***
Все взгляды были обращены на него. Люди всегда смотрели на раненых с жалостью и любопытством, приговаривая про себя «слава Богу, это случилось не со мной». Стук костылей вызывал эффект домино — чем дальше он продвигался, тем больше голов оборачивалось на звук. Но лишь кроткий взор, чтобы никто не был пойман за рассматриванием. А потом вороватые взгляды упирались в спину до тех пор, пока Ким не нашел себе место. Намджун пользовался костылями однажды. Но тогда он был лишь беспомощным десятилетним ребенком, и переломы были получены от обстоятельств, не зависящих от него. В те времена он лучше справлялся с болью. И вот нынешняя рана пыталась отбросить его в те моменты беспомощности. К горлу подступил ком, пока он пересекал зал ресторана — офицер старался сосредоточиться на отражении серебристых костылей в отполированной плитке на полу. Сержант был единственным человеком, который не пялился на Намджуна. Парень плюхнулся на диванчик в кабинке, поставил рядом костыли и схватил меню, чтобы заняться хоть чем-то, лишь бы не смотреть в глаза предавшего его человека. Сон Хо Джун хоть и был всего метр семьдесят в росте, всегда казался Намджуну довольно сильным мужчиной. Поступив в участок, Ким всегда старался угодить сержанту. Сержант — тот самый человек, разоблачивший самую большую сеть наркобизнеса Инагавы-Кай в Корее, которая просуществовала около десяти лет. Этот человек засадил за решетку бесчисленное количество преступников, его резали и в него стреляли, а на руке даже остались шрамы от кислотного ожога. И даже после такого он служил с гордо поднятой головой. Как хрупок пьедестал лести. — Намджун, — сержант кивнул, сворачивая газету и откладывая ее на край стола. — Сержант, — Намджун кивнул в ответ через силу. Сон Хо Джун посмотрел на костыли и спросил: «Насколько глубокая рана?». — Как мне сказали, стрелявший должен был пустить кровь. Он выстрелил прямо в бедро, поэтому пришлось доставать пулю. Должен сказать, достали ее с внушительным куском мяса, — сухо ответил Намджун. Сержант сжал челюсти. Вина? Стыд? Сопереживание? — Я вытащу тебя. — А что случится со мной потом, сэр? — спросил Намджун. Вопрос был безобидным, но лицо Хо Джуна исказилось. Он глубоко вздохнул и нервно постучал пальцами по столу. Официант принес луковые кольца и суши — странное сочетание. — Я знаю, что ты думаешь обо мне, Намджун… — Я не думаю сейчас вообще ни о чем, сержант… — Я не всегда был таким. Но по таким законам работает мир… — Не мир населяет нас, а мы населяем мир. Нам же его и контролировать. — Возвышенные слова, которые хорошо звучат лишь в поэзии, в каких-нибудь хайку, например. Когда-то я тоже был ранен при исполнении служебных обязанностей… — Вы были ранены, потому что отстаивали то, во что верили! А не потому, что Ваше начальство предало Вас и, грубо говоря, бросило под мчащийся автобус! — Намджун напрягся, осознав, что громкость его слов привлекла несколько заинтересованных взглядов. Сержант побледнел, но больше ничего не сказал. Вместо этого он сунул руку в стоящий рядом дипломат и достал оттуда тонкую, гладкую, черную папку с золотыми уголками. Мужчина толкнул папку в сторону Намджуна, и парень, страшась увидеть новую предлагаемую ему чертовщину, убрал руки. — Мать выдала все детали наркооборота Ён Гондаль в Сеуле, — объяснял сержант. — Тебе решать, как использовать информацию и когда передать ее генеральному комиссару. — Он тоже часть Гомчон-Па? — Намджун, никто из нас не часть этого проклятого вируса, — сержант наконец-то проявил какие-то эмоции. Увидев в глазах Сона огонь, намджунова решимость возненавидеть мужчину на мгновение ослабла. — Но пока нет вакцины от вируса, лучше как-то подавлять симптомы. Да, есть подкупленные офицеры, полностью перешедшие на сторону мафии ради денежного дохода, но остальные заключают сделки по возможности, чтобы свести затрагивающую общественность жестокость Гомчон-Па к минимуму. Иногда некоторые отказывают в сотрудничестве, и несколько месяцев мы восхваляем человека за смелость, но всякий раз такие заканчивают одним — бесследно исчезают. Необдуманно с этой чумой бороться нельзя. Гомчон-Па — зараженная конечность Сеула, которую необходимо ампутировать и прижечь. Будет ли от этого страдать весь «организм»? Несомненно. Но до тех пор, пока кто-то не придумает адекватный способ «лечения», «болезнь» продолжит распространяться. Намджун забыл о боли. Он позволил себе быть ведомым красивыми словами, являющиеся просто словами. Словами, которые сержант раз за разом повторял себе всякий раз, когда клал в карман месячную выплату от Матери. А теперь он пытался переманить Намджуна. Речь для подстрекания, а не успокоения. Намджун потянулся к папке и притянул ее ближе к себе. Сон откинулся на спинку диванчика и промокнул пот на лбу платком. Ким пробежался взглядом по бумагам, даже не вчитываясь в написанное. Он поднял глаза и спросил: «Что заставило Вас сделать это?». Сон посмотрел в ответ, и на мгновение показалось, что он собирается солгать. Но затем ответил: «Семейные проблемы», — больше никаких деталей не нужно было. В глазах мужчины появилась какая-то пустота, говорящая, что проблема гораздо хуже, чем было описано. Это стало причиной, по которой Намджун извинился и ушел из ресторана, чтобы проблеваться в переулке за заведением. Семейные проблемы. Грёбанные семейные проблемы. Сержант пообещал повышение, если Ким продержится в банде Матери (для вида, конечно же) еще несколько месяцев, а Намджун не успел дать ни согласия, ни отказа. Он ушел быстрее, иначе его стошнило бы прямо на тарелку с суши. Семейные проблемы. Повышение было частью его тогдашнего желания идти под прикрытием. Дело было в деньгах, всегда в деньгах. На плечах тяжелым грузом лежали счета за обоих родителей и Гён Мин, его младшей сестры, оплата за обучение в университете которой стала личной ответственностью Намджуна. Большинство денег были взяты в долг у друзей, которые заверяли, что не стоит беспокоиться и до повышения он может не отдавать долг. Но для Намджуна это было тяжелым и ужасным бременем, с которым он не мог жить. В какой-то момент жизни он съедал всего пару упаковок рамёна в день, пока не понял, что плохая диета не поможет ему в работе офицером под прикрытием. Гён Мин тоже работала, но Намджуну не хотелось, чтобы она тратила трудно заработанные деньги на что-то, кроме своей повседневной жизни. И по этой причине, когда сержант так беспечно переложил предательство всей системы правосудия на семейную проблему, оправдал почти смертельный опыт Намджуна семейными проблемами, Киму просто хотелось засунуть костыль поглубже в глотку начальника. А потом засовывать снова и снова, пока внутренности не превратятся в кашу и не полезут из всех дырок… Намджун нагнулся и проблевался снова. Слишком много времени он провел с Гомчон-Па. Как раз во время, преграждая дорогу с улицы, подъехал «Хёндэ Палисад». Намджун выпрямился и на костылях поковылял к машине. Личный водитель Матери привез его в ресторан и дал указания выйти полчаса спустя. Парень даже не собирался возвращаться, чтобы попрощаться с сержантом, и прежде, чем он успел открыть дверь авто, она распахнулась сама. Мать уже была внутри. На ней было темно-изумрудное бархатное платье с открытыми плечами, которое идеально облегало фигуру. А на шее и между ключицами разными цветами переливалось Сокровище Пусана. На голове в кои-то веки не было шляпки; черный, как воронье перо и отливающий на свете синевой, парик был собран в высокий хвост и закреплен нефритовыми заколками. Намджун на мгновение замер. Страх? Нет. Он уже давно не боялся. Просто она всегда раздражающе красива. Она пустила его ориентацию по пизде и, учитывая блеск в ее глазах, знала об этом. Вероятно, она уже привыкла видеть это смятение в глазах своих людей, когда они смотрели на нее. Намджун опомнился и залез на заднее сиденье, затаскивая за собой костыли. Он закрыл дверь и вежливо кивнул в знак приветствия — даже больше уже от привычки, а не от желания проявлять к ней уважение. — Как все прошло? — нежно спросила Мать. — Не ожидал, что лично заберешь меня, — ответил Намджун, не давая ответа на предшествующий вопрос. Мать стянула с рук сначала одну кружевную перчатку, затем вторую, и бросила их на сиденье. Каждое движение навевало в сторону Намджуна запах парфюма. Он не многое знал о женских духах и не мог сходу начать называть ароматы. Но этот был соблазнительно приятным. — Не теряй надежду, Намджун, — сказала она. — Так существует мир. Так существует природа. Господство, насилие, кровопролитие и триумф. Если ты не умеешь играть по правилам, то потонешь в собственной крови. Но это ты уже знаешь. Дело лишь в том, что надо научиться принимать эти правила. — Знать, что в мире есть зло — не значит, что я должен упасть на спинку, поднять к верху лапки и принять это. Мать мягко хмыкнула, слегка кривя блестящие красные губы. Она всегда производила впечатление, будто знает страшную вселенскую тайну, к которой мир еще не готов. Намджун не мог оторвать взгляд от ее лица, пока она изучала состояние своих ногтей. Наконец, она подняла взгляд, и глаза ее сверкнули в соблазнительном свете позднего вечера. — Ты можешь быть еще одним проплаченным копом, без ущерба своим моральным убеждениям. Идеализированная тобой система испорчена, Намджун. Твоей вины не будет в том, что ты научишься работать с системой, а не идти против нее и рисковать своим собственным благополучием, — Мать слегка наклонилась и положила свою ладонь поверх сжатого намджуновского кулака. Ее аромат усилился, и Намджун сглотнул. — Я знаю, что заботишься о счетах родителей и плате за обучение сестры. Намджун закусил губу и злобно-огорченно хмыкнул: «Конечно же, ты накопала на них. Планировала убить их, пока я плавал с акулой?». — Нет, конечно же, нет, — сказала Мать. — Я знаю, насколько важна семья. Причинение вреда близким — самое последние средство. Намджун просто пялился на нее. Мать сжала его руку и погладила пальцами: «Я знаю, насколько ужасна была твоя жизнь, и все, что я сейчас хочу, чтобы ты заработал как можно больше, чтобы жить в свое удовольствие…». — И все же ты собиралась убить меня, если бы Чимин не расстрелял всех людей в «Блю Тейлз». — Может, я бы изменила свое решение, кто знает? Не надо плакать над пролитым молоком. — Ну. Расскажи мне. Что такого ужасного ты обо мне узнала? — Намджун знал, что играет с огнем, разговаривая с ней в таком тоне. Но, если честно, когда на тебя плыла акула с разинутой пастью со скоростью сорок километров в час, то как-то на остальное становится поебать. Мать была в хорошем настроении. Вся такая мягкая, нехарактерно для самой себя сопереживающая и обманчиво добрая. — Должна сказать, я никогда не встречала людей с историей, подобной твоей. Я знаю, что твоих родителей выписали из психиатрической лечебницы из-за переполненности и не дали никаких подтверждений о том, что они могут находиться в социуме. А спустя девять месяцев родился ты. Твой отец сломился первым, не так ли? Намджун молчал. Парень побледнел. Мать словно сказку рассказывала, которая пошла не по привычному сценарию. Два сумасшедших влюбились друг в друга, по счастливой случайности вышли из своей «тюрьмы», а затем сделали ребенка. Отец первым разрушил чары. Отец Намджуна был так же болен, как и его мама, однако делюзия заставила его поверить, что он самый нормальный из них двоих и должен оберегать свою возлюбленную. Делюзия вселила убеждение — раз Намджун похож больше на маму, значит, он унаследовал болезнь. Отец за время, проведенное в психиатрической лечебнице, познал ужасные-ужасные вещи, как, например, жестокая форма электрошоковой терапии. Но, несмотря на нездоровый рассудок, мужчина был невероятно умен и изобрел устройство для проведения электросудорожной терапии, которой подвергался Намджун с тех пор, как только научился говорить. Поначалу разряды были редкими и слабыми — Джун лишь взвизгивал и бежал к маме. Но взрослея и начиная давать отпор отцу, господин Ким стал убежден, что Намджуну становится хуже. Поэтому он начал бить их — ее, чтобы не пыталась остановить, и Намджуна, чтобы тот сидел смирно и терпел. А однажды мужчина просто забил на терапию и начал бить сына всякий раз, когда видел «скачущих в глазах демонов». Он всегда вторил, что намджуновы глаза — ворота в ад, и стоит в них вглядеться, как сразу же увидишь лик Люцифера. В конце концов, оба родителя снова были закрыты в лечебнице, после того, как Ким-старший попытался совершить убийство-самоубийство. Гён Мин тогда удалось сбежать и начать звать соседей на помощь. — Как они? — спросила парня Мать. — Нормально. — Неправда. В противном случае, они бы давно были на свободе. Слышала, что твой отец пытается покончить с собой каждую полную луну. Думает, что так он избавится от демонов, что живут в его теле. Демоны, которых, как он считает, подселил ему ты. Ему не нравится, когда ты приходишь, правда? — Я, конечно, знаю, что тебя вштыривает от психологического садизма, но… — Намджун, я не хочу тебя ранить. Я интересуюсь лишь для того, чтобы понять тебя. Я никогда не встречала таких, как ты. Ты очаровываешь меня, — что-то в ее голосе заставило поверить. Намджун неуверенно посмотрел на нее — в выражении лица Матери не было притворства и злобы. В больших глазах, которыми она осматривала парня, была какая-то нежность, что Намджун почти поверил в действительность происходящего. Как будто на приеме у психотерапевта. Парень никому не рассказывал о том, что делали родители. Большую часть жизни он провел на домашнем обучении с запретом выходить на улицу. Намджун был одиноким, единственные друзья — герои из книжек, которые он читал, тем самым повышая и без того высокий уровень IQ, унаследованный от отца. Выдуманные друзья не могли причинить ему боль. Они наоборот успокаивали его, когда реальность подкладывала очередную свинью. Парень никогда не искал помощи или утешения в разговорах с людьми. — И к своему же ужасу, я обнаружила, что это не все, — пробормотала Мать, кладя руку Намджуну на шею. По телу побежали мурашки, когда она начала слегка накручивать на пальцы волосы на затылке. — Они поселили вас с сестрой у дедушки, потому что другие не взяли бы вас, а приюты были переполнены. Правительство поселило вас с человеком, которого в семидесятых обвинили в совращении малолетних, просто потому, что два ребенка из среднего класса не стоили времени и денег. — Прекрати… просто прекрати, … пожалуйста… — Он причинил тебе боль? — Я сказал, хватит… — Он трогал тебя? Или сестру? — Я сказал… ХВАТИТ! — он почти откинул ее руку, дергаясь в сторону автомобильной двери. Тело — от макушки до пяток — начало дрожать, отчего пришлось открыть окно, дабы хоть как-то облегчить удушающее чувство. Намджун лбом коснулся холодного стекла и попытался подавить тошноту. Ее рука все еще касалась его, вернее, его локтя, но Мать не двигала ей. — Намджун, как умер твой дедушка? Радио упало в ванну случайно? Предполагаю, что он всегда купался с открытой дверью. Ему нравилась мысль, что один из вас может его увидеть, так ведь? Капелька заставила Намджуна открыть глаза, и он увидел, как по стеклу вниз стекают слезы. Парень быстро ладонью вытер лицо, будто это как-то поможет скрыть факт того, что он плачет. — Он не трогал меня. Он не трогал нас, — прошептал он, словно произнесенное станет правдой. Голос Матери сейчас был чуть громче шепота: «Ты храбрый. И я это уважаю. Позволь помочь тебе. Позволь помочь твоим родителям и сестре. В ответ я ожидаю лишь верность. Все эти копы гонятся за быстрой наживой, получают деньги в конвертах. Они крысы, жаждущие крошек со стола, и эта жадность когда-нибудь их погубит. Я совершаю с ними сделки по мере необходимости. Но тебе я хочу помочь». — Мне не нужна твоя помощь, — прорычал Намджун сквозь стиснутые зубы, губы его все еще были солоноваты от слез. — Нужна. И я окажу тебе ее, попросишь ты об этом или нет, — настаивала Мать. — Все счета твоих родителей уже оплачены, как и счет за обучение твоей сестры. До конца ее выпуска тебе больше платить не надо. — Я отказываюсь работать на тебя, можешь забрать назад грязные деньги. — Ким Намджун, давай заключим сделку, — Мать рукой потянулась к подбородку парня, чтобы развернуть того к себе. Намджун бросил злобный, вызывающий взгляд, отчего Мать улыбнулась. — Пока сержант тебя не повысит, поработай на меня. А затем просто иди дальше по карьерной лестнице. Если ты серьезно намерен свергнуть меня, тебе понадобится повышение. Посмотрим, сможешь ли ты разрушить мою империю. Что-то типа… пари? Для нее все это было игрой. Блеск в ее глазах был признаком неверия, что офицер Ким сможет свергнуть ее. Это было сравни, когда взрослый дает ребенку пару боксерских перчаток и говорит, что когда-нибудь они будут в самый раз. Это покровительство приводило Намджуна в бешенство, и ему захотелось ее поцеловать до тех пор, пока… Стоп, что? Резкое осознание заставило немного вздрогнуть, и Намджун лишь удивленно моргал, глядя на нее. Она приняла это за победу и быстро пожала его руку. Парень ожидал, что она продолжит упиваться триумфом и воткнет нож еще глубже. Но Мать только поправила ожерелье и молча отвернулась к окну.***
Интимность пистолета была несравнимой с похотливыми воплями автомата. Чимину казалось, что пистолет он контролирует лучше, хоть это и было иллюзией. Оружие могло иногда существовать само по себе, а не быть соучастником психики его носителя. Парень усвоил это на собственном горьком опыте. Но револьвер, лежащий в руке, — 44-калиберный Ruger Super Redhawk — легко поддавался контролю, и никогда до этого Чимину оружие не казалось сексуальным. Еще сексуальнее было то, что после многочасовой стрельбы и бесполезной траты пуль, все резиновые манекены, стоящие линией в самом конце стрельбищного полигона, были пробиты точно в десятки. Для человека, который впервые стрелял всего пару недель назад, у него была быстрая реакция и точный прицел. Месть и правда была лучшей мотивацией. Каждый «смертельно пробитый» манекен был Тэхёном, который умирал всякий раз, как Чимин спускал курок. Так должно быть. Так будет. — С каждым разом все лучше и лучше, — сказал Юнги, сидящий позади Чимина. Мужчина снял защитные наушники и встал с места, чтобы подойти к парню. — Ты вообще спишь в последнее время? А то мне кажется, что ты в этом зале поселился, — бледной рукой Мин коснулся чиминового бицепса и почти ласково улыбнулся, — больше не тот худой, гибкий голубок. Твоя кофта почти растягивается мышцами. — Все еще гибкий, — пробормотал Чимин, перезаряжая барабан револьвера. Юнги сипло выдохнул — словно из шины вышел воздух. — Странная мы парочка. — В смысле? — Ты любишь Тэхёна. У меня к Хосоку какие-то необъяснимые сильные чувства. Оба бросили нас и исчезли в закате. А теперь я смотрю, как ты раз за разом расстреливаешь манекены, представляя на их месте Тэхёна. Чимин напрягся на слове «любишь». Он не позволял себе думать об этом, особенно в отношении Тэхёна. А изо рта Юнги это звучало так просто, так естественно, будто он говорил вообще о ком-то другом. Чимин опустил оружие и прижал ко лбу тыльную сторону ладони. Хоть на нем и были наушники, все равно постоянный грохот начал давать о себе знать — голова потяжелела. — Я не люблю его, — все, что парень ответил. Ему не нужно было что-то говорить вообще, Юнги не нужен был ответ. Ответ, однако, возымел противоположный эффект. Казалось, что Чимин что-то пытается доказать, но все это тщетно. — Конечно, — хмыкнул Юнги. — Нас же всех заставляют сначала переспать с наемником-психопатом и его боссом, а потом мы втихушку ебемся с этим самым наемником и нихрена не делаем, чтобы прикрыть собственную жопу. Каков был план «побега», Чимин? Что ты собирался делать в случае наступления полного пиздеца? Или член Тэхёна так вскружил тебе голову, что ты забыл, кто он? — О, здорово, умные слова от человека, которого этот психопат так же самозабвенно трахал, — огрызнулся Чимин, забывая о своем положении. Но Юнги не Мать. Он был готов опуститься до людей, стоящих ниже по рангу, и определенно не видел смысла держать язык за зубами. — Ну, в меня он, по крайней мере, ножом не тыкал. — Нет, но вот чего я не понимаю, так это почему ты не убил его, когда был шанс. Ты мог послать Чхве Хон Джуна сделать это, как только его интересы изменили свой курс. Но ты оставил его в живых, — резко сказал Чимин. У Юнги не было ответа. И, как всегда, не имея ответа на что-то, он повернул разговор в русло, где он мог объясниться и дать ответ. Он молчал до тех пор, пока не подкурил сигарету и не затянулся. Каждое движение его было наполнено изяществом, даже когда он просто стоял, прислоняясь к разделителю на стрельбище. Он стряхнул пепел и кашлянул. — Просчитался. Знал, что угрожать Тэхёну смертью значит ровным счетом ничего. Угрожать убить кого-то, кого он любит, значило разжечь в нем убийственную ярость. Убить кого-то, кого он любит без предупреждения привело бы к этому же, но еще бы и разбило его. Он бы не смог подготовиться, попрощаться. В один день, они бы просто исчезли, а он бы просто поплыл по течению. Я пробовал такое с Хосоком, просчитавшись в собственных чувствах к этому человеку. Позволь я своим людям сделать Кровавого Орла, было бы все гораздо проще. — Ты ужасный человек, надеюсь, ты в курсе, — сказал Чимин. Юнги лишь пожал плечами: «Зло относительно. Я тот, кто есть, потому что не знаю, как быть кем-то еще. В беде те люди, которые не знают, кем являются, — его взгляд метнулся в сторону, чтобы посмотреть на Чимина, — думаю, своеобразно, но я люблю Хосока, как ты любишь Тэхёна». — Убил бы ты Хосока за предательство? — Сомневаюсь. — Вот в чем разница. Юнгиевы глаза слегка сощурились из-за милой улыбки: «Ты очень похож на свою маму, иногда даже из головы вылетает, что у тебя был папа». Чимин совсем забыл, насколько известны были его родители в свое время. Все еще было неприятно слышать, как люди говорили о них, словно о близких знакомых. Юнги был ребенком, когда чиминовы родители буквально стали Рокфеллерами Южной Кореи. Во времена, когда нынешние чеболи и рядом не стояли с Паками и их влиянием в Сеуле. Газеты писали о них чуть ли не ежедневно, и простые люди следили за происходящим, будто Паки были королевской четой. — Это убеждает в том, что ты не повторишь моей ошибки, — кивнул Юнги. — Ни за что не пощадишь Ким Бон Джу. Ты, скорее всего, не знаешь как Хосок и Тэхён познакомились. Это был день рождения Тэхёна, и он несколько часов просидел на почте, ожидая отца с открыткой и деньгами. Казалось бы, надо было забить на горе-папашу еще в детстве, но Тэхён же просто так никого не отпускает, правда? Чимин не смог не представить совсем юного Тэхёна, свернувшегося на холоде в ожидании отца, который все никак не появлялся. И ничего не произошло. Сердце не начало таять, сжиматься или болеть — ничего из всех тех когда-то привычных реакций на Тэхёна. Оно тихо билось в груди. Чимин чувствовал себя иначе, зная, что разрушило его мир на мелкие кусочки, когда ему было тринадцать. Чувствовал себя по-другому, зная, что мама сгорела заживо по вине человека, породившего Тэхёна. Чимин научился любить Тэхёна, но такая любовь не имела шансов перед лицом произошедшего. Месть теперь не представлялась в виде дикого рева боли Тэхёна, держащего кровавое, обожжённое тело отца на руках. Вместо этого теперь перед глазами стояла кричащая мама, пожираемая пламенем, ее последние моменты, ее последние мысли о том, что сын ее тоже горит в этом пламени.***
Вход в подземный аквариум напоминал антиутопическую, мрачную дорогу в ад. Тэхён до этого не был в бассейне. И даже сейчас он не спрашивал разрешения у Матери, ей бы в любом случае было плевать. Если акула сожрет его… что ж, всего лишь неудачное стечение обстоятельств, его собственная вина. И за это Мать не убьет свою любимицу Серсею. И что-то во всем этом было невероятно притягательным. Тэхён не был против стать обедом для акулы, как бы больно это не было, наоборот, это звучало как-то по-библейски. Парень около часа просидел в тамбуре между бункером и коридором, ведущим в бассейн. В этом небольшом помещении стояла невыносимая вонь из-за плохо закрытого ящика с едой для акулы. Пару раз Серсея проплыла мимо, не придавая никакого значения присутствию Кима. Да и в целом ей было все равно. Акулы — непривередливые домашние животные, требующие лишь изредка расходы на содержание. Тэхён встал, потягивая ноги в ластах, и проверил кислородный баллон. К внутренней стенке ящика был пристегнут пистолет, так, на всякий случай, чтобы была возможность уплыть. Кажется, это больное увлечение домашними питомцами Матери никогда не закончатся. Сначала тигрица, которая оказалась всего лишь толстой домашней кошкой, а теперь сам демон. Иногда Ким даже задумывался, сможет ли уговорить Мать приобрести аллигатора или даже анаконду. Вот в таком бы бассейне было интересно поплавать. Герметичный коридор заполнился водой, как только открылась дверь в бассейн. Ящик стал легче, и Тэхён, схватив его, поплыл. Лужица крови на полу превращалась в красноватую дымку, которая постепенно смешивалась с голубизной воды. Парень широкими гребками все дальше отплывал от коридора в сторону восточного конца бассейна. Она приплыла в считанные секунды. Грудной плавник акулы ударил по голове, заставив парня со свистом выдохнуть. Он рассмеялся, возвращая равновесие, и крепче схватился за ящик. Черные глаза-бусинки опасно сверкали, пока она кружила вокруг парня. Акула не ела целую неделю, а он сейчас в облаке крови болтался как тюлень возле нее. Все чувства животного обострились до предела. Тэхён почти начал плакать от ужаса и восхищения. Тот самый страх в первозданной форме растекался по венам. Страх, который он так редко ощущает в реальном мире. Парень пнул коленом днище ящика, чтобы открыть крышку. Оттуда выплыли татуированные руки, ноги, ступни, туловища, одна или пара голов. Пир а-ля Франкенштейн был объявлен, и Серсея набросилась на угощения. Тэхён завис в воде, неподвижно наблюдая, как акула вгрызалась зубами в плоть; кровяное облако густело, пока видеть дальше собственного носа стало почти невозможно. Предварительно парень убрал с тел какой-либо металл: золотые вставки, украшения, пирсинг — прежде чем расчленил. И все равно не покидало чувство волнения, что что-то могло остаться. Серсея случайно врезалась в него. Удар был, как от автобуса — Тэхёна, словно тряпичную куклу, сильно отбросило в воде. Однако животное было лишь раздражено тем, что он мешается. Акула и впрямь была настоящим домашним питомцем, которое без особой нужды не любило есть живую добычу. В глазах все еще плясали звездочки, но Тэхён помотал головой, чтобы прийти в себя и посмотрел наверх. У него были зрители, в которых парень узнал Чхве Дон Хёка, человека, некогда занимавшего его пост, а теперь выполняющего роль няньки для Чонгука, и двух мужчин в татуировках Якудза, которые разговаривали с Чхве еще до кровавой ванны. Лидеры Инагавы-Кай всячески уверяли Мать в своей поддержке, после происшествий в «Блю Тейлз», боясь, что она решила избавиться от альянсов, которые не несли Гомчон-Па никакого дохода. И эти двое, похоже, были представительными лицами. Чхве больше не говорил — он и его компаньоны, чьи лица зеленели, лишь смотрели на происходящее под стеклом. Тэхён подплыл к ним и радостно пальцами показал знак V. Чхве на это закатил глаза и сказал мужчинам следовать за ним, что мужчины и сделали, по пути продолжая глазеть на кровавое зрелище. В стороне главного входа появилась пара ботинок сорок первого размера, а затем к стеклянному полу приблизилось чонгуково лицо. Увидев, что Серсея кормится, по лицу парня сначала проскользнула толика недоверия, которая быстро сменилась злостью, как только Чон заметил в воде Тэхёна. Он постучал по стеклу и что-то произнес губами, тыкая пальцем в сторону акулы. «Что?», — произнес Тэхён, за чем последовало чоновское что-то непонятное, более яростное, и явно с примесью мата. Чтобы еще больше вывести младшего из себя, Тэхён губами прижался к стеклу, оставляя поцелуй. Чонгук на это лишь прижал к полу средний палец. — Диарея! Она страдает диареей, а ты ее до отвала накормил останками! — гаркнул Чонгук, как только Тэхён вышел из осушенного герметичного коридора. Он расстегнул костюм для дайвинга. Мокрой головой тряхнул в сторону младшего, смеясь, когда тот в ответ злостно ударил Кима в бок. — Уууу, жестче, — проворковал Тэхён, виляя задом, пока стягивал костюм с ног. — Она тебя укокошит, если у Серсеи снова начнется диарея. — Поспорим? — ухмыльнулся Тэхён, убирая влажные волосы со лба. — Ага, если ее до смерти пропоносит, то да, готов поспорить, что тебе размозжат голову. — Чудесно. В следующий раз человеческие останки будешь жрать ты. А теперь отвали, пока не дали пизды, — пробурчал Тэхён. — А дать пизды тебе все равно надо хотя бы за то, что не называешь меня хёном. Если бы взгляд мог убивать, то от чонгуковского Ким бы умер прямо на месте. Тэхён не сомневался, что в один из дней, ранним утром, Чонгук будет нависать сверху с ножом в руке. Конечно, это не будет так волнительно и впечатляюще, как пожирающая человеческую плоть в паре метрах от тебя акула, но все же. Тэхён не мог этого дождаться. — Пойдем. Я хочу тебя кое-кому представить, — сказал Ким, когда переоделся в нормальную одежду. Неожиданно, но Чонгук не ушел. Он где-то ошивался, пока Тэхён складывал почти полный кислородный баллон на склад. — Ты совсем того, если думаешь, что я с тобой куда-то пойду, — сказал Чонгук. Крайне предсказуемо. — Слушай, знаю, что ты ненавидишь меня за то, что убил любовь всей твоей жизни, но забей уже на это, окей? Потому что однажды Сокджин отправит меня к тебе. Мы здесь не в «Давай поженимся» играем, Казанова. Было мучительно приятно наблюдать, как бесчисленное множество разных эмоций проскальзывают по лицу Чонгука. Да, он был молод, был рожден в этом всем, но он не был создан для этого. И большую часть времени Тэхёну было жаль паренька. Несмотря на чонгуковское отношение, Тэхён не чувствовал к нему настоящей ненависти или соперничества. Все, что он видел, был лишь грустный, обделенный любовью мальчик, которому так хотелось человеческого сочувствия. А Чимин был прирожденным эмпатом. И эта парочка, сочетая эмпатию Чимина и требовательные, нарциссические уловки Чон Чонгука, была просто олицетворением токсичности. Не мудрено, что Чонгук попался на крючок. Хосок был удивлен увидеть позади Тэхёна Чонгука, когда они оба вошли в квартиру. Хосок знал о Чонгуке, но не знал, как тот выглядит. Однако, заметив по взгляду, что Хоби узнал младшего, Тэхён сразу понял — описание «он похож на Бенджамина Банни» было очень точным. — Это кто? — спросил Чонгук. Тэхён переглянулся с Хосоком. В воздухе повисло напряжение. Хосок опомнился первым и протянул Чонгуку руку: «Я его друг из Пусана». Тэхён больше ничего добавлять не стал.***
Намджун не помнил прошлую ночь, ибо ну никак не мог объяснить, почему он проснулся в кровати Матери. Он был в чертовой кровати Ким Сокджина. Утопая в кремовых атласных простынях и ослепленный светом, льющимся из французских окон, он лежал, поджав под себя раненную ногу. Намджун сморщился от тянущей боли и немного поерзал, чтобы лечь удобнее. Но, заметив в зеркале на потолке отражение, замер — рядом с ним в шелковом халатике сидел Сокджин, попивая чаек и пролистывая утреннюю газету. На голове его были накручены бигуди. У офицера отключилось чувство самосохранения от этой абсурдно домашней сцены. — Утречка, — сказал Сокджин, перелистывая страницу. От глубокого вздоха в намджуновых легких раздался хрип. Сокджин посмотрел в сторону офицера, словно тот только что испустил газы: «Лицо проще. Мы не трахались. Хотя, не надо так расслабляться, а то я тебе врежу». Намджун, в целях собственной безопасности, решил не выказывать эмоций. И он прошел тест. В глазах Сокджина мелькнула насмешка, когда он перевернул очередную газетную страницу. Намджун вновь откинулся на подушки, устремляя взгляд в пустоту. Пролетали минуты — на стене очень громко тикали часы — и тишина становилась почти невыносимой. Офицеру очень было нужно в туалет, но Сокджину было вполне комфортно, именно поэтому покидать кровать сейчас было не очень правильно. Но, наконец, Намджун осмелился и задвигался, собираясь покинуть кровать нереально больших размеров. — Мммм, ты вчера вечером много выпил, — пробормотал Сокджин, продолжая листать газету. — Кажется мне, что мочевой у тебя сейчас взорвется. — Я пил? — прохрипел Джун. — У, и как. Это не было на него похоже. Но как бы Намджун не старался, не мог вспомнить события, после того, как сел в машину Матери, и они приехали в кондоминиум. Лишь со слов он знал, что между ними ничего не было, но если он согласился спать рядом с Сокджином даже будучи пьяным, то прошлым вечером он, должно быть, был совершенно другим человеком. И судя по задору в глазах Сокджина, Намджуну бы этот человек совсем не понравился. Несмотря на слова, в ванной Намджун все же проверил свое тело на наличие возможных последствий прошедшей ночи. Даже с поврежденной ногой чисто теоретически могло что-то получиться. Но на шее не было следов. Такие губы явно бы оставили засосы. Офицер помотал головой, пытаясь выкинуть образ губ из головы. Дежавю. Тут он вспомнил, что хотел поцеловать Сокджина в персоне Матери прошлым вечером. И хотел он этого сильно. Какое-то неприятное чувство не давало сделать вдох, — вина, скорее всего. Намджун плеснул в лицо холодной водой, что помогло немного взбодриться, но не вернуть желанные воспоминания. Сокджин все так же сидел на кровати. Намджун сделал поклон головой и пробормотал о каких-то делах — что угодно, лишь бы уйти отсюда скорее, вернуться в участок и попросить сержанта перевести его как можно дальше от Сеула. Сошла бы любая деревушка, где он бы с удовольствием до конца жизни раскрывал дела об угнанных велосипедах, ибо за последний месяц парень повидал больше, чем хотел бы повидать за всю жизнь. — Дорогуша, ты кое-что забыл, — обратился к Джуну Сокджин. Он, последовав за боссом, перевел взгляд на прикроватную тумбочку, где лежала тонкая папка. Намджун проковылял к кровати, отставил один костыль к стене и взял папку. На бумагах внутри были распечатаны номера банковского счета, которого Джун не знал. Зарегистрированные транзакции были неприлично большими, поэтому парень сразу понял, что смотрит на доказательство открытого, крайне незаконного оффшорного счета, зарегистрированного на непонятный адрес где-то на Мальдивах. — Что это? — спросил Намджун. Ответа он начал бояться еще до того, как поднял глаза и увидел самодовольную ухмылку Сокджина. — Ну, прям-таки у тебя такое сильно похмелье, Ким? Это твои деньги. Ты их заработал. Видишь ли, в знак уважения, что он был хорошим другом моего отца, я оказал Семену Могилёвичу небольшую услугу и замял обвинение в уклонении от уплаты налогов, за что он был так близок к наказанию. Я направил его к тебе, моему доверенному лицу, и сказал, что ты будешь совсем не против хранить деньги на оффшорном именном счете. За службу получишь с этих денег долю. — Ничего подобного не было, — Намджун недоверчиво засмеялся. — Я даже Могилёвича никогда не встречал. Этот человек был Папа Римский преступного мира. У российского олигарха была неприкосновенность от южнокорейской полиции — у них были прямые указания не вмешиваться в дела российских мафиози, действующих в Сеуле, за исключением случаев, когда последствия их действий затрагивали непосредственно гражданских лиц. А это случалось редко. Сокджин, возможно, был в хороших отношениях с Могилёвичем, но Намджун не имел никакого отношения к этому человеку. Хоть в каком бы состоянии он был — в этом он был уверен точно. — Этого не было? Ты не помнишь, как подписывал бумаги? — напевно пролепетал Сокджин. — Я не подписывал никаких б… — Намджун замолчал, заметив внизу свою подпись. Немного неровная, но абсолютно точно его. Обрывки воспоминаний блеснули в голове — парень вспомнил, как ему понравилась серебряная ручка с вырезанным на кончике драконом. После, этой же ручкой, он, как ему тогда казалось, подписал счет. Какой, блять, счет, мы даже в ресторане не были. А затем он вспомнил еще — напротив хмыкает Мать, на шее ее сияет Сокровище Пусана, мягким светом слепя глаза всякий раз, когда Намджун смотрит прямо на изумруд. — Освежил память? — идеальная бровь Сокджина изогнулась. Заметив сжимающиеся намджуновы кулаки на папке, мужчина добавил, — о, можешь даже не рвать бумагу. Ты ведь не тупой, должен знать, что это не оригинал. Намджун тупым не был. И что он знал наверняка — он конкретно проебался. — Я был серьезен, знаешь ли. Ты мне очень нравишься. И я хочу, чтобы все у тебя было хорошо. А это лишь безопасность, гарантия, что ты будешь стараться ради своей семьи. Точно, с этим всем он никуда не денется. В руках он держал приговор к пятидесяти годам колонии. Намджун кинул папку на тумбочку и взял второй костыль, поклонился безэмоционально Сокджину и поковылял на выход. Снаружи в голову начали приходить яркие, мелькающие и ужасные образы людей со стекающей изо рта кровью, изможденных, зависимых от героина проституток, пристреленных в темном переулке и засунутых в мусорные пакеты по дороге к реке Хан. Образы людей с перерезанными глотками, хотя они всё еще были живы. Образы бездомных детей, из которых делали дилеров и секс-рабов, приводили на шумные вечеринки, окутанные сигаретным дымом, и выставляли на показ богачам. Все это — последствия посттравматического синдрома. Намджун оставался спокойным, сдерживая внезапный крик своего разума, который порывался выйти наружу через голосовые связки. Он не собирался кричать. Не сейчас. Если бы он закричал, он никогда бы не смог остановиться.***
Смайли был великолепен. Чонгук превзошел сам себя в создании наркотиков. Перед самым инцидентом в «Блю Тейлз» Юнги заказал новую партию, и теперь у него было достаточно запасов, чтобы пустить их в оборот в Пусане и в близлежащих городах. Хотя раздор с Матерью и перерос в холодную войну, последующие закупки у Чонгука были под вопросом, поэтому первая и последняя партия Смайли в Пусан была очень ограниченной. Вопреки здравому смыслу, Чимин отложил себе запас в десять таблеток. Той ночью он принял одну, находясь в номере отеля, поскольку сам покинул виллу Юнги. Возможно, это был поступок отбитого имбицила — протестировать наркоту, которую он до этого не пробовал, при этом находиться в одиночестве и не иметь плана на случай непредвиденных обстоятельств. Но он хотел галлюцинаций, а если верить вердикту Чонгука, то Смайли создавала самые лучшие глюки в сравнении со всем, что было на рынке. Но галлюцинации были настолько реалистичными, что на следующее утро парень проснулся в мокрой от пота кровати, по подушке была размазана кровь, а на полу была лужа рвоты. И, судя по запаху, он обмочил кровать, однако убеждаться в этом не хотел. И все-таки Чимин выглядел гораздо лучше, чем себя чувствовал. Но он словил желаемый глюк. Снова ему удалось увидеть маму в последний раз. В последний в самом настоящем смысле — все было так, как произошло восемь лет назад. За долгое время отец пришел домой рано, хотя снова был пьян. Мама уложила его в кровать, она была какой-то нервной. Чимин спросил, все ли хорошо, и может ли он ей что-нибудь принести, а она улыбнулась так широко, словно, если бы она этого не сделала, то расплакалась бы. — Мой милый, ты такой хороший сын. Не знаю, чем я тебя заслужила, — после чего она побежала наверх, услышав, как ее зовет пьяный муж. Чимин вспоминал, что тогда пошел в свою комнату — одна из мер предосторожности — пойти туда, где можно замкнуть дверь, если отец опять разразится яростной триадой. Чимин был слишком мал и молод, чтобы дать отпор отцу за побои мамы. Однажды он уже пытался, но отец откинул его с такой легкостью, словно в мальчике не было веса. В результате, Чимин упал с лестницы и сломал левую ногу. После этого мама сказала не встревать между ними, и чтобы не расстраивать ее, Чимин дал обещание. Но так же пообещал себе, что однажды даст отпор. Как только станет больше и сильнее, чтобы с легкостью впечатать отца лицом в стену и разбить ему нос. В ту ночь она пришла к нему после десяти вечера, что было редкостью. — Чем занят? — нежно спросила она сына, погладила по волосам и поцеловала в макушку. — Домашкой, — ответил Чимин и ободряюще улыбнулся ей. Мать и сын так хорошо научились натягивать фальшивые улыбки, что в какой-то момент сами себя стали ими обманывать, что все нормально. Джо Ара проглотила явный ком в горле и села рядом, глазами полными слез оглядывая тетрадку с домашней работой по английскому. Немного помолчав, она удивленно вздохнула и засмеялась: «Кристиан, ты делаешь успехи! Боже, я вырастила гения!». — Не преувеличивай, мам, — Чимин покраснел, но не смог сдержать радостной улыбки. — Я не преувеличиваю! Ты мой маленький гений! — возразила она, крепко обнимая сына. Женщина всегда дарила любовь, которая буквально била как фонтан из нее. Особенно когда дело касалось единственного сына. Он единственный заставлял ее улыбаться, как во времена молодости, когда она была невинна перед лицом злого мира. Ара часто говорила, что любила Чимина задолго до его появления. Она часто представляла своего будущего ребенка и как одаривает его всей любовью, неважно, девочка бы это была или мальчик; она часто плакала по ночам, боясь растить ребенка в бедности, в которой росла сама. Бедность когда-то была единственным страхом женщины. Достаток не принес счастья, но она была благодарна за комфортную жизнь Чимина. Два часа они разговаривали о книгах, которые Чимин прочитал за последний месяц, и о фильмах и сериалах, которые он посмотрел. И снова он рассказывал о чувстве одиночества и мечтах пойти в старшую школу, как и ребята на экране. Ара уверяла сына, что в университет он пойдет точно, а старшая школа переоценена. Однако слова не звучали так убедительно. Но мама выглядела невинно, поэтому Чимин просто принял их. Дверной звонок нарушил домашний покой. Чимин вспомнил, насколько странным ему показалось то, что кто-то пришел поздно ночью, пока отец спал. Гости обычно приходили только к отцу, а если еще и так поздно, то только на вечерние приемы, проводимые в другом крыле дома. — Пойду, посмотрю, кто там, — сказала Ара, отряхивая подол платья, когда встала с места. — Может, мне пойти с тобой, мам? — спросил Чимин, собираясь последовать за ней. — Какие глупости, меня не от кого защищать, — хихикнула женщина. — Но мам, прислуга в отпуске… — Да, потому что я им его и устроила. А ты сиди на месте, я совсем скоро вернусь, хорошо? Галлюцинация от наркотика возвращала воспоминания, о которых Чимин даже не подозревал. Например, в трезвом состоянии он помнил, как она покинула комнату, а через пятнадцать минут сзади его ударили по голове, и все потемнело. Но сейчас он вспоминал, как вышел в коридор, издалека слыша разговор мамы с кем-то. И она, вроде, спорила, пока голос глубже пытался урезонить ее. Он пытался урезонить ее. Какое странное воспоминание. Чимин перегнулся через лестничные перилла как можно дальше и увидел макушку мужской головы. Мужчина был высоким, широкоплечим, одетым во все черное; он держал Ару за локоть — Чимин видел, что так маму держал только папа. Затем они двое заметили мальчика, отчего он быстро нырнул обратно в тень, так и не разглядев мужского лица. — Я поднимусь через минуту, милый! Ложись спать, — крикнула ему мама. Чимин до сих пор не понимал, почему сразу же послушал ее тогда. Взращённый в изоляции от мира, он все равно был тринадцатилетним подростком, первой реакцией которого должно было быть неповиновение. Ему нужно было остаться, спуститься вниз и, заглянув незнакомцу в глаза, узнать, кем он был. Вместо этого он вернулся в комнату, в позе лотоса сел на кровать и достал наушники. Пятнадцать минут спустя Чимина ударили сзади по голове. Из-за музыки в ушах он не услышал приближающихся шагов. Незабываемо, как его начало отпускать от наркоты. Голова все еще гудела там, куда парень ударился о стенку, крича и плача до хрипоты. Он плакал, потому что исчезала его детская комната, и перед глазами появлялся гостиничный номер. Перила исчезли, мама исчезла, а незнакомец растворился в теплом свете люстры. Чимин в течение получаса карабкался под обои, штукатурку и кирпич под ней, чтобы вернуться обратно в галлюцинацию. И, видимо, в какой-то момент он отключился. Из-за ломоты в костях, Чимин пополз по полу к телефону. Руки тряслись так, что он не мог набрать какой-либо номер - он положил телефон на пол и начал набирать его кончиком носа, с трудом целясь по цифрам. Угрожать убить кого-то, кого он любит, значило разжечь в нем убийственную ярость. Убить кого-то, кого он любит без предупреждения привело бы к этому же, но еще бы и разбило его. Он бы не смог подготовиться, попрощаться. Слова Юнги громко зазвучали в голове. Что случится, когда он предупредит Тэхёна заранее, чтобы тот не успел спасти своего отца? Чимин кулаком ударил в пол, когда все конечности затряслись сильнее. По венам тек адреналин и остатки наркотика. Парень пару раз глубоко вдохнул и выдохнул — одышка, словно он пробежал марафон. Тут гудки прекратились, на другом конце провода подняли трубку. — Блять, — прохрипел Чимин, и его вырвало. Но рвать было нечем. Парень немного собрался и сел на колени, держа в руках телефон. Он закрыл глаза и сделал еще пару глубоких вдохов, стараясь как-то ослабить головокружение. — Прицел у тебя хуевый, мудила ты конченный. В трубке сначала слышалось дыхание, а потом мягкий смешок. — Сам виноват. Не надо было двигаться, — сказал Тэхён. Чимин согнулся и сильно сжал зубы, чтобы подавить яростный крик. Через дырки на джинсах он ногтями царапал ляжки до красных полос, лбом он коснулся своих же колен. Было трудно сказать, был ли виноват в этом состоянии наркотик или подавляемые все эти недели эмоции. И Чимин случайно чуть было не сбросил звонок. — Ты не удивлен, что я выжил, — Чимин приложил телефон к уху, с одышкой произнося слова. — Я рад, что ты выжил, Чимин, — сказал Тэхён, но ничто в его интонации не говорило, что он это серьезно. Слова были произнесены с улыбкой. Этот ублюдок лыбился, говоря это. Чимин кулаком ударил по голове, чтобы ушла размытость в глазах, и посмотрел на потолок, прося у Бога, в которого он не верил, сил и терпения, чтобы голыми зубами перегрызть глотку Ким Тэхёну. — Худшей ошибкой твоей жизни было оставить меня в живых. — Ой, да ладно тебе, это была чистая рана. Должна была быстро зажить. Не сердись, детка… — Я, БЛЯТЬ, НЕ ШУЧУ, СУЧЬЕ ТЫ ОТРОДЬЕ! — рявкнул Чимин. На этот раз Тэхён замолчал. — Где твой отец, Ким Тэхён? А? Где. Твой. Папочка? — Чимин засмеялся. Он выглядел сумасшедшим, собственно, чувствовал он себя так же. Он еле как встал и доковылял до мини-бара, откуда достал бутылку холодной воды. Открутив крышку, парень вылил воду на голову, мученически хрипя, когда разгоряченную кожу обдало прохладой. Ебаная наркота. — Ты пьян? — спокойно спросил Тэхён. — Я спросил, где твой чертов отец. — Я не знаю, Чимин. Зачем ты спрашиваешь о моем отце? Где ты? — Ты не знаешь? О, ну что ж, тогда я найду его. Не переживай, я найду его. Тэхён снова засмеялся, но в этот раз уже неуверенно: «Чимин, ты бредишь. Это такой эффект лечения или ты лечишь себя сам?». — Не надо… — Чимин замолчал. Он понизил тон голоса, чтобы не завопить. — Не надо меня опекать. И не надо вести себя, словно из нас двоих ты самый нормальный. — Я вот прямо сейчас, блять, очень переживаю за тебя, тебе бы к доктору… — Твой отец убил мою маму. Мертвая тишина на другом конце провода. — История повторяется, прикольно, да? Ким Бон Джу. Лучший киллер Гомчон-Па. И теперь Ким Тэхён. Бешеный пес Гомчон-Па. Своего рода семейный бизнес, правда? — Откуда ты знаешь его имя? — Что? — Откуда ты знаешь имя моего отца? — наконец начал просыпаться тот самый психопат, в которого влюбился Чимин. В тэхёновом голосе начали прослушиваться те темные и опасные ноты невменяемости. — Спроси Мать. Упомяни его имя и послушай, что скажет она. Не моя работа заполнять твои пробелы. Все, что тебе нужно знать — твой отец убил моих родителей, сжег их дом дотла и бросил меня умирать в переулке. Он помог стать Гомчон-Па всем тем, чем она является сейчас. Ты не знал этого? Блядская акула под домом Матери, её тигры, вся эта мишура, всеееееее — это деньги Паков. Это все мои, блять, деньги. Чимин оперся спиной о стену, у него чуть не случился сердечный приступ. От паники он был готов рухнуть без сознания. Либо он случайно принял еще одну таблетку, отходя от первого прихода, либо Чонгук счел ненужным рассказать о симптомах отходняка. И все же Чимину удалось устоять на ногах. Правда, не известно, как долго это продлится. — Я найду его, и я убью его, и брошу его безжизненное тело к твоим ногам. Знаешь, зачем я предупреждаю заранее? Потому что, не смотря на все твои попытки, я смогу тебя опередить. Не могу дождаться момента, когда увижу твое лицо в осознании, что ты не смог спасти единственную родню. Не могу, блять, дождаться. И в день, когда внутри ты будешь так же мертв, как и я, Ким Тэхён, в этот день я позволю тебе убить меня. Уже по-настоящему. Клик.