Церковь Святой Мари, окраина Санкт Петербурга.
Взявшийся из ниоткуда ветер вновь затушил все свечи. Сестра Изабель чувствует себя неуютно, ведет плечом, вздрагивая, словно от холода, то и дело боязливо оглядываясь через плечо. Она пришла в веру чтобы обрести долгожданный покой, лишь в стенах церкви она ощущала спокойствие и безмятежность. Когда она стала монахиней, кошмары и жуткие видения, мучавшие её с самого раннего детства, отступили. Вот почему она предпочла скрыться от внешнего мира под покровом церкви. Девушка всегда ощущала себя в безопасности в храме. Но не в этом. Здесь она постоянно вздрагивала, ощущая чужое незримое присутствие. С каждым днём зловещий шёпот становился все громче. Молитвы больше не могли спасти её. Она всем своим существом чувствовала - в этом месте давно поселилась тьма. «Кто здесь?» Изабель вскинула голову, из органного зала доносились режущие слух звуки, словно кто-то беспорядочно, играючи стучал по клавишами. Монахиня направляется в органный зал, замечая бледную тень, мелькнувшую на лестнице. Девочка выбегает из зала, смеясь перепрыгивает через ступеньки. — Что ты здесь делаешь, дитя? Церковь в это время закрыта для посещений. — Имеющий уши да слышит. — девочка подняла на неё невидящие, подернутые белой пленкой, глаза. На тонкой бледной шее ребенка монахиня заметила уродливый синюшный шрам. Он пульсировал наливаясь кровью, раскрываясь, подобно жуткому цветку. Из вскрытого горла девочки полилась кровь, пачкая белое, легкое платье. Изабель хотела закричать от ужаса, но крик застрял в горле, а ноги сделались ватными, словно приросли к полу. — Смотри! — девочка протянула к Изабель свои маленькие руки. От ладоней до локтевого сгиба на коже проступал след от кинжала, вскрывший вены. — Это они сделали. — кровь из открытых ран стекала сквозь пальцы, капая на каменный пол, с отвратительным звуком. Огромное багряное пятно стремительно разрасталось, устремляясь к ногам Изабель, заставляя женщину выйти из ступора стремительно отступать назад. «Тебя здесь нет, тебя здесь нет, тебяздесьнет...» Монахиня зажмуривает глаза, повторяя бессмысленные слова как молитву, надеясь, что жуткое видение просто исчезнет. Странный шорох за спиною заставляет монахиню резко открыть глаза и обернуться. Она больше не в церкви. Её окружают на черной, сделанной словно из обсидиана стене, вращается перевернутый крест. Глумливая пародия на распятие. Лицо юноши, подвешенного вниз головой над сделанным из черного камня бассейном, бледное от потери крови, глаза закрыты. Ядовито-синие волосы выделяются ярким пятном на фоне черных стен. Монахиня невольно скользит взглядом по худощавому телу, юноша по пояс обнажен, вены на руках также вскрыты до локтевого сгиба, кровь стремительно покидает ослабленное от пыток тело. Сестра Изабель замечает множество других глубоких, но не смертельных колотых ран. Девушка не в силах отвести глаз от этого жуткого, но завораживающего зрелища. — Помоги нам. Юноша резко открывает голубые глаза. Изабель отчаянно кричит, закрывая лицо руками.***
— Тише, тише, дитя мое. Когда Изабель вновь открывает глаза, первое что она видит, сестру Ингу, прижимающую её к своей широкой груди и баюкающей словно маленького, испуганного ребенка. Они обе сидят на полу, посреди зала. — Ты снова грезила наяву, моя девочка. — Простите меня, сестра Инга, этого больше не повторится. — Изабель смущенно опускает голову. — Пойдём со мной, — седовласая монахиня хитро сверкает глазами, ведет её за собой в келью. — Вот выпей дитя мое, станет легче. Ты вся дрожишь от страха, как осиновый лист. — монахиня протягивает Изабель небольшой термос. Девушка делет несколько глотков, кашляет, вытирая рот, терпкий напиток обжигает горло. — Ты пей, пей девочка. Спать крепче по ночам будешь. — беззлобно смеётся седовласая старушка. — Что это? — тихо спрашивает Изабель. — Кровь Христова, прими как лекарство, — хитро улыбается сестра Инга, — церковный кагор по особому рецепту. Изабель робко смотрит на старшую монахиню с благодарностью и облегчением. Становится и вправду легче, вино приятно согревает уставшее тело, в голове наконец остается блаженная пустота. Изабель не замечает как сворачивается калачиком на жёсткой скамье, кладя голову на колени мудрой седовласой женщины. — Бежать тебе нужно отсюда, девочка. Гиблое это место, оно сводит людей с ума. — Вы тоже их видите, сестра Инга? — робко спрашивает Изабель. — Мы все их здесь видим. Пропащие, неупокоенные души. Нечестивые. Они питаются человеческим страхом и болью. Меня эти мелкие бесы не трогают, не интересна я им, старая. Слишком долго живу на этом свете, много повидала я лиха, про меня, старую, даже Смерть забыла. А вот тебя они теперь просто так не оставят. У тебя особый дар, вот они это чувствуют. Заблудшие душу голодны, они уже не те, кем были при жизни. Ты не сможешь утолить их голод. Не жалей их, дитя. Не дай им проникнуть в твой разум. Инга замолчала, её взгляд потяжелел. — Отец Валентин был таким же. Восприимчивым. С начала он перестал нормально спать по ночам. Потом похудел, осунулся, стал сам походить на одержимого. Все время в подвале проводил со стенами разговаривал, голоса их слышал. А однажды ночью поднялся на колокольню и повесился. — Мне никто об этом не рассказывал, — тихо отзывается девушка, утихший страх с новой силой охватывает ее. — О таком распространяться не принято. Все случилось за два месяца до того, как тебя перевели сюда. Но ты не бойся девочка. Я не позволю тебе сойти с ума. Я уже написала письмо своему другу, отцу Иннокентию, он готов тебя принять в свою обитель под Екатеринбургом. Сам с прихожанами церковь построил, деревянную, резную. Там вокруг тишина, природа, луга, пруд красивый с нимфеями. — Мы вывезем тебя отсюда.***
Константин сворачивает с дороги, оставляя мотоцикл в небольшой роще, решая дальше пройти пешком, не привлекая лишнего внимания. Прокопенко отцепляется от спины напарника, вздыхает с явным облегчением. За время их недолгой поездки он уже мысленно не только пару раз успел попрощаться с жизнью, но и едва не расстался со своим скудным завтраком, ощутив себя как минимум героем Форсажа или Скорости. Нет, в следующий раз он на такое не подпишется. Константин угрюмо оглядывается по сторонам. Это место навивает не самые лучшие воспоминания. Правда, семь лет назад у него абсолютно не было времени разглядывать детали живописной местности. Зато сейчас перед его взором во всей красе предстают уродливые, искривленные деревья, с пожухлыми листьями. Где-то над головой раздается противное карканье. «Всюду эти вороньи гнезда» — с досадой думает Константин. — «лес мертвых деревьев и ворон». С самого начала Грома не покидает противное чувство, словно за ними наблюдают сотни маленьких, немигающих глаз. «Проклятые птицы.» Кажется, их стало еще больше. Вороны роят в небе над отреставрированной церковью, образуя странную спираль. Уже подходя к храму Константин замечает двух женщин одетых в характерные черные одеяния. Монахини курят, о чем-то тихо переговариваясь между собой. — Эко их жизнь потрепала, — присвистывает Прокопенко, замечая эту милую картину. Но Гром ловко утягивает напарника за стену, прикрывая рот мозолистой ладонью, вслушиваясь в отрывки долетающего разговора. — …а я говорю это место проклято и Бога здесь нет… свечи гаснут, цветы в кельях дохнут, кот плешивый и тот сбежал, по ночам вой и плач по коридорам разносится словно под нами врата преисподней разверзлись… да все они знают. А что тебе отец Василий сделать может?! От же трусливый как церковная мышь. Запрется с заходом солнца и до рассвета носа не покажет, все молится… и запасы кагора сокращает, уже скоро погреб совсем опустеет его стараниями…ну а кто не без греха. Окстись, Прасковья, откуда батюшка тебе экзорциста возьмет?! Одни шарлатаны кругом. Ну да, помню прислали нам одного старца. Так ему худо сделалось еще с порога а ночью его инфаркт и того.***
Сестра Инга и Изабель притаились, спрятались за иконостасом. Громкий, раздраженной голос полицейского гулко отражается от стен, ему творил визгливый голос отца Василия. — Вы хоть понимаете, о чем просите?! Нет я не позволю вам вскрывать пол и тут все перекопать как кротам!!! Мы только недавно с божьей помощью реконструкцию закончили. — Нет, это вы не поняли! — в ярости рычит Гром, — сколько людей возможно были жестоко убиты. Их родственники годами ждут их возвращения, даже не могут похоронить по-людски. Прокопенко устало вздыхает, крепко сжимая ладонь на плече напарника. — Да какому безумцу может вообще понадобится прятать трупы в церкви?! — визжит отец Василий. — Вы даже не представляете с какими поехавшими тварями нам приходится ежедневно иметь дело, — на грани слышимости бубнит Константин. — Мы все будем молиться за души погибших и их близких. Это все что мы можем для вас сделать. А теперь, прошу вас покинуть храм, это частная собственность. — Я еще вернусь с ордером, — Гром дергается в сторону священника, но Федор ловит его за локоть, тянет в сторону выхода, говоря что-то в полшёпота. — Не, ты только глянь на этого засранца! — возмущается седовласая старушка, неодобрительно косясь на священника, — Мешает работать хорошим людям! Чай, последние мозги пропил. — Сестра Инга, — смущенно шикает Изабель, пытаясь утихомирить бойкую старушку. — Давай деточка, помоги им. Не экзорцисты конечно, но может какой толк выйдет. — сестра Инга подталкивает младшую монахиню пихая ей в руки какие-то старые бумаги, — давай быстрее, пока они со двора не ушли. — Вон, тому чертежи отдай, что ликом свиреп и диковат.***
Константин щелкает колесиком зажигалки, оцарапывая большой палец, тихо матерясь под нос. Проклятый огонь никак не хочет зажигаться. Гром досадливо отбрасывает зажигалку в сторону, сминая в руках сигарету. Поднимает глаза, замечая тень за деревьями. Молодая монахиня мнется, но всё же выходит на свет, приближаясь к полицейским. — Следуйте за мной, я проведу вас, — Изабель протягивает Грому старые бумаги, — быстрее, нас могут заметить. Монахиня проводит их через черный ход в подвал. — Что там? — майор находит место в стене, откуда исходит странный звук, там явно как-то пустота. — Судя по старым чертежам под церковью находятся старые туннели. — Только старые катакомбы и крысы. Вход был замурован еще до нас. Но по ночам крики доносятся именно отсюда, и, — монахиня замолчала, тщательно подбирая слова, — Отец Валентин часто спускался сюда по ночам, прежде чем окончательно сошел с ума и повесился на колокольне. Многие видели как он… Разговаривает со стенами. — Мило, — пробормотал Константин, активно орудия ломом, разбивая старый кирпич. — Сестра, у вас точно не будет из-за нас проблем? Мы конечно благодарны за помощь следствию… - участливо интересуется Прокопенко. — Хуже уже точно не будет, — решительно отвечает девушка, — к тому же я здесь на долго не останусь. — А нас точно не услышат? — Федор косится на напарника, который похоже обнаружил старый вход в катакомбы. — Нет. Отец Василий запрется в келью и наверняка уже изрядно пьян, а другие стараются после заката лишний раз не показываться. — Думаю пролезем, — испачканный в пыли и грязи полицейский, оскалился, улыбаясь напарнику. Здесь затхло и сыро, Федор старается держатся ближе к напарнику, опасливо косясь на снующих в темноте, мерзко пищащих крыс. Искренне надеясь, что им не придется коротать ночь в этом омерзительном месте. Не так он планировал провести свой пятничный вечер. Гром уверено идет вперед, лавируя среди однообразных лабиринтов. Федору кажется, что они последние полчаса кругами ходят и давно заблудились, но свои суждения он предпочитает держать при себе. А потом они сворачивают направо и оказываются в небольшом зале, полностью заставленном, большими, ржавыми, высокими клетками. Откуда они здесь черт, возьми взялись?! — Как думаешь, для чего они здесь? — осторожно спрашивает Прокопенко. — Они в них людей держали, — глухо отзывается Константин, подходя к одной из раскрытых клеток. Майор склоняется, поднимая с полу, старого, грязного плюшевого медведя. Белое перо начинает мучительно пульсировать в груди, озаряя тело невидимым белым светом. Константин морщится от резкой головной боли, растирая восток. Видение накрывает внезапно, подобно огромной волне выбрасывая из реальности, увлекся с собой на самое дно. Бледный парень с ярко синими волосами, отползает к углу клетки, прижимая к себе слепую, перепуганную девочку. — Ничего, нас скоро найдут, мы обязательно выберемся отсюда, слышишь. Нас наверняка уже полиция ищет. — тихо нашептывает Шурик пытаясь успокоить ни то ребенка ни то себя. Он сам на грани панической атаки. Нужно срочно принять лекарства, пока его не накрыло окончательно. Парень с отчаяние понимает, что таблетки выпали из кармана, пока его волокли сюда. Шурика трясёт от накатывающего липкого страха, он раскачивается сидя на полу, прижимая к себе рыдающую слепую девчушку, вцепившуюся в него как утопающий за соломинку. <i>«Дышать, главное сосредоточиться на дыхании, вдох-выдох, заземлиться, посчитать пять предметов» Шурик боязливо оглядывается по сторонам, замечая такие же однообразные клетки с другими людьми. Вокруг безразлично прохаживаются какие-то люди в безликой черной одежде, скользя по пленникам презрительным холодным взглядом. У некоторых из них Шурик замечает огнестрельное оружие. Это похоже на затянувшийся кошмар. Его похитили средь бела дня и теперь держат в подвале в клетке вместе с другими людьми. С какой целью? Продать в сексуальное рабство? Или сразу на органы? Все это звучит как шизофренический бред. Больше всего сейчас Шурик хочет чтобы в палату вошли санитары и вкололи ему что-нибудь чтобы галлюцинации наконец прекратились. А потом просто очнуться от кошмара в своей палате и увидеть лицо своего лечащего врача — доктора Вениамина Рубинштейна. Нарастающий шум возвращает его к реальности. Слева от него странный профессор в поношенном, но идеально-выглаженном костюме, стучит по прутьям привлекая внимания похитителей. — Если вы думаете что кто-то заплатит за нас выкуп, вы глубоко ошибаетесь, молодые люди. Я беден как церковная мышь. — криво усмехается профессор, гордо вскидывая седовласую голову. — У меня лекция в семь утра. Вам это так с рук не сойдет! К тому же нас наверняка ищет уже вся полиция Петербурга. Выпускайте нас немедленно, может успеете скрыться. Что вы за изверги такие, людей в клетках держать?! Вас кто воспитывал? Волки?! — Угомонись дедуля, — глумливо бросает проходящий мимо культист. — Забыл в какой стране ты живешь и как полиция здесь работает? Вы все — бесполезный балласт для государства. Никто вас искать не будет и не собирался.</i> Видение резко обрывается, медвежонок выпадает из дрожащих пальцев. Константин сгибается пополам, от резкой головной боли. — Ты в порядке? — осторожно спрашивает Федор, видя крайне нестабильное состояние своего напарника.«Нет!!! только этой мистической хрени мне не хватало.»
— Да, просто голова закружилась, от нехватки воздуха, наверное, — глухо отзывается Гром, — мы должны идти. Константин быстрым шагом идет вперед, так что его напарнику приходится почти бежать чтобы не отставать. Он резко сворачивают видя перед собой стену. Тупик. Проклятье! Гром в ярости лупит кулаком по стене, замечая какой-то выступ, открывающий дверь в тайное убежище. Гром по инерции влетает в него, едва не навернувшись на полу. Боль и тошнота накатывают с новой силой. Израненное тело дрожит от холода и стремительной потери крови, Шурик почти не чувствует своих рук. Он жмурится, чувствуя как по его коже стекают горячие потоки крови. Тело кажется ватным, словно неведомым. Он даже не может пошевелить пальцами рук. «Наверное они повредили сухожилия, когда вскрывать мои вены» — отстранены думает художник. На него снисходит странное спокойствие и апатия. Юноша знает что умирает. Они убили всех на его глазах и теперь пришел его черед. Шурик давно понял, что его никто не спасет. Такие как он никому не нужны, не нужны этому миру такую простую истину он понял еще в детдоме. Уж лучше кошмарный конец чем кошмар без конца. Все же лучше чем сидеть в клетке и ждать своей очереди. Он думает об единственном друге, как они с Черепом впервые отмечали вдвоем новый год в старой, плохо отапливаемой квартире. Впервые вдвоём они ели мандарины до боли в животе, запивая дешёвым шампанским. Лысый попал в их детдом когда ему только исполнилось восемь. Его привезла сюда родная бабка, мать мальчика родившая сына в шестнадцать и скинула ребенка на бабку. Окончила институт и вышла замуж за иностранца уехала за границу, навсегда забыв о сыне как о позорной тайне. А бабка устав от обузы, без сожаления сдала внука в дедом. Шурик помнит что у новенького были пушистые, золотисто-русые волосы. Первые дни мальчик тоскливо смотрел в окно. А после просто лежал на кровати, ничего не ел целыми днями, молча уставившись в одну точку. А потом Паша чем-то заболел от тоски и болел мучительно долго. И облысел. В конце концов Пашка поправился, а волосы снова так и не выросли. Они оба были изгоями. Пашка потому что лысый, нелюдимый и агрессивный. А Шурик потому что странный. Мальчик с детства голоса слышал и часто разговаривал сам с собой. Другие дети чудика сторонились, а иногда и вовсе калечили. Лысый его никогда не обижал, даже иногда защищал от местной шпаны. Молча будил и сидел рядом до самого утра когда ему снились кошмары. А однажды принес альбом и старые краски, тогда стало легче. Даже голоса немного утихли словно монстры в его голове хотели стать невидимыми. Константин медленно выныривает из чужих воспоминаний, поднимая голову, фокусирует взгляд на противоположной стене, замечая подвешенный вниз головой над каменным бассейном скелет, узнавая почти истлевшие, синие волосы. Прокопенко с нескрываемым ужасом и отвращение осматривает обнаруженное помещение. Ниши в стенах уходящие по спирали куда-то вверх полностью заполнены черепами. Нечто подобное можно встретить лишь в катакомбах под Парижем. — Эти ублюдки даже не потрудились спрятать тела, настолько были уверены в собственной безнаказанности. — яростно рычит Гром. — Федя, звони криминалистам, поднимая всех.