***
Открыв глаза, Драко вздрогнул. Они оказались у подножия небольшой скульптуры красно-серебристого дракона, кровожадно выпустившего когти в прыжке. Но животное вовсе не выглядело пугающе, в отличие от огромных, больше, чем может даже охватить глаз, стеклянных вышек позади постамента. — Что за хрень? — он напрягся, с силой закусив изнутри губы. Грейнджер звонко рассмеялась в ответ, и это совершенно его не успокоило. Скорее заставило почувствовать себя сраным идиотом, чего Драко просто терпеть не мог. — Ты что, никогда не был в Лондоне? — спросила она с издевкой. — Этот район называется Сити, здесь полно небоскребов. — Я был в Лондоне. Только в магическом. Не думаю, что я хоть что-то упустил. — Но ведь это одна-единственная улица! — на ее лбу проступили мелкие удивленные морщинки. — Грейнджер, если ты считаешь, что весь магический Лондон ограничивается Косым переулком, то ты точно упустила все, — хмыкнул он. — Что лишний раз подчеркивает разницу между чистокровными волшебниками и такими, как ты. Драко заткнулся, но слишком поздно. Тревожно впился глазами в лицо напротив, предчувствуя нахмуренные брови и поджатые губы. Но… девчонка только улыбнулась и покачала головой, будто говоря: я, мол, знаю, что ты пытаешься сделать. Гадкие слова были его обычной, зубодробительно бесящей реакцией там, где он не знал, как правильно. Эдакий беспроигрышный план: унизить другого, не дать понять, что он сам растерян. Но, похоже, этого оказалось мало, чтобы сбить Грейнджер с толку. — Да, разница действительно есть, — с гордостью произнесла она. — Я могу оценить оба мира по достоинству, а ты живешь с шорами на глазах. Пришло время снять их, и лучше бы тебе прекратить вести себя как задница. Знаешь же, — кожу обжег многозначительный взгляд, — у меня о-очень хороший удар. — Уж я-то точно в курсе… — недовольно пробормотал Драко. Слава Салазару, они двигались в противоположную от стеклянных гигантов сторону. В противном случае, ему трудно было бы сохранить невозмутимость. Хотя она все равно грозилась треснуть по швам и выпустить наружу мальчишку лет одиннадцати, готового восторгаться всем чудным штуковинам вокруг. Было очень ярко. Нет, даже не так. Скорее всю жизнь до этого он смотрел на мир через призму сепии, потому что всего вокруг впервые было достаточно. Хватало, чтобы воспринимать целостную картину, не отвлекаясь на разрозненные куски. Будто с него действительно сдернули шоры. Повсюду были рисунки: на стенах домов и на асфальте, на фонарных столбах и лавочках, даже на мусорных жбанах. Как громадные, так и крошечные, все очень разные. Но каждый был особенным, будто умел говорить, рассказывать свою собственную историю. — Грейнджер, что это? — как он ни силился это скрыть, голос звучал завороженно. — Магия? — Всего лишь граффити, — как бы между прочим бросила она. — Это район для художников, так что их работы повсюду. Хочешь пройтись? Драко лишь кивнул в ответ. — Здесь все так… — он прочистил горло, пытаясь этим скинуть с себя наваждение, — захватывающе. Ты часто сюда приходишь? — Не то чтобы очень. Знаешь ли, последние годы не располагали к увеселительным прогулкам. Усмешка Грейнджер резанула где-то в районе груди. Драко с каждым днем все больше превращался в дерганного параноика, потому что любое слово казалось ему намеком. Он сам чувствовал себя причастным. Наверное, всегда будет чувствовать. — Ты любишь острое? — он поймал на себе выжидающий взгляд. Он лишь неопределенно пожал плечами. — Тогда попробуешь и узнаешь, — Грейнджер бодро схватила его под руку, утягивая в шумную толпу. — Ну же, Малфой, не стой столбом! И он гребаным послушным псом следовал за Грейнджер, которая подозрительно грациозно лавировала в толпе магглов. Видимо, такие сборища были ей не в новинку. Драко же приходилось изо всех сил сдерживать желание застыть и начать буквально облизывать глазами всех вокруг — такие интересные экземпляры порой попадались навстречу. Один мужик, громадина размером с олуха Хагрида, заставил его натурально вздрогнуть: тот был лысый, словно Волдеморт, но ни на черепе, ни на теле не было видно ни единого чистого участка кожи — каждый сантиметр был испещрен странными рисунками, то черно-белыми, то цветными, расплывчатыми, перебивающими друг друга. На лице из нетронутого у него были только глаза. Это выглядело… пугающе. — Грейнджер, постой, — Драко вырвал локоть из ее хватки, обращая на себя внимание, — посмотри вон на ту образину, — он ткнул в объект собственных опасений. — Это точно маггл? Он похож на самого стремного Пожирателя, которого я когда-либо видел. Она, глазами проследив за его движениями, заметила того странного мужика и фыркнула. — Как ты можешь чувствовать себя в безопасности в мире, где существуют василиски и драконы, но бояться человека в татуировках? — девчонка иронично изогнула бровь, копируя его фирменный жест. — Он в тату-что? Как ты сказала? — Татуировках, — голос Грейнджер окрасился раздражающими нотками всезнайства. — Это такие рисунки на коже или, скорее, под кожей. Туда вводят иглу с краской, чтобы получить изображение, которое будет держаться всю жизнь. — Рисунок под кожей, который останется с тобой навсегда. Ясно. В скором времени ему определенно понадобятся сильнодействующие препараты, которые как-то помогают выносить человека, отраженного в зеркале. Потому что во всех языках мира не хватило бы слов, чтобы описать, насколько Драко сам от себя устал. От чувства вины, что лихо отплясывает танец дождя на костях его самолюбия. — Ну уж нет, Малфой! — Грейнджер сделала такие огромные глаза, будто он только что заявил о желании заавадить всех магглов в радиусе километра. — Люди могут выбрать эскиз для татуировки! Знаешь ли, никто в здравом уме не набьет себе ту уродскую штуку, что находится у тебя на предплечье. Она прыснула в кулачок, моментально рассеивая напряжение, повисшее в воздухе. Девчонка не первый раз выбивала из него дух нестандартными реакциями, однако оставаться равнодушным было попросту невозможно. Кто-кто, а она обязана была в числе первых со скрипом вкручивать гвозди в крышку его гроба. Намертво. Но Грейнджер, похоже, смачно плевала на эти условности, так же, как в свое время — на школьные правила. И все еще оставалась в выигрыше при подсчете очков. Драко в ответ лишь слегка приподнял уголки губ, сдерживая злость, которая начала пожирать его желудок от осознания: Грейнджер опять пытается поддержать его. Искренне. От всего огромного гриффиндорского сердца, и это невероятно, до скрежета стиснутых зубов бесит. Это чертов неравноценный обмен. С его стороны — столько лет дерьма и один-единственный ужин, который он за малым не испортил. С ее же — широко распахнутые глаза, светящиеся желанием чем-то помочь ему, и слова — те самые, которые перекручивают его мир жгутом, выжимая черную краску, и льют сверху белую. Целыми ведрами. На какое-то время между ними повисла тишина: тягучая и странно некомфортная. Такая, что понимаешь: молчат именно о тебе. Пытаются прочитать, как слепцы, водя пальцем по мозговым выпуклостям. Изучить. Драко знал, что Грейнджер беззвучно вскрывает его черепную коробку чем-то покруче Алохоморы. И не возражал. Не мог, потому что иначе… Они и так слишком часто орут друг на друга. — Что ж, кхм, — она неловко прочистила горло после долгого молчания, — мы пришли. Это здесь. Драко огляделся: место, где они остановились, с трудом поддавалось описанию. Нечто похожее можно было наблюдать в Большом зале в разгар обеда, за тем лишь исключением, что гомонящие, взбудораженные студенты хоть как-то могли усидеть за своими столами. Здесь же люди находились повсюду: толпились за круглыми столиками, сидели на полу, торчали прямо у прилавков. Хотя он мог понять такое поведение: запахи еды просто завораживали. Кругом были навалены сладости, фрукты, стояли какие-то котелки, из которых вился густой ароматный пар. Внутреннее состояние было близко к тому ощущению детского восторга, когда в купе Хогвартс-Экспресса заглядывала добродушная ведьма с тележкой вкусностей, а он говорил: «Я возьму все»… Гермиона жутко опасалась, что Малфой побрезгует рынком, и запереживала еще больше, когда он застыл у входа каменным изваянием, мечась зрачками вокруг в буйном ритме, то и дело жмурясь от избытка шока. Но тут он, похоже, чему-то обрадовался: левый уголок губ дернулся вверх. Показавшаяся тут же ямочка так и звала пробежаться по ней пальцем. Гермиона сжала руки в кулаки. Дыши. Усилием сбросив с себя наваждение, она поманила Малфоя к свободным местам в углу огромного холла. Кресел нигде не наблюдалось, но в них и не было особой нужды: многие усаживались прямо на мягкий зеленый ковер, который укрывал большую часть пола. Однако, по мнению Гермионы, для чопорного Малфоя такое стало бы более, чем серьезным потрясением. Поэтому она благоразумно выбрала столик на длинных ножках, за которым было бы удобно стоять. И, взяв со своего все еще завороженного незнакомой обстановкой спутника клятвенное обещание не сдвигаться с места, отправилась на поиски обеда. Ей пришлось достаточно долго простоять в очереди за карри, но оно точно того стоило. Оба дымящихся блюда обжигали ноздри невероятным запахом, и Гермиона с трудом сдерживала текущие слюнки. Она была крайне фанатична во всем, что касалось индийской кухни. Это был своего рода наркотик, добавлявший в и без того переперченную жизнь остроту. Побросав на поднос разных фруктов и сладостей — она видела, как Малфой на них заглядывался, — Гермиона поспешила обратно к столику. Она постукивала по пластиковой крышке пальцами, с каждым шагом углубляясь в тревожные размышления. Малфой мог воспользоваться палочкой. Мог нагрубить кому-то. Мог потеряться, в конце концов. Мог… Как оказалось, она была недостаточно точна в своих опасениях. Малфой… Он флиртовал. С густо накрашенной блондинкой, которая наматывала круги вокруг него, будто акула вокруг добычи, разве что зубы не скалила. Хотя нет, очень даже скалила, потому как по-другому описать ее слащавую, наверняка сводящую скулы улыбочку Гермиона не могла. Малфой был похож на сытого, даже обожравшегося котяру — настолько довольно он скалился на все попытки магглы завоевать его внимание. Он успел снять мантию и теперь демонстрировал ей обтянутый рубашкой торс, временами постреливая глазами в ее сторону. В какой-то момент Гермионе показалось: девушка вот-вот запоет сиреной и сразу же, пока Малфой не опомнился, подобно Харибде распахнет воронку челюсти и проглотит его целиком. Смачно облизнется и отправится за новой податливой жертвой. И это злило. Просто невероятно. Когда блондинка, потеряв всяческий стыд, положила на столик перед ним салфетку, очевидно с номером телефона, Гермиона не выдержала: наставила на девушку правую руку, концентрируясь на ожидаемом эффекте. — Конфундо… Почти неслышный шепот заставил горе-обольстительницу, рассеяно моргая, тут же исчезнуть из поля зрения. Она заслужила, Гермиона, за-слу-жи-ла. Угрожающе медленно подойдя к столу, Гермиона с силой опустила поднос на поверхность. Прямо на дурацкую салфетку. Губы сжались в тонкую полоску, а насмешливо-невозмутимый вид Малфоя только подогревал неизвестно откуда взявшееся бешенство. Было ощущение, что в ее теле завелся флоббер-червь, норовящий искусать все органы. — Гляжу, твои стандарты очень изменились, — прошипела Гермиона, сверля его взглядом. Малфой лишь вопросительно поднял бровь. — После чистокровных волшебниц резко потянуло на магглянок? Это был настолько, черт возьми, нелепый вопрос, что ей тут же захотелось зашить себе рот. — А ты, погляжу, не изменяешь своим привычкам, Грейнджер, — едко протянул он. — Конфундус… как банально. Ох. — Не понимаю, о чем ты, — она надеялась, что говорит невозмутимо, но внутри все горело от страха, что он знает. — Я просто… просто испугалась, что ты скажешь чего-нибудь лишнего о магии, ты же здесь впервые. — Поэтому сама решила заклясть ее, верно? — коротко рассмеялся Малфой. — О-очень логично, Грейнджер. Даже та история с МакЛаггеном звучала правдоподобней. — Какая еще история с МакЛаггеном? — Гермиона прищурила глаза. Она очень старалась выглядеть спокойно, но обугленные внутренности теперь превратилась в ледяной каток. Нет. Нет-нет-нет. — В Хогвартсе даже у стен есть уши, — Малфой склонил голову набок, изучая ее реакцию. Гермиона выпустила воздух и неловко дернула плечом. — Это не… — Да ладно, Грейнджер, я ведь не осуждаю, — он картинно махнул рукой. — Тем более, сейчас у тебя была даже более весомая причина, чем полнейшая бездарность Уизли. — О чем это ты? — Гермиона тут же напряглась, и дело было вовсе не в шпильке в сторону Рона. — Ревность так сбивает с толку, — кривоватая ухмылка. Будто удар в солнечное сплетение. Все в Гермионе заклокотало от возмущения. Да кем он себя возомнил?! На самом деле она едва ли могла признаться даже самой себе, почему поступила именно так. Она просто не знала. Только Малфой так мастерски создавал ситуации, в которых вся ее рациональная часть отмирала. Но причина явно была еще дальше от ревности, чем Хагрид — от карьеры балерины. Гермиона всегда очень точно определяла это чувство, как нежелание делиться чем-то своим. Собственностью. Малфой же, к счастью, не принадлежал ей ни на йоту. Внезапно осознание глупости собственного поступка накрыло ее с головой, будто колючее шерстяное одеяло в сорокоградусную жару. Но признание ошибок не давалось ей где-то на генетическом уровне. — Не слишком-то обольщайся, Малфой, — буркнула Гермиона. — Ты слышал причину: я всего лишь боялась, что ты обнаружишь себя перед магглами. Может, уже поедим? — Как скажешь, Грейнджер. Малфой все же недоверчиво хмыкнул, покачав головой, и притянул к себе тарелку с карри. Он отрезал аккуратный кусочек и отправил вилку в рот. Тщательно пережевал и сглотнул с невозмутимым видом, будто бы спрашивая ее: что, мол, ты здесь видишь острого? Секунда. И на его бледных скулах проступили красные пятна. В глазах заблестели слезы, и он часто-часто заморгал, зашелся таким кашлем, что, казалось, пытается выплюнуть собственный желудок. — В-воды… — с трудом просипел он. — Что-то не так? — Гермиона округлила глаза в притворном удивлении, с удовольствием опустошая свою тарелку. — Заткнись, Грейнджер, кх-кхэ… кх… — отрывистые слова потонули в хрипах. — Просто. Дай. Воды. — Это не поможет, — она внезапно почувствовала себя виноватой за то, что именно этого и добивалась. — Только больше будет жечь. Я взяла молоко на всякий случай. Прости, не ожидала, что ты так отреагируешь. Ну, или ожидала. — Вот, держи, — Гермиона протянула ему маленькую бутылочку с подноса. — Должно полегчать. Малфой жадно, большими глотками осушил всю емкость. Перевел на нее все еще мутный взгляд и спросил уже ровнее: — Что это было за адское варево? — Ммм, — она уже перешла к десерту и ковыряла мусс, сладко причмокивая. — Это карри — курица с индийскими специями и рисом. Правда, тут она действительно ядреная. Но я такое обожаю. — Как малину? — он хитро прищурился. Прозрачный испытующий взгляд напомнил тот, прошлый раз. Словно она камнем свалилась Малфою в ладони, как крохотная синичка, которая и крыльями-то не трепещет, не сопротивляется. Не только не может — не хочет. Царапает лапками его кожу и просит ещё. Гермионе внезапно захотелось утвердить собственные правила игры. — Нет. Она, опершись локтями о стол, приблизилась к нему. Смело взглянула в глаза, упиваясь отраженным в них замешательством. Мысленно подметила, что сегодня он, наконец, это не прячет. Скользнула язычком по нижней губе, чуть прошлась по ней зубами. Увидела, как черные зрачки начинают скрадывать радужки. — Без малины я просто жить не могу. Малфой шумно сглотнул. Он вдруг растерял былую насмешливость. Его лицо приобрело возбуждающе серьезное выражение: будто у льва перед прыжком. Секунда. И его ладонь вдруг тянется к ней. Легко касается щеки, очерчивает контур. Гермиона не отстраняется, но вздрагивает. Она чувствует, как по шее бегут мурашки, заставляют желудок сжаться. Она невольно облизывает нижнюю губу и задерживает дыхание, боится, что следующий выдох обратит в реальность ту сумасшедшую мысль, что бьется о черепные кости. Взгляд. Грудную клетку сдавливает, когда Гермиона встречает его. Малфой смотрит так, будто греческим божком стоит у истоков тех волн-убийц, что обитают в его глазах, будто отдает приказ: захлестнуть ее с головой, потопить и пустить рыбам на корм. Большим пальцем он скользит по уголку ее рта, и Гермиона хочет линчевать себя за то, что приоткрывает губы. Но вдруг — пустота. Малфой убрал руку и подмигнул ей. — Просто ты испачкалась десертом, — ухмылка. Будто ему это ничего не стоило. Будто он не ощутил той же дрожи в теле. Гермиона будто услышала: «Ты так быстро сдалась, Грейнджер». — Тебе все еще нужен эльф? — неожиданно спросил он. — Ч-что? Если бы у Гермионы сейчас попытались узнать ее собственное имя, ответом послужило бы протяжное коровье мычание. Все ее шестеренки крутились в разочарованном черепашьем темпе. Затуманенный взгляд сфокусировался на Драко, который уже вернулся в прежнее положение, искрясь самодовольством. — Эльф? — Ты же хотела встретиться, чтобы опросить моего домовика, разве нет? — он нарочито удивленно подтянул брови на лоб. — Или эльф Поттера тебе больше по вкусу? Выражение его лица напомнило ей заправского рыбака, одним движением выудившего громадного сома. Без особых усилий. Гермиона часто-часто хватала ртом воздух, подобно той самой полуживой чешуйчатой добыче. Она со-вер-шен-но выбросила из головы причину увидеть Малфоя, сочиненную на пару с Джинни. И уж точно не предполагала, что он знает о Кикимере. — Ну-у я… — думай, думай, думай! — В Министерстве сказали, что мои записи пока не понадобятся, не отменять же было встречу? — она очень, очень надеялась, что не тараторит, что предполагаемо очаровательная улыбка не выглядит со стороны паршивым детским рисунком. — Действительно, зачем? Ты же так по мне скучала. Гаденыш откровенно насмехался. — А как же ты, Малфой? Скучал? Гермиона скрестила руки на груди и выжидающе глянула в его сторону. Она была убеждена, что лучшая защита — это нападение. Но… — Не больше, чем ты, Грейнджер. Ей захотелось по-девчоночьи пронзительно завизжать в ответ, как часто делали ее недалекие соседки по комнате: Парвати и Лаванда. Но подобная реакция означала бы поражение. Признание. — Раз так, твоя неделя прошла без эмоциональных потрясений, — едко произнесла Гермиона, внутри фанатично умоляя Годрика, чтобы этого оказалось достаточно. — Ну, не сказал бы. Малфой покачал головой и внутри у нее зажглась лампочка, работающая, подобно солнечной батарее, на его словах. — И почему же? — уже робко спросила Гермиона, не сдержав улыбку. — Квиддич, Грейнджер, — от легко брошенной им фразы лампочка внутри нее не потухла — разлетелась на осколки и задела ребра. — Я все это время был на сборах во Франции. — На сборах, значит, — напряженно проговорила она, стараясь удержать уголки губ от разочарованного падения. — Что ж, ясно. И… и как? — Не знаю. Я не дождался результатов, — Малфой усмехнулся, словно видел ее насквозь, и лампочка восстановилась быстрее, чем от Репаро. Теперь Гермиона была уверена: за эту неделю что-то изменилось. В нем. Между ними. Больше его взгляд не буравил дыру в ее плечах, не прожигал одежду, мышцы, кости — он жадно ловил каждую эмоцию ее собственных глаз и впитывал. Малфой забыл про свою брезгливость? Годрик, ну что она за дура, конечно забыл: стал бы он иначе прикасаться к ней так? Вопрос был в другом: а брезговал ли он вообще? Самостоятельно организовав уже две их встречи; согласившись на ее приглашение; как бы невзначай показывая, что ненавидит свою роль в военных событиях, брезговал ли? Гермиона знала ответ. Знала, как ее почему-то волнует последний пункт — его злость на себя. Думала, что знает, как это можно исправить. — М-Малфой, — голос под его выжидающим взглядом скакнул вверх, — мне хотелось еще кое-чем заняться сегодня. Помнишь, я говорила об одном хобби? Он удостоил ее лишь кивком. — Пойдем? Еще один молчаливый кивок. Гермиона рефлекторно заправила за уши несуществующие пряди и быстро двинулась в сторону выхода. Она не оборачивалась, кожей чувствуя, что он следует за ней. Затылок пекло так, как если бы об него шмякнули раскаленной сковородой. И, мирясь со стальными шипами, впившимися в шею, она в который раз задалась вопросами. Что теперь будет? Как так случилось, что между ними мирное расстояние сантиметров в двадцать? Что ее ждет? Мириад мыслей со змеистыми закорючками на конце, а утвердительная — всего одна. Единственное, что Гермиона знает: эти возникающие пшиком из воздуха встречи с Малфоем выдергивают детальки из ее устойчивого внутреннего конструктора. Лишние детальки. Ведь на следующее утро ей всегда легче дышать. Гермиона соврала бы, сказав, что не сомневается, не фантазирует: что было бы, оглохни она от боли тогда, в Мэноре? Не услышь она беспокойство в задержанном вдохе, в свистящем выдохе, в голосе? Она так и не узнала бы, что Малфой че-ло-век. Что он сожалеет. Он напоминал ей флагелланта, терзающего себя трехвосткой, будто так и задумано. Только он проходился ударами не снаружи — внутри. Молчаливо оставляя рубцы. И Гермиона не могла отмахнуться от этого знания — она как никто понимала, что значит быть «в порядке». Поэтому она точно сделает то, что собирается.***
Наконец Гермиона остановилась перед белесой стеной домика в абсолютно зеленом от количества растительности сквере. Она скосила взгляд на Малфоя и заметила, как тот недоуменно хмурится. Глубокий вдох. Выдох. — Мне нравится рисовать. Только вот вместо холста я почему-то всегда предпочитала стены, — Гермиона неловко улыбнулась, объясняя. — Это называется граффити. Как правило, это запрещено в общественных местах, но Шордич — во многом удивительное исключение. Правда, сейчас свободное место найти практически невозможно, ведь работ становится очень много, а чужие перекрывать не принято, поэтому я уже не помню, когда последний раз держала в руках баллончик с краской, но-о… На днях мне посчастливилось обнаружить этот дом, и я решила не медлить. Она обернулась к Малфою: у него на губах застыла улыбка, которую она не могла понять. Нервничая в предвкушении опасной затеи, Гермиона полезла в крошечную сумочку, засунув туда руку по локоть. Извлекла несколько баллончиков, заляпанных краской. Взяла один из них и почти вплотную придвинулась к стене, распрыскивая тонкие линии черного контура. — Что это будет? — в голосе Малфоя вновь сквозило неприятие неизведанного. Будто бы она предлагала ему заплыв наперегонки в озере, кишащем гриндилоу. И в какой-то степени он был прав. — Увидишь, — выдавила она. Гермиона чувствовала, как внутри все сжимается от понимания: это выглядит сюрреалистично. Она занята делом, Малфой просто стоит, даже не подозревая о том, что его вскоре ждет. Что ему предстоит сделать. Упрямо сдув упавшую на лицо прядь, она без оглядки предалась своему занятию, старательно пуская косые сонмы брызг по штукатурке: р-раз — и наметился покатый лоб, р-раз — и торчат острия скул, р-раз — и уже с шипением распахивается челюсть, выпуская юркое, ядовитое, смертельно опасное тельце. Она услышала, как Малфой пораженно выдохнул. Шагнул вперед. Чеканно, гулко, железобетонно шагнул у нее за спиной. Так, будто кувалдой грозился разнести выпуклую брусчатку мостовой. Вот ключицу сдавили сильные злые пальцы и… Рывок. Желудок тут же скукожился до размеров атома, а баллончик вывалился из рук и дробно, прыжками застучал по земле. — Что, мать твою, ты творишь?! — Малфой дернул ее на себя: в глаза сразу бросилась искаженная гневом линия губ. — Черную Метку! — Гермиона смело встретила его горящий взгляд. — Это, на хрен, заметно! Какого черта, я спрашиваю?! Голос Малфоя пересек все допустимые значения децибел, как будто она находилась в километре от него, а не в паре сантиметров. Казалось, он с трудом удерживает руку оттого, чтобы с треском переломить ее шею. А глаза… дикие. Такие бывают у раненого, загнанного в ловушку зверя, которому в морду направлено ружье, и всего секунда, всего одна звонкая дробь отделяет его от последнего натужного воя. Гермиона больше не видела внутри никаких блуждающих волн, перехватывающих дыхание, никакой привычной издевки. Только злость. — Ответь, Грейнджер! — Малфой встряхнул ее за плечи так резко, что у нее вырвалось сдавленное «Ох». Соберись, Гермиона. Со-бе-рись. — Я думаю, тебе это нужно, — она попыталась представить, что все-таки творится в его голове. Жгучая, ядреная боль, отпечатанная на бледном лице, заставила ее внутренне подобраться, но еще больше — увериться в необходимости, в правильности того, что она делает. — Нужно посмотреть в глаза свои… — Хрень, — оборвал на полуслове. — Полная хрень. Захотела поиздеваться надо мной? — Малфой, хватит! — Гермиона дернулась в его цепкой хватке, но вырваться так и не смогла. — Все не так! Я хочу помочь! — Разве я просил? — процедил он. — Мне это не нужно. — Нет, нужно! — несмотря на то что пальцы Малфоя грозились проделать дырки в суставах, она просто не могла позволить себе отступить. — Я же вижу, что… — Грейнджер, — он перебил ее таким тяжелым вздохом, будто тысячи лет был вынужден Атлантом держать небо на плечах, — что ты несешь, черт возьми? — Ты же ненавидишь себя, не так ли? Она выпалила это, зная: когда кто-то произносит правду вслух, становится легче. Как будто этот кто-то встает с тобой в одну линию и забирает часть груза неподъёмного небосвода себе. И ты снова можешь дышать. — Я просто Малфой, — его губы тронула мрачная усмешка, он как-то кукольно, с расстановкой поводил головой то влево, то вправо и тихо-тихо добавил: — Вот. И. Все. — «Малфой» — не смертельная болезнь, а всего лишь фамилия. Вчерашние слова Джинни пронеслись в голове падающей звездой, и Гермиона успела загадать желание. — Хорошо, — выдохнула она. — Ладно. Я не буду помогать тебе. Его хватка ослабла — желание почти сбылось. Она высвободила плечи из тисков, присела на корточки, подхватила баллончик и… Вернулась. В то же самое положение: в те скудные, жалкие сантиметры между ними, не дальше ни на йоту. Протянула краску, почти касаясь его пальцев, отчего-то все еще нервных. Не слишком ли часто они дрожат? — Тогда помоги себе сам. Гермиона все-таки справилась с любопытством, с тягой к новому знанию. Не стала вгрызаться в серые глаза в поисках отклика, в поисках того, что подскажет: Малфой попробует. Секунда. Две. И ее ладони стало вдруг так тепло и уютно в другой, сильной, которая то и дело водила по коже. — Грейнджер, отдай краску. Ты в нее вцепилась. И ей бы смутиться, но от смешка Малфоя она тоже фыркнула себе под нос и выпустила баллончик. Тут же полезла в сумку за другим, чувствуя, как скулы болят от улыбки. Они принялись за дело, теперь уже вдвоем: неловко сталкиваясь локтями, стараясь аккуратно, без размашистых движений заполнить контур. Краска у Малфоя постоянно растекалась, и очертания черепа плыли черными разводами под звуки отборных ругательств. Он невербально стирал то, что напортачил и, ловя ее возмущенный взгляд, едко бормотал что-то вроде: отвернись, Грейнджер, вспомни-ка лучше Конфундус. Возможно, Гермионе попросту нравилось так думать, но ей казалось, что дыхание Малфоя выравнивается, а линии с каждым разом выходят ровнее и ровнее. Как будто все напряжение, вся ненависть выплескиваются черным цветом на оштукатуренный холст. Когда с телом змеи было покончено, он остановился и выжидательно на нее глянул: на месте головы зияла пустота. — Я собираюсь изменить кое-что, — Гермиона мягко выудила у него из рук баллончик и вернула в сумку. — Дальше я сама, ладно? Малфой молча отступил назад и замер, скрестив руки на груди, с интересом следя за ее движениями. Она подхватила с земли красную краску и прошлась широкими треугольными штрихами ниже змеиного туловка. Отбросила этот цвет. Потянулась за розовым. Крохотными остроконечными вспрысками, эдакими птичками наизнанку, придала яркому пятну форму цветка с вытянутыми лепестками. Взяла желтый и ловко, быстрыми движениями руки раскрасила сердцевину. Затем добавила немного белого, оставила росистые брызги на листьях. Гермиона убрала все баллончики в сумку и отступила назад, впервые не разглядывая собственное творение. Ее больше занимал вид Малфоя, закатавшего левый рукав рубашки. Он, насупив брови, переводил взгляд с предплечья на стену и обратно. Не понимал. Стоял боком, демонстрируя ей уже досконально исследованный точеный профиль, волевой подбородок и те самые скулы, которые притягивали больше, чем лезвие только что заточенного ножа: хотелось провести пальцем и проверить, выступит ли кровь. — Что это значит, Грейнджер? — резко спросил он. Слишком резко в повисшей тишине. — Это… это астра. Она отпугивает змей, — шепнула Гермиона. Шаг. Больше не злой и порывистый — тихий, уверенный. И плечи сутулятся под тяжестью рук. Она чувствует себя куклой с вялыми бесшарнирными ручками, когда Малфой опять крутит ей. Разворачивает в пол-оборота и вцепляется в нее почти прозрачными глазами. И в этот раз не Гермиона читает — он. Ведет секундный беззвучный диалог, спорит, убеждает, спрашивает… разрешения? — А по-моему, она их только притягивает. Малфой накрывает ее губы своими. Странно мягко, непохоже на саму его суть. Будто все еще просит позволить, все еще ждет, что она оттолкнет, закричит. Дает шанс передумать. Но поцелуй — это так логично. Именно то, к чему негласно, украдкой вели их встречи. Гермиона обхватывает его за лопатки и тянет ближе, отбивает свое желание морзянкой на его коже. Це-луй. И он раздвигает ее губы языком, проникает внутрь. Прикусывает нижнюю, и Гермиона чувствует, как его пальцы гладят шею. Пускают ток. Она кажется себе туго сплетенным клубком проводов, искрящихся электричеством. Разряд. И он углубляет поцелуй, крепко держит ее за затылок. Зарывается в волосы, те самые, к которым никому, кроме Джинни, она не позволяет притрагиваться. Но сейчас Гермионе плевать. Пле-вать. Пока их рты сталкиваются и что-то довольно, жадно мычат, пока их пальцы чудом не оставляют мелкие синячки от глубоких касаний — плевать. Он отрывается со звуком и переводит дыхание. И Гермиона готова немедленно сдаться в Мунго: у нее вырывается разочарованный вздох. Руки сами цепляются за Малфоя, будто он задержавшаяся на поверхности мачта тонущего корабля. Будто его выпустить не просто страшно — смертельно. Хриплый смешок. — Грейнджер, ты настолько хочешь еще? К щекам приливает кровь, и она несогласно мотает головой. Выдыхает. Без слов подается ближе. Но пальцы Малфоя ловят ее за подбородок и останавливают. — Тогда попроси. Гермиона вспыхивает еще больше и мечтает взорвать Бомбардой каждую издевательскую смешинку в его глазах. В той тонкой полоске радужки, что виднеется из-за увеличенных зрачков. С почти что черными глазами Малфой, как никогда, напоминает дьявола. И говорит так же. — Стоит только попросить, и я тебя поцелую. Эти слова что-то с ней делают. Саднящий, тянущий жар вспыхивает внизу живота. И она, не на уровне обмозгованного, взвешенного решения — на уровне незнакомого инстинкта хочет выполнить условие. — Драко… Это дурацкий сбой в системе. Она не называет его так. Даже мысленно. Но этого хватает. Малфой — Драко? — проводит языком по ее нижней губе и скользит внутрь. Не сдерживает тихий стон. Он обхватывает ладонями ее лицо, целует глубже, кусает, оттягивает ее губы, и Гермиона понимает — он терпел. Дразнил, издевался, а сам хотел, чтобы она попросила. От этого горячим воском по телу согласно разливается тепло. И она не может не сравнивать тот неловкий невкусный поцелуй Рона с этим, ощущающимся как срыв на сладкое после года диеты, как первое письмо из Хогвартса, как паника после экзамена. Как все волнительное, невероятное и пугающее, бурлящее в одном котле. Потому что Драко Малфой действительно целует ее. И ей это нравится.