***
Гермиона закрыла за собой дверь туалета снаружи и даже не сразу сориентировалась, куда ей теперь идти. Это было так странно… Она чувствовала опьянение, дрожащее на кончиках пальцев, неожиданно волнительно сжимающее грудную клетку, и в то же время понимала, что дело вовсе не в алкоголе. Ее пьянило услышанное. Подслушанное. Наверное, так бывало с каждым: достаточно услышать обезличенную фразу, ложащуюся, как калька, на твою собственную историю, и подсознание уже рисует в голове образ одного из ее героев. И Гермиона готова была проклясть свое подсознание за то, что в мгновенно вспыхнувшей в голове картинке у героя, на которого она уверенно взглянула снизу вверх, прежде чем, приоткрыв рот, податься немного вперед, под расширенными бездонными зрачками скрывались серые радужки, а на лоб падала неизменно светлая челка. Она готова была проклясть свое подсознание за то, что на долю секунды ей захотелось, чтобы эта фантазия материализовалась в реальности. За то, что ей захотелось этого настолько, что она почувствовала, как бесстыдно, позорно намокло белье. И вместо того… Вместо того чтобы действительно устыдиться, Гермиона — это все вино, все вино — скользнула взглядом из-под полуприкрытых век в сторону Малфоя. Он, сжав губы в тонкую линию и сложив руки на груди, о чем-то спорил с Блейзом, чья короткостриженная макушка с мелкими жесткими кудряшками была скрыта от ее глаз из-за углубления в стене. Интересно, они помирились? Зайдя в бар, Гермиона — где-то между праведным возмущением из-за затеи Блейза, радостью от нее же и уколом обиды из-за скривившегося, стоило ей появиться в дверях, лица Малфоя — решила, что так и есть. Что, должно быть, Малфой наконец извинился. Ну или Блейз устал ждать. Но теперь, судя по градусу напряжения, витавшего в воздухе между спорщиками, факт их примирения уже не казался Гермионе настолько очевидным. Возможно, они были в процессе. А возможно, ей не мешало бы протрезветь еще немного и перестать анализировать каждый микрожест Драко Малфоя. Возможно. Вполне. За этими размышлениями она и не заметила, как добралась до своего столика. Очнулась, лишь когда врезалась бедром в острый дубовый угол. Черт! Поморщилась. Отчасти пришла в себя. И, вынырнув в реальность, заметила, что на Гарри и Джинни, сидящих напротив нее, буквально лица нет. — Что-то не так? — тотчас внутренне подобравшись, спросила она. Воображение уже рисовало картину стычки Гарри и Малфоя. Очень. Тревожную. Картину. Это бы объяснило воинственный настрой, сквозивший у Малфоя в каждой черточке. И это было бы хуже некуда. — Гермиона, тут был Кикимер… — осторожно начала Джинни. — И он был очень взволнован. Сказал, что, когда попытался достать из буфета все то, что Гарри приказал выбросить, случайно разозлил какой-то проклятый чайник, и теперь Гриммо заливает… нечто «коричневое и зловонное». И дай Годрик, чтобы он имел в виду старую заварку. Облегченный — ну, может, ещё слегка обеспокоенный — вздох Гермионы потонул в нетерпеливо тараторящем голосе Гарри, вдруг поднявшегося со своего места: — Нам срочно нужно домой, я уже рассчитался, так что бери сумку и… И злость. Гарри решил. Гарри рассчитался. Гарри даже не спросил, чего она хочет. В придачу к злости внутри кипятком разлилась паника. Паникапаникапаника. Меньше всего Гермиона хотела сейчас уходить. Необъяснимо, но правда. — Я еще не допила свой бокал, — предприняла попытку она. — Ничего, у нас дома полно вина, пойде… Гермиона хлопнула Гарри по руке, потянувшейся к ней. Вздернув подборок, решительно встретила застывший под стеклами его очков громадный вопрос. Это было уже слишком. Гарри никогда, за исключением каких-то действительно стрессовых и рискованных ситуаций, не позволял себе помыкать ею. И абсолютно точно он никогда не обращался с ней, как с пластмассовой куклой, которую можно переставлять с места на место без всякого ее на то согласия. Ну уж нет. — Я не собираюсь никуда уходить, — Гермиона села за стол, демонстративно громко скрипнув стулом. Стараясь не думать о том, как выглядит со стороны. Если он смотрит. — Ну, что поделать, тогда отправь сову, когда доберешься до дома, — Джинни послала ей одобряющий взгляд и, поднявшись из-за стола, уже развернулась в сторону двери, как… — Все дело в Малфое, да, Гермиона? Ты хочешь остаться с ним? Она едва сдержалась, чтобы не шикнуть на Гарри: «Молчи!» Потому что громко. Оглушительно постыдно и громко. Потому что он наверняка слышал. Гермиона почувствовала, как кровь приливает к щекам. Но вместо того, чтобы поддаться смущению, выпрямила спину, прислонившись лопатками к твердой спинке стула, и медленно произнесла: — Ты видишь Малфоя за моим столом, Гарри? В голосе прозвенела скрытая угроза. А Гарри, будто бы в насмешку, осмотрел пустующие стулья возле нее. Затем, прищурившись, взглянул на стол за ее спиной, который сейчас как раз взорвался женским смехом, к счастью, теперь не вызывающим у Гермионы клокочущей злости, и выдал: — Нет, зато я прекрасно вижу тебя за его столом, стоит мне только выйти за дверь. Самым сложным в этот момент было не признаться, не дать понять ни случайной улыбкой, ни блеском в глазах, как ей на самом деле хотелось этого. Больше не забивать пустоту бессмысленными разговорами с Гарри и Джинни, не имея возможности даже обсудить с ними единственный интересующий ее вопрос, дабы не подставлять подругу. Больше не испытывать стыд за раздражение, подкатывающее к горлу каждый раз, когда она смотрит на друзей, потому что среди них нет никого высокого и широкоплечего, с дымчато-серыми глазами, отросшей блестящей на солнце челкой и кривоватой ухмылкой. Больше не вертеть головой, словно китайский болванчик, слыша любой звук, доносящийся из-за стола Драко: смех, шуршание, звон стаканов, недовольный возглас, скрип кресла. Просто сидеть там и видеть все это воочию. — Что ж, очевидно, я прав, — заключил Гарри, и она поняла, что сделала все с точностью до наоборот и все эмоции отразились у нее на лице так же явственно, как чернила на пергаменте. Это все вино. Все вино. Гермиона резко выпустила из себя воздух, собираясь с мыслями. — Надеюсь, твое пророчество найдет свое место в Отделе Тайн, — слава Годрику, язвительность вернулась к ней. — И вообще, раньше ты реагировал гораздо спокойней на то, что мы с Малфоем могли иногда общаться, ты даже сам когда-то сказал мне, что считаешь, будто он изменился в лучшую сторону. Что стало с теми твоими словами сейчас? — Раньше он не бросал тебя одну и не исчезал на год! — Гарри понизил голос до гневного шепота. И хвала Мерлину, что он догадался говорить тише, потому что иначе… О, Гермиона была настоящим кладезем заклинаний, способных заставить человека замолчать. Надолго. Даже навсегда. Гарри твой друг! — возмущенным укором напомнил ей внутренний голос. Но даже «друг Гарри» не имел права так беззастенчиво спихивать на другого человека вину за то, к чему и сам, как Гермиона постепенно уверилась, приложил руку. Вот она — причина, по которой Гермиона задрала голову выше, цепляя взгляд Гарри, и, сузив глаза, тихо, но в то же время твердо, произнесла: — Это еще неизвестно, почему он исчез. И знаешь, с каждой нашей с вами встречей вопросов у меня становится все больше. Кажется, удар попал прямо в цель и Гарри прекрасно понял намек, потому что побледнел и медленно кивнул. — Хорошо тебе провести время. Надо сказать, что это совершенно ее не обрадовало. Едва заметив на лице друга первые признаки молчаливого признания своей причастности, Гермиона осознала, как сильно в действительности хотела ошибиться. — И вам… — растерянно ответила она. — Пусть нечто «коричневое и зловонное» все же окажется просто зацветшей заваркой. Виновато-ободряющая улыбка, которую Джинни послала ей на прощание, не смогла отбросить прочь ни одного булыжника из той груды, что теперь давила Гермионе на грудь. Звук захлопнувшейся за ребятами входной двери бара и вовсе протолкнул ей в горло вместе с остатками вина в бокале еще один камень. Они что-то сделали. Они даже не отрицали. Они взяли на себя смелость решать, что ей нужно, а что нет. Что больно, а что нет. С чем она сможет справиться, а с чем нет. И они жестоко, жесточайше ошиблись. Внезапно стул, стоявший наискось от нее во главе стола, звучно чиркнул деревянными ножками по полу, а опустившийся на него Малфой — в том, что это он, Гермиона убедилась, ошарашенно подняв глаза — смешливо ухмыльнулся. — Грейнджер, неужели друзья бросили тебя одну? Это я их бросила. А ты все еще сидишь слишком далеко. Вино. Это все вино. — И вовсе нет, — с той же интонацией парировала Гермиона. — У них дома разбушевался проклятый чайник. — Что ж, вокруг Поттера вечно творится всякая хрень, — пожал плечами Драко, отчего-то внимательно разглядывая ее. Притягивая. Ближе. Несмотря на шуточную атмосферу разговора, его зрачки были расширены. Сильно… расширены. А еще Гермиона вновь по-женски позавидовала его длинным ресницам. Интересно, на ощупь они тоже пушистые? Почему тем летом она не задумывалась о таких мелочах? Ей однозначно стоило замечать больше. Когда она непроизвольно скользнула по столу локтями ближе, лицо Драко приобрело такое хитрое выражение, будто он, как на пятом курсе, был членом Инспекционной дружины, которому посчастливилось***
— В общем, когда я последний раз приезжала домой в Монтекатини, мы друзьями решили съездить в Венецию на выходные, немного развеяться, — нетрезво усмехнулась Беатриче, втянув через трубочку еще порцию коктейля. — И там, когда пошли кататься на гондолах, познакомились с одним русским. Просто охренительный был мужик, скажу я вам. — Детка, мне стоит волноваться? — подколол ее Теодор и притянул к себе ближе, закинув руку на плечо. Почему-то теперь Драко не тошнило от их очевидного флирта. Возможно, это было как-то связано с тем, что под столом Грейнджер случайно касалась его бедра острой коленкой. Маленькая. Пьяная. Сучка. Ему вдруг дико захотелось, чтобы Нотт, Беатриче и Эдер с Блейзом, тихонько шептавшиеся о чем-то, встали и вышли. Желательно забрав с собой всех немногочисленных посетителей бара. И бармена. — Ой, Нотт, — отмахнувшись, Беатриче скинула его руку с плеча и выпрямилась в кресле. — Я предупреждала, что просить меня рассказать «что-то смешное» очень опасно: ты рискуешь разбудить монстра, болтающего без умолку. Ты не внял моим словам, так что теперь терпи. Теодор фыркнул и поднял руки, будто бы сдаваясь. А Драко едва удержался, чтобы не сжать пальцами коленку Грейнджер, когда она в очередной раз коснулась его под столом. Еще немного, и его член на хрен порвет спортивные брюки. — Так вот, — Беатриче вновь потянулась к выпивке, — познакомились мы с этим русским. И знаете, у меня ощущение, что он на восемьдесят процентов состоял не из воды, а из виски и тупых шуток. Например, на гондоле он кидался в гондольера бумажными рублями и пытался заставить его петь. А когда тот отказался, сам затянул что-то вроде… Черт, как же она называлась? «Владимирский централ», что ли? Я ни слова не поняла, естественно, но он мне потом перевел название. В общем, это было смешно. Ну, всем, кроме гондольера. По столу прокатился хохот. Драко и сам присоединился к остальным, когда услышал, как Грейнджер тихонько прыснула — издала первый звук с того момента, как робко присела на краешек дивана рядом с ним. Это успех? — А что такое «Владимирский централ»? — спросил Блейз, отсмеявшись. — Ну, Роман — так звали того русского — сказал, что это их тюрьма, где содержатся особо опасные преступники. — Что-то вроде… Азкабана? — у Эдер мгновенно поубавилось веселого настроя. — Ну, можно и так сказать, только она для магглов, — объяснила Беатриче и тут же закатила глаза, увидев, как вытянулось лицо у Нотта. — О, святая Барбара! Малыш, не смеши меня своим шовинизмом. Это был потрясный мужик вне зависимости от того, была ли у него палочка. — Ну, одна-то точно была, — хохотнул Забини, отхлебнув огневиски. — И… И что бы Блейз ни собирался выдать дальше, он тут же заткнулся, заметив, что сидевшая по правую руку от него Эдер сдвинула брови. Салазар. Мой лучший друг — конченый подкаблучник. Однако, когда Грейнджер коснулась его под столом в десятый гребаный раз, Драко понял, что и сам готов сделать все, что потребуется, чтобы ее чертова коленка приклеилась к его бедру хотя бы до конца вечера. — Так что там с этим русским? — отрывисто спросил он, рефлекторно дергая вниз-вверх змейку на толстовке. Пытаясь отвлечься от мыслей о том, как охренительно бы было сейчас, если бы юбка Грейнджер задралась еще на несколько дюймов. Беатриче — как и все остальные — удивленно взглянула на него, будто не могла поверить, что он, упрямо молчавший все время с тех пор, как произнес скороговоркой: «Грейнджер — это Эдер, Эдер — это Грейнджер, Беатриче — это Грейнджер, Грейнджер — это Беатриче, а Нотта и тем более Забини ты знаешь», решил вдруг подать голос. — Я уже думала, что на тебе заклятье немоты, Драко, — пьяно осклабилась она. — Приятно, что ты снова с нами. А я, кстати, отвлеклась. Я к чему это все рассказывала? Когда мы сошли с гондолы, Роман предложил заглянуть в ближайший бар: он купил всем выпивки, даже денег не взял, представляете? Ну так вот, там, в баре, он рассказал нам одну историю, которая с ним случилась буквально перед поездкой и… Честно, я тогда смеялась ну просто как ненормальная. — Детка, ты пытаешься рассказать нам это уже минут пятнадцать, — фыркнул Теодор. — Думаю, когда ты закончишь, у нас уже появятся дети. У них с Забини синхронно вырвались сдавленные смешки, а Беатриче скептически взглянула на Нотта. — А тебе не кажется, что для того, чтобы у нас появились дети, мне придется ненадолго прервать свой рассказ? Игнорируя улюлюканье Драко и Блейза, он недовольно пробормотал: «И почему это сразу ненадолго?..» — Я просто шучу, малыш, — Беатриче поцеловала его в щеку и быстро отстранилась, стоило Теодору — блять, ну не здесь же! — потянуться к ее губам. — Ладно, о чем это я говорила? Ах да! В общем, Роман рассказал, что где-то полгода назад, когда он летал к друзьям в Голландию, они на обратном пути под шумок засунули ему в чемодан большущий косяк. Он до сих пор удивляется, как смог провести его через границу без происшествий. Ну, а приехав домой, он спрятал его на балконе и совершенно забыл. И вот где-то за пару недель до поездки в Италию он возвращается домой и видит, что его собака — у него такая, знаете, малю-ю-юсенькая чихуахуа — буквально летает по квартире, как воздушный шарик, из которого спускают воздух, и глаза — вы ведь видели, какие у чихуахуа огромные глаза? — таращит так, что они аж раза в два больше кажутся. Ну его жена страшно перепугалась, срочно повезла собачку к ве… Как оно там было… Ветенару? Короче, к маггловскому собачьему целителю, а он… Он вдруг почему-то вспомнил про этот косяк. Полез на балкон проверить, и что вы думаете? Косяка там не оказалось — собака, видно, его нашла, ну и, кхм, угостилась. Так вот, звонит он жене: та в больнице, вся в слезах, не знает, что с собакой будет, а он ржет и говорит ей: «Лена, да отвали ты от этого пса несчастного! Дай ему нормально покайфовать!» Пожалуй, это было забавно. Пожалуй, Драко даже мог бы взорваться смехом вместе с Блейзом и Теодором, если бы Грейнджер в этот самый момент не наклонилась к его уху, почти — Салазардержименя — коснувшись мочки губами, и не спросила шепотом: — Драко, а косяк… это ведь маггловский наркотик, разве нет? Ему понравилось слышать от нее свое имя. Какая хорошая девочка. Хотя по-настоящему хорошим девочкам не полагалось знать о наркотиках. Одно успокаивало: Грейнджер ни за что не стала бы заниматься подобной херней. Развернувшись, Драко почему-то наткнулся на недовольные искорки в карих глазах. Что он сделал на этот раз? Грейнджер уже вновь приоткрыла губы, покрасневшие от выпитого вина, и ему пришлось поторопиться с ответом. — Да, это травка. Пришлось, потому что иначе он просто поцеловал бы ее. Слизал бы крохотную каплю вина, блестевшую у нее на нижней губе. Какой это бокал, Грейнджер? Пятый? Она вдруг нахмурила брови и пододвинулась — да ты на хрен издеваешься — еще ближе, снова потерлась своими чертовыми коленками о его брюки и тихо произнесла, с опаской заглядывая ему в глаза: — Тогда откуда… Откуда вы все об этом знаете? Откуда ты знаешь? Ты пробовал? Что ж, это были совсем не те вопросы, которых он ждал. Ничего похожего на «Драко, давай уйдем отсюда?». Или «Что ты говорил о комнатах на втором этаже?». Впрочем, ждать чего-то подобного было слишком самонадеянно с его стороны. Особенно после всего случившегося. Наверное, стоило ей соврать. Действительно стоило. Но ее взгляд… Салазар, это чем-то напоминало ему разговоры с матерью: ни одного уместного вопроса, но каждый ответ — чистая правда, потому что ложь становилась рыбьей костью поперек горла. — Понятия не имею, что там по поводу остальных, но я… да, — ответил Драко, впитывая все мелкие изменения в ее мимике: удивленно взлетевшие брови, закушенную в раздумии губу. — Пару раз. — Когда? — настойчиво. Ты ведь не успокоишься, несносная ведьма? — Это допрос? — он выжидающе поднял бровь, когда Грейнджер снова закусила губу, очевидно, размышляя над ответом. Она вгонит его в гроб. Прямо сейчас. Этим своим чертовым ртом. — Нет, не допрос, — произнесла она с легко различимой досадой. — Мне всего лишь было интересно, когда ты начал так наплевательски относиться к своему здоровью. И что тебя на это сподвигло. Ты. Устроит такой ответ? Нервно-возмущенным жестом заправив прядь волос за ухо, она тут же отвернулась, откинувшись спиной на диван и скрестив под грудью руки. Уставилась на Эдер и Забини, почти соприкасавшихся головами и болтавших о чем-то своем. Все же он был прав раньше, когда вскользь, в порядке бреда, допустил мысль о том, что Эдер могла бы понравиться Блейзу. И раз уж звезды сошлись так, что ему в этой жизни досталась роль гребаного провидца, Драко не составило труда догадаться, что Грейнджер обиделась. Забавно, что всего-то полтора года назад он выложил бы не раздумывая мешок галлеонов за то, чтобы какое-нибудь особенно едкое его оскорбление попало точно в цель и причинило ей боль, а теперь радовался из-за того, что она обиделась, беспокоясь о его здоровье. Вопреки всем законам логики. И сходил с ума так, будто ему снова четырнадцать, потому что скрещенные под грудью руки натянули ее блузку сильнее положенного. Драко видел, как сквозь тонкую белую ткань проступило кружевное — чтотытворишьсомной — белье. А мозг уже подкидывал ощущения, которые можно испытать, сняв с нее все лишнее. Издевался над ним, оглушительно хохоча, воскрешая в воспоминаниях то, как охренительно быстро ее соски становились твердыми, стоило только сжать их в пальцах. Нет. Она сегодня выглядела слишком потрясающе, чтобы он испортил все своим молчанием. — Это было прошлым летом, — признался Драко, повторяя ее манеру почти задевать губами мочку уха. — Всего пару раз. Грейнджер едва не захлебнулась воздухом, судя по полувздоху-полуписку, который она издала, старательно избегая его взгляда. Ее щеки и прежде были раскрасневшимися от алкоголя, но сейчас… Слишком много контраста. Слишком много эмоций написано на лице с аккуратными почти-кукольными, если бы только не такими живыми, чертами. И им плевать на вино, которое она почему-то глушит бокал за бокалом. Храброй Грейнджер необходимо красное сухое топливо, чтобы выдержать его присутствие? Сколько? Насколько ее отвращает его маниакально-пристальное внимание? Насколько ей противно, что каждая его лицевая мышца буквально кричит о том, как он мечтает ее раздеть? Так, как ни о чем и никогда больше не мечтал. Даже выхватить снитч у Поттера прямо из-под носа. Даже услышать от отца хоть что-то большее, чем снисходительно-презрительное «сынок». Даже никогда в своей жизни не видеть ни единого кошмара. Херня это все. Такая херня. И он просто безнадежный ублюдок, который не умеет сдерживать себя ни на йоту. Он просто — после того как переспал с Грейнджер против ее воли — не может думать ни о чем, кроме как о ней. Голой. В его постели. Или в ее. Это настолько без разницы. Возможно, воздержание длиною в год — и мысленное, и физическое — было худшей идеей в его жизни. Возможно, прими он недвусмысленные намеки «фанаток квиддича» (читай: его голого торса) чуть ближе к сердцу, запусти он хотя бы одну из них в раздевалку, к дверям которой эти сумасшедшие набивались после матчей, сейчас все чувствовалось бы легче. Не так… Ненормально. Отчаянно. Жалко. Когда она подняла на него огромные — какого черта они стали еще красивей, Грейнджер? — карие глаза, их лица находились очень близко. Так что боковым зрением он видел шокированные метания Нотта, уставившегося на них. И одновременно не видел ни-че-го кроме. Кроме горящих глаз. Кроме бледных веснушек на скулах. Кроме… Грейнджер, пожалуйста, я сошел с ума, я даже не помню, о чем мы говорили. ЯспятилГрейнджер. Ее темные ресницы дрогнули, а веки на секунду прикрылись. Еще раз. Еще. Растерянно моргая, она, очевидно, пыталась что-то сделать с его, должно быть, абсолютно диким выражением лица. Как-то стереть его из своей памяти. Драко решил помочь ей. Просто отстранился на пару-тройку спасительных дюймов и готов был поклясться, что меж бровей у нее тут же пролегла разочарованная морщинка. Всего на миг. На миг, который — только попроси, если хочешь, чтобы я стал ближе — дал ему крупицу надежды. Надежды на то, что их мысли хотя бы отчасти сходятся. Тут Грейнджер прочистила горло и, глядя в пустоту перед собой, заключила: — Летом. Да о чем она, Салазар помоги? Смысл, будто мелкий юркий зверек, ускользал от него. Возможно, проблема была в огневиски, оставшемся горечью на языке. Возможно, Драко просто был мертвецки пьян от удачи, свалившейся на голову, как чертов мешок с галлеонами. Чертов сорванный куш. Двадцать минут — и они с Блейзом снова друзья. Пара слов, брошенных старому эльфу, растекшемуся перед ним чистокровно-почтительной лужицей, — и Грейнджер там, где и должна быть: у него под боком. Утыкается в него коленками. Смотрит пристально и поджимает губы, как всегда делает, когда он ее игнорирует. Стоп. Игнорирует? Тут, будто сквозь вату, до него донеслось тонкое и обвиняющее: — Малфой? — А? — все еще не соображая, что происходит. — До или после? — Что «до или после», Грейнджер? — в голосе прорезалось раздражение. — Ты, — она замялась, выдавливая слова, — ты пробовал это до или после того, как… Был с тобой? — После. Хотелось наорать на нее, сорвав голос, потому что… Салазар, она вцепилась в эту тему, как садовый гном — в палец. Как клещ — намертво. Да С ЧЕГО?! Грейнджер, будто долбаная собака-ищейка, вынюхивала все его слабости. Будто чуяла — этим своим вздернутым носом чуяла — причину. Будто знала, что в первые пять дней, оказавшись в Бордо, въехав в квартиру, он просто боялся заснуть: не разрешал себе закрывать глаза, даже когда те слипались, а челюсть хрустела от широченных зевков. Боялся снова услышать ее крики, пиздец как боялся. — Зачем, Малфой? — нравоучительный тон прорвался сквозь череду его воспоминаний о Джо, маленьком пакетике с коричневым содержимым, бутылке, полной густого молочного дыма, и пустой… блаженно пустой голове. Когда взгляд вновь сфокусировался на Грейнджер, Драко изо всех сил постарался не зацикливаться на том, как близко она находилась. Так, что можно было обхватить ее за талию и притянуть к себе вплотную. Наконец пройтись языком по ее блестящим от очередного глотка вина губам и раскрыть их, слизав терпкий вкус алкоголя с кончика ее языка. Услышать ее приглушенный стон, одна лишь мысль о котором моментально отдалась в ушах нежной музыкой. Встряхнув головой, он еле уговорил себя ухмыльнуться. — Мне девятнадцать, Грейнджер. Если ты ждешь, что я буду вязать носки, читать сказки Бидля и пить ромашковый чай, ты глубоко… — Я не это имела в виду, — шипение фурии. Что бы ты ни имела в виду, это не имеет значения. Потому что тогда он проснулся наутро от холодного ветра, тянувшего с балкона, в прокуренной вопреки этому комнате, с немного гудящими висками и свободный. Ее не было. Ни ночью, ни потом днем. Так… белый шум на задворках сознания. — Ты ведь играешь в квиддич, Малфой, разве это не противоречит режиму? — звонкий голос Грейнджер снова ворвался к нему в голову. — Как и чрезмерное употребление алкоголя, не так ли? Маленькая язва. И ведь говорит это, прижимая почти допитый бокал к щеке. — Для сотрудников Министерства алкоголь в таких количествах вроде тоже не слишком полезен, правда? Грейнджер зачерпнула ртом воздух, тараща глаза: значит, он таки попал в цель, и она действительно чувствовала, что перегибает палку, когда дело касается градуса. На самом деле его это и веселило, и… беспокоило? Тут она, будто бы нарочно, медленно поднесла бокал к губам и опустошила его. Не глядя вернула его куда-то на стол и, облизав губы, — это был твой последний чертов шанс, Грейнджер! — с вызовом вздернула подбородок. — А ты что, хочешь мне запретить? — Я думаю над этим. И Драко готов был проклясть выпитый огневиски за картину, которая взорвалась в мыслях, как гребаный взрывопотамов рог. Как он уничтожает к драккловой матери бутылку — потому что пить вино по бокалам Грейнджер перестала, когда села к нему за стол, — как зарывается пальцами в густую копну волос этой маленькой пьянчужки и дергает их назад, вынуждая ее прогнуться в спине. Как, ни капли не ослабляя натяжение, ведет ее по лестнице наверх. Как она неловко спотыкается и неотрывно сверлит его взглядом, полным предвкушения и жажды. Как, едва за ними захлопывается дверь, он запрещает ей. Много раз. Драко уже готов был привести этот план в действие, он уже чувствовал, как рука, дрогнув, поползла ближе к ее шее по спинке дивана. Но кое-что отрезвило его и заставило замереть: приподнятые брови и слегка округлившиеся глаза Грейнджер. Ее удивление. Она не думала о том же, о чем и он, она просто болтала языком. Как и всегда. Она просто… дразнила его. Заводила. Мучала. Должно быть, Грейнджер мстила ему. А он велся. И лишний раз доказывал, какой же он все-таки ублюдок, раз не в состоянии держать себя в руках. Соберись. На секунду зажмурившись, Драко резко повернулся к остальным, чтобы переключиться на какую-нибудь очевидно тупейшую шутку, которую Забини или Нотт… — А где все?.. — удивленно спросила Грейнджер. Видимо, она тоже только сейчас заметила, что за столом пусто. Что нет никого, кроме них самих. Уловив смешки и оживленную болтовню у барной стойки, Драко потянулся туда взглядом и вздохнул с облегчением и разочарованием одновременно: Блейз и Теодор с подружками толпились там, а бармен постоянно подкидывал на деревянный поднос, стоявший перед ними, все новые и новые шоты. У Драко не было ни единого сомнения, что даже с большим заказом мог справиться один Нотт. На крайний случай, вместе с Забини. И Эдер, и Беатриче могли спокойно остаться здесь, за столом, и… Салазар помоги, на кого они с Грейнджер были похожи, раз заставили всех испариться? Кажется, она пришла к такому же выводу, потому что неловко прочистила горло и произнесла: — Думаю, нам стоит вести себя… иначе. — Нам? — насмешливо бросил Драко, избегая смотреть на нее. — Ты хотела сказать, мне стоит… — Я сказала то, что хотела, Малфой, — моментально ощерилась она. — Не хочу, чтобы твои друзья думали, что… …между нами что-то есть. Грейнджер не решилась сказать это. Но он и сам догадался. Буквально отпрыгнул от нее. Отодвинулся на добрых пару футов. Реальность врезалась в мозг ржавым гвоздем. За последний день, опьяненный удачей, он почти позволил себе забыть о том, что сделал с Грейнджер. Допустил все эти… мысли. К горлу подступила тошнота. — Все в порядке? Этот голос. Взволнованный. Нежный. Испуганный. Нет, Грейнджер, НЕТ. Ничего не в порядке. Драко понимал, что сейчас, когда язык развязан алкоголем, он вряд ли сможет соврать, выдавить из себя чертово «конечно», чтобы она успокоилась. А потому, надеясь, что это сработает, перевел разговор в другое, правда, не менее неприятное для них обоих русло. — Как сегодня все прошло? Ну, с моим отцом. Ему следовало спросить раньше. Много раньше. Когда ответа не прозвучало, взгляд невольно метнулся к ней и… Да это гребаная классика. Насупленный вид, будто он не кто иной, как мерзкий Уизли, отрыгивающий мерзких слизней прямо ей под ноги. — Что-то не так? — внутри он кричал. Снаружи — давился словами. Грейнджер коротко вздохнула, словно решаясь. И, упершись взглядом в гладкую поверхность стола, пробурчала: — Ты бы знал, если бы пришел. Парадоксально, но она выплюнула это с такой… обидой. Будто ожидала чего-то. Будто ждала его сегодня. Мисс Я-все-могу-сама почему-то нуждалась в нем. В его присутствии. В его поддержке. Желание переспросить, заставить ее закончить пресловутое «Я не хочу, чтобы твои друзья подумали…» закололо язык сотней острых игл, но Драко сдержался. Сейчас Грейнджер явно требовалось нечто большее, чем его бесконечные придирки к каждому слову. Он поерзал на диване, пододвигаясь ближе, и усмехнулся про себя, заметив, что недовольная морщинка у нее меж бровей начинает разглаживаться. Возможно, она пропадет совсем, если Грейнджер узнает, что у его отсутствия была весомая причина? — Эй, — мягко, вновь наклонившись к самому ее уху и, к собственному удивлению, сжав ее ладонь, покоящуюся на диване, в своей. — У меня в это же время была тренировка, ладно? Розовые от вина губы затрепетали, прерывисто выпуская воздух. И мысли о том, какие терпкие они сейчас на вкус, снова вгрызлись в него драконьими клыками. Накрепко. Намертво. — Л-ладно.***
Громадному количеству шотов, образовавшихся на их столе, нашлось совершенно идиотское объяснение: Нотт предложил сыграть в «Я никогда не…». А чего, в общем-то, стоило ждать от Нотта? Драко и рад был бы щедро полить эту идею соплохвостовым дерьмом, но… Лучшего шанса отвлечься от дикого, тянущего в паху желания наплевать на все и утащить Грейнджер наверх ему пока не представилось. Блейз покрутил в пальцах шот, тревожа голубую жидкость внутри, и торжественно, как и положено первооткрывателю, произнес: — Я никогда не вызывал Патронуса. Когда все, кроме него и самого Забини, выпили, Драко услышал тихий шепот возле уха. — А почему? Ну конечно. Мисс-долбаная-Почемучка. Ей впору уже издать книгу «Тысяча и один раздражающий вопрос для Драко Малфоя». — Не знаю, Грейнджер, — бросил он краем рта, лишь мельком пройдясь глазами по ее пышущему любопытством лицу. — Просто никогда не пробовал. Потому что, черт возьми, боюсь, что не выйдет, — только мысленно. Для нее это лишняя информация. Однако рот Грейнджер тут же приоткрылся так, будто она собралась задать еще один дракклов вопрос. — Но… К счастью, в этот момент Эдер нарочито громко откашлялась, привлекая всеобщее внимание. Правда не настолько всеобщее, чтобы он смог оторваться от изучения аккуратного профиля со вздернутым носом и остреньким подбородком, который открылся ему, когда Грейнджер переключилась на Эдер. Драко все чаще задавался вопросом: какой придурок в школьные годы наслал на него проклятье слепоты, раз он все шесть лет упрямо не замечал, насколько она красивая? — Так, теперь моя очередь! Звонкий голосок Эдер все же заставил его повернуться. Как раз вовремя, чтобы заметить, как та, прищурившись, сверлит взглядом Беатриче. О, Драко был знаком этот взгляд. После него всегда следовал ядовитый укус в стиле Эдер — «ненарочный», но ощутимый. С чего только?.. Если ему не изменяла память, Беатриче недавно рассказывала, что они еще с детства не разлей вода. Впрочем, раз он порой не понимал самого себя, куда ему было разобраться в том, что творится в голове у девчонок? — Я никогда, — Эдер растянула губы в едкой улыбке и чуть склонила голову набок, неотрывно глядя на подругу, — не занималась… оральным сексом. И тишина. Полнейшая. Грейнджер рядом тихонько охнула. Даже не оборачиваясь, Драко знал, что она сейчас шокированно приложила руку ко рту. Что ж… Это было мерзко. Несмотря на отчасти сучий характер Эдер. Несмотря на то, что Беатриче невозмутимо опрокинула в себя шот. Залпом. Многозначительно посмотрела на Эдер. И улыбнулась. Странно, но Драко внезапно почувствовал себя обязанным сделать хоть что-то. Сказать. Разрядить гнетущую атмосферу. Заставить Грейнджер отцепить ладонь ото рта и вернуть ее лицу живое любопытство. Дать ей знать, что он, в общем-то, не так уж и плох? И в то же время он не испытывал ни малейшего желания вмешиваться в то, что никоим образом к нему не относилось. Драко еще помнил дискомфорт, который остался внутри после единственного такого его порыва: с Питерсом, на одной из последних тренировок. Как если бы вспышки колдокамер застали его в квиддичной раздевалке после душа. Голым. Пожалуй, ему действительно не стоит вмешиваться. Над столом все еще нависало грозовое облако молчания. Судя по ожесточившимся чертам Нотта, сжавшего в побелевших пальцах стакан, это облако вот-вот могло рухнуть ливнем им на головы, но… Блейз вдруг протянул Беатриче новый шот и, как только она, удивленно подняв брови, приняла его, звонко чокнулся с ней своим роксом. Секунда — и он допил остатки огневиски, шутливо подмигнув ей. — Красотка. Я тоже считаю, что единственное извращение в отношениях мужчины и женщины — секс в миссионерской позе. Его короткий смешок нанес контрольный удар по давящей тишине за столом. Грейнджер тихонько фыркнула. Беатриче сквозь смех бросила ему: «Да ты хоро-о-ош», а Теодор наконец разжал пальцы на стакане и послал Забини благодарный взгляд. Одна только Эдер нервно грызла губу, внезапно став белее мрамора на могильной плите. И Драко, машинально подхватив всеобщую волну смеха, уже сомневался в своей правоте насчет нее и Блейза. Слишком низко она ставила дружбу, чтобы действительно ему понравиться. По плечу вдруг осторожно, даже как-то робко пробежались пальцы Грейнджер. Щеку слева защекотали ее пушистые волосы, а уха коснулся восхищенный шепот: — Знаешь, я каждый раз удивляюсь тому, как Блейзу это удается. Он заставляет меня верить, что словами действительно можно исправить все что угодно. — Ага. Приглушенное цоканье — она явно осталась недовольна ответом. И Драко с трудом уговорил себя не скатываться в беду идиотизма. Затолкал обратно в горло яд, уже собравшийся во рту оттого, что она похвалила Забини. В голове, будто колокол на Часовой башне Хогвартса, звенело: Какого… хрена? Да к черту. Что он мог сделать? Ну-у… Однозначно был в состоянии придумать что-то в духе сказанного Блейзом, если бы слегка поразмыслил. Но, с другой стороны, зачем? Глядя правде в глаза, он испытывал к Эдер странную… благодарность, что ли? И потому осудить ее по-настоящему как-то не выходило. Ведь кто знает, сидел бы он вообще здесь, если бы не то ее гадание на картах. Тут Грейнджер заерзала под боком, и он, потянувшись взглядом обратно к ней, молча и обреченно — потому что без вариантов — заключил: Сидел бы. И Грейнджер, кажется, уловила едва заметное движение его головы, потому что моментально подняла глаза, оторвавшись от наблюдения за вновь оживившимся Теодором. — Поздравляю, кстати, — шепнула она, обнажая ровный ряд красивых зубов в улыбке. Красивых. Зубов. Он спятил. Не глядя схватил со стола огневиски и влил его в горло. С пару секунд насладился теплом и облегчением, прошедшимися по нутру, и, воскресив в голове только что произнесенные Грейнджер слова, попытался вникнуть в их смысл. — С чем? — уточнил, хмурясь. Она стрельнула глазами на Блейза, и — пусть это и заняло всего секунду — у Драко чесались руки снова удержать ее за подбородок. Заставить смотреть только на себя. Как вчера у той злополучной стены с идиотским рисунком. Теперь уже правильным: испорченным, как и должно. Салазар, это было только вчера? По ощущениям прошла целая вечность. — Ну, вы помирились, — улыбнулась Грейнджер, изучающе разглядывая его. — Поздравляю. — Спасибо? Драко понятия не имел, что ему следует отвечать. От дальнейших выяснений — а в том, что Грейнджер собиралась задать ему еще сотню мелких вопросов, у Драко сомнений не было — его избавила Эдер, которая, нарочито громко ойкнув, привлекла к себе их внимание. Нервное дерганье губ — и она почти правдоподобно изобразила, что «совершенно забыла о времени, и ей пора убегать домой, чтобы не проспать завтрашнюю тренировку».***
— Малыш, тебе не кажется, что мы с Эвой в состоянии разобраться сами? — Если она не в состоянии разобраться даже со своим языком, — горячился Нотт, сверля взглядом дыру в панорамном окне, — то пусть… — Эй. Беатриче накрыла ладонью его запястье, останавливая тремор. Выждала пару мгновений и вытащила у него из пальцев стакан, где только-только перестала дрожать янтарная жидкость. — Все в порядке, правда, — заверила она Теодора. — Я понимаю, почему Эва так поступила, и я не злюсь на нее. Совсем. Удивительно, но это… сработало. Нотт медленно с шумом выдохнул и вновь откинулся на спинку кресла, сжав руку Беатриче и утянув ее со стола вниз. Какого-то черта Драко в голову даже не лезли похабные предположения на этот счет. Ничего, что могло бы опошлить увиденное. Салазар, это бесило его до жути: было невероятно похоже на то, что Грейнджер сделала с ним вчера, когда бурлящий внутри него гнев стал кипятком обваривать органы. Да, она вела себя совсем не так нежно. Да, ни капли не ласково. Да, она скорее отчитала его в стиле «Что ты вообще понимаешь в этой жизни, Драко Малфой?!». Но эффект был один в один. — Ну давай, просвети меня, — бурчание Теодора донеслось до Драко как раз, когда взгляд потянулся к ней. Мысли вышибло из головы с треском — ударом бладжера прямиком в затылок. Раз — и пусто. И нет ничего, кроме выражения ее лица, и оно моментально цепляет: будто вгоняет Драко металлический крюк под ребра. Грейнджер сидела к нему боком, подперев кулачком щеку, и все, что эта поза и ее густые волосы, разметавшиеся по плечам, позволяли ему увидеть, — взгляд, жадно впитывающий то, как Теодор сжимает руку Беатриче под столом и отрицательно фыркает в ответ на ее… — Вот ты когда-нибудь задумывался, почему нас раздражают или злят те или иные вещи? Нет? А я как-то раз, когда меня уже взяли в «Ведьмополитен» на полную ставку, брала интервью у одного целителя ума из Мунго. Он увлекался маггловской психотерапией и сказал мне одну такую фразу… «Людей раздражает в других только то, что есть них самих, или то, чего они хотят, но боятся себе позволить». Воспринимая поступок Эвы через призму этой фразы, я совсем не могу на нее злиться, — улыбнулась Беатриче. — И тебе тоже не стоит, малыш. Теодор выдохнул, жмурясь, и отпустил ее руку. — Как скажешь, детка, — улыбнулся он в ответ. Драко чувствовал, что у него скоро начнется нервный тик от их дебильных уменьшительно-ласкательных обращений. Слишком слащавых. Слишком приторных. К горлу подступил смех, когда он попытался представить ситуацию, в которой смог бы назвать подобным образом Грейнджер, сейчас сосредоточенно нахмурившуюся, очевидно, размышляя над словами Беатриче. Было бы над чем размышлять. Ему это казалось не большим, чем бреднями очередного сумасшедшего целителя из Мунго вроде Финеаса, к которому его после первого приступа насильно затащила мама. Драко до сих пор помнил бубнеж этого тощего очкарика с редкой щетиной: «Вы постоянно пытаетесь все контролировать, мистер Малфой, так нельзя. Вы сопротивляетесь любому проявлению чувств и эмоций, закрываетесь в себе. Это вас разруша…» — Слушай, Блейз! Громкий смешок Теодора вырвал его из лап неприятного воспоминания. Драко повернулся к Забини, с удивлением осознав, что не слышал от него ни слова за последние несколько минут. Когда Блейз вообще молчал так долго? — Может, тебе просто стоило дать Эве то, что она хочет, но боится попробовать? — гоготнул Нотт, игнорируя посуровевшую Беатриче, хлопнувшую его по плечу. — Как считаешь, а? Блейз, лицо которого — кажется, тоже впервые — ничего не выражало, передернул плечами. — Я схожу на бар за едой, — невозмутимо ответил он. — Вы что-нибудь хотите? Теодор, судя по всему, недовольный, что его потрясающую шутку не восприняли на ура, бросил: «Заказывай что хочешь» и откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. Когда Забини направился к барной стойке, возмущение Беатриче сменилось скепсисом: она насмешливо изогнула бровь, воззрившись на Нотта. — Знаешь, Тео, если следовать логике того целителя ума, ты тоже не прочь пойти по стопам Эвы и выболтать чей-то секрет. Он деланно закатил глаза. — Ага. Аж язык чешется рассказать Грейнджер, что эльф-домовик занимается рабским трудом у нас в квартире, и посмотреть, как она яростно распнет тебя прямо на этом столе. Когда Нотт поднял взгляд, за стеклами очков плясали смешинки. — Упс, — ничуть не извиняющимся тоном произнес он. Драко одновременно с Беатриче повернулся к Грейнджер, встрепенувшейся, едва услышав свое имя. — Святая Барбара! — воскликнула Беатриче. — Гермиона, это ведь ты… Тот закон? — Кодекс прав волшебных с-ществ? — спросила Грейнджер немного заплетающимся языком. И ее раскрасневшиеся от выпитого щеки тут же стали похожими на два спелых помидора. — Д-да. Последний бокал был лишним, верно? — усмехнулся про себя Драко. Или последние три. — Вот черт! — смеясь, Беатриче хлопнула себя ладонью по лбу. — Я ведь читала в «Пророке» кучу статей о студентке Хогвартса, которая приложила руку к его созданию, но почему-то совершенно забыла имя. Не в обиду, просто вокруг меня все время крутится слишком много информации, и… В общем, я надеюсь, — весело прищурилась она, — ты не станешь меня распинать. Или хотя бы начнешь с Тео. — Да я никого… — неловко протянула она, заметно напрягшись, — никого не собираюсь. Распинать. Наблюдая за тем, как ее руки на столе вцепляются одна в другую, Драко вдруг понял, что это ее первые слова за вечер. Первые, сказанные не ему. Его затопило удовольствием вперемешку со стыдом. Удовольствием — потому что Грейнджер очевидно держалась за него, как за кого-то надежного. Доверяла ему, что было невозможно… Невозможно потрясающе. Стыдом — потому что он стандартно вел себя как мудак, измываясь над ее растерянностью. И когда Беатриче вновь обратилась к Тео с видом победителя: «Ну что, съел, предатель?» — Драко четко, так, будто разглядел снитч до мельчайших выпуклостей на золоте, осознал, как он может это исправить. Она ведь пьяная — ей точно понравится. Глубокий выдох — и он одним движением придвигается к ней вплотную. Усмехается краем рта, замечая, как ее плечи мгновенно расслабляются, а ладони оставляют друг друга в покое. На секунду прикрывает глаза — она ведь не станет его отталкивать? — и наклоняется, касается грудной клеткой ее лопаток. Не самая удобная поза, но… плевать. Так плевать. Грейнджер вздрагивает, когда его руки скользят вниз по ее плечам. Локтям. Предплечьям. Обхватывают запястья. Накрывают ладони. Вблизи ее шея потрясающе вкусно пахнет. Ненавязчиво. Тонко. Свежо. Пахнет Грейнджер. И ему хочется — блять, нереально хочется — прикусить нежную кожу. Драко чувствует бешеный стук там, где соприкасаются их тела. И он не может точно определить, чье сердце громче заходится в сумасшедшем ритме предвкушения. — Знаешь, — упершись подбородком ей куда-то между шеей и плечом, язвительно — насколько возможно, когда внутри мечется чертов пожар, — начинает он. — Если следовать логике целителя из Мунго, твое возмущение моим невинным экспериментом с травкой уже не кажется таким праведным. Он специально выдерживает паузу и непроизвольно облизывает нижнюю губу, когда слышит, как Грейнджер втягивает в себя воздух. Так близко от его лица. Так, что одной из рук, сейчас мягко постукивающих по костяшкам ее пальцев, можно обхватить острый подбородок, немного развернуть и… Врезаться в губы. Отчаянно. Глубоко. Влажно. Драко выдыхает сквозь зубы, сдерживаясь. И шепчет ей в шею: — Помощник Министра Магии втайне мечтает о косяке? Он не видит, но почему-то уверен, что ее глаза в этот момент широко распахиваются, а брови взлетают вверх. Так же, как у Нотта, который именно сейчас отрывается от спора с Беатриче и поворачивается к ним. А затем щурится и, игнорируя предупреждающий взгляд Драко, хмыкает: — Грейнджер, неужели тебя совсем ничего не смущает? Сука. Он едва убеждает себя не впиться в ее пальцы своими. Не выместить гнев, что вскидывает в нем чешуйчатую голову так стремительно, будто издевательский тон Теодора — не что иное, как звуки дудки заклинателя змей. Но тут Грейнджер удивляет его: она не сбивается, не заикается. Драко боковым зрением видит движение ее подбородка вверх и следом слышит: — А тебя? Секунда — и Нотт теряется. Хмурится. Очевидно, он никогда не общался с Грейнджер — тем более с пьяной Грейнджер, которая и для самого Драко пока диковинный зверек, — и не знает, что она может поражать воображение: внутри гореть в огне смущения, а снаружи — вызывающе и горделиво вздергивать нос. — Ну-у, я несколько… удивлен тем, что Малфой… — многозначительно начинает Теодор, и у него нет ни единого шанса закончить. — Тогда почему бы тебе не спросить его самого? — голос Грейнджер такой учительски-строгий, что Драко правда пугает то, что его эрекция мгновенно становится почти болезненной. — Действительно, Нотт, — бросает он, со стыдом осознав, что все это время хранил молчание и позволял ей отбиваться в одиночку. — Спрашивай, чего ты. Для усиления эффекта Драко трется подбородком у основания шеи Грейнджер, задевая носом линию челюсти. Неотрывно глядит Нотту в глаза, которые то и дело прячутся за светом лампы, бликующим на стеклах очков в роговой оправе. Это похоже на бодание быков — совершенно бессмысленное. Они смотрят друг на друга и будто бы кружат вокруг стола, будто бы делают ставки, кто нанесет следующий удар. Драко не видит в этом ни крупицы чего-то здравого, пока не вспоминает: Теодор считает, что он пытается Грейнджер… склеить? Смешно. Как же это чертовски смешно. Он что, пытается «усложнить задачу»? Устроить остальным спектакль поперченей? Идиот. И, видимо, девушка Нотта того же мнения, потому что придерживает его за локоть как раз в тот момент, когда он открывает рот. Теодор оглядывается на Беатриче с замешательством на лице. Одно ее отрицательное качание головой — и он закатывает глаза, но… Прислушивается. Отвязывается от них. Деланно бодро вовлекает Беатриче в разговор, будто ничего — ничегошеньки — не случилось. — Драко, что ты творишь? Неправдоподобно возмущенный шепот Грейнджер только подбрасывает тихое «Инсендио» языкам победного пламени, вылизывающим его нутро. — Назови меня так еще раз и узнаешь наверняка. Он понятия не имеет, откуда внутри берется смелость. Но будоражащее нечто — огневиски, вкус триумфа или то, как слабо Грейнджер дергается в его руках, якобы протестуя, — выпускает спрятанный в нем огонь наружу. Бешеным танцем мурашек по плечам. — Я… Я не понимаю, Малфой. Раньше бы его отрезвило. Откинуло бы от нее ударной волной — пылающим в воздухе знаком «Она не хочет», но… К драккловой матери это все. По ощущениям он снова в детстве — там, где взмыленный, как конь, маленький Драко, к вечеру налетавшись над угодьями Мэнора до потери пульса, все равно упрямо отказывается отдавать отцу метлу, потому что «Я хочу, чтобы она осталась рядом со мной». Драко хочет. И это настолько идет вразрез со всем, за что он ненавидел себя весь год, и одновременно настолько вторит каждому «случайному» взгляду и каждому крохотному движению Грейнджер сегодняшним вечером, что он… Хочет одновременно расхохотаться и заставить ее молчать. Сука. Укусить ее губы. Протолкнуть язык ей в рот и на время потеряться в задушенных стонах. Глухих. Протяжных. Голодных. Будто его весь год мучала жажда, а губы Грейнджер выглядят как чертов оазис. Как мираж. Ведь он их даже не видит — не может повернуть голову, потому что не сдержится. — Я просто сижу, Грейнджер, — наконец отвечает он, и мысленный ор, восторженный расслабленной насмешкой в голосе, на миг затмевает сознание. — Мне очень удобно. Тебе разве нет? Драко мягко фыркает, подбрасывая дыханием одну из мелких кудряшек у тонкой шеи вверх. И едва справляется с тем, как его плющит от мысли: что, если прикусить мочку ее уха? Возбуждение болезненно гудит в паху, и, возможно, именно это пробуждает в нем пугающее всеобъемлющее желание… впиться в нее зубами. В шею. В челюсть. В рот. Как будто глубокий, до отметин, укус — единственный способ выместить все то, что сжирает его. — Я еще не решила, — ядовито. — Может, удобно, а может и не… Драко резко сплетает пальцы их рук. Давит. С силой. — Мне удобно, — тотчас выдыхает Грейнджер, и он ослабляет хватку, усмехаясь. Но вдруг… Он почувствовал грудной клеткой, как напряглись ее лопатки. Как дернулось плечо, на котором, наглея, удобно устроился его подбородок. И эти мелкие реакции — они были громче всяких слов, потому что Драко понял, что Блейз вернулся, за пару секунд до того, как с глаз сползла мутная пелена желания, и его взгляд сфокусировался на друге, усевшимся на диван и поставившим на стол поднос с двумя тарелками: на одной была навалена крупными кусками — судя по запаху — рыба в блестящем от масла кляре, а на другой — румяные дольки картофеля фри. Во рту моментально собралась слюна. Однако Драко не сдвинулся с места: его подбородок будто заклятием вечного приклеивания приговорили остаться на изящном плече, скрытом тонкой блузкой. Иронично, учитывая, что именно так он мечтал поступить с чертовой коленкой Грейнджер, без конца касавшейся его бедра. К слову, она вновь расслабилась. И тут было всего два варианта: либо сдалась, признав тщетность своих усилий, либо… ей нравилось. Драко нравился второй вариант. — Что ж, кажется, вы все уже утолили голод, — съязвил Блейз, окинув взглядом Теодора и Беатриче, тут же несогласно загалдевших и в знак протеста стащивших с подноса по несколько картофельных долек. Повернулся к ним с Грейнджер. Задержался. Удивленно поднял бровь, и у Драко вмиг свело желудок от иррационального страха вперемешку со злостью. Сейчас Забини что-то скажет. Напомнит Грейнджер, что она не должна позволять ему быть так близко. Испоганит это хрупкое нечто, только начавшее зарождаться между их прижатыми друг к другу телами. Тут Блейз фыркнул, чуть кривясь, и… закинул в рот картофель. От осознания, что ничего — никакого комментария, укора и даже шуточки — не последует, Драко заорал про себя. Радостно и облегченно. И одновременно яростно, в воображении брызжа слюной прямо Блейзу в лицо — за потрясающее умение бренчать на его нервах отвратные мелодии. Заметив боковым зрением, как Теодор забрал губами картофель из пальцев Беатриче, при этом смерив его и Грейнджер самодовольным взглядом, Драко только крепче сжал их переплетенные пальцы. А в идеале стоило зажать себе рот, чтобы не спросить ненароком что-то вроде «Покажем им?». Интересно, она бы согласилась есть у него из рук? Или встала бы на дыбы, как необъезженная лошадь, возмущенно шипя, что справится и сама? Хороший вопрос. И когда-нибудь он обязательно это проверит.***
Драко не ориентировался на время, но что-то подсказывало, что они застыли в таком положении минут на пятнадцать минимум. Грейнджер окончательно расслабилась в его руках, и это будоражило. — Как ты? — вдруг шепотом спросила она, чуть повернув голову вбок. Так, что уголок ее рта оказался в опасной близости от… Черт. Спокойно. — Странный вопрос, — ответил Драко, будто под гипнозом. Он был не в состоянии оторвать взгляд от темнеющего расстояния между ее приоткрытых губ. — Сама как думаешь? Тут розовая нижняя губа побелела оттого, как в нее впились ровные зубки. Грейнджер что, его провоцировала? — Я… Я не об этом, — наконец тихо произнесла она, заметно нервничая. — Я спросила, как ты, потому что думала, что после вчерашнего ты мог бы злиться, или быть расстроенным, или жалеть о том, что я… Та-ак. Очевидно, он погорячился, решив, что Грейнджер на сто процентов комфортно. Возможно, ее телу — да, но точно не ее мозгу: она опять начала болтать. Много и сбивчиво. А это, как и закушенная губа — как опытным путем выяснил Драко, — было ярчайшим проявлением ее нервозности. — …влезла во что-то личное. Просто ты вчера выглядел так… О, нет. Даже Нотт, сейчас пьяно вещающий Блейзу и Беатриче о том, что «квиддич называется квиддичем, потому что впервые в него начали играть на Квирдитчском болоте», а вычитал он это в дневнике Герти Кеддл в Музее квиддича, казался Драко более предпочтительным собеседником, чем Грейнджер, горящая желанием обсудить то, какой рохлей он был вчера. — Проехали. Я не хочу говорить об этом. — Но… — Грейнджер, не нужно бороться за мои права. Я не твой домашний эльф. Резче, чем следовало бы, потому что она тут же дернула плечом, безуспешно попытавшись стряхнуть оттуда его подбородок, и пробурчала саркастично-нетрезвое: — Какая жалость. Тебе бы так пошла наволочка. Драко воздел глаза к потолку, устало спросив Салазара: ну и что мне с этим делать? Ответ не заставил себя долго ждать — явился в виде ее… хихиканья? Достаточно громкого и неожиданного, чтобы Блейз, Теодор и Беатриче на миг покосились в их сторону. Но, видимо, их обоих уже давно сочли окончательно и бесповоротно безнадежными, потому что больше секунды внимания им не досталось. — Знаешь, ты был бы похож на Диониса, — весело шепнула ему Грейнджер. Драко непонимающе скривился. — Кого-кого? — Ну, на греческого бога, который все время что-нибудь пьет. Смех застрял в горле. Она… Салазар… Она хоть понимает, насколько абсурдно сейчас звучит? Маленькая. Пьяная. Су… — Приятно знать, что ты считаешь меня богом, — иронизируя, Драко постарался перебить собственные мысли, пока они не завели его слишком далеко. — Но я не пью, я отмечаю. — М-м? Это ее чертово «м-м». Тонкое. Протяжное. Оно вышибло из головы все заготовленные ответы, оставив только: — Мы разговариваем без перерыва уже минут пять и до сих пор не попытались друг друга убить. Драко вынужден был собирать настроение Грейнджер по пазлам, так близко оказались их лица. Игривый блеск во взгляде из-под полуопущенных ресниц. Дернувшийся вверх уголок рта. И шепот, такой, будто речь идет об их общем секрете: — Я помню как минимум один случай, когда мы не пытались убить друг друга больше пяти минут. Чертово… охуение. Драко вытаращился на нее так широко, что глаза изнутри прострелила боль. А Грейнджер тут же захлопнула рот — с зубовным стуком — и теперь выглядела так, будто сама не верила в то, что сейчас произнесла это. Но произнесла же, верно? И мысль — безумная, непростительно безумная мысль — прострелила его навылет. Как Реннервейт в грудь после самого первого приступа. Как мамино исступленное «Очнись!» тогда же. Возможно, ночь с ним не была болезненным воспоминанием для Грейнджер. Возможно, она хотела его без всякого зелья. Возможно, он сраный идиот, раз не задумывался об этом раньше. Осознание врезается ему прямо между лопаток. Толкает с обрыва вниз. И сразу вверх, потому что впервые реальность — это лететь, а не расшибиться о землю кровавым месивом. Глубокий вдох. Выдох. Драко разъединяет пальцы их правых рук и ныряет своей под стол прежде, чем Грейнджер успеет набить голову всяким хламом вроде «Я сделала или сказала что-то не то, о, Мерлиновы панталоны, какой кошмар!» Правда, теперь он ничем не лучше Нотта. Но плевать. Так плевать. На ощупь находит чертову коленку, которая весь вечер не давала ему покоя. Сминает ладонью чуть выше и уже готов молиться на задравшуюся юбку Грейнджер, потому что с первого прикосновения к голой коже слетает с катушек. И будто издалека слышит ее пораженный вздох и свой голос, приглушенный и низкий, кажется, совершенно чужой: — Гораздо больше пяти минут. — Ты засекал время, Драко? — смесь дерзости и дрожи в ее голосе будоражит. — Мне этого не требуется, — фыркает он куда-то ей в шею. — Да ну? — так тихо, будто Грейнджер произносит это одними губами. Она нарывается? Для того ответа, что вертится на языке, нужно больше решимости, чем для смешной попытки «вытащить из нее правду», которую Драко предпринял, заявившись недавно в Министерство. Возможно, дело в том, что правда, все это время лежавшая на поверхности, стирает старые рамки дозволенного и одновременно возводит новые. Но ему нравится нарушать правила. Поэтому Драко расплетает пальцы их левых рук, вжатых в стол. Правой поднимается чуть выше по ноге Грейнджер, поглаживая большим пальцем внутреннюю сторону ее бедра. Слышит, как учащается ее дыхание, чувствует, как она нервно вертит головой, тем самым невольно утыкаясь челюстью ему в скулу: проверяет, наверное, смотрят ли остальные. И нет — не смотрят. Очевидно, намеренно, потому что их диалог, слов которого Драко даже не в состоянии разобрать из-за шума крови в ушах, выглядит слишком уж оживленным, а лица — слишком отвернутыми в сторону, но… Его не волнует. Для него ни Теодора, ни Беатриче, ни Блейза здесь просто нет. Существуют только его руки. Обе теперь касаются голой кожи ног Грейнджер, чувствуя, как она мгновенно покрывается мурашками. — Ты хочешь проверить еще раз? — спрашивает он на выдохе. И… Есть большая вероятность, что Драко спятил от долгого — теперь оно кажется ему бесконечным — воздержания; от своего идиотизма, который лишил его этих ног на целый, мать его, год, потому что он запоздало осознает, что руки, усиливая хватку на ее бедрах, начинают медленно разводить их в разные стороны… Вдруг — Грейнджер издала неопределенный писк и резко свела ноги. Крепко прижала их друг к другу, так, что его пальцам стало почти больно. Но она не остановилась на этом: мягко, но настойчиво отодрала его руки от себя и вывернулась из его недообъятий. Какого черта?! Голоса на фоне стали громче: он вполне отчетливо слышал Блейза, несмотря на густой туман в сознании. Видимо, друг заметил их маленькое происшествие. Растрепавшиеся волосы наполовину загораживали лицо Грейнджер, но Драко все равно заметил ее багровые щеки. Словно на них вылили ведро краски. — Мне нужно… умыться, — пробормотала она, пряча взгляд, и вскочила из-за стола. Бросила его. Одного. Охреневшего.***
— Да-а, Малфой, я прямо горжусь быть твоим современником, — смешок Теодора резанул по ушам. — И стыжусь одновременно. — Что? — бездумно. — Ну, меня восхищает то, с каким рвением ты пытаешься добиться цели. Правда, цель… несколько туповата. Взгляд сфокусировался не сразу. Драко потребовалось несколько секунд, чтобы продраться через пелену желания и шока, налипшую на глаза, и увидеть издевку на лице Нотта. Лице, которому явно не доставало кровоподтека в районе челюсти. Или распухшего носа. — Скорее уж цель слишком умна для него, — встрял Блейз. Почему бы им снова не сосредоточиться на тупой «интеллектуальной» болтовне о квиддиче? — Отъебитесь. Просто… отвалите, окей? — он едва сдерживался, и сорвавшийся голос был тому доказательством. — Слушай, Драко, это, конечно, не мое дело, но… Осторожное вмешательство Беатриче по определению должно было его разозлить, но отчего-то, наоборот, заставило разжать кулаки и внутренне подобраться в ожидании услышать… Что-то, что он сам не решится себе сказать? — Мне кажется, тебе стоит пойти за ней. Театрально громкое восклицание Нотта: «Ты часом не заболела, детка?» — буквально пихнуло его по направлению к туалетам.***
Дверь закрылась за Драко с оглушительным хлопком, и женский туалет встретил его испуганной почти-тишиной. Испуганной — потому что он слышал прерывистое и частое дыхание Грейнджер за поворотом. У нее… истерика? Пара размашистых шагов — и он преодолел чертов крохотный коридор, который разделял их. Очевидно, топал при этом как слон, потому что Грейнджер вскинула голову, как только оказалась в поле его зрения. Она держалась обеими руками за длинную забрызганную водой белую стойку со впадинами раковин так крепко, будто от этого зависела ее жизнь. Драко отметил про себя: сбивчиво дышащая растрепанная Грейнджер, вытаращившаяся на него во все глаза, была совсем не похожа на ту Грейнджер, которая в начале вечера с вызовом бросила: «Ты приглашаешь?» — в ответ на его похабщину. Наверное, не стоило надолго изолировать ее от вина. У этой Грейнджер в глазах светилось чуть больше осознанности. Чуть больше сомнений. Но он вдруг понял, что ее и хочется больше: интересней сломать все эти дурацкие рамки приличий, которые, похоже, опять ее окружают. — Это… женский туалет, — выдавила она, оторвавшись от умывальников. Повернулась к нему лицом и — да какого черта?! — сделала шажок назад. — Да ну. Мне уйти? — но Драко знал, что не сможет. Ни за что не сможет. Еще шажок. Она едва не стукнулась спиной об стену. — Не знаю… Как тебе удобно. Не думаю, что женский туалет чем-то принципиально отличается от мужского, так что… И снова эта ее нервная болтовня. Драко чувствовал, как иррациональная злость вырастает у него за спиной и проводит когтями по позвоночнику. Острыми иглами впивается в кожу и толкает его вперед. Шаг. Еще один. И еще. Между ними теперь зияло расстояние в одну раковину. Мельком глянув в зеркало, Драко увидел в нем лишь безумца, цвет кожи которого сливался с белым кафелем стен, а взгляд казался черным из-за расширенных зрачков. Грейнджер втянула в себя воздух, привлекая его внимание. В карих глазах плескалась давно знакомая ему по собственному отражению паника. «Какого черта?!» — уже в третий раз. — Почему ты ушла? — отрывисто. — Умыться, я же сказала. Даже когда чего-то боится… Какая она все-таки упрямая. Она и ее дурацкий вздернутый подбородок. — Что-то не вижу капель воды, — сдержанно парировал Драко, оглядев ее лицо: оно и правда было абсолютно сухим и — Салазар, сейчас ведь совсем не время… — в ярком свете лампочек под потолком казалось еще более привлекательным. — Возможно, если бы ты не врывался сюда и не… — Грейнджер. — …спрашивал очевидные вещи, то у меня было бы время… — Хватит. Потемневший от вина рот, сводивший его с ума весь вечер, тут же закрылся. От внимания Драко не ускользнуло то, как дрогнула ее нижняя губа. — Что «хватит»? — Столько ненужных слов в секунду вместо того, что действительно хочешь сказать. Возмущенно ахнув, Грейнджер зашипела, как змея перед броском: — Да что ты вообще… — Почему ты ушла? Ну же! — Драко невольно повысил голос, но даже не стал себя одергивать: его страшно бесили ее упрямство и скрытность в важных вопросах. Даже он сам не казался себе таким замкнутым, когда доходило до дела. И, честно, будь на ее месте любая другая девушка, он решил бы, что она просто набивает себе цену, но… Грейнджер точно не переживала о подобном. И чем дольше Драко находился с ней рядом, чем больше прокручивал в голове их встречи, тем сильнее убеждался: у нее реальные проблемы с общением. — Мне страшно, понятно? — выпалила Грейнджер, сцепив руки в замок. Она то резко опускала их вниз, то подбрасывала вверх, чуть ли не до груди. Это был третий признак ее нервозности — хаотичные, бессмысленные движения. В глубине души Драко нравилось вести подсчет — эдакий неопровержимый аргумент в пользу того, что он успел неплохо изучить язык ее тела. Но уж точно не то, что творится у нее в голове. — Страшно? — Драко осторожно скользнул по полу вперед. Крошечный шаг, не разрывая зрительный контакт, — будто он говорил не то с безумцем, не то с хищником. Без. Резких. Движений. — И почему же тебе страшно? Сплетенные друг с другом побелевшие пальцы Грейнджер замерли на уровне талии. Ладони прижались к животу. — Потому что все это… Это неправильно! Ты, — на секунду ее руки нацелились на него, будто древко палочки, но сразу же безвольно рухнули вниз и повисли по бокам. Грейнджер прикрыла глаза и тяжело вздохнула. — Ты ведешь себя неправильно, Драко. А я… Дверь в туалет хлопнула, заставив их обоих вздрогнуть от неожиданности. Сзади послышались торопливые шаги, но еще до того, как он успел повернуться, Грейнджер нервно выкрикнула: — Здесь занято! Колдунья средних лет, с какой-то дичайше объемной прической и мерзко-фиолетовыми волосами, возмущенно одернула полы мантии и, поджав губы, окатила их обоих презрительным взглядом. — Что ж, я зайду позже. И вылетела из туалета, хлопнув дверью так сильно, что аж зеркало над умывальниками задребезжало. Грейнджер так и зависла, пялясь в одну точку, туда, где еще секунду назад стояла эта неприятная ведьма. — А ты?.. — напомнил Драко. Она моргнула, очнувшись, и с нажимом провела ладонями по лицу. — Я… О себе я даже говорить не хочу, — сквозь пальцы голос звучал приглушенно. — Я просто… Я не должна была, понимаешь?! Звонко. Громко. Едва не крича. Теперь руки воинственно скрестились под грудью. И, наверное, такая багрово-яростная Грейнджер, глазами прожигающая в оппоненте дыру, напугала бы любого… кроме Драко. — Я не должна позволять тебе делать все это! Ты… Твои друзья… И твои руки… Чем ты только думал?! Хотя его определенно пугало то, как неимоверно ее шарашит эмоциями. То колотит от нервов и — прости, Салазар — страха? То плющит от злости и обиды. Сам он решительно отказывался понимать обе крайности. — А если бы кто-то увидел?! Хотя о чем это я… Они наверняка все… О, Годрик… — она снова накрыла руками красные щеки. Драко боялся, что в какой-то момент Грейнджер не выдержит — заплачет. Опять. Ведь она всегда поступала так, когда подходил край. Когда у нее в голове становилось слишком много всего и освободиться становилось не просто нужно — жизненно необходимо. Возможно — Драко не был уверен, но ее реакции буквально кричали об этом, — Грейнджер даже не замечала, как у нее на глазах выступали первые слезы. Но он замечал. И сходил с ума от желания эти слезы стереть. Руками. Губами. Просто убрать их к черту с ее нежных щек, с острого подбородка. — Грейнджер, эй. Спокойно, ладно? Драко подался вперед всего на дюйм, но едва не ткнулся грудной клеткой ей в руку, молниеносно выброшенную вперед. — Нет, дай мне сказать! Да пожалуйста. У него все равно не было ни единого слова на языке, когда Грейнджер заглядывала ему прямо в глаза так. С чувством. Гневно. Пылко. — Я должна злиться на тебя, знаешь? Очень-очень сильно, я так, наверное, и не сумела бы. Но знаешь что? — ее глаза заблестели; уголок губ потянулся вверх. — Я ведь даже не попыталась. — Грейнджер, почему ты… — Даже не попыталась, представляешь? — горькая улыбка, сухие ресницы. Хвала Мерлину. Потому что, заплачь она всерьез, Драко не смог бы держать дистанцию. Никак не смог бы. Руки Грейнджер больше не были воинственно скрещены под грудью: теперь она обнимала себя ими, едва заметно поглаживая плечи сквозь ткань блузки. — Я раньше шутила про себя, что рядом с тобой мои мозги превращаются в солому, — тихий, совсем невеселый смешок. — Но оказалось, что в каждой шутке действительно есть лишь доля шутки, потому что я… Я правда перестаю себя понимать, когда дело касается тебя, Драко Малфой. Еще года два назад ему было бы противно услышать такое от грязнокровки Грейнджер. Год назад он бы сдох от счастья, что так влияет на нее. А сейчас… Сейчас он просто сам ни черта не понимал. — Когда ты оказываешься рядом, а теперь по какой-то неизвестной мне причине ты делаешь это ежедневно, я просто забываю все, что обещала себе каждый день этого дурацкого года. Ты все это рушишь, Драко Малфой. Сначала не можешь выдавить из себя и слова объяснений, потом говоришь мне всякие гадости, а потом — вишенка на торте! — пытаешься забраться мне под юбку при своих друзьях! Взгляд неосознанно упал ниже — на злосчастную юбку, к слову, собравшуюся гармошкой где-то на середине подернутых загаром бедер. И, прежде чем в своих фантазиях Драко успел задрать ее до талии, Грейнджер рывком одернула черную ткань почти до колен. Коротко истерически рассмеявшись, она всплеснула руками. — И ты на полном серьезе предложил мне «повторить»?! Вот так просто?! Драко вопросительно поднял бровь. — Но ты ведь сама на это намекала, разве нет? Не ты сказала мне, что «помнишь как минимум один случай, когда мы не пытались убить друг друга больше пяти минут»? Внутренний голос орал ему: «ХВАТИТ. ЗАТКНИСЬ!» Следовало успокоить ее. Ус-по-ко-ить. Попросить прощения, если нужно. Обнять, как вчера. Но… Драко искренне не понимал, чем заслужил самую длинную и пламенную речь из всех, что Грейнджер адресовала ему за восемь лет знакомства. Она ведь ясно дала понять, что не считает свой первый раз насилием, не жалеет о нем и не думает, что Драко испортил ей жизнь. Она ввернула это в разговоре с большей легкостью, чем благодарят за переданную солонку. Так почему же тогда Грейнджер вела себя, как… — Ну раз ты так хорошо понимаешь намеки, — угрожающе зашипела она, резким движением заправив за ухо упавшие на лицо пряди. — Вот тебе еще один — я сейчас в шаге от того, чтобы напомнить тебе свой фирменный хук справа, за то, что ты, мистер Комнаты-отдыха-находятся-наверху, исчез на год без объяснения причин и до сих пор не выдавил из себя ничего, кроме хамства и пошлостей! …сука. Драко тут же захотелось отгрызть себе язык за промелькнувшее в сознании оскорбление. Если кто и стоил его и еще пары сотен отборных ругательств — он сам. Идиот. Причем конченый. Сраный эгоист. Он весь год так упорно думал о себе как о насильнике, которому чем дальше от Грейнджер — тем лучше, что ни разу — ни разу, мать его — не задался вопросом о том, каково ей на самом деле было проснуться тогда одной. Даже сегодня, даже узнав, что просто спустил в трубу триста шестьдесят с хером дней своей жизни, он не допустил и мысли, крохотной завалящей мыслишки о том, что Грейнджер не в курсе. Что она подается навстречу его рукам, заигрывает, хлестко отвечает и улыбается, держа в голове, что он бросил ее. Просто, блять, бросил, а теперь вернулся обратно и пытается как ни в чем не бывало «повторить». Но самым ужасным было другое. Удовлетворение. Чертово мерзкое горячее удовлетворение, разлившееся в груди от мысли, что Грейнджер делала все это, полагая, что он просто исчез на год. Без объяснений. И даже так она позволила, по сути, все, что он захотел, все, что попросил: дурацкое чаепитие у нее в кабинете, адекватные условия для встреч с отцом — оказалось достаточно взгляда, чтобы Грейнджер приказала мракоборцам вести отца к ней в кабинет, а не в камеры Министерства. Испоганить рисунок, в который она вложила столько своих эмоций, — да на здоровье, обнять потом — пожалуйста, провести вечер с его друзьями — без проблем, а ее реакция на этот недопеттинг под столом… Да любая другая заавадила бы его на месте. А Грейнджер просто сбежала — даже не сказала «нет» напрямую. Разве можно одновременно чувствовать себя и конченым уродом, и самым везучим человеком на свете? Можно, оказывается. Можно. — Опять молчишь, да? Несмотря на однобокую улыбку, в большем отчаянии Грейнджер он никогда не видел. Тонкие черты лица искривились так, будто ей было больно. Физически. — Знаешь, я почему-то не сомневалась, что на это смелости тебе не достанет. Драко моргнуть не успел — она резко шагнула в сторону, полная решимости обойти его и сбежать. Снова. В голове тут же щелкнуло безапелляционное «Нет. Не сегодня». Он машинально удержал Грейнджер за локоть и развернул ее к себе. Сомкнул пальцы на втором локте для верности, пусть она и не дергалась. Почему-то. Их тела не оказались друг к другу вплотную, нет. Серьезно, между ним и Грейнджер с легкостью втиснулся бы еще один человек, но это все равно было слишком. Слишком близко, потому что большое на вид пространство заполняло его рваное злое дыхание и беспокойный трепет ее ресниц. Секунда. Две. Три. Вскинув голову, Грейнджер вытаращилась на него в недоумении. — Торопишься? Голосу не удалось избавиться от налета сарказма, и взметнувшееся в глазах Грейнджер пламя безудержного возмущения лишь подтвердило это. — Представь себе. Но она не пыталась вырваться. И не наливалась красным, крича: «Отпусти, придурок!» А значит, попробовать стоило. — Для человека, который хочет услышать ответы, ты слишком спешишь, — притворно нахмурился Драко. — Ты не дала мне и минуты. Губы Грейнджер сжались в тонкую ниточку. Но, черт возьми, даже так у него начинало нестерпимо тянуть в паху от одного взгляда на них. — Раз так, то, — короткий решительный вздох, — твоя минута пошла. За такой тон хотелось послать ее к дракклам, показательно-размашисто выпустить из рук ее локти, развернуться и свалить отсюда. Из этого туалета. Из этого бара. Из этого ебаного мира. Или сжать пальцы вокруг ее шеи и надавить немного, почувствовать, как неистово бьется пульс, как распахиваются шире дерзко смотрящие глаза, а потом… Целовать ее. Так, чтобы она вообще разучилась говорить. Но чтобы осуществить это хоть отчасти, Драко должен был признаться. Рассказать про Уизли. Объяснить ей, насколько запущена была ситуация с его кошмарами, раз одна брошенная рыжим ублюдком фраза возымела такой эффект. Насколько давно в мозгу зудела картинка того, как он берет ее против воли, сквозь просьбы и крики. — Ну так что, Малфой? Этот вопрос стал последней каплей: слишком отчетливо в нем звучал скепсис. Будто Грейнджер уже придумала в голове какую-то свою версию, где он просто чертов трус, который получил, что хотел, и свалил, испугавшись обязательств. Драко должен был вывернуться перед ней наизнанку, но прямо сейчас, стоя во вшивом туалете вшивого бара в Косом переулке и глядя в полные недоверия карие глаза, он понял, что не сможет этого сделать. Грейнджер сомневается в нем. Все, что он скажет, она рассмотрит под увеличительным стеклом и раздерет на мелкие части. Тщательно изучит. Проверит. Обсудит с хреновым Поттером его секрет в подробностях, сличит с показаниями урода Уизли и лишь тогда вынесет вердикт. Поэтому все, что осталось Драко — ведь отпускать ее так просто он не собирался, — это собственные мысли и чувства. Не менее унизительные, чем случившееся. Не менее откровенные, но в них… В них нельзя было усомниться. — Я идиот, Грейнджер, вот что, — слова слетели с языка неожиданно легко, так, будто давно просились наружу. — И я облажался. И мне жаль, ясно? Его голос эхом отскочил от стен, чудом не расколов кафель звенящим напряжением, словно ударом молотка с размаху. Драко услышал себя как бы со стороны: пронзительного, громкого, виноватого. И обвиняющего, потому что она вынудила его. Поставила перед фактом. Грейнджер удивленно наморщила лоб, и его в ту же секунду кипятком прошибло осознание: если она сейчас не послушает, не поверит, то… Все. Просто. К дракклам. Все. И тут она, склонив голову набок и забравшись испытующим взглядом в самое его нутро, медленно, как будто раздумывала в процессе, произнесла: — В таком случае… Что ты собираешься делать? Раз тебе жаль. Первая секунда — ступор. Вторая — рой мыслей в голове. Третья — ва-банк. — Точно не собираюсь уходить. Внутри что-то взрывается. А потом — пустота. Белый шум. Инстинкт. Драко выпускает из рук локти Грейнджер, обхватывает ладонями ее лицо и поднимает голову ровно, прежде чем в карих глазах вспыхивает вопрос. Проводит пальцами по линии роста волос на затылке, большими поглаживая челюсть. И вместо «Нет, Малфой» ее губы призывно приоткрываются. Сближение их лиц происходит медленно — каждый долгий миг неотрывного зрительного контакта скручивает мышцы живота, будто хочет выжать самообладание до последней капли. И когда Драко впервые трется о кончик ее вздернутого носа своим и чувствует на губах ее судорожный вздох, это срабатывает. Глаза закрываются сами собой, а губы находят губы. Прижимаются крепко отчаянным поцелуем, почти — простименяСалазар — целомудренным, потому что сумасшедшие удары сердца подкатывают к горлу, и у Драко не хватает терпения на большее. Хоть малая часть ее, чтобы выдержать. А потом… Грейнджер раскрывает его рот, и ее язычок скользит внутрь — Драко машинально обхватывает его губами, посасывая. Волосы на затылке тут же натягиваются под ее проворными пальчиками. Сдавленный стон разносится по всей комнате: оглушает, вышибает мозги. И он — его. Потому что целовать ее не во сне и не в мыслях, а на самом деле… Это даже не хорошо — это просто охуенно. И все, о чем он мысленно просит, — не толкнуться к Грейнджер в ответ, когда она жмется к нему всем телом. Не дать ей почувствовать стояк, который не упал ни разу с того самого момента, как ее чертова коленка впервые коснулась его ноги под столом. Влажные губы Грейнджер окружают его язык и втягивают в себя так глубоко, что Драко жмурится от натяжения в уздечке, но сразу отвечает ей тем же: целует яростней, кусает ее припухшую нижнюю губу и с чувством оттягивает, впиваясь зубами крепче. Ждет, что «хорошая» девочка вот-вот возмущенно пискнет, но она… Эта сука лишь невнятно-довольно стонет ему прямо в рот. У него не получается удержать ни себя от толчка вперед, — твою мать, как же протяжно она скулит в этот момент… — ни руки у нее в волосах. Ладони сдавливают тонкую талию так сильно, что едва не соединяются друг с другом. Грейнджер дергается в тисках и упирается ладошкой ему в грудь, мол, пусти меня. Но в это же время — и кому ты врешь, что не хочешь? — подушечками пальцев другой руки продолжает нежно кружить по его затылку. Не. Прекращая. Целовать. Все, что происходит дальше, — чистой воды наитие. Секунда — и Драко перехватывает ее запястье, отрывая от груди, и закидывает руку себе на шею. — Держись. Грейнджер послушно сцепляет ладони в замок. Хорошая девочка. Он мучительно стонет ей в губы в момент, когда с силой сжимает тугую задницу. — Бля-я-ять… Как. Я. Скучал. Пальцами Драко беспорядочно цепляет ткань ее юбки, пока та не собирается на бедрах, — тогда он поднимает Грейнджер над полом, поддерживая под ягодицы. Сгорая внутри подчистую, как только она крепко обхватывает его ногами. «Не упасть, не упасть, не упасть», — все, что остается у него в голове, когда он почти вслепую разворачивается к умывальникам и нащупывает твердую поверхность, размазывая костяшками пальцев капли воды, — не может заставить себя разорвать поцелуй. Бережно опускает Грейнджер на скользкую стойку между двух раковин. Со звуком отстраняется, наслаждаясь ее затуманенным взглядом и раскрытыми припухшими губами, винный привкус которых остался у него на языке. Драко сжимает ее бока, большими пальцами задевая голую кожу ног, и Грейнджер, убрав руки от его шеи, цепляется за мокрые края раковин по бокам. Она прикрывает веки, рвано выдыхая его имя. Это как Круциатус, от которого вместо режущей боли — дрожь. Склонив голову набок, Драко продолжает изучать ее и руками, и глазами: мучительно медленно гладит поясницу, что послушно прогибается под ладонями, и замирает на талии, изо всех сил пытаясь запомнить выражение лица действительно «хорошей» девочки — страстное и одновременно невинное. Ничего более возбуждающего он в жизни своей не видел. Потому и не может больше терпеть. Поднимается выше, проводит пальцами обеих рук по шелковистой блузке, заталкивая вглубь себя желание сорвать ее с Грейнджер к чертовой матери. Останавливается под грудью, легко поглаживая ощутимое сквозь тонкую ткань кружево белья на ребрах. — Грейнджер, я… Она даже не дослушивает до конца — согласно стонет и сама подставляется под его ладони. Блуждающий взгляд из-под полуприкрытых век, заломанные в удовольствии брови, влажный от поцелуев рот и тихий протяжный всхлип, когда Драко, рыча сквозь зубы, сжимает ее упругую грудь… Это сводит его с ума. Это убивает его. Потому что этого мало. Так ничтожно мало. Нужно больше ее реакций. Нужно знать, что она хочет. — Тебе нравится? — в голосе звучат приказные нотки, когда Драко большими пальцами задевает ее напрягшиеся соски через ткань. Глядя на него, прикусив губу, Грейнджер медленно кивает, и ему не удается сдержать усмешку. Она делает так всегда — устанавливает на его правила свои. Всегда. — Ты ведь помнишь, что это не ответ? Карие глаза вдруг обретают связь с реальностью, и в них загорается опасный огонь. — Один-один, — улыбается она. И проходится языком по нижней губе. Закусывает ее. Драко даже не успевает ничего возразить: Грейнджер снова обвивает руками его шею, резко притягивая ближе, и целует. Глубоко. Вкусно. Охренительно. Так, что он сам не понимает, в какой момент ловит ртом ее язык. Ведь она сама… Твою мать… Раньше это было бы целым событием: чтобы упрямая девчонка проявила инициативу открыто, не через патронусов, обманные маневры, «ужины» с его мамой… Это лучший способ показать, что она скучала. Осознание вырывается из него громким стоном прямо ей в губы и рождает полнейший хаос. В котором Драко лихорадочно водит руками по ее телу, не задерживаясь нигде дольше секунды, — только чтобы сжать покрепче. В котором Грейнджер зарывается ему в волосы мокрыми пальцами так сильно, что тянет аж у корней, а через секунду уже пытается взять его за задницу. В котором не хватает воздуха, потому что они оба никак не могут остановиться и целуются до боли: жадно и сумасшедше. Насыщаются. В висках синхронно с биением сердца раздается «Божеятакхочутебя», и Драко без понятия, о каком боге речь. Все его ощущения зациклены на том, как зубы впиваются в ее нежный рот, оттягивая верхнюю губу. На том, как Грейнджер подается вперед, прижимаясь к его паху, потому что нравится. Ей нравится, когда кусают. До него запоздало доходит, что ее юбка задралась настолько сильно, что Грейнджер трется об его брюки только сквозь белье. Сука. Какая она все-таки… Маленькая. Пьяная… Пьяная. Это вдруг отрезвляет его. Это и звук расстегивающейся молнии на его толстовке. Это и влажные ладони Грейнджер на голом торсе. Пьяная. Не отрываясь от его губ, она поддевает резинку спортивных штанов. Пьяная. — Нет. Драко схватил ее за запястье, уклонившись от нового поцелуя. — Не надо, — тяжело дыша. Секунда — и не осталось никаких расфокусированных зрачков. Никаких полуприкрытых век. Никакого возбуждающего выражения на лице. Холодное спокойствие в глазах. Поджатые губы. Идеально разглаженный лоб. Грейнджер будто нарочно дышала через нос, то и дело замирая, лишь бы не хватить лишнего, не показать, что из нее только что вышибли весь воздух. Единственное, что ее выдавало, — прилипшие к вискам темные прядки волос и раскрасневшееся лицо. Она выдернула у Драко свое запястье и легко толкнула его прямо в голую грудь, вынудив отступить на шаг. Напомнив этим, что ему следует застегнуться. Он рванул молнию почти под горло. Немного ослабил. Грейнджер спрыгнула со стойки, оказавшись прямо перед ним. — Смотрю, ничего не меняется, — пугающе безразлично заметила она, опустив голову и быстрыми движениями оправив юбку. Не. Смотри. Вниз. — В смысле? — Ну, ты все так же не упускаешь случая показать мне мою слабость, — тон Грейнджер ожесточился, когда она вскинула подбородок, врезавшись в Драко глазами. Подозрительно блестящими. — Ткнуть меня в нее. — И это я — твоя слабость? — он невольно усмехнулся. Ты даже не представляешь, до какой степени все наоборот. Грейнджер молчала, скрестив руки под грудью и демонстративно глядя в сторону выхода. Но не уходя. — Думаешь, я не хочу тебя? — Я ничего не думаю, — огрызнулась она. Вдо-о-ох. Выдох. Когда-нибудь эта девчонка точно доведет его своим умением понимать абсолютно все неправильно. — Грейнджер, — начал Драко, изо всех сил сохраняя терпение. — Я, конечно, не уверен, что твой потрясающий мозг не усмотрит здесь еще какую-нибудь причину обвинить меня в неискренности, но, просто чтоб ты знала, я пиздец как хочу тебя. И если бы я позволил тебе зайти чуть дальше, поверь, ты бы убедилась в этом на сто гребаных процентов. Но мне нужно, чтобы ты тоже хотела меня. Трезвая. — Я и сейчас… — с упрямым взглядом встряла она. — Ты дослушаешь до конца. И нет, ты сейчас ни хера не трезвая. Хотя бы потому, что ты готова заняться со мной сексом в сраном туалете сраного бара, куда может войти любой. И меня на самом деле это волнует только потому, что наутро ты меня не простишь. Во второй раз — точно нет. Тут Грейнджер почему-то задумчиво нахмурилась, но перебивать не стала. — Надеюсь, вы с твоим гениальным мозгом сможете отследить логику. Если я не хочу похерить все во второй раз, я хочу, чтобы был третий. И четвертый. И так далее. И, уточняю, это совсем не значит, что секс — это все, чего я хочу. Это ни черта не все. Кажется, его понесло. Кажется, что-то из последних фраз точно не предназначалось для ее ушей. По крайней мере, пока. Но… Грейнджер таращилась на него своими громадными глазами так, будто видела впервые, и это решало все. — Мы с моим мозгом… Мы поняли, — сдаваясь. — И ты прав. Ну, по поводу того, что утром я бы совсем не обрадовалась. Не успел он ответить, мол, никто и не сомневался, как услышал тихое: — Спасибо. Она тут же впилась зубами в нижнюю губу, пряча взгляд в полу, и Драко стоило титанических усилий не поцеловать ее снова. Смущенную. Растерянную. И, кажется, его. — Я пойду первым, окей? Не думаю, что ты хочешь, чтобы Забини и… — Да. Да. А я выйду через пару минут. И, надеюсь, в этот раз мне никто не помешает умыться, — она лукаво сверкнула на него глазами исподлобья. Язва. — Разве я помешал? — Драко насмешливо поднял бровь. Грейнджер отрицательно покачала головой, одними губами шепнув ему: «Нет».