***
Первые двадцать минут с того момента, как стихли приветственные аплодисменты, она — даром, что не самая большая поклонница джаза, — наслаждалась. Тем, как переливались, сплетались, перебивали друг друга под пальцами пианиста звуки. Как саксофон и труба то вступали с ними в спор, то, наоборот, заискивали, вились вокруг вьюнком. Как их присмирял контрабас. Первые двадцать минут это многообразие голосов дарило умиротворение. А потом один вдох — и в тело проникли въедливые, назойливые мошки, сотканные из мыслей. Как страстно и отчаянно она ненавидела это слово. Потому что не могла, не находила в себе сил не идти на поводу, как послушная собачонка за строгим хозяином — даже не лая, чтобы после не получить нагоняй. Потому что все эти дни, угрюмо опустив плечи и хмуря брови, вымешивала черпаком собственное наказание, кипящее сразу в трех адовых котлах и одном крохотном котелке. Работа. Высшая цель. Благое дело. То, из чего раньше складывался фундамент ее существования. Не поцелуи. Не одна чашка чая на двоих, разделенная за предрассветной беседой. Не секс, после которого на кухне остаются бардак и мускусный запах. Благое дело. Работа. Высшая цель. То, чего ей внезапно — по щелчку длинных холеных пальцев — перехотелось. Будто ее взяли за макушку и сняли скальп — сняли всю кожу, чтобы вывернуть наизнанку и пришить обратно. Чтобы та села, черт возьми, как влитая. Как никогда раньше. Жаль только, эта новая кожа не обросла броней, защищающей от стыда. Жаль, оставила под собой внутренний голос — червячок, который, стоит только вдохнуть полной грудью счастье, врезается зубками в мозг. Напоминает о работе. О высшей цели. Теперь джаз — игривый, переливчатый голос инструментов — лишь фон для ее линчевания. Толпа упреков обступила ее, галдя, и один, самый громкий, самый ты-должна-послужить-миру-а-не-развлекаться безжалостный, затягивает петлю у нее на шее. Завязывает узелок. Она ведь наивно думала, что прошедшие за кипящей в прямом смысле слова работой три дня — достаточная индульгенция для того, чтобы позволить себе тихонько, с едва слышным скрипом приоткрыть дверцу, впуская реальные желания по одному. Ошиблась — вполне типичная для нее реакция в последнее время, правда ведь? Каждую из прошедших ночей она просила прощения — молча, без слов. Жалась к Драко поближе, подкатывалась под бок, оглаживала дыханием напряженную линию губ и просто просила: «Пойми меня. Я правда, правда не нарочно». Столько щемящих грудь жестов, столько несказанных фраз вместо того, чтобы просто признаться в постыдных метаморфозах, что претерпело ее нутро с тех пор, как другая половина кровати запомнила отпечаток любимого тела. Вместо того, чтобы просто сказать, что ее упорное корпение над котлами, — заслуженное наказание и ничего больше. Плата. За отсутствие желания рваться в бой, как обычно. За быстро угасший запал быть спасительницей. За мелочный, тщедушный, как тельце изничтоженного крестража, соблазн переложить ответственность на чужие плечи. Самоустраниться. Туда, где ее обнимают мужские теплые (или холодные — кое-кто будто меняет температуру тела под настроение) руки и прижимают к жилистой груди. Туда, где уютный кухонный свет скатывается с надкушенных граней кексов на балконном столике, а смешки Драко, Блейза и ее самой переплетаются, как и души. Туда, где она может не быть полезной. Правильной. Вдумчивой. Нужной. Может просто быть. Гермиона развернулась на стуле к Драко. В полумраке зала встретилась с острым, ощупывающим ее лицо взглядом. Интересно, а как давно? Уголок губ Драко пополз вверх, и она уперлась подбородком в костяшки пальцев, демонстрируя намерение сидеть так как можно дольше, больше не страшась быть пойманной с поличным. Потому что в этом, в действительности, не было ничего страшного. — Как же концерт? — с издевкой прошептал он, кивая в сторону сцены, откуда только что полилась новая подвижная мелодия. — Хочешь, чтобы я смотрела туда? — изогнула бровь Гермиона. Драко прищурился, делая вид, что всерьез размышляет над этим. — Ты знаешь… нет.***
К середине концерта веки начали наливаться свинцом. Гермиона знала, что так происходит, если мозг не привык к сложной музыке: ему трудно переварить и картинку, и звук разом. Она уже несколько раз проверяла эту теорию на себе, но искренне верила, что ее дурацкий организм не станет позорить ее в такой ответственный момент. На свидании. Естественно, она ошибалась. Черт. Гермиона напрягла челюсти, чтобы сдержать зевок. Страшно неловко: люди за другими столиками завороженно слушали, подперев голову и подавшись всем корпусом к сцене. Никто и не думал засыпать — даже если с ней самой это происходило против воли. Она стрельнула глазами на Драко, прикусив губу и молясь, чтобы он не заметил ее оплошность. Для него инструментальная музыка — даром что маггловская — наверняка была в порядке вещей. Только вот Драко — этот ценитель жанра, с гордостью пригласивший ее «в один из самых модных джазовых клубов Лондона», — он… Он, блин, сидел, откинувшись на спинку стула и прикрыв глаза. Остатки бодрствующего сознания выдавали лишь пальцы левой руки, выстукивающие по столу ритм в такт фортепьяно. Гермиона с въедливой настойчивостью потеребила его за запястье. Сдержала внутри ядовитое «доброе утро», когда его веки задрожали и мгновенно распахнулись. — Нравится? — подчеркнуто ласково спросила она; кожа на губах натянулась от улыбки. Драко быстро кивнул. — Конечно. С закрытыми глазами просто лучше воспринимается музыка, — парировал он молчаливый скепсис в выражении ее лица. — Я всегда так слушаю. Ее согласное мычание почти не звучало повержено. Почти. Гермиона отвернулась, пытаясь сконцентрироваться на сцене, но слаженные возгласы инструментов, напрочь лишенные слов, с каждой секундой подталкивали ее ко сну. Возможно, версия Драко была достаточно убедительной, чтобы она попыталась закрыть глаза. Чтобы лучше воспринимать музыку, естественно.***
— Хочу показать тебе еще кое-что, — сказал Драко, когда мигающие зеленым двери джазового клуба остались в паре кварталов позади. — Расскажешь? — подняла на него глаза Гермиона и прикусила язык, отказываясь выпускать наружу до мерзости правильное «мне нужно работать». Ничего, настояться зелья могут и без ее участия. Драко с ухмылкой покачал головой. — Слово «покажу» предполагает, что для восприятия ты используешь свои глаза, а не мой рот, Грейнджер. Придется немного потерпеть. Она деланно возмущенно цокнула языком, по правде не злясь ни капли. Почему-то сказанная им фраза — с привычной щепоткой дерзости — отдавалась жаром в щеках. Как если бы была неприлично двусмысленной. Гермиона незаметно впилась ногтями в тыльную сторону ладоней. Она становилась испорченной прямо на глазах. — Тебе понравилось? Концерт, — уточнил Драко, и она неуверенно подняла голову. Честно? Она все же уснула. — Дело в том, что… — протянула она, напряженно закусив улыбку, — я не большая фанатка джаза. Но мне все равно понравилось. Усилием воли она заставила себя не отводить взгляд, сохраняя силу признания — одного из многих, и уже прозвучавших, и робко просящихся наружу. Понравилось, потому что с тобой. Драко, не сбавляя шаг, мягко скользнул ладонью по ее плечу, подкармливая мурашки. — Как оказалось, я разделяю твою джазовую позицию, — хмыкнул он. О, Гермиона заметила. Ведь она оказалась не единственной спящей. — Но мне тоже понравилось. Она расслабленно засмеялась. — Почему мы вообще пошли именно туда? — Блейз сказал, что ты любишь джаз, — скривился Драко. — Годрик, — Гермиона издала очередной смешок. — Он мстит за то, что мне вчера достался последний кекс? Драко с откровенным сомнением скосил на нее глаза. — Ты сама его забрала. — Ну, я всегда забираю то, что мне нравится, — вызывающе произнесла она, удерживая зрительный контакт. Речь шла не о кексе. Очередное маленькое — но все еще половинчатое — признание. Раньше бы нутро свернулось, как кислое молоко, от страха, что Драко поднимет ее на смех. Теперь же она просто наслаждалась угловатой, нахальной улыбкой, которая осветила его лицо. — Брось, Грейнджер. Это я забрал то, что нравится мне. Признание укололо мурашками плечи. Приятно, но все же… Немного не то. Гермиона выдавила неопределенный звук, который должен был обозначать удовольствие. Так… глупо, верно? Всего лишь отзеркаленная фраза. Всего лишь… нравится. Наверное, с кем-то другим даже это подожгло бы сердце. Но здесь — зная Драко, помня их старый разговор о любви, имея удовольствие пообщаться с другими членами его семьи и увидеть их ценности, — это дурацкое «нравится» было лишним напоминанием о том, чего она иметь не сможет. Сорвавшийся с губ тихий вздох, растворился в серьезном голосе: — Я не хочу больше узнавать у Блейза, что ты любишь, а что нет. «Что». Неодушевленные предметы. Он хотел узнать о них. Гермиона еще никогда не придиралась к словам так дотошно, то ли чтобы ошибиться в своих взглядах, то ли чтобы подтвердить их. — И что предлагаешь? — просто спросила она. — Расскажи мне о том, что любишь, — Драко смотрел открыто, искренне, будто ни капли не понимал, не видел, что происходит у нее внутри. И, наверное, это было обоюдно. — Хорошо, — выдохнула она и отрывисто добавила: — Но у меня есть условие. Ты первый. Драко бросил на нее удивленный взгляд и замешкался на несколько секунд. Сбавил шаг, будто это всерьез вызвало у него сложности — назвать вещи, которые приносят радость. — Ну… — протянул он, отстраненно смотря перед собой. — Наверное, я люблю обратный отсчет, который идет в голове за несколько секунд до поимки снитча. Люблю… — губы сжались в тонкую линию, прежде чем он продолжил: — кофе с медом и молоком. И горячий душ после тренировки. Гермиона в растерянности глотнула ртом воздух. Она рассчитывала… на нечто большее? Хотя бы на какие-то личные привязанности, вроде… — Годрик, это такая глупость, но все же, — любимого мишки из детства? Книги, которая оставила след? Да чего угодно. Чего угодно, кроме трех сухих, вышколенных потребностей: поймать снитч, выпить кофе и вымыться. Он любит это. — А что насчет… нематериальных вещей? — ее голос предательски дрогнул, выдавая разочарование с потрохами. Драко помрачнел и, быстро мазнув по ней глазами, снова отвел их. Немного ускорил шаг. — Мы ведь это уже обсуждали. Ни искренности, ни легкости. Словно Гермиона отыскала маховик времени, бездумно покрутила колесико и вуаля — минус год. Хотя даже тогда в библиотеке, когда он сказал, что верит во взаимное желание, он, кажется, был более честен. Ну или просто хотел залезть к ней под сарафан, что прекрасно ему удалось. Вот именно поэтому она всегда оставляла место для шага назад. Возможность назвать случившееся шуткой, заявить, что ему показалось, или самой сделать вид, что ничего не было. Она всегда так делала. Раньше. Однако все последние дни Драко упорно убеждал ее, что оглядываться больше нет смысла: каждый следующий разговор глубже забирается под кожу, каждый следующий поцелуй заставляет нервные окончания гореть ярче, каждая следующая ссора кончается быстрее, а каждое следующее утро собственнические, сильные руки крепче прижимают ее к груди. Гермиона сейчас отдала бы все, лишь бы нацепить на глаза шоры и ткнуть в уши беруши — не покупаться на это. Потому что оказалось чертовски больно, почти расслабившись, получить холодное напоминание о том, что она это зря. Когда Драко снова заговорил, она сперва решила, что ей показалось: — Это… сложно. Когда речь идет о людях… — он нашел ее глазами и задержался так, словно рассчитывал стать более убедительным. — Это для меня как игра, в которой вы оба пытаетесь сравнять счет. И если кто-то остаётся в выигрыше, а другой — нет, то это уже не по-настоящему. Гермиона машинально кивнула, погрузившись в глубокий анализ. Она уже слышала от него нечто похожее на кладбище у могилы Беллатрисы. Победителей может быть и двое. Это имело смысл. Вписывалось в его концепцию отношений, которую она по кусочкам собирала из поступков и слов. Он всегда давал что-то взамен — с самого начала. Даже пригласил ее на свидание, потому что она возвратила ему волшебную палочку. Это имело смысл. Гермиона видела. Слышала. Но она слышала от Драко и другие вещи. Совсем другие. — Помнишь, ты рассказывал мне о вашем с Блейзом маленьком путешествии в Стоунхендж? — спросила она, осторожно косясь на него. Как бы… между прочим. — Да? — Драко повернулся к ней. — Про поле без доски для счета. Как тебе понравилось окунуться в игру, не заботясь о том, кто впереди. Просто наслаждаться процессом. Может… Она, имея огромный словарный запас, иссякла. Беспомощно подняла глаза. Она пыталась донести свою мысль, не говоря напрямую. Не в лоб — что победителей может быть не только двое. Что можно вообще не играть. Но Драко только улыбнулся — просто, без полутонов — и покачал головой. — Не хочу об этом. Лучше расскажи, что любишь ты. Гермиона вздохнула, зная, что проиграла возможность обоим выйти из этой игры. Сегодня. — Что я люблю? — не желая дальше ни портить совместный вечер, ни травить себе душу, она отыскала в закромах интонаций воодушевление. Считалось, это сближает, верно? Говорить о том, что тебе дорого. — Учти, то, что я уже знаю, не считается, — у Драко сделался подозрительно довольный вид. — Прорицания, злостные прогулы уроков, пошлые рисунки на полях книг, расстегнутая верхняя пуговица на… — Эй! — Гермиона стукнула его по плечу, рассмеявшись. Засранец! — Я люблю не только учебу и книги! — Что, правда? Она закатила глаза. — Я действительно люблю читать… но не учебники, а те книги, с которыми сначала хочется спорить, а потом невозможно не согласиться. Я люблю запах дома, когда приезжаешь после долгой разлуки. И люблю рисовать граффити. — Ты много рисовала тем летом? — О, — замялась Гермиона, — в действительности, ни разу. — Почему? Приберегала краску для Астрономической башни? С губ сорвался мимолетный смешок: было бы будоражаще весело разрисовать что-то в Хогвартсе, но… Вандализм и нарушение сотни школьных правил. А еще — эта идея просто не приходила к ней в голову раньше. Было бы здорово, окажись и Драко в школе в прошлом году. — Нет, — негромко ответила Гермиона. — Я вообще с тех пор не рисовала. — Почему? — Драко замедлил шаг; в голосе появились требовательные, суровые нотки. — Мне недостаточно просто… взять и нарисовать абы что, лишь бы выплеснуть на стену творческий зуд: хочется, чтобы каждый штришок краски в работе значил нечто особенное. Рисунок должен иметь смысл — иначе он будет просто разноцветным пятном на поверхности. — То есть, тебе нужно, — Драко улыбнулся, без издевки, словно его всерьез интересовало, — вдохновение, чтобы что-то создать? — Мне нужна идея, — ответила Гермиона. — Такая, чтобы я не могла думать ни о чем другом, пока не воплощу ее. И это редко имеет хоть каплю общего с вдохновением: в школьные годы, бегая в Шордич со звенящими в рюкзаке баллончиками, я могла ненавидеть почти каждую секунду, согбенно проведенную у стены. Первый запал быстро проходит. Но если то, что у тебя в голове, — стоящее, ты все равно доведешь это до конца. Драко с оттяжкой провел зубами по нижней губе и произнес: — Знаешь, я тоже чувствую нечто похожее, когда играю. Могу устать, повредить себе что-то, меня может откровенно бесить каждый писк комментатора, капитана или других игроков, но я не могу успокоиться, пока не закончу. Даже если это просто тренировка. Некоторые самые обыденные признания на поверку оказываются очень ценными, и это было одно из таких. Драко редко делился подробностями своей жизни, тем, как он ее видит, и даже такая мелочь — крохотная схожесть во взглядах — стоила для Гермионы дороже первого издания Истории магии. Вот бы спросить еще что-то, что позволит узнать его лучше… — Я так понял, ты довольно часто приходила в Шордич. Здесь остались твои старые рисунки? — Драко ее опередил. — Я хочу посмотреть. — Кое-где еще осталась пара граффити: несмотря на то, что закрашивать чужое творчество там не принято, не все художники… законопослушные, — Гермиона кисло улыбнулась, а потом спохватилась: — Ты хочешь посмотреть сейчас? — Предполагается. — Но это достаточно… — она насупила брови. — Далеко? Взгляни на название улицы, Грейнджер, — Драко махнул рукой в сторону указателя на углу. Шордич Хай стрит сорок семь. Они были на подступах к Риджентс каналу, а там до мест ее былой славы — рукой подать. Правая бровь изогнулась дугой. — Это был план? — Лишь часть его, — уголки губ Драко снова потянулись вверх, и на этот раз в его глазах бликовала та самая загадочность, от которой тело всегда начинало трепетать.***
Когда Гермиона показала Драко одно из своих детских творений — буквы собственного имени, дрожащие, с кучей подтеков черной краски, притаившиеся в самом углу одного из домов, она все еще не понимала, что происходит. Когда они, смеясь и беззлобно подшучивая над ее первыми творческими потугами, добрались до Хогвартса в миниатюре — ее большой гордости, нарисованной в четырнадцать на толстом столбе железнодорожного моста, она по-прежнему считала это простой забавой на вечер. Неожиданным продолжением свидания. Но у Драко был план, верно? Он следовал ему планомерно, будто это он выверял их маршрут по сумеречному району Лондона, сохранившему слепящую яркость даже в ночи. Когда в просвете меж двух неожиданно знакомых, разрисованных подчистую домов забрезжил мягкий свет одинокого фонаря, Гермиона вскинула голову, цепляя взгляд Драко. Раскрыла в удивлении рот. — Как ты так ориентируешься? — Талант следопыта и потрясающая зрительная память, полагаю, — как ни в чем не бывало заявил Драко. Она прекратила шаг и недоверчиво сузила глаза. — Ты впервые был в маггловской части Лондона со мной год назад. Как? Джазовый клуб находится совершенно в другом районе. — Возможно, после я много гулял, — уклончиво ответил Драко, подталкивая ее вперед. — И да, милая, не нужно много ума, чтобы идти вперед по одной и той же дороге. Мы свернули от силы пару раз. Это был один из тех самых моментов, над которыми все смеются. Когда ухватываешь из речи одно слово, а все, что до и после, — сплошной белый шум. Он сказал «милая». Глупый повод для радости, но Гермиона не удержалась от улыбки. Он сказал «милая», запомнил дорогу к их месту и явно хотел здесь что-то ей показать. В голове носились, как ужаленные, сотни банальных идей идеального завершения свидания. Шары? Парящие свечи? Плед и шампанское?***
— Это похищение, ты в курсе? — дробно смеется Драко, пока она прижимает его к стене коридора, прихватывая зубами шею, а руками блуждая по его торсу. Продолжение легкого безумия, которое затянуло их за миг до воронки трансгрессии. — Было бы, — задыхаясь, выдавливает Гермиона. Они только что поменялись ролями, и теперь уже Драко жмется к ней так, словно хочет запомнить каждый изгиб ее тела. — Если бы ты был… хоть немного… против. Так чертовски сложно говорить, когда, стоит только издать звук, к тебе в рот проникает другой язык. Вытворяющий… просто потрясающе приятные вещи язык. Она стонет, отпуская себя. — А кто сказал, что я не был против? — горячим воздухом возле уха. Рука опускается на его пах, и Гермиона слегка сжимает выпуклость через брюки. Смело для нее. Очень смело. Но сейчас это поведение ощущается легким и правильным. — Туше, — сдавленно выдыхает Драко, накрывая ее руку своей. Он толкается бедрами вперед. Его член просто каменный, Годрик. Она… О… разные мысли в голове распадаются на атомы, чертовски пугая. Драко сдавливает ее ладонь своими пальцами, ускоряя движения, и утыкается носом Гермионе в скулу, тяжело дыша. Она скользит по ткани его брюк вверх-вниз и сжимает кулак вокруг очертаний головки. Крепче. Быстрее. У нее чертовски устала кисть, но это того стоит, потому что ухо опаляет стон. Она так редко концентрируется на том, как ему нравится, теряясь в своих ощущениях, что сейчас тяжелые веки Драко и приоткрытый, жадно хватающий то ее губы, то воздух рот вызывают в ней совершенно невероятный восторг. У нее получается. Быть необходимой для него. Быть удовольствием. И это… это действительно похоже на власть, когда ее рука проникает в расстегнутые брюки, а Драко поднимает глаза. В его взгляде удивление, наслаждение и беспомощность. И она не может определить, что слаще. Капитуляция — оглушительный выдох у ее приоткрытого рта. Она чует лондонский смог, виски и капли краски на коже. У кого-то из них. У обоих. Плевать. Она едва дотрагивается до члена сквозь боксеры, и затылок тут же пронзает боль. Драко запрокидывает ей голову, держа за волосы, и заглядывает в лицо. Самое красивое безумие на свете. — Проси, — это было бы сурово, если бы его голос не дрожал от жажды. Гермиона через боль с вызовом мотает головой — хотя прекрасно знает правила, уже год как знает, — и пытается двинуть ладонью. Тонко вскрикивает: боль пульсирует у корней волос с новой силой. — Проси. Она облизывает губы. Выдыхает. — Хочу прикоснуться к тебе. По… пожалуйста. Не невнятное блеяние, как в прошлый раз. Как во все прошлые разы. Сейчас у нее в крови будто циркулирует Феликс Фелицис, потому что она необъяснимо знает, как надо. К освобожденному затылку приливает кровь, и в ушах начинает шуметь. Хотя, наверное, это на совести у ситуации. Ситуации, в которой ладонь сжимается на ткани и начинает двигаться. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Драко, дыша со свистом, направляет ее: меньше амплитуды, больше давления. Она быстро учится. Даже слишком быстро, судя по тому, как неожиданно его зубы царапают ее плечо. В этом так много настоящих эмоций, что у нее перехватывает дыхание. Маска контроля сползает с его скрытого тенью лица, как штукатурка со старого дома — кусками, ошметками. Они шелестят книзу, путаясь в хаотичном сплетении частей тел, липнут к ее подгибающимся вспотевшим коленкам и наконец оседают на пол. Ей хочется стрясти с точеных скул Драко каждую лишнюю каплю. Слизать и выпить. Поэтому ее пальцы поддевают резинку боксеров и находят горячую — горящую — кожу. Крепко обхватывают член и делают точно так, как Драко ее научил. Как будто она снова отличница и собирается заработать все доступные ей очки. Движение за движением. Глухой выдох за свистящим, сквозь зубы, вдохом, будто Драко все еще пытается удержать себя. Не отдать ей свою искреннюю сторону. Желваки ходят у него на лице, как последний оплот борьбы за власть. Власть. Нечто забытое в череде дней вспыхивает в ее сознании, пока горячее сдавленное дыхание Драко ерошит волосы на макушке и спускается дальше. Мурашками по телу. Власть. Нечто, что сосредоточено в умении ее рук и губ. Нечто, что заставит Драко забыть о контроле. Может, даже забыть, кто он. Если у нее, конечно, получится. Не прекращая ласкать его, Гермиона тянется за поцелуем, чтобы глотнуть решимости. Потерять голову, чтобы заставить его потерять тоже. А потом опускается на колени, пока его руки, будто по инерции, подрагивая, стягивают брюки и боксеры. Гермиона поднимает подбородок, встречая его взгляд. Пьяный. Голодный. И чертовски ошарашенный. — Это необязательно, — хрипло вставляет он. — Ты поэтому разделся? — ироничный шепот скрывает страх. — Я могу… — рука дергается вниз, но Гермиона ее перехватывает. — Нет. Я правда… хочу. Кадык перекатывается на его шее от согласного молчаливого глотка, и Драко на секунду закрывает глаза. Она пользуется этим моментом, чтобы как следует рассмотреть его член. Как уже рассматривала когда-то, сидя на кровати и дрожа внутри от страха и желания неизведанного. Точно как сейчас. На сжатом кулаке Драко острыми хребтами проступают костяшки, и ей кажется, что надо поторопиться. Перспектива поднять взгляд и увидеть, смотрит ли он, пугает до чертиков. Она облизывает губы и переводит глаза на головку его члена. Тихонько выдыхает. И почему ей никогда не приходило в голову почитать о том, как это делается? Шорох и мягкое давление на затылок вдруг сбивают ее с толку. Но она подчиняется. Когда губы в первый раз в жизни обхватывают кольцом бархатистую кожу, и по коридору разносится глухой стон, до нее — сквозь шум пульса в ушах — доходит, что книжки были бы чертовски бесполезны. Потому что там не написано об эмоциях. О том, как от каждой реакции, от каждой похвалы, сквозь ругань раздающихся сверху, заходится сердце. Как губы от этого сами смыкаются плотнее и быстро задают нужный темп — он доводит Драко до исступления. Она — доводит. Она контролирует ситуацию. Он — полностью в ее власти. Пальцы комкают ее волосы… Драко вдруг резко тянет ее к себе — член толкается ей в глотку. Глубоко. Упирается так, что она едва может дышать. Контроль распадается с каждым спазмом в горле. Секунда, и Драко отстраняется со странным булькающим звуком, который, кажется, боже… ее. Гермиона хватает ртом воздух. Поднимает вверх затуманенные от влаги глаза. — Твою мать… — Драко сглатывает, глядя на нее так, словно беспросветно пьян и мучается по этому поводу совестью. — Прости… Трудно было сдержаться. Первый импульс — «хочу сама доставить тебе удовольствие» — Гермиона проглатывает вместе с осевшей во рту слюной. Было трудно сдержаться — и он не стал. Разве это не то, чего она хотела? Она моргает, расправляясь с пеленой слез, и еще раз переводит дух. Про запас. — Ты можешь… не сдерживаться. Глаза Драко расширяются в темноте. Замешательство держится всего секунду — ему на смену приходит хитрое, почти хищное выражение лица. На ее волосах снова сжимается кулак. — Ты сама этого хотела. А дальше — то, к чему нельзя подготовиться даже во второй раз. Глубокое размашистое движение бедрами, от которого она задыхается. Еще одно. Снова. Она давится слюной. Перед глазами опять туман, а по коридору разносится хлюпанье. Еще, еще, и еще — ниточки слюны вперемешку с потом скатываются по ее шее. Череп — заполненный шумом крови сосуд, ходящий вперед-назад. Перед глазами — ничего кроме расплывающейся дорожки светлых волос на плоском животе и тени собственных слипшихся ресниц. В ушах — звуки глухого исступления, идущие сверху. Она мечется между этими голыми фактами, чтобы не потерять себя. Не раствориться в том, как Драко даже без подобия контроля насаживает ее губы на член. Проталкивает его к ней в горло почти до основания. Еще, быстрее, комкая ее волосы с нарастающей силой. Все сливается в калейдоскоп образов, звуков и движений. И в тот миг, когда сознание почти гаснет, где-то там, в закоулке, вспыхивает огонек. Власть здесь не в контроле. В полной его потере. С обеих сторон. Нечто, родившееся в сцепке двух беспомощностей, отказавшихся от всего человеческого, чтобы испытать это. Животный огонь, который позволяет делать с другим человеком все, что только захочешь: даже позволить ему делать с тобой все, чего только хочет он. Она утрачивает контроль над телом. Над движениями своей головы. Закрывает глаза. Есть только рука Драко в ее волосах и его член, будто испытывающий ее горло на прочность. Только ее губы, сомкнутые в тугое кольцо, и язык, на котором остается солоноватый вкус смазки. — Я… черт… сейчас… Гермио-она, — последнее он рычит так затравлено, словно ему больно. Она едва разбирает свое имя. Впервые. Но нет разума, чтобы осознать. Если это не самая ослепляющая смесь бессилия и господства над другим человеком, то она сдается в попытках описать то, что чувствует. Драко вдруг ускоряется и замолкает. Начинает хватать воздух — быстро и с легким хрипом. Кажется, сейчас он неразборчиво шепчет ей отодвинуться, чтобы… Вместо ответа Гермиона с нажимом ведет губами по стволу его члена. Не дает отстранить себя за волосы, хотя он пытается. Нет. Она хочет узнать, как это. Хочет попробовать. Особенно сильный толчок, задушенное ругательство, и бедра Драко замирают на миг. Он вздрагивает. Ее рот медленно наполняет густая жидкость. Несколько секунд сбитого дыхания и остаточных фрикций. Потом Драко отступает на шаг, и его член выскальзывает у нее изо рта. Гермиона поднимает голову и находит в темноте его затянутые остатками беспомощного желания глаза. Она сглатывает. Со звуком. Не спеша. И видит, как вспыхивают эти остатки. Во рту остается горьковатый привкус чего-то, что хочется повторить.***
— Ну я пойду? — Драко с кривой ухмылкой подпирал стенку коридора, когда она вышла из ванной, слизывая с уголка губ холодок мятной пасты. Вышла. Замерла. Опешила. — Куда это? — нахмурилась Гермиона. Его ухмылка заметно раздалась в ширь. — Ты же хотела остаться одна, нет? О, какой же мерзавец. — Да и я давно не был в Мэноре… — с показной задумчивостью протянул Драко. — Надо бы, наверное, проверить. Почему-то ей казалось, что это очередная шпилька в сторону ее одержимости зельями, настаивающимися в гостиной. Возможно, соль была в том, что она сама ощущала укол вины. — Зато, пока в доме никого нет, Министерству некому предъявить ордер на обыск, — реальность угрозы Сэвиджа казалась ей сомнительной, но… играть, значит, играть. — Чем дольше ты там не появляешься, тем… — О, правда? — недобро фыркнул Драко. — В прошлый раз — ну, в тот самый, когда нас просто уложили лицом в пол вечером третьего мая, — никто не спешил показать нам бумажки. — Это совершенно разные ситуации. — Пусть так. Но мы, кажется, отвлеклись от того, что это ты хочешь остаться одна. О-окей. Тупик. Это же… тупик? Нет, боже, не было ни капли сложного в том, чтобы дать Драко то, чего он хотел. Признаться, что ей не нравится оставаться без него, наверное, ни секунды самого длинного светового дня, и уж тем более ночью. Это так просто. Ей даже не пришлось бы врать. Да, это было бы просто. Если бы он не именно этого и добивался. Грязным способом. Однако Гермиона хорошо помнила, что случается, когда они увлекаются перетягиванием каната, и не желала ни крупицу времени спускать на ссору. По спине внезапно пробежал холодок от мысли, что им может быть ничтожно мало отмерено на наслаждение друг другом. Губами, объятиями, душами. Она набрала в грудь побольше воздуха и сделала то, что обычно делала, когда затруднялась подобрать слова, — выпалила первое, что пришло в голову: — А тебе обязательно, м-м, уходить? Уже ведь поздно и… эти павлины у вас в саду так пугающе выглядят в темноте. С пару секунд Драко смотрел на нее не мигая. А потом прыснул — громко и от души, качнувшись вперед. — Как-как ты сказала? — переспросил он сквозь смех. — Павлины… пугающе выглядят в темноте, Грейнджер? Серьезно? Гермиона надеялась, что держит эмоции в узде и подальше от своего лица. Что просто не выглядит так, будто мечтает удариться головой об стену. Желательно, несколько раз. Потому что она мечтала. Правда. — Если ты хочешь, чтобы я остался, ты можешь сказать об этом прямо, — отсмеявшись, вдруг нахально заявил Драко. Теперь она надеялась, что эмоции выплеснулись на лицо, как лавина. Что она выглядит так, будто мечтает ударить Драко головой об стену. Желательно, так, чтобы мозги разлетелись по сторонам. Потому что она мечтала… Наверное. Может быть. И, похоже, он тоже заметил это. Линия его губ смягчилась, а место издевки в глазах заняла сосредоточенность. Драко подошел ближе. Еще ближе — она пошатнулась, пытаясь шагнуть назад, но прохладные пальцы крепко поймали ее за локоть. Другой ладонью он приподнял ее подбородок, заставив смотреть впрямую. Если это очередная… очередная его манипуляция, то она ни за что… Он произнес — так серьезно и так дразняще: — Ну так что, Гермиона? Кажется, это и правда подействовало. — Останься?