***
Олег тоскливо смотрит в окно. На улице светит солнце, громко щебечут птицы. Идти в актовый зал, чтобы слушать скучную религиозную проповедь совершенно не хочется. И чего этот жирный патлатый хмырь так сюда зачастил? — А мы туда и не пойдем, — заговорчески подмигивает Сережа, таща своего друга за руку в сторону двери. — Куда это вы собрались? Все дети уже спокойно ждут в зале, — краем глаза Волков замечает у стены высокого бородатого мужика в рясе. Отец Николай, так его, кажется, директриса представляла. Он вроде должен им прививать основы нравственности и православной культуры. Пока у него получилось привить только сонливость. Сережа резко оборачивается изучая мужчину недоверчивым взглядом небесно-лазурных глаз. — Тебе нечего боятся, отрок, я тебя не обижу. Понимаю, детям бывает сложно приходить к богу. Но я здесь, чтобы помочь, — ласково говорит священник. Мужчина старается говорить добрым и вкрадчивым голосом, но его улыбка не касается глаз. Олегу он иррационально не нравится. Хочется оскалиться и зарычать, пряча Сережу за своей спиной. — Вы это говорили тем мальчикам? — глаза Разумовского вспыхивают янтарным огнем, губы кривятся в тонкую линию от гнева и отвращения, — я знаю, что вы сделали. Пойдем отсюда! Разумовский хватает Олега за руку разворачивается к выходу, увлекая за собой. За их спинами слышится цокот каблуков и грудной голос директрисы. — Не обращайте на него внимания, отец Николай, этот ребенок немного странный, не от мира сего. С ним вечно одни проблемы. — Как зовут несчастное дитя? — интересуется священник, провожая мальчишек нечитаемым взглядом. — Это Сергей Разумовский и Олег Волков. Неразлучники наши. Волков пропащий совсем, вечно в драки влезает и за Сережей таскается. — Ничего, я найду к этим детям особый подход, — усмехается священник. **** — Нам теперь снова от этой крысы накрашенной влетит, — не то чтобы Волкова когда-либо это особо останавливало. Мальчишка удобно устроился на нагретой солнцем крыше, рядом со своим единственным другом. Легкий ветерок треплет отросшие почти до самых лопаток волосы Разума. Взгляд рыжего устремлен в хмурое небо. — Не влетит, — сердито отрезает Сережа, — мне не нравится, как этот боров смотрел на тебя. Не хочу находиться с ним в одном помещении. Его мысли воняют! Вороны кружат над при приютом образуя в небе странный круг или воронку. — Меня тошнит от их лицемерия, — янтарные глаза Разумовского пылают от гнева. — Одинокие дети, лишенные родительского тепла, легкие жертвы. Запугать адскими муками. Покорность и смирение высшая добродетель. Священники очень любят послушных девочек, а отец Николай — послушных мальчиков. — Слышал, дети из приютов, который он курирует, долго на этом свете не задерживаются. Трое сбежали и в Неву бросились с моста, еще двое в подвале повесились. Но скандал удалось замять. Воспитателям плевать, а детям быстро рот закрыли. Я не хочу, чтобы эти люди к нашему приюту приближались. — Ты типа это все в его голове увидел? — растеряно спрашивает Волков. — А мои мысли прочесть сможешь? — Иногда. А твои мысли и читать не надо, у тебя все на лице написано, — рыжий задорно смеется, хитро глядя на друга из-под рыжей челки. — Любишь ты меня, Волков. **** — Сегодня мы посетим Храм Вознесения. Как вы знаете, сегодня большой светлый праздник, — торжественно произносит директриса. Ишь как вырядилась по большому и светлому поводу! — Ведите себя прилично и не вздумайте меня позорить. — Но вы ведь обещали, нам экскурсию в Третьяковскую галерею! Вы обещали! — взвивается Сережа, подскакивая со своего места. Голос Разумовского звучит тонко и звонко в мгновенно повисшей тишине. Потрясенные детские взоры вмиг обращаются в сторону рыжего мальчишки. Некоторые предвкушают шоу с затаенным злорадством, понимая, что Разуму в очередной раз влетит от директрисы. — Мало ли, что я месяц назад говорила. Обстоятельства поменялись, — предсказуемо резко реагирует женщина, поджимая губы. — Да и вообще, ты мал еще чтобы свое мнение иметь. Глаза Сережи блестят от обиды и злых слез. Он так долго ждал этой экскурсии! Разумовский молча встает с места и выходит из класса, игнорируя гневные крики Виктории Романовны. Волков предсказуемо выбегает следом. — Ненавижу, ненавижу! — Сережа сидит на полу, нахохлившись, словно боевой воробушек. — Хочешь милки-вей? — Олег тихо протягивает расстроенному рыжику лежавший в кармане смятый батончик. Как знал, припас для подобного случая. — Нет, — Сережа демонстративно отворачивается, а потом все же берет шоколад и начинает сердито жевать. Олег мысленно выдыхает, думая, что буря миновала, но в этот момент скрипучая дверь на чердаке резко распахивается и в их маленькую комнатушку влетает разъяренная директриса. — Я не поняла, Разумовский, почему ты все еще здесь?! Быстро собрался и спустился! Или особое приглашение требуется?! — Я не поеду, у меня что-то живот болит, — нагло врет Сережа, глядя в глаза Виктории Романовны. — А я с Сережей останусь, вдруг ему станет хуже, — вторит Волков. Звучит тупо, но может проканает? — А это еще что такое? — директриса презрительно поджимает губы, рассматривая рисунки развешанные на стенах. Взгляд останавливается на темном демоническом существе с вороньими крыльями, склонившемся над постелью маленького рыжего мальчика, держащего его лицо в своих ладонях. — Это ты, что ли, нарисовал? Виктория Романовна срывает рисунок со стены. — Мерзость какая, ты что, совсем больной что ли? — она начинает срывать и другие рисунки. — Перестаньте! — кричит рыжий ребенок, пытаясь выхватить листы из рук женщины. — Что ты здесь прячешь? — директриса хватает с пыльной тумбочки альбом. Черт, черт, ну почему они не припрятали получше? — Такой маленький, а уже голых баб рисуешь?! — ну началось. — Это Венера Боттичелли! Стыдно не знать! — Боттичелли-хриначелли, ишь что выдумал, еще и дерзить мне вздумал! — Виктория Романовна, за что вы с ним так?! — взвивается Олег. — Сережа ведь не сделал ничего плохого! — А ты вообще молчи, Волков! По тебе вообще спецшкола для трудных подростков плачет, горючими слезами! Еще одна драка, и я тебя туда отправлю, не сомневайся. — Не смейте! — Разумовский вцепляется в руку Олега. — Рот закрыл, быстро оделся и спустился вниз. Сейчас же! А вот это я забираю. Только попробуй что-нибудь выкинуть, и альбом с твоими каракулями отправится в ближайшую мусорку. — Ясно, — Сережа смотрит исподлобья с нескрываемой злобой и затаенной обидой. Он молча тащится в автобус, держа Волкова за руку, устраивается у окна. Олег с тревогой косится на своего рыжего друга, сжимая маленькую холодную ладонь. Сережа как-то странно притих смотря в окно. Взгляд мальчика устремлен в небо. Олег замечает, как на дне лазурных глаз вспыхивают янтарные всполохи. Разумовский странно улыбается, дует на стекло, а потом начинает выводить какие-то знаки на стекле. Это не похоже на бессмысленные детские каракули, скорее на символы на непонятном, древнем языке. У Олега от них мороз по коже. — Не бойся, Олежа, — тихо говорит Разумовский, — никто тебя у меня не отнимет. Я им не позволю. — Эм… хорошо, — поспешно соглашается Олег. — Ты мой единственный друг. **** Набожные бабки крестятся, с опаской оглядываясь по сторонам. Над Храмом Вознесения с мерзким клекотом кружат вороны. Птицы садятся на ветки деревьев и окрестные крыши, словно чего-то ждут, склонив головы смотрят вниз. Черные птицы словно появлялись из ниоткуда и продолжают стремительно слетаться к храму. Недобрый знак. Сережа улыбается уголком губ, смотря на кружащих над головой птиц, сжимает руку Олега, вместе с группой детей приближающихся к храму. — Рад, что вы пришли, Виктория Романовна, — отец Николай радушно встречает их в дверях церкви, улыбаясь своей лисьей улыбкой. — Вы как раз вовремя, служба начнется через несколько минут. Головы у всех покрыты? Разумовский молча проходит мимо него, разглядывая горящие свечи и разноцветные витражи. Как душно-то. — Мне здесь не нравится, — тихо говорит Сережа, который раз сжимая руку Олега. — Знаю, мне тоже, — шепотом отвечает Олег. Служба только началась, а у него уже болит голова. Странно громкая музыка, и протяжные хоровые песнопения раздражают чувствительный слух, а от густого запаха ладана щиплет в носу и хочется чихать. Может, сказать что у него аллергия и их выгонят? — Виктория Романовна, можно я на улицу выйду, воздухом подышать? Здесь слишком душно, — ноет Сережа. — Помолчи, Разумовский, — шикает женщина. — Стой спокойно. — Мне. Здесь. Не нравится, — повторяет Сережа, сильнее стискивая ладонь Олега. Да у него же руки ледяные! Мальчик видит, как глаза его друга стремительно меняют цвет с янтарно-желтого на лазурный и обратно. На бледном лице выступил пот, губы сжаты в тонкую линию, отливают нездоровой синевой. — Мне нехорошо, — чуть слышно шепчет рыжий мальчишка. — Сережа, мне же больно, — осторожно говорит Волков. На его ладони глубокие следы от ногтей, кое-где выступает кровь. — Я знаю, — ребенок смотрит на друга своими янтарными глазами, а после устремляет взгляд куда-то вверх, рассматривая яркие витражи над головой. Олег видит, как алая струйка крови медленно скапливается у крыльев носа устремляясь вниз. Дорожка крови стекает по шее ребенка, пачкая белую рубашку. Холодная улыбка озаряет лицо рыжего мальчика. Последнее, что слышит Олег — звонкий хруст бьющегося стекла. Отец Николай склоняется над раскрытой библией, не замечая, как витраж над его головой стремительно покрывается паутиной трещин. Никто из присутствующих даже не успел понять, что произошло, когда град из острых осколков буквально обрушился на головы прихожан. Острые осколки стекла вошли в мясистую шею священника словно нож в масло, отсекая голову отца Николая. Отрубленная голова пролетает несколько метров, прокатившись по чистому полу, останавливаясь прямо у начищенных туфель истошно вопящей директрисы. Град осколков обрушился на хор… Пол был залит свежей кровью. Тела, нашпигованные осколками валились на пол. Одна из монахинь пыталась ползти к выходу, зажимая руками поврежденное горло, другие просто метались в поисках выхода, продолжая истошно орать. Дети оцепенели от ужаса. Широко раскрыв глаза, смотря, как острые осколки сыпятся на пол, буквально в нескольких сантиметрах от них. Олег оглянулся вокруг, с облегчением замечая, что дети отделались царапинами и легким испугом. А потом он услышал шелест крыльев. Вороны бились в витражные окна, летели сверху через крышу, стремительно заполняя здание. Все пространство заполнил зловещий клекот и щелканье крыльев. Словно обезумев от запаха человеческой крови и страха. Птицы наткнулись на прихожан. Вокруг царила паника, вороны вцеплялись людям в волосы, клевали лица стремясь добраться до глаз. Кажется, даже пытались вцепиться когтями в глотку, разорвать человеческую плоть. В отчаянии люди метались по зданию, в поисках выхода, задувая свечи, прикрывали головы руками, пытаясь уберечь лицо. Кричали от боли. Люди бежали к выходу задевая друг друга. Огонь стремительно разгорался. — Пойдем, волчонок, нам здесь больше делать нечего, — улыбка на губах рыжего ребенка торжествующая и пугающая, янтарные глаза словно сияют изнутри. Олегу чудится, словно он видит огромную черную тень за спиной ребенка, отражение черных крыльев. Разумовский безразлично переступает трупы и агонирующих, увлекая Олега за собой. Вороны не трогали рыжего ребенка. Весь творящийся вокруг хаос словно не касался его, а случайно приблизившихся к нему людей словно резко отталкивает мощным ударом невидимых крыльев. Разумовский приходит в себя на улице, смотря на Олега широко раскрытыми глазами не понимая, что вообще произошло.***
— Может перекусим, Костя? Говорят, здесь недавно открыли отличную, эту, как ее. Пиццерию. Все никак не привыкну к этим новым блюдам. Вроде там прямо на углях готовят. — Давай, Федя. Умираю, так жрать хочу. Напарники устраиваются у окна, поедая на двоих большую пепперони с сыром, запивая нехитрую трапезу холодным пивом. Странная штука, но вкусная и есть удобно. — Может, в выходные к нам с Любаней на ужин зайдешь? Можешь своего мелкого с собой подхватить, давно ты у нас на был. — Не знаю Федь. Я тебе на работе не надоел, чтобы мою хмурую рожу еще и в выходные видеть? — смеется Константин. — Помогите! — выскочившая на тротуар женщина вскрикивает, начинает медленно оседать на асфальт, оставляя кровавые разводы на двери кафе. Костя тут же подскакивает и поднимает несчастную. Волосы женщины растрепаны, на лице глубокие царапины, как будто от когтей, лицо залито кровью. — Вот так, осторожнее, — Федор осторожно помогает усадить раненую за стол, пытаясь оценить серьезность ран. Остальные посетители испуганно таращатся на них и тихо переговариваются. — Кто это сделал? На вас напали? Где это произошло? Не бойтесь, мы из милиции, — на всякий случай поясняет Гром. В шоке люди и собственное имя забыть могут. — Мы были в церкви, — всхлипывает женщина, все еще мелко дрожа от пережитого ужаса. — А потом сверху на нас полетели стекла. И эти проклятые птицы… Вороны проклятые! Они набросились на нас. Там, кажется, люди погибли, много раненых… За что нам все это?! — Где эта церковь? — Через две улицы отсюда, — отзывается шокированный мужчина за соседним столиком. — Вызовите ей скорую, — коротко приказывает Прокопенко. — И к той церкви пусть машину отправят. Бежим, Кость. ***** — Бля… — все, что может сказать Константин Гром, когда перед ним открывается картина, достойная фильма Хичкока. Сотни птиц роятся над стремительно пустующей церковью. Вороны с клекотом пикируют вниз, атакуя спасающихся бегством людей, стараясь вцепиться в лица. — Держитесь и пригните головы! — Гром подхватывает стоящих посреди двора двух детей на руки, тащит в сторону автобуса, и вдруг встречается взглядом с ярко-голубыми глазами рыжего мальчишки. Федор Прокопенко несколько раз стреляет в воздух, пытаясь отпугнуть агрессивных птиц. Буквально отдирает ворону от волос какой-то женщины, отбрасывая в сторону обезумевшую птицу. Вместе с Костей они стараются эвакуировать оставшихся людей, по возможности оказать первую медицинскую помощь. — Никого не потеряли? Все целы? — спрашивает Константин Гром, оглядывая автобус перепуганных воспитанников детдома. — Вроде все, — подает голос Виктория Романовна. Она пытается пересчитать детей, но то и дело сбивается. Руки и губы дрожат. — Спасибо, не знаю что бы я без вас делала. — Не за что. Это наша работа, — добродушно улыбается Константин. Взгляд невольно задерживается на двух мальчишках. Старший не сводит с него взгляда недоверчиво-серых глаз. Майор замечает старый шрам на щеке ребенка. Рыжий же мальчишка смотрит со странным затаенным любопытством. Почему-то лицо мальчика кажется ему смутно знакомым. — Если вдруг понадобится помощь — звоните, — Гром и сам не может объяснить почему записывает на завалявшейся в кармане брошюре пиццерии собственный номер. У мелких наверняка срочный номер от зубов отскакивает. Но всякое бывает, пусть звонят. — Спасибо, дядя Костя, — улыбается Сережа. Когда милиционеры уходят, Разумовский провожает Грома нечитаемым взглядом. — Я его знаю, — тихо говорит Разумовский.***
— Сестра Агата, — Виктория Романовна произносит имя подчеркнуто официально, невольно кривит губы, словно на язык попало что-то кислое. — Чем обязаны вашему визиту? — Мы обе прекрасно знаем, зачем я здесь, — уверенно начинает Агата, пристально глядя в глаза собеседницы. Явно рассчитывает найти здесь союзника, кошка драная. Директриса окидывает монахиню оценивающим взглядом: женщина средних лет, голубые глаза, волосы скрыты под платком, прямая спина, во взгляде чувствуется сталь. Женщина явно настроена решительно. И не таких еще отваживали, мысленно усмехается директриса. — Дьявол многолик, и зло скрывается во многих обличиях. И порой оно приходит в наш мир под видом невинного ребенка. Наша задача — противостоять ему. — Если мне понадобится послушать скучную проповедь, я пойду в церковь, — резко обрывает директриса. — Не в вашу, уж не обессудьте. Еще пожить хочется. — Как вы можете так говорить? — вся притворная благость вмиг слетает с лица, монахиня шипит, подобно ядовитой змее. — Вы же были там, и все видели своими глазами, на что он способен. Этот ребенок — сущее зло! — И что вы мне предлагаете? Экзорциста ему вызвать? — усмехается Виктория Романовна окидывая сестру Агату пренебрежительным взглядом. Таким смотрит врач психбольницы на безнадежных, галлюцинирующих пациентов. — Но у нас нет… экзорциста, — теряется Агата, — но мы можем позвонить в Московскую епархию. — О боже, да вы это серьезно?! — директриса закатывает глаза. — Хотите усыновить Разумовского — вперед! Я подпишу документы и делайте с ним, что хотите. Монахиня в ужасе машет головой, отступая назад. — Нет? Тогда не мешайте мне делать свою работу. А ставить сомнительные эксперименты над своими воспитанниками я не позволю! И хватит уже перекладывать с больной головы на здоровую. Это вообще-то я должна вам предъявлять претензии: благодаря вашей халатности мои воспитанники получили сильнейшую психологическую травму. Это именно вы подвергли жизнь детей и прихожан опасности. Экономите, да? Ну конечно, времена тяжелые, пожертвований мало… — Да как вы смеете! Вы же сами все видели, как… — Как новый витраж обрушился на головы батюшки и прихожан? Так вот и разбирайтесь с нерадивыми подрядчиками, которые его вам устанавливали. В суд на них подайте! Не нужно делать крайним маленького ребенка, который там пару минут постоял. — Но вороны! Они у вас на глазах с ума посходили. Птицы никогда не нападают на людей. Ими словно управлял кто-то. Если это была случайность, почему пострадали только прихожане и монахи нашей церкви? Почему не случайные прохожие? — Вероятно, ваша церковь им просто не нравится, — усмехается Виктория Романовна. — У птиц, знаете ли, очень чуткий слух. Им не нравятся резкие звуки, например, колокольный звон. Вороны живут по двести лет, они довольно умные птицы. Вы вырубили место их гнездования, отсюда и агрессия. — Что?! — Ваша церковь построена на месте старого парка. Вы вырубили деревья вместе с гнездами, птенцов убили. Вот и результат. Что непонятного? — Но ведь птицы не нападают на человека, это ненормально! — Да неужели? Хотите поговорить о нападении птиц? Разбираетесь с Зильченко. Это он устроил за городом огромную свалку токсичных отходов. Город задыхается, вон уже вороны совсем ополоумели, на людей бросаются. Они ведь все вечерами на эту свалку слетаются, наверное, отходов наелись. Идите к Зильченко, поговорите с ним об ответственности и любви к ближнему. Или все его грехи отпускаются по особому тарифу? Звонкая пощечина останавливает гневливую речь Виктории Романовны. — Простите, — испуганно шепчет сестра Агата, — сама не знаю что на меня нашло. — Бог простит, — холодно бросает директриса, — а теперь вон из моего кабинета! Как только за монахиней громко захлопывается дверь, Виктория Романовна начинает медленно оседать в кресле, словно марионетка с оборванными нитями. Женщина обнимает колени, ее трясёт от пережитого страха: она ведь не это хотела сказать, совершенно не это. Эти слова словно вспыхнули в ее голове, словно кто-то их выжег в ее сознании. Она как будто ощущала чье-то присутствие. Словно кто-то был в ее голове, этот зловещий шепот: «не сопротивляйся, если хочешь жить». А потом слова сами просто сорвались с языка. **** — Что мы здесь делаем? — растерянно спрашивает Волков. Сейчас вместо того, чтобы спокойно давится невкусной кашей, они с Сережей зачем-то шпионят за Викторией Романовной. В последнее время Олег и так буквально прописался в кабинете директрисы, светиться лишний раз не хотелось. — Тише, — Сережа прижимает левую руку к стене, прикрывая глаза, сжимая что-то блестящее в правой ладони. — Это что, заколка Виктории Романовны? Где взял? Зачем она тебе? — Олег смотрит на знакомую безделушку с яркими камнями, узнавая покрашенную прядь волос директрисы. — Так надо, — заговорчески шепчет Разумовский, хитро сверкая янтарными глазами из-под рыжей челки. — Ты что, специально украл, что ли?! — Тише, волчонок, — маленькая ладонь накрывает губы Волкова. Сережа заставляет его спрятаться за угол, когда дверь резко распахивается, и из кабинета директрисы вылетает разгневанная монахиня. Олег думает, что нужно затаиться и подождать, когда странная женщина уйдет. Однако, Разумовский прятаться явно не собирался. Рыжий мальчишка выходит на свет стремительно приближаясь к сестре Агате. Янтарные глаза ребенка пылают праведным гневом. — Не приближайся, демон! — женщина в ужасе пятится назад, сбивчиво шепча молитву, выставив перед собой деревянный крест с четками. Мгновение — и крест вспыхивает в руках женщины, обжигая пальцы. Секундного замешательства хватает, чтобы в запястье сестры вцепилась ладонь странного ребенка. — Отпусти… Отпусти меня! — монахиня испуганно вскрикивает, почти срываясь на визг. Сестра глупо открывает рот, словно рыба, выброшенная на берег. Но крик застревает в горле, когда она сталкивается с демоническим пламенем янтарных глаз. — Вы все знали с самого начала. Вы сами приводили к нему детей и успокаивали их после, — лицо Разумовского принимает хищное выражение. — Чего ты хочешь, маленький демон? — в ужасе шепчет женщина, беззвучно рыдая от отчаяния. — Искупления… — ядовито шепчет Сережа, с отвращением отталкивая жертву от себя. Несколько секунд сестра Агата в ужасе смотрит на Разумовского, прижимая к груди поврежденную руку, а после стремительно вскакивает на ноги, и спотыкаясь бежит по лестнице к выходу. Разумовский провожает ее нечитаемым взглядом прижимаясь к холодному оконному стеклу. Он смотрит, как сестра Агата дважды роняет ключи на грязную землю. Монахиня крестится, испуганно поднимая глаза, словно чувствуя взгляд странного ребенка. Поспешно садится в машину, давит на газ. — Сережа? — осторожно зовет Олег, — На что ты там смотришь? Когда рыжий мальчик медленно поворачивает голову холодная улыбка озаряет лицо Разумовского. Первый ворон срывается с дерева с клекотом взмывая в небо. Над городом сгущается тьма.***
В столовой стоит непривычная гробовая тишина. Воспитанники притихли, опасливо косятся на дальний столик. Кто-то тихо всхлипывает так и не оправившись от сегодняшнего шока. Дети вяло ковыряют в тарелках. Аппетита нет ни у кого, кроме Разума. Сережа грызет третий бутерброд с вареньем о чем-то весело переговариваясь с Олегом, не обращая внимания на опасливые взгляды и общую упадническую атмосферу. Тихо работает телевизор. Неожиданно Разумовский подрывается уставившись на экран. «Орнитологи не могут дать объяснения участившимся агрессивным нападением птиц на человека. Как нам стало известно, очередной жертвой стала сестра Агата, монахиня из церкви Воскресения Христова. Как утверждают эксперты, вороны атаковали машину разбив лобовое стекло, чем спровоцировали аварию. А после ворвались в салон машины и буквально выклевали жертве глаза. В наше распоряжении попали кадры с камеры видеонаблюдения из магазина возле места аварии…» — Ну все, хватит на сегодня новостей, — экран гаснет и Разумовский переводит злые глаза на директрису. — Ужин окончен, идите спать. У нас у всех выдался тяжелый день. Виктория Романовна стоит бледная, как мел посреди столовой, ее пальцы мелко дрожат. Того и гляди в обморок грохнется. В маленьком окне на чердаке горит свет. — Олежа, расчеши мне волосы, — капризно просит Сережа, протягивая другу гребень, смотря своими янтарными глазами из-под рыжих ресниц. — Хорошо, — растеряно кивает Волков. В голове не утихает гомон тревожных мыслей и непрошенных вопросов. Олег просто хочет забыть этот день как кошмарный сон. Дверь со скрипом открывается и на пороге неожиданно появляется Виктория Романовна собственной персоной. Вот уж кого Волков ожидал здесь увидеть в последнюю очередь. Сережа напротив, не выглядит удивлённым, словно ждал ее появления. — Я принесла твои рисунки. Ты же не думал, что могла на самом деле их выбросить, правда? Олег замечает как до сих пор мелко подрагивают пальцы женщины, она явно не хочет быть здесь. Рыжий мальчишка окидывает директрису отстраненным холодным взглядом. Та продолжает: — А знаешь, Разумовский я была не права, погорячилась. Вас много, а я одна. Да и бюджет у нас не резиновый, но всегда удается сводить вас в интересные места. Но я ведь не со зла, ты понимаешь? — директриса старается не смотреть в глаза странному ребенку. А потом вдруг достает из сумки новый альбом с акварельными красками и набор дорогих карандашей. И где только откопала в дефицит? — Ты же больше не будешь злиться на нас, Сережа? — заискивающе спрашивает Виктория Романовна. Сережа смотрит холодно, изучающие, словно что-то решая для себя. Препарируя сознание и чужую душу. Волкову не по себе от этой картины. Он отчетливо ощущает удушливый запах чужого страха: горький и кислый. Виктория Романовна не просто боится своего воспитанника, она в ужасе. — Мы обязательно поедем в Третьяковскую галерею на экскурсию, как ты хотел, — сбивчиво выпаливает директриса. — В следующие выходные. Я договорюсь. — И в оперу, — холодно добавляет Сережа. — Да, конечно. В оперу тоже, почему бы и нет, — нервно соглашается женщина. — Ты ведь больше не злишься, да? — Я подумаю, — отстраненно отвечает Разумовский. — Вы ведь сами научили меня, что любви и хорошего отношения достойны только послушные и удобные дети, разве нет? — Рыжий мальчик усмехается. — Вы можете идти. Директриса словно отмирает, быстро отступает к двери, стараясь, чтобы ее уход не выглядел как позорное бегство. Откровенно говоря, не получается. — Видишь, волчонок, они такие предсказуемые, — холодно смеется Сережа. — Ими так легко управлять посредством страха. Мои глупые рыбки в аквариуме. Ребенок начинает безумно смеяться, кружась вокруг своей оси.