***
— Представляешь, его котел опять взорвался! Я тогда чуть не убила Блейза — это он подбросил туда фейерверк… Грейнджер без умолку рассказывала ему о «коварном» Забини и зельеварительных несчастьях Эрни Макмиллана, о котором Драко не помнил ничего, кроме того факта, что он когтевранец. Впрочем, это было совершенно неважно. Пока она с каждой минутой всё крепче обхватывала его бедра своими, покачиваясь вперед-назад, точно волна, бьющаяся о берег, он не испытывал ничего, кроме праведного возмущения тем, что она по-прежнему одета. Всего лишь короткие шорты и домашняя футболка, но и этого было слишком много для него, раздетого по пояс самой Грейнджер в перерывах между долгими то ленивыми, то обжигающими до покалывания в губах поцелуями. — М-м-м… — только и промычал он, размышляя о том, чувствует ли она, как невероятно сильно заводит его своими а-что-здесь-такого движениями. — Ты не слушал? — даже в темноте спальни было понятно, что она нахмурилась. И если бы у нее на губах не играла улыбка, Драко, возможно, подумал бы над оправданием. — Видишь ли, когда ты находишься в этой позиции, очень трудно сосредоточиться на том, что ты говоришь, — он в полной мере доказал ей это, прижав ближе к себе. Грейнджер сдавленно охнула, и по телу прошел огненный жар. — Мне встать? — спустя пару секунд саркастично произнесла она, прочертив ногтями дорожку по его напряженному животу. От пупка и ниже — к пряжке ремня. Грейнджер сведет его, блять, с ума. — Худшая идея в твоей жизни, — выдавил Драко, с трудом сдерживаясь, чтобы не поцеловать чертову ведьму так, чтобы она навсегда разучилась говорить. — Хуже, чем оставить Блейза доедать пиццу в одиночестве? — она снова потерлась об него, упорно делая вид, что не понимает, как мучает его. — А это определенно было твоей лучшей идеей, — складывать слова в предложения стало еще тяжелей. На миг он зажмурился и стиснул зубы, надеясь этим заткнуть просто мириады собственных фантазий. Например, о том, чтобы стянуть с Грейнджер футболку и сжать наконец в ладонях небольшую грудь, ощутить кожа к коже напряженно торчащие соски… Салазар. Черт. Боже. Это не помогло. Забини и пицца, жестоко брошенные ими на произвол судьбы. Вот о чем ему стоило думать — это должно было хоть немного отвлечь. Ну, по крайней мере, никто не мешал Драко в это верить. Почти так же наивно, как верить, что ужин — ужин с Грейнджер — пройдет по плану. Почти так же глупо, как позволить ей самой разобраться с Уизли. Драко едва смирился с этим, хотя бы внешне. А внутри… Внутри он всё еще мечтал о моменте, когда его кулак с хрустом встретится с веснушчатой рожей этого ублюдка. Он убедился в необходимости следовать за своей мечтой без оглядки, стоило Грейнджер около девяти вечера появиться на пороге квартиры Блейза. И нет — с виду всё было в полном порядке: она улыбалась, она… Салазар, она поцеловала его при встрече, будто совершенно не стеснялась присутствия Забини. И правильно делала, потому что максимум, на который оказался способен этот придурок, — одобрительный свист. Будто команда по квиддичу, в которую он уже даже не верил, только что заняла первое место в Лиге. В конце концов, Грейнджер даже принесла пиццу. Охренительно пахнущую пиццу пепперони. И именно это было проблемой. Нет, не чертова пицца — точнее, не только чертова пицца. От широко улыбающейся Грейнджер, сжимающей в правой руке коробку с наверняка потрясающим ужином, буквально несло паникой — он понял это, стоило ей легко прикоснуться губами к его губам. Стоило отдалиться от нее всего лишь на расстояние вытянутой руки, и доказательства — все эти мелочи вроде напряженных уголков губ, бегающих зрачков и вмятин от пальцев на картоне — лезли в глаза, затмевая приятное удивление тем, что она всё-таки пришла к нему. Хотел бы он быть достаточно смелым, — или достаточно альтруистом? — чтобы сходу спросить, в чем дело, сжать ее ладони в своих и дать понять, что она может доверить ему всё, что ее беспокоит. Правда может. Но вместо красивого жеста в стиле рыцарь-спасает-даму-в-беде Драко — даже не отходя от двери — зарылся пальцами в густые пушистые волосы и толкнулся языком в ее податливый мягкий рот, с маниакальным удовольствием прислушиваясь к громкому одобрению Забини за спиной. Первого легкого поцелуя было слишком мало, чтобы насытиться. Дурацкое невесомое прикосновение только раздразнило аппетит, будто бокал аперитива. Спустя время Драко отстранился, задержав взгляд на пятнах то ли возбуждения, то ли смущения, которые расцвели у Грейнджер на щеках. Он усмехнулся этому, и она ответила ему приподнятой бровью. Мол, это всё, что ты можешь? Не всё. Далеко не всё. Но мне не нужен случайный свидетель в виде лучшего друга с языком без костей. Грейнджер деланно укоризненно покачала головой и, всучив ему коробку с пиццей, прошла дальше по коридору. Обменялась саркастичными гримасами с Забини, который подпирал плечом вход в гостиную. Драко всё никак не мог привыкнуть, что Блейз теперь работает на два фронта. И надо отдать ему должное: он делал это… неплохо. Разве что немного наигранно. Лишь слегка раздражающе. И, пожалуй, он слишком часто покидал гостиную по выдуманным причинам, а еще слишком выразительно переводил взгляд от Грейнджер, устроившейся на подлокотнике кресла Драко, к его коленям. Когда Забини в четвертый раз за вечер понадобилось то ли в туалет, то ли на кухню за сливочным пивом, то ли всё вместе, Грейнджер решила внять этому «ненавязчивому» невербальному совету. Ну, возможно, рука Драко, подтолкнувшая ее за талию, тоже была в некоторой степени повинна в том, что Грейнджер впервые оказалась у него на коленях. Тело моментально — и ощутимо — отреагировало на ее близость. И судя по тому, как эта чертова ведьма самодовольно хмыкнула, удовольствие, которое он испытывал в новой позиции, не осталось незамеченным. Драко отомстил ей, проведя дыханием по шее, почти коснувшись губами разгоряченной кожи. Почти. Грейнджер вздрогнула и сдавленно прошипела: «Черт, Драко…» Легкий укус в знак одобрения, и Драко тут же обвел языком покрасневший участок. Запрещенный прием. Изощренная пытка. Но она сама напросилась. Если бы его попросили описать этот вечер, Драко не нашел бы лучшего слова, чем «вседозволенность». Для него ни внутри, ни снаружи не существовало никаких сдерживающих факторов: неуверенности, опасений, страха выглядеть перед кем-то слабаком или полнейшим идиотом… Только Грейнджер, по-хозяйски устроившаяся у него на коленях, реально вкусная пицца и друг, который так понимающе оставлял их наедине не реже, чем раз в пятнадцать минут. Но всё это было лишь картинкой. Грейнджер по-прежнему что-то мучало: беспокойство проступало в ее мимике и жестах каждый раз, когда ей казалось, что он на нее не смотрит. Она застывала, словно под Петрификусом, и сверлила взглядом огонь в камине. Забывала дышать, а потом, опомнившись, втягивала в себя воздух рывком. Но каждый гребаный раз, стоило ей почувствовать на себе его взгляд, она разворачивалась и тепло улыбалась ему. Языки пламени завораживающе танцевали у нее в глазах, отскакивали от щек и будто пытались вскружить Драко голову ее красотой, вытеснить все подозрения прочь. Хотел бы он быть достаточно сильным, чтобы не поддаваться. Достаточно стойким, чтобы не подставляться молча под короткие поцелуи в висок. Достаточно сдержанным, чтобы не вжиматься в нее бедрами каждый раз, когда Блейз покидает комнату. Достаточно порядочным, чтобы не оборачивать в свою пользу ее чрезмерное желание доказать, что всё в порядке. Потому он и вызвался проводить ее до дома, потому и остался «на чай». Хотел дать себе еще один шанс. И Драко просрал его — этот шанс, стоило только переступить порог. Потому что Грейнджер прижала его к двери, цепляясь за ворот футболки, как за последний обломок тонущего корабля. Потому что он набросился на нее едва ли не в тот же миг. Мягкие губы, дрожащая жилка на шее, нежная кожа яремной впадины, ключицы — он ласкал языком всё, до чего мог достать, не стаскивая с нее одежду. Они, наверное, больше часа провели так: хаотичным сплетением тел, губ и жадных прикосновений метались по квартире, будто пожар. Будто выплачивали один другому долг за все эти часы-недели-месяцы порознь. Будто возвращали наконец все эти долгие глубокие поцелуи и приглушенные стоны рот в рот. Будто получали индульгенцию, хотя только и делали, что продолжали грешить. Остановившись, только чтобы переодеться в домашнее, Грейнджер быстро вернулась к прежнему занятию: затащила его в спальню, толкнула на кровать, целуя, обхватив его бедрами, за минуту оставила его без рубашки и… — она, блять, издевалась над ним — вдруг решила поговорить. Видимо, она была еще не готова. Как и он к разговору: ему нечего было рассказывать. Правда нечего. Совсем. За исключением экспериментов с травкой, о которых мисс Я-сую-свой-нос-повсюду уже знала и по поводу которых, конечно же, уже выразила свое недовольство, в его жизни толком ничего не происходило. Разве что… Фламель? Лишнее откровение, способное нарушить его планы на завтра. Еще в начале вечера, задав Грейнджер несколько наводящих вопросов о работе, Драко убедился: она не в курсе, что завтра вечером должна прийти к нему в поместье и огласить текст завещания, в котором его совершенно неожиданно указали. Астория ничего ей не сказала. Ничего, утром он отправит этой стерве сову и напомнит. Разумеется, быстрей и проще было бы самому раскрыть Грейнджер карты, но ему на ум пришла одна идея: смешная, возможно, детская, однако чертовски соблазнительная. Драко хотел устроить ей сюрприз. Никогда раньше он не устраивал никому сюрпризы. Сюрприз-удар ногой Поттеру по лицу не в счет. И хотя, признаться честно, Драко понятия не имел, что именно ему стоит сделать — неплохо было бы посоветоваться насчет этого с Забини, — он точно знал где. В библиотеке. — Жаль, ты не видел наш выпускной, — новое ощутимое покачивание бедрами, и голос с налетом тепла и тоски ворвался к нему в голову и вытащил из непрерывного анализа прошедших часов. — После вручения дипломов мы плыли на лодках по Черному озеру, точь-в-точь как на первом курсе, только во время заката: было просто невероятно красиво… — неимоверно прекрасная мечтательная улыбка, и Грейнджер невольно сжала его ногами сильнее, словно не замечая, как у него сбилось дыхание. — А еще, когда стемнело, мы зажгли небесные фонарики, загадали желания и отпустили их лететь ввысь — аж дух захватывало оттого, как небо было усыпано ими… Точно день посреди ночи. — Фонарики? — Драко сглотнул ком, образовавшийся в горле от переизбытка эмоций. — Я о таком не слышал. Просторная футболка натянулась на острых углах плеч — Грейнджер выпрямилась, еще больше вжалась в него бедрами, черт возьми, и, прикусив губу, будто стеснялась, произнесла: — Моя идея. Я видела такое несколько лет назад на китайском фестивале… у магглов. Решила, что так будет… правильно. Видимо, она разглядела немой вопрос, написанный у него на лице, потому что тихим голосом пояснила: — Ну, знаешь, мы ведь… особенный выпуск. И я решила, что будет правильно, если, отправив эти фонарики в небо — лететь, пока в них достанет огня, — мы отпустим всё случившееся с нами. И всех, кого с нами уже нет. А еще — загадаем себе на будущее то, в чем действительно нуждаемся. И снова — будто на фоне всего сказанного ее правда расстраивало это: — Жаль, тебя не было. Драко проглотил саркастичную реплику о том, что сочувствующие однокурсники его наверняка бы в этом озере и утопили, и спросил первое, что пришло в голову: — А что ты загадала? — Я… — Грейнджер замялась, и теплые пальцы обхватили его запястье, будто ища поддержку. Драко переплел их ладони, но она улыбнулась и заявила: — Не скажу, а то не сбудется. — Хочешь сказать, что загадала не меня? Она мягко рассмеялась, запрокинув голову. Каштановые кудри задрожали в районе ее ключиц, и Драко даже не испугался мысли, что готов вечно смотреть на то, как она смеется. — Ты так много о себе думаешь… — произнесла Грейнджер, вернув к нему сверкающие весельем глаза. — Просто хорошо тебя знаю, — парировал Драко и сильнее сжал ее руку. Какое-то время они провели в молчании, сражаясь лишь горящими в темноте взглядами, а потом он вновь заметил тень беспокойства, пробежавшую по точеным чертам лица. И именно сейчас, лежа с ней — под ней — в ее спальне, Драко решил, что готов. Что уже сполна насладился мнимым спокойствием — этой игривой улыбкой, замершей на лице у Грейнджер, точно на бракованной неподвижной колдографии. Он негромко прочистил горло и заговорил: — Грейнджер. Как всё сегодня… прошло? Уголки ее губ опустились. Но почти сразу дернулись обратно вверх. — Возможно, я немного распустила руки… — отвратительно двусмысленный ответ. Пальцы свободной руки сжали тазовую косточку, и Грейнджер приподняла бровь. В глазах у нее плясали смешинки. — Твоя фантазия отвратительна. — Наглая ложь, о которой ты еще пожалеешь. Уизли жив? — Пара пощечин. — И всё? — разочарованно скривился Драко. — Еще были конфеты. Но я промахнулась, — она вздохнула так, будто действительно жалела об этом. Не то чтобы ее сожаление могло удовлетворить жажду крови, захлестнувшую его подобно цунами. Вдо-о-ох. Выдох. Грейнджер не виновата. — Я же говорил, что ты слишком добрая, — процедил он. Она закусила губу, кажется, раздумывая, стоит ли продолжать. — Гарри поставил ему фингал, — удовлетворение в ее голосе заставило его усмехнуться. — Поттер? — деланно удивленно округлил глаза Драко и тут же уточнил: — Даже не думай, что теперь я стану относиться к нему лучше. Беспокойство и напряжение проступили у нее на лице гораздо отчетливей, чем раньше, точно кто-то обвел их светящимися в темноте чернилами. — Я не думаю, что сама стану… — тихо вздохнула Грейнджер. Настоящая причина ее расстройства витала где-то поблизости. — Если я пообещаю, что не убью его, расскажешь, в чем дело? — Драко никогда еще так сильно не жалел о том, что обе его руки заняты: он хотел бы скрестить пальцы. Грейнджер вновь рассмеялась, коротко и совершенно не весело, и действительно рассказала ему всё. Еще с первых обрывочных фраз Драко понял, что лучше бы она этого не делала. Она разошлась и начала говорить сбивчиво, словно мысли у нее в голове метались быстрее, чем шли слова, но даже облегчение, сглаживающее ее нервозность с каждой обнаженной перед Драко деталью, не помогало ему. Он буквально сгорал от ярости, и сил хватало лишь на то, чтобы не вогнать пальцы до боли в ее мягкую кожу. Поттер знал. Всё время, что они с Грейнджер мучились своими бредовыми догадками о случившемся, этот очкастый урод знал правду, но упрямо молчал. Защищал своего мерзкого рыжего дружка. К слову о рыжих. От Драко не укрылось то, что за время рассказа Грейнджер ни разу не произнесла имя Джинни Уизли. Так что, когда его ненависть к Поттеру достигла пика, он резко прервал ее: — А что Уизлетта? Внезапно она замерла с приоткрытым ртом, и Драко поморщился оттого, с какой силой она сжала его ногами. — Твоя подружка по переписке? — спросила Грейнджер голосом тонким, как леска, которая вот-вот лопнет от натяжения. — Ну-у… у нас есть некоторые… разногласия. Миг, чтобы осознать, — и его ошпарило злым удивлением и даже отчасти стыдом: чертова Уизлетта проболталась о письме и нарушила уговор, а значит, Грейнджер была в курсе, как низко он порой готов пасть, лишь бы увидеть ее. Хотя, собственно, чему он удивляется? Чего еще ждать от этой семейки, кроме предательства? С виду Драко и бровью не повел. Но потерянное выражение лица Грейнджер — будто она совсем-совсем не здесь — напрочь выбило из него эту смесь отравляющих чувств. А то, как только что звучал ее голос… Ложь. Или как минимум полуправда. — Например? — на контрасте с нажимом в голосе Драко погладил большим пальцем тыльную сторону ее ладони. — Да так… — Грейнджер нервно взмахнула другой рукой. — Забудь. Это мелочи. Он скептично сморщил лицо, и Грейнджер отрывисто вздохнула. Скупо улыбнулась ему. — У нее определенно больше шансов, чем у Гарри. Пожалуй, это было последней каплей. Разговор, с виду непринужденный, перебиваемый шутками, играл на его нервах, как начинающий пианист, который с непривычки лупит по клавишам со всей силы. А Грейнджер — его Грейнджер — юрким ужом скрывалась от правды в густой траве. И он отчаялся поймать ее сейчас, пообещав себе вернуться к этой теме позже. Усмехнулся. — Меньшего от своей подружки по переписке я и не ждал. Худые плечи под футболкой облегченно рухнули вниз, и Драко уже собирался похвалить себя за то, что не стал настаивать… Но пианист внутри него впечатал в клавиши всю пятерню. До боли. А спустя пару минут и вовсе взялся за кувалду, раздробив инструмент в крошево: Грейнджер сползла с Драко и, заразительно позевывая, предложила ему выпить чаю. И, судя по ухмылке, возникшей у нее на губах, судя по высоко задранной брови, его каменную эрекцию не удалось скрыть даже полумраку спальни. Ну и кто в этом виноват?***
Он еле уместился на крохотном стульчике — одном из двух, которые насмешкой над людьми с нормальными пропорциями стояли на балконе у Грейнджер, — и закинул ноги на кованые перила, надеясь хоть так выбить себе немного пространства. Грейнджер на кухне гремела чашками, но это едва ли могло заглушить его мысли. Она не доверяла ему. Прятала внутри нечто действительно важное, и это было так же очевидно, как то, что над крышами домов Косого переулка занимался рассвет. Хотел бы он знать, что с этим делать. Именно сейчас Драко стало ясно, что он понятия не имеет, как расположить к себе кого бы то ни было. До скрежета зубов бесит, но факт. Те, кому хотелось, всегда как-то «располагались» сами: чтобы подобраться к отцу, чтобы получить некий статус от дружбы с ним самим, чтобы… Да плевать. Он никогда особенно не анализировал то, почему люди к нему тянулись. Просто сочувствовал им, со всем присущим ему сарказмом. Но Грейнджер — совсем другое дело. К ней нужен был тот самый пресловутый подход, который легко умел находить, к примеру, Забини. Впервые за ночь Драко пожалел, что друг благородно остался дожевывать пиццу у себя в квартире. Один из его советов — тех, от которых он вечно отмахивался, — теперь оказался бы как нельзя кстати. И он никогда не признается в этом Блейзу. Ни-ког-да. А сейчас… Раз уж никто не узнает о его позоре, Драко мог украдкой спросить себя: правда, что бы сделал Забини? Что бы он ей сказал? Возможно, это самая идиотская его идея, но Драко вдруг показалось, что, расскажи он Грейнджер что-то свое, личное, у нее и ее гриффиндорского благородства просто не останется других вариантов, кроме как довериться ему в ответ. К счастью, это совсем не было похоже на попытку думать как Забини. Это называлось остаться собой и просто идеально вписывалось в ту концепцию, которой он иррационально еще с прошлого лета пытался подчинить свое отношение к Грейнджер. Каждый раз давать что-то взамен. Чтобы не чувствовать себя бесконечно в долгу за всё то необязательное добро, что она вечно порывается ему причинить. Чтобы не чувствовать себя жалким. Кем угодно, но только не жалким. И да, пусть тогда всё получилось паршиво — просто на максимум своей паршивости, — зато сейчас, спустя год, Драко готов был начать считать заново. И он никогда еще так не жалел, что не умеет допускать ошибки в счете. А всё потому, что Грейнджер трижды за последние три дня помогла ему. Эмоции от последнего, самого яркого, по-прежнему бурлили внутри. Вчерашний день. Министерский кабинет, освещаемый иллюзией солнца. Ее мягкие податливые губы, болезненный укус и позорный соленый привкус, который она явно почувствовала. Но не сказала. Ни слова. Просто выслушала, а он ведь даже не помнит, что именно вчера нес. Просто интуитивно открывал рот, и слова, ругань, крик, оправдания, ошарашенный смех — всё это шло как-то само. И Грейнджер слушала, слушала, слушала, а потом… Бо-о-оже. Она прижалась к нему так, будто он — всё, что ей нужно в этом гребаном мире. Но Драко больше не чувствовал жгучей захлестывающей нутро радости — только невозможно сильную злость. На себя. За то, что так всё просрал. За то, что опять в долгу и не знает — удастся ли его когда-нибудь выплатить до капли. На нее. За то, что осталась чертовой гриффиндоркой до мозга костей — из тех, кто отдаст другому последнюю рубашку, а себе не возьмет ни-че-го. Бесит. Страшно. Пальцы с силой впились в коленную чашечку, и легкая вспышка боли отрезвила. Так о чем он мог бы ей рассказать? В голове нарочито громко кашлянула пустота, словно напоминая о своем присутствии. Нет, мол, у тебя ни одного воспоминания, которым ты готов делиться, не оставляя на его оболочке глубокие борозды от ногтей. Будто в насмешку, на балконе появилась Грейнджер, придерживая дверь ногой и сжимая в каждой руке по дымящейся кружке с чаем. — Доброе утро? — Ореол вокруг ее кудрей отливал рыжиной в первых лучах солнца, а улыбка выводила его своим светом. Словно всё хорошо. Словно Грейнджер не лукавит в каждом жесте и слове, пытаясь убедить его, что с ней всё в порядке. Чертова упрямая дура. — Невероятно. Видимо, это прозвучало слишком резко, потому что радость сошла с ее лица так же стремительно, как лавина с гор: Грейнджер поджала губы и громко поставила его кружку на стол. Крепко вцепилась в свою обеими руками и залезла с ногами на кованый стульчик. Драко снова почувствовал себя слабаком: при всей безудержной бессильной злости, которую будило в нем ее поведение, он просто не мог оторваться. Пялился на нее как извращенец. Она такая… миниатюрная. Босые ступни, упершиеся пятками в ободок стула. Тонкие — аристократичные, и от этого даже смешно — щиколотки, которые он без труда может обхватить двумя пальцами. В груди резануло оттого, что его уже посещали те же самые мысли раньше. До того, как всё между ними скатилось на дно. В то утро в ее квартире. В ее спальне. В утро, когда казалось, что теперь всё точно будет по-другому. В утро, когда он облажался. Грейнджер вжала голову в плечи, настороженно косясь на него. Очевидно, его взгляд ее смущал. Драко отвернулся, чертыхаясь про себя: с ней так трудно, так невозможно трудно знать, о чем говорить… Нервный смешок с ее стороны. — До сих пор не верится, что ты правда написал Джинни, чтобы пригласить меня на свидание. — Так уверена, что это было свидание? — успешно проигнорировав первую часть, Драко ухмыльнулся краем рта, наблюдая за тем, как по улице, слабо покачиваясь, словно он еще толком не проснулся, Фортескью волочит ноги к своему кафе. Ответ — именно такой, который обычно будил в нем желание закрыть ее дерзкий рот поцелуем — не заставил себя долго ждать: — Хочешь это оспорить? Драко повернулся и встретился с озорными искорками, пляшущими в глубоких глазах. — Нет, — медленно произнес он, удерживая зрительный контакт. — Не хочу. Тоненькая шея дернулась: Грейнджер громко сглотнула, невольно — или намеренно? — опустила взгляд к его губам. Прошлась языком по уголку своего рта, легонько прихватила зубами нижнюю губу. И этот ее откровенный, но такой детский топорный флирт подчинил его себе, будто по щелчку ее изящных пальчиков. Воскресил в памяти картинку, почти один в один: он и Грейнджер у водоема в лесу Дин прожигают друг друга глазами, и, кажется, вот-вот случится что-то непоправимое, невозвратное… Еще миг — и Драко бы потянулся к ней, впился в губы, зарылся в волосы, сошел с ума. Подхватил бы ее и унес обратно, в постель, вспомнив, что обещал несносной ведьме «наказание», и не выпустил бы ее оттуда еще долго, так долго, что она явилась бы на работу только к полудню… дня через три. Привел бы всё это в исполнение, если бы не осознавал, что прекрасное, убийственно желающее его выражение на ее лице — фальшивка. Такая же, как мелкие поцелуи в висок в кресле у камина. Словно так она пытается отвлечь его внимание. Она внезапно откинулась на спинку стула и отвела глаза, и Драко задумался: что, если она сама хотела бы отвлечься? И его осенило, о чем таком безобидном он может ей рассказать. Идиот — это ведь маячило перед глазами всё утро… Возможно, он выставит себя посмешищем. Возможно, ему всё привиделось и на самом деле в стараниях Грейнджер держать лицо нет никакого тайного смысла — только лишь сказывается шок последних дней. Возможно, но облажаться попытавшись — лучше, чем и дальше молча, точно послушная псина, наблюдать за ее лживой у-меня-всё-нормально улыбкой. — Знаешь, я тебя обманул, — потрясающее начало. Грейнджер застыла, вопросительно подняв брови. Костяшки пальцев, впившихся в кружку, побелели. «Идиотка, она же горячая», — хотелось сказать ему. Но вместо этого: — Когда мы возвращались из Стоунхенджа, ты спросила, откуда мне известно о том проходе между камнями. Всего мгновение назад испуг дрожал у нее на ресницах, а теперь там, под ними, растеклись облегчение и укор. Будто Грейнджер спрашивала: «И только?!» — возмущенная, что он зря заставил ее нервничать. — Ты сказал, что прочитал в «Истории магической Британии», я помню, — вряд ли ее мимолетная улыбка предназначалась ему — скорее, воспоминанию об их первом свидании. И испортить одно из немногих чистых — по мнению Грейнджер — пятен их совместной истории вдруг показалось ему труднее, чем так и не выплатить ей пресловутый долг, потому что именно в эту секунду затылок укусила мысль: так ради кого он всё-таки «платит»? Однако ответа не было слышно — ее выжидающее громкое дыхание перебивало его. — Ну, я соврал, — наконец Драко передернул плечами. Сосредоточился на том, как ветерок подмораживает пальцы босых ног. — Оу, — длинная пауза. — А… зачем? — и была у Грейнджер такая интонация, будто он только что признался в том, что обожает летать на метле вверх ногами. Он вспыхнул раньше, чем успел напомнить себе, зачем вообще затеял этот разговор. — Это было личное, ясно? — резким движением он крутанулся к Грейнджер. Она таращилась на него изо всех сил, да так, что хотелось то ли съежиться, то ли дать отпор. Но он не успел выбрать: она сдвинула брови к переносице и недовольно, но в то же время задумчиво, будто пыталась решить в уме какую-то задачку, спросила: — А теперь что, стало не личное? Дальше — чистой воды инстинкт, точь-в-точь как в туалете бара в Косом переулке, где он недавно поцеловал ее. Мыслей — ноль, только белый шум и уверенность, что так правильно. — А теперь ты тоже. Лицо у него по ощущениям горело так же, как и у Грейнджер. Краснота, будто густой дым в той чертовой напоминалке Долгопупса, поползла у нее по шее, перекинулась на щеки. Рот пару раз беззвучно приоткрылся, а потом… Выколите ему к драккловой матери глаза, если это была не первая искренняя улыбка за вечер. — Так что там… со… со Стоунхенджем? Грейнджер смешно теряла слова, когда смущалась. Впрочем, не то чтобы эта забавная мелочь как-то побуждала его говорить. — Драко? — подлый, запрещенный прием, и она прекрасно знала об этом, судя по хитрому изгибу брови. Когда-нибудь Драко сразит ее ее же оружием. Но пока что сверкающими остриями волшебных палочек, направленных на него, были только ее ресницы. Вдох. Выдох. Спокойно, это всего лишь крохотная история, незначительная подробность… Но почему тогда в глотке так сухо, как в пустыне, и каждое слово проходится по ней наждачкой? — Меня Забини туда водил. Летом после пятого курса, — будто рывком отдал ключ от ячейки в Гринготтс, будто назвал координаты дома, в котором Грейнджер и так уже не раз бывала, и вдруг понял, что ему ни чуточки не жаль, не трудно, а слова неожиданно начали литься, как вода из выкрученного на полную крана: — Я тогда так же, как и ты, уставился на эти чертовы камни и сказал Блейзу, что он, на фиг, издевается, если всерьез меня сюда притащил. Там помимо нас еще толклись какие-то магглы, полное сумасшествие: они фотографировали чуть ли не каждую травинку и приходили в невообразимый восторг от вида голых каменюк, хотя даже не представляли, наверное, где на самом деле находятся… Остановился, только чтобы глотнуть воздуха. В другой ситуации он бы непременно зашил себе рот, спасаясь от всякого бреда, который грозился вылететь оттуда, но сейчас… Грейнджер оперлась локтями о металлическую рамку столика, подбив пальцами упругие кудри, обняла ладонями щеки, заинтересованно выставила вперед подбородок и… Слу-ша-ла. Это решило всё. — Хотя я тоже раньше никогда не слышал об этом месте. Я потом еще долго думал, что Блейз, засранец, выдумал, что его создал Мерлин, просто для красоты, но оказалось — нет. Правда. — Что, прочел в Истории? — едко. Он не удержался и, будто первокурсник, состроил ей рожу. Грейнджер отпарировала тем же и поторопила его рассказ деланно небрежным взмахом руки. Драко фыркнул. — Мы тогда еще с полчаса ждали, пока разойдутся магглы. Я, конечно, настаивал на Конфундусе, но Забини вдруг очень некстати вспомнил, что у нашей чудесной школы есть не менее чудесные правила. — Непростительно с его стороны. — Спасибо за поддержку. При том что я тогда был не прочь вообще не возвращаться домой… — он невольно шагнул на территорию еще более опасную и быстро свернул оттуда: — Всё равно ждать, слоняясь без дела… прямо какая-то медленная смерть. — Ну, с ожиданием всегда так, — невесело улыбнулась Грейнджер. — Только если ничего не делаешь — тогда время и правда ползет хуже улитки. Но, если действуешь и получаешь ожидаемый результат — а это, согласись, совсем другое, даже в отрыве от семантики, — его будто не существует, — пожал плечами Драко. — Нет, возможно, мне и тогда было бы намного легче, если бы Забини не испытывал на мне свое актерское мастерство, чтобы создать интригу. — Грейнджер в ответ на это забавно сморщила нос. Потом она вдруг чуть наклонила голову и сказала: — Ты раньше никогда не рассказывал о том, что думаешь. — Все люди иногда думают, Грейнджер, нам это свойственно, — вроде шутка, но голос все равно прозвучал удивленно. И на счет три, будто кто-то специально отмерил время, до Драко дошло: он и правда только что поделился с Грейнджер своими мыслями. Ничем не примечательными. Даже не о том, что касалось его рассказа. Просто мыслями, которые жили у него в голове. Говорить дальше почему-то расхотелось, и наверняка желание завязать язык узлом у себя в глотке захватило бы его полностью, если бы не Грейнджер. — Мне интересно узнать, что ты думаешь. — По поводу? — И даже без, — шепнула она, словно это теперь был их общий секрет. — Но сперва ты расскажешь, куда вы попали из Стоунхенджа. Надеюсь, хотя бы спустя год я, наконец, могу это узнать? Фальшивый приказной тон и не менее фальшивый упрек произвели на него впечатление не больше, чем мог бы легкий тычок в бок, например, в школьные годы, если бы он осмелился забраться Грейнджер под юбку на одном из занятий… А потому Драко лишь усмехнулся. — Что ж, — он отхлебнул чай и расправил брюки на коленях, усаживаясь поудобнее. — Надеюсь, ты слушаешь внимательно, потому что я собираюсь тебя поразить. Она закатила глаза. — Попробуй, Драко Малфой. — Это было поле для квиддича. Теперь у нее вырвались едкое: «О-о-о» — и пробивший его самого на улыбку приглушенный смех. — Вижу, ты поражена, — самодовольно заключил он, — и это вполне ожидаемо, но я, кстати, еще не закончил. — Боюсь представить, какие шокирующие подробности меня ждут. Драко с некой степенью удовлетворения наблюдал за тем, как вытянулось лицо этой маленькой язвы, когда его тон стал абсолютно серьезным. Как озадаченно сошлись к переносице ее брови, когда он рассказал об одиноком квоффле, который торчал красным бельмом на глазу у зеленой травы. О том, что на поле не было ни бладжеров, ни снитча, ни даже табло со счетом — только кольца и квоффл. Квоффл и кольца. Как она шутливо пробурчала: «Малфой, ты неисправим», когда он признался, что поначалу пытался считать в уме. Он скорчил в ответ мину и добавил в свою защиту, что, стоило очкам перевалить за две сотни, он благородно сдался. Как по ее лицу пронесся детский восторг, когда он в красках описал, как под вечер они с Блейзом — взмыленные, уставшие, на дрожащих ногах — повалились в траву и просто пялились в небо, пока окончательно не стемнело. Как под конец рассказа задумчиво приоткрылся рот, такой мягкий, что мгновенно захотелось с силой вонзиться в него зубами, — черт, до чего же сложно сосредоточиться на гребаных словах, когда она так притягательна... — и Драко, внаглую держа на нем взгляд и безбожно тормозя в речи, выдал: — До сих пор не уверен, что правильно понял суть. Но Блейз сказал, что это было то место, где я хотел оказаться больше всего. По-хорошему, теперь ей следовало зевнуть, демонстрируя, что она утомилась и мечтает хоть пару часов поспать, а вовсе не слушать его пространные разглагольствования. Определенно, ей следовало. — Как думаешь, почему? Ах да. Это же Грейнджер — человек, который действует четко против всех законов логики. — Я не особо анализировал. Запас добровольной откровенности подходил к концу, и Драко совершенно некстати поймал себя на мысли, что уже и не помнит, почему этим утром так стремился истратить лимит слов на год вперед. Кажется, Грейнджер что-то беспокоило. Кажется, она держала в себе нечто важное. Но как бы там ни было, от этого уже не осталось ни следа: сейчас она от корней волос до кончиков пальцев горела решимостью выпытать у него ответ на свой дурацкий вопрос. Может, ему и правда показалось? И если так, то ему следовало злиться на себя за то, что пустил Грейнджер в голову без крайней в том необходимости… Следовало. Но он не стал: не мог соврать, что ему не понравилось. — Но всё же? Не может же быть, чтобы ты ни разу не задумывался! — Если что и не нравилось ему, так это таран любопытства, которым вооружалась Грейнджер, стоило ей наткнуться в его сознании на какую-то возведенную крепость. И тут проще было открыть ворота и сражаться, чем ждать, пока их проломят в самый неподходящий момент. «Мне интересно, что ты думаешь». А возможно, ему стоило просто сдаться. — Раньше я думал, что мне надоело быть постоянно зацикленным на победе и хотелось наконец просто сосредоточиться на ощущениях от полета, на том, как скорость свистит в ушах… и в этом определенно есть доля правды, но всё-таки с поля — и во Франции я убедился в этом на сто процентов — мне нравится уходить победителем, а не побежденным. И теперь… В общем, я даже не уверен, что тот случай имел отношение к квиддичу. — К чему же тогда? — Грейнджер слушала его, подперев щеку. Другой рукой она подтолкнула к Драко уже слабо дымящуюся кружку с почти нетронутым чаем, будто чувствовала, что ему нужно немного времени. Он сделал большой глоток и со звуком отставил кружку. — Не знаю… К жизни? Возможно, ему стоило перестать считать. Но от этой мысли вдруг повеяло холодом неизвестности и одним-единственным словом, которое Драко меньше всего желал когда-либо произносить. Он сделал еще глоток, жадный, порывистый, и все эти его откровения внезапно показались ему такими глупыми… такими ненужными… А Грейнджер по-прежнему сидела, подперев рукой щеку. — Что ж, — он сглотнул ком в горле и заставил себя усмехнуться, — теперь, если твое любопытство, конечно, готово на этот решительный шаг, я предлагаю отложить все эти рассуждения о тайных смыслах моего «приключения» на какой-нибудь другой день. И желательно, чтобы перед этим и ты, и я хорошенько выспались. Глаза у Грейнджер удивленно округлились, и она бегло взглянула на небо. — Ох, — улыбнулась она. — Кажется, иногда времени и правда не существует. На долгие минуты между ними установилась тишина. Грейнджер откинулась затылком на стену и изящно выгнула спину, так, что просторная футболка натянулась у нее на груди, очертила горошины сосков… Салазар, он пытался смотреть на постепенно оживающий переулок, честно, пытался, но она расслабленно прикрыла глаза, подставив лицо солнцу, и необходимость притворяться отпала: теперь Драко исступленно пожирал глазами ее тело, а под подушечками пальцев фантомно плавился каждый ее изгиб… Должно быть, она умаялась за эту бессонную ночь и наконец уснула — грудная клетка мерно вздымалась, а дыхание казалось искренне спокойным, что Драко даже проникся соблазнительным желанием дотронуться до нее, но… обратив беглый взгляд к ее лицу, он осознал свою ошибку: между выразительных дуг бровей пролегла задумчивая складка. Словно почувствовав, что ее бурная мыслительная деятельность разоблачена, Грейнджер вдруг открыла глаза и повернула к нему голову, уткнувшись щекой в подушку собственных волос. Взглянула пристально и будто бы с подозрением. — Ты виделся с отцом вчера? Да какой соплохвост ее укусил? — Встретил его, когда шел к лифтам, — ответил Драко настороженно. Разговоры об отце всегда ощущались так, как будто собеседник с каждым словом наступал на него, оттесняя к стене. Грейнджер почему-то занервничала — быстро ухватила ртом кусочек воздуха. — И… и как? — Честно? Очень странно. Это действительно было честно: внезапные, благо недолгие перемены в обычно надменном поведении отца до сих пор не давали ему покоя. — А как всё прошло у вас? — он попытался хоть немного сменить тему. — Странно, — мягко рассмеялась Грейнджер. — Что, девичник не удался, потому что этот старый хрен не умеет заплетать косички? — Драко! — тонко и возмущенно вскрикнула она. — Твой отец вовсе не старый! Он насмешливо-вопросительно поднял бровь, и до Грейнджер дошел смысл сказанного. Тихо ойкнув, она вытаращилась на него. — Я… — Да ладно тебе. Просто «этот хрен» звучит не так уж и плохо. Он мог бы продолжать вечно: было в том, чтобы проходиться по отцу совершенно безнаказанно, некое изысканное удовольствие. Он мог бы. Но насупленные брови Грейнджер очень выразительно просили его перестать. — Ладно, проехали, — Драко усмехнулся, когда она вздохнула с облегчением. — Так всё же, в чем странности? — Даже не знаю… во всём? — Грейнджер сложила руки на столе и едва наклонила голову набок, улыбаясь так, будто это ее личная заслуга. — Вчера он ни разу меня не оскорбил. — То есть вел себя неожиданно по-человечески? Она довольно кивнула. Драко в ответ промычал что-то невразумительное. Грейнджер — или отцу? — удалось его удивить, и это, пожалуй… это мягко сказано. — Ты думал, что будешь делать, когда он выйдет? Будто сунула червивое яблоко прямо ему под нос и сказала: «Ешь». Драко неприязненно уставился на Грейнджер, но не смог так сразу подобрать слова: все варианты ответа, очевидно, не желая иметь ничего общего с мерзким «сынок» в исполнении его отца, гордо скрылись в самых темных уголках сознания. Да и, если говорить честно, он вообще старался не задумываться о том, что ждет его в этом случае, потому что где-то в глубине души хотел надеяться… — А он точно выйдет? — яд вместо ощущаемого на деле страха. Грейнджер взглянула на него так, будто он сморозил несусветную глупость. — Разве есть другие варианты? — улыбнулась она уголком губ. Салазар, и это ему говорит она, принципиальная до мозга костей? Кто ты и что, мать твою, сделала с Гермионой Грейнджер?! У него вырвался нервный смешок. — Ну, ты всегда можешь сказать Брустверу, что мой отец невыносимая сволочь и не изменился ни на йоту, и будешь при этом права. Грейнджер притихла на пару секунд, будто пыталась подогнать его вариант решения проблемы под названием «отец года» по меркам сложившейся ситуации, а потом негромко, но очень четко ответила: — Не могу. Это испортит то, что у нас есть. — Бред, — он даже рассмеялся, кривясь. — С чего ты взяла? — Возможно, ты и не признаешь этого сейчас… — произнесла она задумчиво, — но ты будешь меня винить. И снова — то, чему он не позволял просачиваться в голову. Анализ чувств, которые он испытает при всех возможных исходах, — любых, кроме облегчения оттого, что удавка из «ты должен», «старайся», «ты можешь лучше» не затянется вокруг шеи так, что перекроет кислород. Сдается, сама Грейнджер размышляла об этом, и не раз. Но ведь тогда она не могла не понимать… — То, что он выйдет, тоже может испортить всё. Она не могла не понимать, но почему-то пожала плечами и с тихой уверенностью сказала: — Ну, это уже будет твой выбор. Резануло до боли. Прямо в груди. — Ты правда так думаешь? Молчание — вопросительно поднятая бровь. И его дрогнувший от накатившей вдруг бессильной ярости голос: — Правда думаешь, что я могу пойти на поводу у его предрассудков? Да быть того не может, но Грейнджер смотрела на него, не говоря ни слова. И это было так громко, громче, чем если бы она выкрикнула: «Правда!» — прямо ему в лицо. Перед глазами снова встал сегодняшний вечер, снова — их недавний разговор, когда она явно не сказала всего, что занимало ее. Теперь Драко точно знал, что не сошел с ума, что ему не показалось: она не доверяет ему. И дело не в том, что она не хочет. У нее просто не получается. Минуты спокойствия, которые подарила ему эта ночь, внезапно показались картонными масками, которые неустойчиво качались на их лицах в ожидании слабого дуновения ветра.***
Чем с большим рвением ты отдаешься исполнению своих обязанностей, тем легче в момент, когда проблемы накапливаются, будто снежный ком, и начинают давить на виски, послать свой пресловутый профессионализм к чертям и наконец выдохнуть. Так Гермиона и сделала, когда вручила Люциусу Малфою листок и ручку — она не удержалась от злорадства, наблюдая, как он пытается разобраться в том, как же всё-таки пользоваться «этим плевком магглов в лицо традициям письма», — и дала задание написать о семи целях, которых он планирует достичь, если выйдет из Азкабана раньше срока. Она даже не пыталась оправдывать себя тем, что поступила так исключительно ради лучшего исполнения поставленной перед ней задачи, нет, тут она была предельно честна с собой: ей просто нужно было подумать. В тишине, прерываемой лишь скрипом металлического стержня по бумаге. Она выиграла себе полчаса, но как же этого ничтожно мало в контексте вороха проблем, требующих незамедлительного решения… Насмешка, да и только. И всё же она осторожно, будто пробовала дымящийся чай одними губами в надежде не обжечься, вернулась в сегодняшнее утро. Вернулась к стойкому ощущению «боже, идиотка, ты умудрилась испортить всё». Годрик, сколько бы она отдала, чтобы иметь маховик времени и возможность вернуться назад, в ту секунду, когда Драко спросил, правда ли она считает, что он готов отказаться от нее по приказу отца, чтобы не молчать как воды в рот набрала, а воскликнуть: «Ну конечно же нет! Кто сказал тебе такую глупость?!» Возможно, тогда он не ушел бы так быстро, соврав, что не может отказать себе в удовольствии растолкать Блейза в такую рань. И вот опять — соврав. Причина, по которой, будь у нее в руках хоть тысяча маховиков, она не смогла бы ничего изменить. Драко постоянно умалчивал, недоговаривал, увиливал от правды, и чтобы наконец получить хоть кусочек откровенности, Гермионе приходилось выцарапывать ее у него прямо из горла по слову. Сквозь зубы. Нехотя и обреченно, будто кончик волшебной палочки упирается ему в кадык. Не считая их нетрезвых полупризнаний в баре, единственный раз, когда она получила что-то без усилий — неожиданно, даже не попросив, — рассказ об их с Блейзом путешествии в Стоунхендж. И всё-таки, если вдуматься, это тоже было следствием его собственной лжи, просто скормленной ей многим раньше. Узнать его чуть лучше было приятно, но чертовски недостаточно, чтобы перевернуть с ног на голову ее ожидания. Как минимум потому, что умалчивал он по-прежнему больше, чем произносил вслух. Например, она до сих пор терялась в догадках, почему в квартире у Блейза стояла его сумка с вещами, почему он не ночевал дома и как долго он там не ночевал. Он не говорил — она не решалась спросить сама. Это ужасно злило. Да, конечно, Гермиона обещала себе взглянуть на него без прежних предрассудков, но… Она постоянно срывалась, будто человек, изнуряющий себя диетой, — на кусочек торта в ночи. Наверное, ей стоило сцепить зубы и стараться лучше, больше, как она всегда и поступала с задачками со звездочкой, но — очередное «но» — Драко Малфой был задачкой с сотнями звезд. Целым созвездием — какая ирония! И его отец, идеально державший осанку в кресле по левую руку от нее и то и дело бросавший на нее такие взгляды, будто каждая строчка, которую он выводит на листе, — изощренный план под названием «Как испортить жизнь этой маггловской выскочке», только усугублял ситуацию. Он заставлял Гермиону бояться — заставлял предавать ту линию поведения, которую она решительно для себя избрала. Не думать о будущем. Не позволять глупым мечтам распалять ее, рисовать в голове приторно-счастливые картины: Драко приглашает ее на невесть какое по счету свидание, пока сердце заходится как в первый раз; они вдвоем, вооружившись пиццей и бутылкой красного сухого валятся на диван и сражаются за право выбрать фильм, а после наполняют темноту зала ее протяжными стонами и звуками его сбившегося дыхания, и всё это остается неизменным через год, через два… Люциус Малфой и его гаденькая ухмылочка будто ставили ее перед фактом: этому не бывать. Мечтай не мечтай, хоть до бесконечности повторяй себе, что ты этого вовсе не ждешь, — ты жестоко обманываешься, ведь потом, позже, оставшись одна в пустой комнате — в пустом блеклом мире, — ты будешь рыдать, девочка, пока не затопишь всю Англию. Мой сын бросит тебя, потому что я так скажу, и нам обоим будет совершенно плевать, что ты его… «Ты его любишь», — сказала вчера Джинни, и Гермиона, проведя весь вечер, всю ночь и все утро в раздумьях, так и не нашла вразумительного опровержения. Кроме, разве что, робкого лепета: «Я же даже не знаю, как это… Как определить наверняка? Как перестать сомневаться?» Когда-то в библиотеке Мэнора Драко спросил ее, верит ли она в любовь, и она ответила, что поймет, когда почувствует. И вот — оказывается, она соврала. Соврала, сама того не ведая, потому что теперь внутри с каждым днем росло и набирало в весе чувство, совершенно недоступное пониманию. Спроси он Гермиону сейчас, она бы ответила: «Когда почувствую, я постараюсь этому поверить». Но как верить чувствам, если не веришь до конца человеку, к которому их испытываешь? Как, если всё время ждешь подвоха? По закону подлости, этот самый подвох — едкое покашливание слева от нее — не заставил себя долго ждать. — Мисс Грейнджер, даже как-то жаль вырывать вас из вашей прелестной задумчивости, но, боюсь, скоро вы начнете пускать слюни на исключительного качества темное дерево, которое этого никоим образом не заслуживает. Она вздрогнула и инстинктивно мазнула по губам рукавом блузки, но, заметив торжество, вспыхнувшее в глазах Люциуса Малфоя, страшно захотела взвыть от отчаяния. Да что ты за дура?! Гермиона усилием воли натянула на лицо подчеркнуто вежливую улыбку. — Уже закончили, мистер Малфой? — беглый взгляд на часы. — Сдается мне, полчаса еще не истекли. Люциус посмотрел на нее, как на ребенка, который громко недоумевает, почему волшебник вдруг исчез с карточки от шоколадной лягушки. — Поверьте, мисс Грейнджер, у меня было больше года на то, чтобы обдумать это. Она вспыхнула и лишь кивнула, практически выхватив у него из рук протянутый ей листок. Дура, дура, какая ты дура! Рядом с отцом Драко она всегда чувствовала себя школьницей, провалившей экзамен, и это злило ее еще больше тем, что в действительности она находилась в несомненно выигрышном положении. В попытке скрыть вспышку ненависти к себе она впилась глазами в каллиграфический почерк, испещрявший листок. Так, первый пункт вполне свидетельствует о прогрессе, второй, третий, четвертый, пятый — тоже… Гермиона уже собиралась улыбнуться, когда споткнулась о шестой. Споткнулась так, будто вывихнула лодыжку, но острая боль, прострелившая ее изнутри, была, если честно, гораздо больше этого. Словно Люциус, черт его дери, Малфой забрался к ней в голову, стоило ей ослабить оборону, и теперь одним предложением снес все ее укрепления, целясь в эпицентр ее страхов. И он попал. Вдох. Выдох. Гермиона уничтожила слезы еще на подступах к глазам. Продолжила читать. Седьмой — но она не уловила смысл. Всё расплывалось. Однако, вопреки желанию сбежать, она стиснула зубы и, задрав — хоть бы не трясущийся, хоть бы, пожалуйста, не трясущийся… — подбородок, заставила себя обсуждать написанное. Ощущение было такое, точно она наблюдает за происходящим со стороны. Молчаливый невидимый участник, неодушевленный предмет — мягкое кресло, недвижимо стоящее напротив Люциуса. Но разве… разве креслу может быть так нестерпимо больно? Первое — «пожертвовать пятьдесят тысяч галлеонов на восстановление Хогвартса». Отлично, мистер Малфой, выдавила она, просто отлично, восточное крыло как раз до сих пор не отстроено. Подземелья Слизерина? Не беспокойтесь, там всё уже в полном порядке, еще лучше, чем было раньше. Хотели бы заменить там мебель? Ну, если всё пройдет хорошо, вы сможете сами связаться с директором Макгонагалл и сообщить ей о своем желании. Она концентрировалась на мелочах, цеплялась за них, как утопающий — за последний обломок тонущего корабля, потому что иначе… Если бы она отпустила… Соленое море накрыло бы ее с головой. Второе — «сдать в Отдел тайн артефакты, которые хранятся в ячейке Гринготтса». Написано с нажимом, значит, далось ему тяжело, но… Четырьмя пунктами ниже он отыгрался сполна. Похвально, мистер Малфой, фальшиво и довольно улыбнулась Гермиона, я и не ожидала от вас такой отдачи. Уверена, мистер Бруствер одобрит. И, не отравляя лишними словами воздух, чтобы не дай бог не выпустить наружу отчаяние, сразу третье — «двадцать тысяч галлеонов больнице Святого Мунго, отделению Недугов от заклятий». Гораздо меньше, чем Хогвартсу, мистер Малфой, не удержалась от маленькой мести она, боитесь, что у вас не останется средств на достойную старость? Ах, у вас их так много, что хватило бы выкупить и жалкую школу и вшивый госпиталь? Что ж, могу только догадываться, как вы всё это заработали — еще одна шпилька, потому что десятикратно усиленный Круциатус под видом пункта номер шесть вот-вот ткнется острием палочки меж лопаток. Она всего лишь кресло, стоящее напротив него. Ей не может быть больно. Но почему-то всё равно… Четвертое — «фонд для детей, рожденных во время войны и оставшихся без финансовой поддержки». Как изящно вы, мистер Малфой, обозвали то, что ваши коллеги оставили этих детей без семьи… Как изящно. Вам бы в дипломаты, ей-Годрик. Что, у меня дрожит голос? Это вам кажется, мистер Малфой, наверное, в Азкабане не очень с гигиеной ушей… Я грублю? Вам? Побойтесь Мерлина, мистер Малфой, мы всего лишь беседуем — я же при исполнении, я не могу… Заплакать. Мне так хочется вышвырнуть вас отсюда и просто заплакать. Но вы ведь этого и добиваетесь, так что глубо-о-окий вдох и пятое — «сдать в Министерство маховик времени из поместья Ноттов». Мистер Малфой, жаль вас, конечно, расстраивать, изобразила лживое сочувствие она, но поместья Ноттов нет ни на одной карте, и вы, даже если бывали там, не войдете без приглашения хозяина, а уж он, вы не можете не знать, сейчас отдыхает на Северном море и вернется не скоро. Ну не хмурьтесь так, сами вы наверняка вернетесь оттуда раньше, если только… Ах, вы хранитель поместья Ноттов? Значит, меняете друга на свободу? Ну не смотрите на меня так враждебно, это ничего, уверена, он поступил бы с вами так же. Что, я перехожу все границы? Ну, это случается, но с кем вы еще сможете так мило поболтать? Чем с большим рвением ты отдаешься исполнению своих обязанностей, тем легче бывает послать всё к чертям. Она просто кресло, и ей не больно. Ее не уволят за это представление, а если и уволят — плевать. То, как некогда холеное, а теперь обрюзгшее и постаревшее лицо Люциуса Малфоя исказило бешенство, стоило любого наказания. Она кресло, и ей не больно, но это самое настоящее вранье. Нет, мистер Малфой, я ничем, случайно, не расстроена, и хватит так выжидающе глядеть, вы не хуже меня знаете, что там у вас написано! Вот же, седьмое, мистер Малфой, — «содействие Отделу магического правопорядка в поимке оставшихся Пожирателей». Слабоватый пункт, вам не кажется? Всё-таки год прошел, даже чуть-чуть больше, и всех, кого возможно, к ответу уже призвали, так что… На мой скромный взгляд, это не причина для реабилитации, простите, конечно. Может, у вас есть другие идеи? Может, хотите снова заткнуть кого-то деньгами? Мистер Малфой? А, мистер Малфой? Как вам это покажется? Тишина. — Мистер Малфой? Да почему вы молчите?! В ней вдруг щелкнул какой-то предохранитель, и комната перестала вращаться. Гермиона словно вынырнула из-под толщи воды: шум в ушах прекратился, внешние звуки ожили. Частое дыхание, нервный перестук пальцев по дереву, мерное тиканье часов и голос… Собственный голос — осколок дрожащего в кабинете эха, жалкий истеричный надрыв. Что я натворила, боже, что я натворила… Однако она не успела прийти в себя. Люциус Малфой и его холодное, безразличное замечание — подобным тоном обычно сообщают о пятнышке, что ты посадил на рубашку, не больше, — отняли у нее эту возможность. — Вы пропустили пункт под номером шесть. Ни слова о ее отвратительном поведении. Ни единого звука. Подчеркнуто. Гермиона выпрямилась в кресле, чтобы встретить насмешливые искры в серых глазах. Очередная провокация, на которую она мечтала бы не вестись, да не смогла. — Это очень важный для меня пункт, мисс Грейнджер. Прошу, прочитайте его. Она зачем-то вновь пробежалась глазами по злополучной строчке, которую успела выучить наизусть, и… усмехнулась, потому что неожиданно осознала: Люциус Малфой здесь — в этом ее бессмысленном и беспощадном срыве — совершенно ни при чем. Идеальными синими линиями на нее с листка бумаги издевательски глядели ее собственные мысли. — Вы всегда планировали выбрать для Драко невесту из семьи, наиболее подходящей вам по статусу. Но, поскольку за время заключения вы кардинально изменили свои взгляды, вы готовы поступиться важнейшей его составляющей… Вы согласны на полукровку. Калейдоскопом перед глазами — все ее страхи и даже больше. Драко исчезает из ее жизни, из квартиры, из совместных ночей без единого слова — опять, — только на этот раз Пророк называет его не «восходящей звездой квиддича», а «мистером Малфоем, так рано покинувшим ряды самых завидных холостяков», и Гермиона до боли в глазах вглядывается в колдографию, на которой он бесконечно становится на одно колено, и ей не удается, никак не удается высмотреть в искренне улыбающейся ему будущей миссис Малфой какие-то изъяны. А каждое субботнее утро она как на эшафот выходит на балкон, где они вдвоем встречали рассвет, потому что именно в это время Драко покупает у Фортескью сладости для своей без пяти минут жены, пока Гермиона цепляется за кованые перильца и в мыслях буквально умоляет его обернуться и поднять голову… ну хоть на секундочку… Щеки налились жаром унижения, но она всё же решилась посмотреть на Люциуса. — Уверена, ваш сын это оценит. Люциус Малфой склонил голову набок и ухмыльнулся. Почти сочувственно. Словно он в последний момент признал в ней достойного соперника и теперь ему было даже жаль, что поединок окончен. — К сожалению, мисс Грейнджер, когда придет время, мой сын не станет бороться за вас и вполовину так же отчаянно, как вы сейчас.***
Рабочий день — или то, что могло им быть, не вращайся Гермиона большую его часть в кресле вокруг своей оси медленно и бесцельно, откинувшись на мягкую спинку и без сил пялясь в потолок, — подходил к концу, когда неожиданно громкий стук в дверь заставил ее выпрямиться и уставиться на вход в кабинет. — Во… — договорить она не успела. — Грейнджер! Дверь распахнулась, и Астория Гринграсс, театрально — видит Годрик, Гермионе стало вдруг невероятно лень осуждать ее за это — перебросив волосы за спину, пересекла ее кабинет походкой от бедра и уронила желтый почтовый пакет прямо ей под нос. Скрип ножек стула по паркету неприятно резанул слух, но, стоило тишине установиться всего на секунду, на смену ей пришел еще более неприятный резковатый голос, быстро жонглирующий словами: — Вот бумаги, сейчас расскажу, что с ними делать. И, Грейнджер, будь так добра, перестань смотреть на меня как на школьника, который нарушил Надзор — это задание не от меня, так что можешь оставить свою лекцию о важности субординации до лучших времен. Желательно — до никогда. — И что это? — она не нашла в себе сил толком отреагировать на выпад Астории, лишь устало скривилась, приподняв двумя пальцами уголок почтового пакета. Без зазрения совести позволила ему плюхнуться обратно на стол. — Внутри два конверта. В одном — копия завещания Николаса Фламеля, в другом — то имущество, которое передал его душеприказчик. Твоя задача — взять всё это в руки и к шести часам принести в поместье Малфоев. Зачитать и в течение завтрашнего дня сообщить об этом душеприказчику Фламеля — адрес найдешь в пакете. Астория говорила быстро и очень по-деловому, совсем не похоже на себя, и только командирские нотки, за которые в любой другой ситуации Гермиона хорошенько бы ее отчитала, свидетельствовали о том, что звук исходит именно от нее. Ответ же ее был невероятно прост, словно Астории впервые стало неинтересно тратить время на их привычный обмен любезностями — Гермиона даже испытывала к ней слабую благодарность за это, — но… Как и всегда, нашлось одно «но». Вся прелесть этого ответа заключалась в том, что он, даже будучи удивительно простым, всё равно оставался абсолютно непонятным. А возможно, дело было в мозге Гермионы — ее поддержке и опоре, после разговора с Люциусом Малфоем отправившейся в безвременный отпуск. Она рассеянно пригладила кончиком ногтя смявшийся уголок пакета, сопоставляя в голове услышанные слова, как пазл. Кое-что сразу бросилось ей в глаза. Подняв голову, Гермиона удивленно взглянула на Асторию. — Фламель… умер? Та лишь усмехнулась краешком безупречно накрашенных губ. — Нет, Грейнджер, дедуля выжил из ума и развлекается. Следующий вопрос. От такой откровенной наглости у Гермионы на миг даже перехватило дыхание, но на то, чтобы препираться с Асторией, у нее сегодня тоже не было ни желания, ни сил. Она нахмурилась и сосредоточенно произнесла: — А при чем здесь… при чем здесь вообще я? Насколько я знаю, это абсолютно не входит в мои обя… Астория надолго закатила глаза, точно надеялась, что Гермиона успеет скрыться из виду. — Салазар помоги, — наконец раздраженно выдохнула она. — Ты что, первый день живешь? Дом Малфоев — одно из самых защищенных мест во всей стране: только они сами могут выбрать, кто к ним войдет. И, как ты понимаешь, выбор уже сделан. Вялые мысли зашевелились в голове: злость подгоняла их палкой и будто бы даже прибавляла Гермионе сил. Какого, простите, черта эта гадина заявляется к ней в кабинет и разговаривает как с ребенком или — еще лучше! — как с выжившей из ума старухой, которая в сотый раз просит объяснить ей элементарные вещи?! Однако Гермиона не сомневалась, что Астория только порадуется, если выведет ее из себя, несмотря на то, что первоначально она к этому не стремилась. Такой вот приятный бонус, который она ни за что не получит. Гермиона расслабила мышцы лица, избавившись от любых признаков недовольства или недоумения, и ровно и холодно сказала: — В таком случае я хочу знать, кто же из Малфоев меня выбрал. Почему-то в душе она не сомневалась, что это Нарцисса. Больше некому, так ведь? Люциус бы скорее нацепил на себя рваную эльфийскую наволочку и отправился бы так на променад по Косому переулку в самый разгар дня, чем позволил бы ей приблизиться к своему дому. А Драко… Думать о нем сейчас было физически больно, даже не из-за злосчастного пункта под номером шесть. Последние слова его отца — вот что задело сильнее. Последними они были, потому что потом Гермиона наплевала и на все крупицы здравого смысла, и на профессиональную этику: она позвала мракоборцев и выставила Люциуса за дверь, чтобы наконец прошептать дрожащими губами: «Оглохни» — и разрыдаться. «Мой сын не станет бороться за вас» — и она против собственной воли знала это. Но, вопреки любым увещеваниям себя, не могла совладать с обидой и злостью, вскипевшими в груди и адресованными Драко. Так же, как не могла совладать со своим желанием оставаться с ним рядом до того момента, как над головой засвистят первые пули. Голос Астории был отчасти похож на них: — Скажем, это был один из двух Малфоев, которые таскаются к тебе сюда каждый день, как во «Всё для квиддича», когда туда завозят новые метлы. Смущение хлынуло к щекам, но Гермиона вопреки этому еще сильнее выпрямила спину и смерила Асторию равнодушным взглядом. Она пыталась показать, будто знает больше? Что ж… — Это Драко попросил тебя передать мне? Но Астория лишь посмотрела на нее, усмехаясь, и поднялась с кресла. — Если ты чего-то не знаешь, Грейнджер, то, сдается мне, тебя это не касается. Гермиона уже открыла рот, но не успела парировать: Астория указала рукой на почтовый пакет, лежащий на столе, и вернулась к быстрому темпу речи, словно не хотела тратить больше ни секунды зазря. — Напоминаю, это — в поместье Малфоев. К шести. Только когда дверь кабинета закрылась за ней, на Гермиону обрушилось понимание произошедшего. Три часа назад она рыдала и думала, что Люциус Малфой выставил ее дурой. Пять минут назад она была в ярости оттого, что считала, будто Астория пытается сделать то же самое. Но в действительности единственный человек, который выставил ее кругом абсолютной, кромешной дурой, — это Драко. Драко, который никогда не станет бороться за нее со своим отцом. Драко, который провел сегодняшнюю ночь у нее в квартире; Драко, который сказал, что она «его личное», и встретил с ней рассвет; Драко, который так надеялся разбудить в ней доверие… Попросил Асторию Гринграсс передать ей, что он ждет ее сегодня к шести. По работе. О, она непременно придет.