один человек. По светлым волосам женщина поняла, что это Лавгуд. Сердце миссис Тонкс сжала тревога. Даже ее маленький внук зрит в корень, вдруг и Полумна заметит притворство? Оставив внука рисовать, Андромеда направилась в рабочий кабинет сожителя. Впрочем, кабинет — громко сказано. Скорее, это была каморка, заставленная старым хламом и рухлядью. В углу стоял стол, на котором заняла место печатная машинка. Лавгуд, что-то шепча под нос, торопливо набирал текст, не заметив вторжения. Он всегда работал крайне увлеченно. — Полумна написала, что навестит нас сегодня, — промолвила Андромеда, внимательно наблюдая за Ксенофилиусом. Тот на мгновение замер, после чего разогнул спину и, наконец, повернул голову, чтобы посмотреть на Андромеду. Она неспешно к нему подошла и заботливым жестом положила руку ему на плечо. — Замечательно, — улыбнулся Ксенофилиус, отчего его отстраненное лицо приобрело хоть какие-то эмоции кроме растерянности. — Я пеку печенье, — поделилась зачем-то Андромеда, желая усилить свое давление на него. Время от времени она играла в любящую и заботливую жену, словно приручала отбившегося щенка, чтобы он помнил, кто его хозяин. — Полумна любит печенье, — кивнул Лавгуд, снова возвращаясь к своему журналу. Миссис Тонкс лишь хмыкнула. Да, если что-то и заставляло его думать, то только этот журнал. Чудо, что он вообще комиссию цензуры прошел. Министерство контролировало все сферы жизни волшебников, теперь все было регламентировано. Тирания Темного Лорда куполом нависала над Магической Британией, и большинство людей просто уже сдались. Они устали от войны и отчаянно желали мира. Но, к счастью, все еще были те, в ком горела жажда мести. Миссис Тонкс надеялась, что эти люди в будущем смогут разжечь пламя восстания. Нет сильнее силы, чем толпа. Недовольные есть даже у самой лучшей власти, а тирания Темного Лорда явно не лучший вариант. Огромное количество магглорожденных все еще заперты в лагерях, работают в нечеловеческих условиях, каждый их шаг контролируют, их клеймят, как скот. Когда недовольство дойдет до предела, то бунт вспыхнет, как адский огонь, и не будет силы, способной ее остановить. Особенно, если правящая семья окажется в могилах. Андромеда вернулась на кухню, не в силах видеть Лавгуда. Посмотрела на настенные часы. Полумна явится к часу посредством камина. Значит, осталось полчаса. Андромеда тяжело опустилась на стул и прикрыла глаза. Навязчивые мысли об опасности не исчезали. Казалось, что вот-вот она попадется в ловушку и выход из нее только один — смерть. Миссис Тонкс глубоко вдохнула и выдохнула, готовясь играть роль доброй хозяйки, хотя ей все это так надоело. Хотелось снова стать собой, искренне любящей, заботливой Дромедой, как ее когда-то называл любимый муж. Хотелось снова стать просто мамой, но, к сожалению, прошлого не вернуть. Такова истина. В назначенное время Андромеда вошла в гостиную, чтобы встретить падчерицу. Лицо ее приняло доброе и приветливое выражение, холодными оставались лишь глаза, но миссис Тонкс всеми силами пыталась изменить это. Наконец, пламя в камине вспыхнуло зеленым цветом, к этому времени женщина уже убрала каминную решетку. Луна Лестрейндж, облаченная в темно-синюю мантию в тон закрытому домашнему платью, вышла из камина и, увидев Андромеду, улыбнулась ей. — Здравствуйте, — сказала вежливо Полумна. — Здравствуй, — улыбнулась Андромеда, делая шаг к Луне. Она внимательно рассматривала ее. Все же они давно не виделись. Луна осталась такой же, как и прежде. После беременности Луна немного поправилась, что ей шло. Исчезла юношеская нескладность и угловатость. Волосы она уложила в замысловатую косу, которая достигала ее талии. Изменилось и выражение серых глаз. Раньше в них царило безысходное выражение, выражение смирения и принятия. Теперь же они блестели так, что не оставалось сомнений — Полумна счастлива. Помимо воли Андромеда вдруг ощутила зависть и грусть, глядя на Полумну. Вот почему она живет в достатке, воспитывает ребенка, а ее Дора лежит в могиле? Почему у маленькой Пандоры, Ксенофилиус рассказал сожительнице, как Лестрейнджи назвали дочь, есть и отец, и мать, а у ее внука не осталось никого, кроме бабушки? — Отец говорил, что вам нездоровилось, — тем временем, не замечая перемены настроения Андромеды, промолвила Полумна. — Да, я попала под дождь и имела неосторожность простудиться, — рассказала миссис Тонкс, натянуто улыбаясь. — Надеюсь, все уже в порядке? — любезно спросила Луна. За годы общения с чистокровными волшебниками она научилась поддерживать светскую беседу, даже если ей не особо хотелось с кем-то разговаривать. Андромеду же этому учили с раннего детства. — В полном, — ответила миссис Тонкс. К счастью, от необходимости вести натянутый диалог дальше их избавил маленький Тедди, который забежал в гостиную и, увидев Луну, радостно взвизгнул и кинулся к ней с объятиями. Та искренне и мягко рассмеялась, отчего в ее серых глазах заплясали счастливые искорки. Леди Лестрейндж взяла Тэда на руки, а он с готовностью обхватил ее ногами и обвил руками шею. — Я тебя ждал! — заявил мальчик, по-прежнему улыбаясь. Волосы его попеременно меняли цвет с розового на желтый, отчего у Луны в глазах зарябило. — Тэд, что нужно сказать в первую очередь гостю? — строго вопросила миссис Тонкс у внука, нахмурив темные брови, отчего ее лицо приобрело до странности злобное выражение. Луна, мельком взглянув на женщину, случайно подметила недобрый блеск в ее светло-карих глазах, но не придала этому никакого значения. — Здравствуйте, — смущенно, стушевавшись от строгого голоса бабушки, промолвил Тэд, снова глядя на Полумну. — Не желаете ли чаю? — спросил он серьезно, отчего Луна лишь улыбнулась. — Не откажусь от такого любезного предложения, мистер Люпин, — отозвалась Полумна, подыгрывая мальчику. Она поставила его на пол и взъерошила его волосы, отчего он рассмеялся. Эдвард Люпин был замечательным ребенком. Да, Луна плохо знала его мать, но помнила, как на пятом курсе бок о бок с Нимфадорой Тонкс защищала Хогвартс от вторжения Пожирателей Смерти. К сожалению, та битва была проиграна. В ту ночь погиб Альбус Дамблдор, сраженный Северусом Снейпом. Да и в Битве за Хогвартс Луна и Нимфадора сражались бок о бок, но тоже потерпели поражение с тем лишь отличием, что Тонкс-Люпин мертва и погребена на кладбище недалеко от Хогвартса. А Полумна живет и процветает, хотя в день Победы Пожирателей Смерти Луна в бессилии рыдала над израненным отцом и подумывала о самоубийстве. Тогда было так очевидно, что ничего хорошего Орден Феникса, Отряд Дамблдора и авроров не ждет. Ремуса Люпина Луна тоже знала очень плохо. Он был замечательным преподавателем, что сразу бросалось в глаза, и человеком являлся неплохим и добрым, но к сожалению участь таких людей чаще всего жестока. Глядя на Тедди, Луна надеялась, что его жизнь будет счастливее, чем жизни его родителей. По прошествии лет леди Лестрейндж часто будет вспоминать этот день и маленького мальчика, который с такой радостью и счастьем смотрел на нее. Знал бы он тогда, кто вынесет ему жестокий приговор. Луна, пользуясь тем, что Андромеда ушла на кухню, чтобы вытащить из духовки поднос с печеньем, отправилась в мастерскую отца. Миссис Тонкс называла обитель сожителя кабинетом, но Луна-то всегда знала, что это мастерская. Ксенофилиуса она застала за тем, что он складывал напечатанные листы в папку. Лавгуд хмурился, отчего его лицо казалось старым, хотя он был еще молод, моложе Рудольфуса. Странное дело, на долю Лестрейнджа выпало немало трудностей: две войны, Азкабан, потери, но он оставался энергичным и сильным. Ксенофилиус Лавгуд же на фоне зятя терялся и казался его блеклой тенью. Но тем не менее Луна любила его всем сердцем. — Отец, — позвала Полумна родителя. Тот вздрогнул и обернулся. Некоторое время он смотрел на дочь, после чего просто-напросто раскрыл для нее свои объятья. Полумна шагнула к отцу и обняла его, вдыхая родной запах. Все ее тревоги, как всегда, стремительно таяли. — Мой цветочек, моя Луна, — прошептал Ксенофилиус, отстранившись от дочери. Он все еще чувствовал себя виноватым перед ней. Когда-то она пожертвовала собой ради него, и сердце мужчины сжималось в бессилии, когда он представлял, что с ней делает Лестрейндж. Лавгуд отстранился от дочери и вгляделся в родное, но словно чужое лицо. Вроде бы она оставалась такой же, как раньше, но что-то в ней медленно менялось: выражение глаз, вежливые улыбочки, прямая спина… Изменения казались незначительными, но все равно Ксенофилиус чувствовал от них себя скованно. Ему казалось, что он теряет дочь. — Я принесла деньги на магазин, — улыбнулась Луна, глядя в родные серые глаза. Ксенофилиус ответил ей натянутой улыбкой. Он был связан с повстанцами, но не взаимодействовал с ними так плотно. От того, что он что-то скрывал от дочери, ему становилось дурно. Он ощущал, что предает ее. Но так надо. Только так можно ее спасти из лап Пожирателя Смерти. Лавгуд предпочитал не замечать изменений в Луне, хотя видел их. Ксенофилиус из последних сил цеплялся за прежний образ дочери: нежной, доброй, отстраненной и странной, не от мира сего. — Отлично, — кивнул Лавгуд. Луна с любопытством огляделась, остановила взор на письменном столе, и в глазах ее зажегся интерес. — О чем пишешь на этот раз? — спросила она, подходя к столу, где лежала папка с заготовками к журналу. — О красных колпаках. Около месяца назад я был в Косом Переулке и имел счастье встретиться с Рольфом Скамандером, — начал рассказывать Ксенофилиус. Луна вздрогнула, но усилием воли взяла себя в руки. Она сделала свой выбор. Конечно, тоска по потерянной любви все еще жила в ней, но от нее легче никому не станет, поэтому Полумна предпочитала не вспоминать о Скамандере. Он подарил ей романтику первой любви: тайные встречи и свидания, милые подарки, поцелуи и мечты, но их отношения с самого начала были обречены. — Он предоставил мне материал. Талантливый человек все же, весь в деда. Тут-то Луна едва не фыркнула, вспомнив, как Рольф ей угрожал в магазине. Конечно, весь в деда. Леди Лестрейндж сомневалась, что Ньют Скамандер имел привычку кому-то угрожать. Отец и дочь, переговариваясь о всякой ерунде, прошли на кухню, где Андромеда уже накрыла на стол. Они сели пить чай. Андромеда устроилась рядом с Лавгудом и заботилась о нем, как и любая любящая жена. Тедди сел рядом с Луной и начал ей рассказывать последние новости. Полумна слушала его с улыбкой, думая о том, что скоро и ее Пандора так подрастет. — Как дочка? — спросила Андромеда у Луны, тем самым отвлекая ее. — Растет и крепнет, — ответила Луна, и нежная улыбка коснулась ее губ. Она любила этого ребенка всем сердцем, видела в ней свои черты. — Внешне похожа на меня и характером, кажется, тоже. Однако глаза у нее зеленые. — Я рада, что ты познала счастье материнства, — ответила Андромеда и отвела взгляд. В глазах ее отчетливо всколыхнулась тоска, но Луна этого не увидела. Ее отвлек Тедди. Миссис Тонкс, не выдержав, встала и отошла к окну, делая вид, что рассматривает горшки с цветами, стоящие на подоконнике. Тоска по дочери и мужу росла, она чувствовала, что находится на чужом месте, и ничего не могла с этим поделать. «Уйми эту боль, иначе она тебя погубит», — сказала себе Андромеда. Не время для слабости, для этого есть ночь. Вздохнув, она начала поливать цветы с помощью простенького заклинания, чтобы чем-то занять руки. Но в голове у нее множились опасные планы, а чувство опасности никуда не уходило, наоборот, оно усилилось многократно с приходом Луны. Уж не она ли спутает ей все карты? Андромеда, повернув голову, взглянула на Полумну, игравшую с ее внуком. На первый взгляд она не представляла опасности. Спокойная и добрая, Луна казалась слабой, но что-то с ней было не так. Общество Лестрейнджей, прославленных благодаря воинственному нраву своего рода, не могло пройти бесследно. Миссис Тонкс знала, как сильно влияет окружение на моральные принципы и взгляды. Сможет ли Луна при необходимости выбрать правильную сторону? Луна, перехватив взгляд мачехи, нахмурилась, в который раз заметив на дне карих глаз недоброе пламя. Но по привычке не придала этому значения, считая Андромеду членом семьи.***
Заседание закончилось к двум часам дня. Как раз наступил обеденный перерыв, и работники Министерства Магии покидали здание, чтобы немного передохнуть, а потом с новыми силами взяться за работу. Трое Лестрейнджей не стали исключением. Они аппарировали в Косой Переулок, намереваясь посидеть в элитном ресторане и обсудить последние новости. Ресторан находился недалеко от банка. Благодаря большим окнам открывался великолепный обзор на здание банка и Косой Переулок. Лестрейнджи заняли столик у окна и сделали заказ. — Как думаешь, война магглов дойдет до волшебников? — спросил Рабастан Лестрейндж, помешивая кофе в чашке. Его брат нахмурился, думая над ответом. — Скорее всего, нет, — ответил Рудольфус, но в его голосе тем не менее отчетливо прозвучало сомнение. — Если это произойдет, то волшебники окажутся втянуты в конфликт, — произнес негромко Рабастан. — Вряд ли мы сможем выстоять в открытой войне с магглами. Они слишком сильны. Рудольфус Лестрейндж согласился с братом, размышляя о том, что происходило в мире простецов. Воистину, эти существа не знают меры, они создали столько видов оружия, чтобы уничтожать себе подобных. Что будет, если они узнают о волшебниках? Представить страшно. — А ты что думаешь? — спросил сэр Лестрейндж у племянника, который казался отстраненным и напряженным. В его светлых глазах царило задумчивое выражение, да и бледность пугала. Асентус Лестрейндж глубоко вдохнул и выдохнул, собираясь с мыслями. Конечно, политика ему нравилась, он умел плести интриги, видел причинно-следственные связи, но после того, что он узнал утром, сосредоточиться на работе стало сложно. Перед внутренним взором все еще стоял образ больной матери, обессиленно лежащей на кровати. Мерлин, как же ее угораздило так заболеть? У нее никогда не было проблем со здоровьем. Амелия была крепка и вынослива, Асентус с трудом мог вспомнить, когда в последний раз миссис Лестрейндж простывала. Кажется, судьба наградила ее звериной выносливостью и стойкостью, но у всего, увы, есть предел. Как бы Асентус ни злился на мать за предательство, он ее любил и поэтому хотел помочь. Но как? Асентус взглянул на отца и поджал губы. Рабастан Лестрейндж изменился за эти месяцы. В его иссиня-черных волосах прибавилось седины, на лбу проступили морщины, да и глаза казались до странности пустые. Рабастан по-прежнему шутил и улыбался, но выражение глаз оставалось пугающе холодным и как будто чужим. Лестрейндж сильно сдал, словно пламя, бушевавшее в его груди и поддерживавшее в нем жизнь, стало стремительно угасать. После сердечного приступа Рабастан казался ослабленным, хотя недуг его вроде как не беспокоил. Впрочем, может, он скрывает? Асентус тяжело вздохнул, словно на его плечи взвалили тяжелую ношу. — Не думаю, что война придет на порог Магической Британии так быстро, — произнес он, тщательно обдумывая слова. — Но численность простецов растет слишком быстро. Скоро волшебникам не останется места под солнцем. — Верная мысль, — кивнул Рудольфус Лестрейндж, нарезая бифштекс на мелкие кусочки. — Я слышал, что Повелитель дал принцу задание, — сказал Рабастан, глядя на брата, которому всегда было известно чуть больше, чем остальным. — Да, принц Сигнус должен найти решение, как снизить количество магглов, — туманно сказал сэр Лестрейндж, понимая, что пока ничего не известно о том, над чем конкретно работает группа под руководством Сигнуса. Да и сомневался Рудольфус, что они продвинутся далеко. Принц, конечно, сильный волшебник, но больше воин, наука и политика ему не близки. Темный Лорд прекрасно знал о талантах сына в боевой магии и военной стратегии, но почему-то поручил командование армией не отпрыску, а Антонину Долохову. Да и в боях с повстанцами Сигнус мог себя проявить, но опять же, Темный Лорд словно специально отправлял отряды под руководством таких полевых командиров, как Рабастан или же Беллатрикс. Таланты Сигнуса не находили применения. Рудольфус в глубине души понимал почему. Темный Лорд опасался сына. Сигнус молод, талантлив, наверняка имеет соответствующие амбиции. Кроме того, его любят Пожиратели Смерти, да и простой народ к нему более расположен, чем к Милорду. Сигнус еще не успел запятнать себя кровью, в то время, как Темный Лорд вымазан в ней с макушки до пят. Да и молодой правитель более удобен, он мягок, его сердце чувствует тоньше, на него проще влиять. Очевидно, Повелитель понимал, что влияние Сигнуса растет, поэтому не отдал под его командование армию. Лестрейнджи заговорили о повстанцах, размышляя, когда же повстанческая сеть будет целиком и полностью ликвидирована. Пока отряды сопротивления разрознены и слабы, они не представляют большую силу. Но что будет, если найдется человек, который объединит эти отряды, создаст армию и поведет ее за собой? Оставалось надеяться, что Повелитель поскорее расправится с этими шайками. Рудольфус Лестрейндж погрузился в мрачные мысли, чувствуя тень страха. Теперь, когда у него была жена и дочь, к которым он привязался, чувство тревоги росло у него в душе. Ему снова есть что терять, он снова чувствует, и от этого становилось дурно. Из дум мужчину вырвал тычок в ребра от брата. Рудольфус вздрогнул и взглянул на Рабастана. — Посмотри, кто заявился, — усмехнулся тот. Рудольфус проследил за его презрительным взглядом, и кровь отхлынула от его лица, а в глазах вспыхнул огонь. Асентус Лестрейндж напрягся, заметив воинственное выражение на лице у отца, и презрительное — на лице у дяди. Он положил руку на чехол для волшебной палочки, чтобы в случае чего успеть выхватить оружие. Конечно, он был слабым волшебником, да и вряд ли враг нападет открыто при таком количестве людей, но все же в душе у Асентуса тлело мрачное предчувствие. В ресторан вошел Роберт Пиритс в сопровождении сыновей. Грузная фигура Пиритса не внушала страха, но в его маленьких глазках царило презрение ко всему живому. Удивительно, что человек может быть столь безобразен и омерзителен. Роберт был облачен в черную мантию, подбитую мехом, поскольку она была расстегнута, виднелся серый сюртук, с трудом сходящийся на его выпирающем животе. Сразу видно, что пока Лестрейнджи гнили в Азкабане, а потом сражались на передовой, Пиритс вел сытую и богатую жизнь, не зная тревог. За спиной Роберта маячили фигуры двоих его сыновей. К счастью для них, они оба пошли больше в мать, взяв от нее высокий рост, спортивное телосложение, черты лица. Младшие Пиритсы не выглядели такими безобразными, как их отец. Хотя старший Элиот и имел плотное телосложение, возможно, со временем кровь возьмет верх. Характеры у сыночков Роберта были те еще. К счастью для Рудольфуса, юнцы оказались смазливы, но обделены мозгами, поэтому не могли участвовать в играх отца. Глядя на Элиота и Андри, сэр Лестрейндж вспоминал слова Антонина Долохова: «Если на родителях природа отдыхает, то на детях она уходит в загул». Как раз подходит для членов семьи Роберта. На лицах троих Пиритсов царило презрение и высокомерие, что смотрелось смешно. Они все пытались прыгнуть выше головы, сравниться с Лестрейнджами или Долоховыми, тыкали всех своим благородным происхождением, тем самым с головой выдавая себя. По-настоящему богатому и состоятельному человеку, наделенному властью, не нужно кому-то что-то доказывать. Он и так знает, кто он есть, а на мнение толпы ему плевать. Семья Пиритса не так богата, как кажется, и данный факт грызет Роберта изнутри, если он раз за разом вспоминает старые обиды и кидается на Рудольфуса, как бешеный пес. Как и ожидалось, Роберт, увидев заклятого врага за столиком у окна, направился к нему. Его сыновья, переглянувшись, двинулись следом, надменно поглядывая на троих Лестрейнджей. — Какая неприятная встреча, — протянул Роберт. — Я тоже не рад тебя видеть, — ответил Рудольфус, надев маску полного равнодушия и уняв ненависть в глазах. — Чем обязан, неужели соскучился? — ехидно спросил Лестрейндж. — Цени то, что имеешь, Лестрейндж, — выплюнул презрительно Пиритс, поддаваясь бушующей в нем ненависти. — Помни, чем выше заберешься, тем больнее падать. Рабастан, как самый вспыльчивый и свирепый, хотел уже вскочить и приложить Роберта каким-нибудь заклинанием. От отчетливой угрозы в голосе Пиритса кровь в его жилах мгновенно вскипела. Никто не имеет права угрожать его брату, его семье. Однако выходку Рабастана пресек Рудольфус. Он положил руку на плечо брата, взывая его к терпению. Младший Лестрейндж, который уже привстал с кресла, вновь опустился в него, с ненавистью глядя на врага. Со стороны данный жест выглядел так, словно хозяин одергивает цепного пса. — Я никогда не забывал об этом, — ответил Рудольфус Лестрейндж холодно. — Тебе давно следует понять, кто сеет ветер — пожнет бурю. Пиритс подался к собеседнику и пронзил его яростным взглядом. Казалось, что он вот-вот лопнет от злобы. Лицо его покраснело, взгляд метал молнии. Асентус, отстраненно наблюдая за происходящем, подумал, что было бы хорошо, если бы Пиритс словил сердечный приступ от бессильной злобы. — Когда-нибудь вы ответите за все, что натворила ваша семья, — обведя взглядом мужчин, сказал Роберт. — Когда наступит этот миг, пощады не ждите. — Он развернулся и ушел. Его сыновья поспешили следом за отцом. Рабастан злобно глядел им вслед, сжимая руки в кулаки. В голове набатом била мысль «убить и растерзать», но он держался из последних сил. Пиритсы еще нужны Повелителю, только данный факт заставлял сдерживаться. — Как он смеет? — спросил Рабастан клокочущим от ярости голосом. Рудольфус устало на него посмотрел, откинувшись на спинку кресла. Асентус поерзал на сидении, переводя взволнованный взгляд с отца на дядю. — Роберт умеет только языком чесать. От него много шума и ноль действий. Да и мозгов не хватает плести интриги, — сказал Рудольфус Лестрейндж, снова возвращаясь к обеду. Он окинул взором зал ресторана и наткнулся на взгляд Люциуса Малфоя, который сидел за отдельным столиком. Малфой кивнул в знак приветствия, Рудольфус ответил тем же. Люциус Малфой наблюдал за Лестрейнджами, как только они появились. Он изучал соперника, который был ему другом. Малфой делал вид, что принял сторону Лестрейнджей, а сам копал им яму. Кто-то мог уличить Малфоя в гнилых принципах, назвать его предателем. Люциуса это не волновало. Он всегда искал выгоду и служил только одному человеку — себе. Такова его суть. Малфой был свидетелем беседы Рудольфуса и Роберта и ощущал раздражение. Он давно понял, что Пиритс — самый никчемный кандидат на роль министра. Да, он хитер и умен, знает, как и кого подкупить и перетянуть на свою сторону. Когда-то отец Роберта сделал карьеру на продаже котлов. Торгаш есть торгаш. Пиритс был хорош в подкупах, плел интриги, но ему не хватало терпения и хватки. Поэтому он раз за разом проигрывал. Ненависть к семье Рудольфуса ослепляла его, чувства застилали взор, и Роберт, поддаваясь им, совершал ошибки. Люциус Малфой презирал Роберта Пиритса, он понимал, что Рудольфус сильнее и злее, что он беспощаднее и лучше, но все равно заключил союз с Пиритсом. Роберт думал, что он поддерживает его, а Малфой тем временем усиливал свое влияние и намеревался сделать чужими руками всю грязную работу. Но эта отвратительная сцена могла спутать все карты. Что если Рудольфус после стычки станет бдительнее, тогда удар будет сложнее нанести. Ну ничего, вода и камень точит. Люциус Малфой обладал колоссальным терпением и готов был ждать. Главное, вовремя уйти в тень, чтобы потом выступить на стороне победителя.