Философский камень Драко Малфоя

      Если верить мерно тикающим часам на прикроватной тумбочке, время стремилось к двум ночи, когда Гермиона признала, что ей не удастся уснуть.       По-крайней мере, до того, как она прояснит сама с собой главный вопрос:       По-че-му?       Осторожно, стараясь сильно не шуршать, она выскользнула из-под лоскутного одеяла, прихватила с тумбочки палочку и на цыпочках добралась до двери. Скрип последней половицы заставил ее замереть на месте и оглянуться через плечо, проверяя: Джинни все так же крепко спит, уткнувшись лицом в подушку.       Мерлин, и как она дышит?       Впрочем, не это было главным сейчас — Гермионе пришлось приложить недюжинные усилия, чтобы мышкой проскользнуть в коридор сквозь узкую щель: открывать плохо смазанную и вечно скрипящую дверь на полную показалось ей не лучшей идеей.       Спускаясь по лестнице в кухню и подсвечивая себе путь Люмосом, Гермиона прислушивалась к каждому своему шагу: ощущение, что она топает, как слон, не оставляло ее даже тогда, когда пальцы ног едва касались ступенек. И только оказавшись на кухне; только шепотом произнеся: «Агуаменти», чтобы наполнить чайник; только вскипятив заклинанием воду и насыпав в эмалированную кружку растворимый — кощунство, конечно, но другого Уизли не держали, — кофе; только почти бесшумно опустившись на стул и подогнув одну ногу под себя, замерев в облегченном предвкушении тишины, Гермиона поняла — дело не в ней.       В Норе просто никогда не бывало по-настоящему тихо. И ночью это особенно ощущалось.       Взять хотя бы Глотика, свернувшегося клубочком на лежанке у окна, — даже его мурчание сейчас казалось Гермионе громче обычного, потому что не перебивалось гомоном членов семьи Уизли. Или эти чудные часы над камином — она буквально слышала потрескивание их магии, несмотря на то, что золотые стрелки оставались недвижимы: семь из них закономерно стояли в положении «дома» — Молли, Артур, Рон, Джинни, Джордж и Перси с Биллом, которые жили отдельно. Стрелка «Чарли» неизменно указывала на «смертельную опасность».       Гермиона улыбнулась этому, но быстро прикусила губу, когда скользнула взглядом чуть левее.       «Фред» замер у надписи «потерялся».       Резко отвернувшись от часов, она сделала большой глоток из кружки. Растворимый кофе ощущался на языке почти безвкусно, что полностью соответствовало ее настрою. Никакому.       Возможно, это было даже эгоистично с ее стороны — воспринимать потерю в семье Рона так остро. Иногда Гермионе казалось, что она начинает раздражать Уизли тем, что больше всех акцентирует внимание на пустом стуле за обеденным столом, на том, что юмора в Джордже сразу стало наполовину меньше, просто…       У нее ведь тоже кое-кто «потерялся».       Она почти свыклась с этой мыслью. Примирилась. И… И все было в чертовом порядке, пока чертов Малфой не…       «Лучше помалкивай о моих родителях, Грейнджер, пока я не завел речь о твоих, окей?»       Да пошел он!       Впрочем, тогда, окатив лицо холодной водой, остервенело размазывая по щекам косметику и соль, Гермиона отдавала себе отчет в том, что причина ее злости — не Малфой. А она сама. Хотя… Пожалуй, это все же был дискуссионный вопрос — если и она злилась на себя, то только из-за него.       Из-за «не думаю, что «Пророк» готов зайти настолько далеко». Из-за того, что она, блин, расстроилась, услышав это. Нет, серьезно, она ждала другой ответ? Какой, Мерлин, КАКОЙ?       Гермиона едва не подавилась кофе, настолько большой глоток она сделала.       Нет, но это его пренебрежительное: «Тем, кто водит тесное знакомство с семьей Уизли…» — да пошел ты, Малфой! Пошел ты!       Куда подальше, желательно, потому что ей — еще один яростный глоток кофе — было стыдно за свой ответ. Стыдно! За то, что она задела Малфоя. Стыдно.       Лучше звоните в Мунго.       И эти ее последние слова… Гермиона уронила лицо в ладони и приглушенно застонала, позабыв, что хотела соблюдать тишину. По щекам пошел жар, который будто служил маркером для ее стыда.       «Иногда достаточно просто вздоха, чтобы знать, что ты не один».       Годрик, ЗАЧЕМ? Она никогда не обсуждала это ни с кем. Даже сама с собой.       Гермиона глубоко вздохнула и, отняв лицо от ладоней, одним глотком осушила кружку. Пришло время для «разговора по душам», который она уже в течение трех месяцев упорно откладывала.       Тогда в Малфой Мэноре кое-что произошло. Ну, ей до сих пор так казалось.       Это кое-что было таким же неуловимым, как ветерок в стоградусную жару, но, как и он, могло спасти. Только не от зноя — от смерти.       Ей в каждый сантиметр кожи врезался тот момент, когда Беллатриса наиболее яростно зашипела «Круцио» — тот краткий, почти невесомый миг, когда до Гермионы дошло, что следующий вдох станет для нее последним.       Но она упрямо задержала дыхание.       Саднящим звоном в затылке до сих пор отдавался удар о холодный камень, а после — липкое горячее ощущение и металлический запах, забившийся в ноздри. Ее взгляд тогда бездумно — безумно — метался по комнате, врезаясь в каждую пылинку, каждую трещинку в полу, в каждую морщинку на почти равнодушных, масочных лицах Малфоев. Туда-сюда, туда-сюда, как сломанная кукушка в часах, которая и кричать-то больше не может — только хрипит.       И вдруг — его голос:       — Ну и когда это прекратится? — с надеждой, что скоро наступит конец, и со страхом того же.       То, как Малфой стушевался и выпалил:       — Пол заляпает… мне не нравится…       Дальше Гермиону объяло гулкое всепоглощающее эхо боли, и она закричала, завопила, заскребла ножом по собственным связкам. Сорвала к черту голос, мешком свалилась на пол и, кажется, все-таки потеряла сознание. Пришла в себя от жжения в левом предплечье и, несмотря на радостные повизгивания Беллатрисы над ухом, разобрала свист через сжатые зубы.       Не свой.       Поняла — ему тоже страшно. За нее страшно.       Это ощущение не-одиночества в огромном холодном зале, где люди делились на два типа: на тех, кто грезил о ее мучительной смерти, и тех, кому просто было плевать… Раз за разом прокручивая в голове случившееся в Малфой Мэноре, Гермиона пришла к выводу, что ее спасло именно оно. Это самое ощущение не-одиночества.       И да, она больше не могла смотреть на Малфоя теми же глазами, что и раньше. Не могла даже думать о нем, как раньше.       Это ее пугало. Это было истоком ее проблем. Это рождало вопросы.       Гермиона перерыла бы все библиотеки мира, скрупулезно выискивая ответы, но никто, блин, не писал о том, как определить природу ощущений, которые ты не испытывал раньше. Которые ты не должен испытывать.       Потому что они… Они все меняли, так ведь?       Обычно храбрая, она до обкусанных ногтей — просто ужасная привычка — боялась перемен. Новое далеко не всегда лучше того, что уже есть. Это-то она усвоила еще с первых курсов Хогвартса, когда полеты на метле, обещавшие невероятный взгляд на окружающий мир, обернулись стертыми коленками и едкими насмешками слизеринцев над маггловской неумехой.       Больше она не пробовала.       Гермиона рвалась все успеть первой, неистовствовала: выполняла задания на неделю вперед, залпом глотала все учебники за семестр, а лучше — за год. Чтобы знать. Чтобы никогда не ошибаться, никогда не давать повода посмеяться над собой. Никому.       Но появился Малфой.       Ему не нужны были причины, чтобы сделать ее объектом грубой ребячески злой издевки. Они были разные, и ему этого хватало. Разное происхождение, разные ценности, воспитание — и вот она уже лохматый изгой с выпирающими зубами и кучей других придуманных им недостатков. Ничего из того, что зависело бы от нее. И как же Гермиона злилась на него…       Раньше.       А теперь она совершенно идиотски бесилась из-за его «не думай, что мне нравилось читать про наш «бурный» роман, Грейнджер». И еще потому, что Малфой все время отводил глаза, будто ему противно было смотреть на нее.       Просто… Просто несправедливо! Неужели ее помощь на суде — она ведь действительно помогла, и плевать, что поддалась эмоциям, — не стоила хотя бы прямого взгляда?       Стоп. Серьезно, это настолько ее задело?       Гермиона едва сдержалась, чтобы не удариться лбом об стол.       — Эй, ты чего не спишь?       Она вздрогнула от неожиданности. Резко вскинула голову и уже было рванула за палочкой, оставшейся у плиты, но расслабилась, увидев на пороге кухни заспанного Гарри.       — Жду, пока ты доведешь меня до инфаркта, Гарри Джеймс Поттер, неужели не видно? — нарочито возмущенно прошептала Гермиона.       — Прости, не хотел тебя напугать. — Друг зашел в комнату и направился к холодильнику. Изучил содержимое. Выглянул из-за открытой дверцы, уже что-то жуя. — Бесфоннифа?       — Не говори с набитым ртом, — машинально отреагировала она. — А что до меня… Мне хотелось подумать в тишине.       — Я помешал? — на контрасте с вопросом, Гарри со скрипом отодвинул стул, садясь напротив и держа в руке…       — Серьезно? Палка колбасы? Ты мог хотя бы ее порезать.       — Так фкуфнее, — он откусил еще кусок, лишь отмахнувшись от ее укоризненного взгляда. — Так я помефал?       — Нет, что ты, — смешок у нее вышел довольно нервным. — Я… Да, можно сказать, я закончила.       Гарри кивнул и наконец отложил колбасу в сторону. Гермиона сделала в голове пометку — обязательно обрезать надкушенный край перед тем, как отправиться в постель.       — А ты чего не спишь?       — А что там с Малфоем? — одновременно.       Желудок будто ошпарило кипятком.       — Ты первый отвечай, — она выдавила из себя улыбку.       — Элементарно, Ватсон, — друг пожал плечами. — Мой сосед по комнате спит достаточно громко, тебе ли не знать.       — О-о, да, — протянула Гермиона, вспомнив, какие рулады они с Гарри выслушивали, пока жили втроем в палатке. — Что ж, могу только посочувствовать, потому что сестра твоего соседа спит тихо как мышка.       Гарри пробурчал себе под нос что-то, подозрительно напоминающее «я бы и сам не отказался это проверить».       — Не думаю, что Молли тогда оставит тебя в жи…       — Так как там Малфой? — быстро перебил ее Гарри.       — На Западном фронте без перемен, — иронично вздохнула Гермиона. — Все так же плюется ядом.       — Мне кажется, ты слишком категорична.       Она не удержалась: перегнулась через стол и быстрым движением пощупала Гарри лоб. Встретила его недоуменный взгляд.       — Что? Вдруг у тебя температура.       — Очень смешно, — друг закатил глаза. — На самом деле, я серьезно. Знаю, ты не слышала показания Полумны, но Малфой…       — Я слышала, — вдруг рявкнула Гермиона.       Брови Гарри поползли вверх от удивления. Скорее всего, от удивления ее бурной реакцией.       Вдох. Выдох. Он не заслуживал этого.       — Малфою, видимо, тоже не давало покоя то, что я не в курсе его геройств, — процедила Гермиона. — Так что Полумна с удовольствием продублировала мне свои показания.       — Забавное… интервью. Разве она не должна была задавать вопросы?       — Ох, Гарри, — тяжелый вздох. — Когда дело касается Малфоя…       — Ну так правда, неужели тебе не кажется, что он изменился? — не унимался друг.       Гермиона лишь промычала в ответ что-то неопределенное и зевнула, демонстрируя, как она, мол, жутко устала для таких разговоров. Пожелав ей спокойной ночи, Гарри ретировался наверх, а она задержалась еще на пару минут: помыла кружку, срезала у колбасы надкушенный край и убрала ту обратно в холодильник.       И лишь потом, упершись лбом в кухонный шкафчик и прикрыв глаза, Гермиона призналась себе:       Не суть важно, изменился ли Малфой: ее отношение к нему все равно изменилось.

***

      В том, что мать подарила Блейзу на совершеннолетие квартиру в Косом Переулке, были свои плюсы. Как минимум до нее было недалеко идти от Дырявого Котла.       Ну или две — или три? — порции огневиски просто скрадывали расстояние.       Остановившись перед трехэтажным домом, облицованным баварской кладкой, Драко, еще с прошлого года помня, что Блейз живет на самом верху, трижды постучал палочкой по золотой табличке у двери.       Как и ожидалось, с первого раза не сработало.       Сука. Он завтра же заглянет к Олливандеру за новой. Завтра же.       Мамина была просто ни к черту — она совершенно его не слушалась. Как говорится, какая хозяйка, такая и палочка. Или наоборот?       Плевать, если честно.       С третьего раза, наконец, получилось: по табличке пробежала золотистая рябь, и за дверным стеклом моментально возник домовой эльф. Низко поклонился, открывая перед ним дверь.       — Мастер Блейз ждет вас.       Кивнув домовику, Драко начал подниматься вверх по лестнице, держась за кованый поручень и только изредка поглядывая под ноги: темные прожилки на белом мраморе ступенек усиливали его легкое головокружение.       Добравшись до двери в квартиру Блейза, он обнаружил, что та приоткрыта. Спасибо огневиски, на холод внутри он сейчас не жаловался, но… Определенно, это было приятно.       Приходить без приглашения и знать, что тебя все равно ждут.       Зайдя внутрь, Драко огляделся, потому что обстановка в квартире изменилась. Ну, не то чтобы в самом интерьере появилось что-то кардинально новое — Забини оставался верен своей любви к минимализму и черно-белой гамме. Суть заключалась в атмосфере. Здесь стало… уютно?       Он пялился на стену, отделявшую коридор от гостиной, с минуту точно, прежде чем понял, что режет ему глаз.       Полки. Все полки из темного дерева, натыканные тут в таком количестве, что делали побеленную стену похожей на зебру, были заполнены разными штуковинами: антикварными статуэтками, какими-то куклами, видно, ручной работы, маленькими вазочками — чего, блин, только не было…       От обилия аж рябило в глазах.       Но главное — все, что стояло на полках, сочеталось друг с другом и по цвету, и по размеру.       — Ты там уснул? — крик Блейза вывел его из ступора. — Даже не надейся, что я встану тебя встречать: я слишком удобно сижу!       А кто тогда открыл мне дверь, засранец?       — Скажи-ка мне, Забини, — протянул Драко, войдя наконец в гостиную. — Кто она, а?       Друг, развалившийся в кресле у камина, обернулся и вопросительно поднял бровь.       — М-м? Ты о чем?       — Ну, в тебе либо внезапно проснулось чувство прекрасного, либо ты живешь с девчонкой, — заключил Драко, усевшись в соседнее кресло и вытянув ноги на пуфик. — И знаешь, я готов поставить весь свой счет в Гринготтсе на второе.       Блейз ухмыльнулся.       — Я передам твоей матери, что ты назвал ее девчонкой. Думаю, ей понравится.       — Серьезно, Забини? — он хохотнул больше от удивления. — Сколько, говоришь, тебе лет?       — Чужие дети взрослеют быстрее, Драко. Подумай об этом.       — Да пошел ты, — фыркнул он.       — Согласен только на совместное путешествие. Кстати, будешь? — Блейз достал снизу у журнального столика пару бутылок сливочного пива. — Еще холодное.       Мысль о чем-то с настолько низким содержанием алкоголя давила на виски.       — Спасибо, но я не играю на понижение. Только что пил огденский, — пояснил он, заметив вопросительный взгляд Блейза.       — Отмечал свои новые «отношения»?       Судя по градусу издевки в голосе, Забини читал все выпуски.       — Ага, «расставался», — буркнул Драко.       Блейз присвистнул.       — Да ладно! Ты и… Нет, серьезно? Ты виделся с Грейнджер?       — Говоришь так, будто с соплохвостом, — резче, чем собирался, ответил он.       — Ну-у, — протянул Забини, часто щелкая пальцами, якобы подбирая слова. — Примерно так и сказал бы Малфой, которого я знаю, нет?       Услышав это, он даже на какой-то момент позавидовал Блейзу. У того хотя бы был «Малфой, которого он знает».       — Возможно, она не так уж плоха, — вырвалось у Драко. Алкоголь. Проблема в алкоголе. — Ну, когда не ведет себя как…       — Грейнджер? — подсказал Забини.       — Как сука, я хотел сказать. Но ты был близок.       — Ну так как все прошло? В порядке?       — О-о-о, — протянул Драко, ощущая, как злость, раздражение, чувство вины и, черт возьми, мысли о ее губах поджигают его настроение, словно неосторожно брошенное «Инсендио». — Если честно, то это пиздец. Во-первых, мне пришлось дать интервью «Придире». Да, Блейз, той самой «Придире», которая пишет про всяких мозгохренов. Во-вторых, Лавгуд, которая брала это интервью, за малым не поинтересовалась, на сколько, блять, градусов у меня встал на четвертом курсе, когда Грейнджер явилась на бал в этой своей… Салазар, я что, должен помнить цвет ее мантии?!       Голубой.       — Воу-воу, — шутливо замахал руками Блейз. — Выдохни, ты никому ничего не должен. Разве что мне, как твоему без пяти минут новому па…       — Заткнись, — рявкнул он.       Забини приподнял брови. И совсем не в удивленном жесте.       — Мы обсуждали это, нет?       — Что именно?       — Что ты стараешься не охеревать, Драко.       Глотку обожгло диким желанием наорать на Забини за то, что он позволял себе разговаривать с ним так. С вызовом. С недовольством. Будто мог просто взять и выставить его, если вдруг что.       Это выбешивало.       — Ладно, проехали, — буркнул Драко, сцепив руки в замок и больно сжав пальцы, чтобы хоть немного унять злость. Алкоголь. Проблема в алкоголе. — Кстати, ты так и не рассказал, кто она. Ну, твоя девушка.       — А тебе оно правда надо? — напряженно фыркнул Блейз, упершись взглядом в каминную решетку.       — Серьезно? У нас долбанный вечер драмы?       — Нет, просто у тебя, похоже, слишком много впечатлений, чтобы слушать о моих.       — Значит, не так уж много, раз спрашиваю, окей?       Блейз громко цокнул. Помолчал еще какое-то время, а потом хлебнул сливочного пива и бросил:       — Я встречаюсь с Пэнси.       Драко напрягся.       — И… давно?       — С зимних каникул. Ее родители свалили в Америку еще летом, как только стало известно, что Министерство захвачено, ну а делить рождественский пудинг с Кэрроу, сам понимаешь, мало кому хотелось. Поэтому я предложил Пэнси поехать сюда, ко мне, и… Она согласилась, — тут Блейз совершенно, мать его, не похоже на себя улыбнулся.       Он говорил, что в Дырявом Котле был пиздец?       Так ни черта подобного. Потому что вот это — самый настоящий пиздец.       Уже второй раз за сегодняшний день Драко поймал себя на мысли, что психика играет с ним злую шутку, совмещая в одном моменте диаметрально противоположные эмоции. Радость за Блейза. Удивление оттого, как друг говорит о Паркинсон: с нетипичной для него улыбкой, без лишних подробностей, с… уважением, что ли?       Зря. Потому что сильнее всего Драко испытывал стыд, который разбухал внутри, будто опухоль. Вытесняя из легких воздух. Питаясь такими лишними теперь воспоминаниями о блядски-пронзительных стонах Паркинсон в женском туалете на первом этаже, когда они с ней…       После. Рождественских. Каникул.       — Ого, — выдавил он. — Вы так… долго вместе. Почему не рассказывал?       Признаться? Или нет?       — Будешь смеяться, но я боялся спугнуть удачу. И кстати, ты вот говоришь — долго, а у меня внутри каждый раз такое чувство… Пиздецки странное. Как будто я ее всю жизнь знаю и одновременно только вчера познакомился.       — Но вы же и так, считай, всю жизнь… знакомы, — слова давались Драко все тяжелее: правда ядовитой змеей норовила проскользнуть в паузах между ними.       Стоит? Или нет?       — Да это без разницы, если честно. Она просто… ну, моя, понимаешь? Она смеется над моими шутками, потому что ей реально смешно. Она без слов знает, когда мне херово. Представь себе, Малфой, такое тоже бывает, — вдруг фыркнул Блейз, видимо, расценив его взгляд, как удивление. — Так вот, в эти моменты она почему-то всегда знает, чем помочь. Что сказать. Понятия не имею, как оно работает.       С каждой секундой, с каждой крупицей радости в голосе Забини, Драко чувствовал, будто сгорает заживо. Весь, начиная от кончика языка, который давил на стиснутые зубы, требуя открыть рот и сплюнуть. Сплюнуть привкус металла и тяжесть вины хоть куда-нибудь.       Освободиться от этого.       Да? Или нет?       — Кажется, я ее… — Им обоим было известно последнее слово, не так ли?       Только не это. Чертово. Слово.       Его отзвук заставил Драко решиться.       — Я переспал с Паркинсон, Блейз. После Рождественских каникул.       Сразу стало легче дышать.       В почти полной тишине.       Драко прислушивался к единственному звуку — треску огня в камине, не отрывая взгляда от собственных туфель. На него начинало давить затянувшееся молчание.       — Дерьмовая шутка, Малфой, — наконец произнес Забини. — Прям совсем дерьмовая. Если бы я не знал заранее, что ты кретин, я бы тебя…       — Это не шутка.       — Блять, что? — выдохнул Блейз.       — Говорю, это не шутка.       Драко ждал крика. Ждал мата. Ждал, что кулак Забини вот-вот врежется ему в челюсть.       Он ждал чего угодно. Но не…       — Почему, Малфой? — так обиженно.       Будто Драко специально все подстроил.       — Слушай, я тогда понятия не имел, что вы вместе, ясно? — он дернул головой вправо, сталкиваясь глазами с Блейзом. Злость в чертовом квадрате. — Не я зашил тебе рот и запретил рассказывать. И ты серьезно думаешь, что если бы я знал…       — В том и дело, что ты, блять, знал. Или знал бы, — выплюнул Забини, — если бы хоть раз прочистил уши от своего охуительно раздутого эго и услышал, как я на протяжении стольких лет говорю, что Пэ… Паркинсон мне нравится.       Пожалуй, самым отвратным было то, что Драко действительно не мог найти в голове ни единой зацепки. Ни единого намека. Ни-че-го.       И вместе с этим на подкорке знал, что Блейз говорит правду.       Тот вдруг поднялся с кресла, и Драко невольно напрягся: все еще ждал удара в челюсть. Но Забини лишь выплеснул остатки пива из бутылки в камин, слегка притушив огонь. И бросил, не глядя:       — Слушай, вали-ка ты нахер отсюда.